Юрий Слащинин
ГЛАВА. ПЯТАЯ
1._____________
В этом взвинченном торопливостью однообразии в каком-то ином свете предстало перед ним происходившее днем бюро райкома партии. Обсуждали проблемы весеннего сева. Стране нужен хлеб, а семян нехватает, горючего недостает, нет запчастей для ремонта тракторов. Чего ни коснись – все как после голодных лет…
Вспомнив про голод, пришла ему мысль про то, как сеяли они до революции по дедову «секрету». Этот способ хотели использовать в их «кулацком» колхозе, за который пострадали все… Но что вспоминать былое, когда сейчас выручать надо народ. И сон еще «медовый» грел душу, подсказывая – делай добро! А когда же, если не сейчас?.. Или жалеешь секрет передать?.. Для себя хочешь оставить?.. Он дорого стоит…
Когда Марысев спросил, кто еще хочет выступить, поднял руку и заявил громко с заднего ряда райкомовского зала:
- Я бы хотел… Кое-что..,- и пошел к трибуне под удивленные взгляды собравшихся.
- По делу если… Кое-что нам не надо, - предупредил Марысев, недовольный неожиданным его партизанским выходом. - Сколько посеешь, скажи.
- Если горючее будет, то все засею, - сказал, встав за трибуну, и оглядел притихший зал.
- Семян где возьмешь? У вас тоже не хватает…
- Не хватает, если по вашему считать…А если по старому, как после голода выходили бывало… То останутся еще. Для других…
Зал зашептал, задвигался. Марысев тоже удивленно вскинулся, не зная, как отнестись к его словам. Кивнул: продолжай.
- Оказывается, из-за подсчета у нас семян не хватает, - раздался язвительный женский голос из рядов.
- Тише, тише… Послушаем…
- Вы как считаете сейчас?..- спросил Гаврила Матвеевич язвившую ему женщину.
- По советски.., - ответила она.
-По двести с лишком килограммов на гектар.- продолжал Гаврила Матвеевич невозмутимо, - Это будет по два центнера, по тринадцать пудов на десятину, если по старому. А мы после голода высевали по три-четыре пуда на десятину, считай, по пятьдесят килограммов на гектар. А это в четыре раза меньше.
- И какой урожай получали?.. С такой арифметикой…- усмехнулся Марысев.
- У вас стопудовый урожай. Два центнера семян посадили, шестнадцать получили. Сам- восемь, получается. Мы сажали пятьдесят килограммов, и собирали тридцать центнеров. Сам-шестьдесят..
Зал забурлил, пришел в движение. Полетели смешки, выкрики, требующие разьяснений и прекращения галиматьи. Марысев занервничал, взглянул на Теренькова, сидящего с ним за столом президиума, но увидел в глазах его испуг, – не подскажет дельного. Повернулся к Валдаеву.
- И где же такая урожайность была, если царская Россия имела урожайность по восемь центнеров зерна с гектара? А ты нам называешь тридцать центнеров!
- У нас, у Валдаевых была и поболее… И подати платили исполу… С половины урожая, значит… Половину сразу брали себе, а с другой половины платили налоги… А таких много было по Руси.
- Почему же – «много», а не все?
- Так ведь – секрет!... Знай его, и сыну передай, а для других – молчи!.. А сейчас что же молчать?!… Война идет! Помогать надо…Если нормы высева понизим, посеем пореже – вот и хватит семян всем при нынешней нехватке. Лишь бы горючего хватило.
- Что же, товарищи… Вот пример нового отношения крестьянства к государственным интересам. Есть над чем подумать каждому… А что скажет об этом наш главный агроном. Софья Степановна, проясните.
Из рядов поднялась язвившая женщина - сухая, чернявая и остроглазая. Презрительно глянув на деда, уходящего на свое место в конце зала, бросила, как кирпич в лужу:
- Мы знаем эти кулацкие штучки.
Зал мгновенно затих. А Гаврила Матвеевич встал в проходе, словно боясь сделать шаг. Ждал, словно пулю в спину.
- Был такой дворянчик Болотов… Помогал усердным хлебопашцам. Учил сеять меньше и мельче. Тогда злаковые культуры кустятся и дают неожиданный эффект: сеешь меньше, а урожай получаешь больше. Барину можно было так сеять, его хлеб убирали крепостные жнецы. Жали – серпами. За один захват - куст пшеницы или ржи, овса… Потому и выметали с поля все до зернышка. Потом кулаки этот способ приспособили для себя, как подтвердил предыдущий оратор. Решив осчастливить нас!.. А не получится… У нас нет крепостных жнецов, и кулацких батраков. На наших многотысячных гектарах полей работают комбайны. Для них нужен ровный хлебостой. И посевы ровные. За годы советской власти мы далеко ушли по пути индустриализации сельского хозяйства. С нашей техникой и просторами выгоднее получать меньше с гектара, но больше с площадей.
- А я про что говорил? – повернулся и пошел обратно к трибуне Гаврила Матвеевич, не сводя взгляда с агрономши. – Где твой совет, как кулацкий «секрет» приладить к индустриализации, к МТС? Нам с кулаками бороться, или с фашистами? Ну-ка, скажи партии. Слушай, Марысев, что она скажет тебе. И мы все послушаем.
- Спокойней, Валдаев… Знаем характер твой. Неуемный… - ободряюще улыбнулся залу Марысев. – Так что скажет агрономия?
- Ну, я не знаю…
- Не знает! – развел руками Валдаев и повернулся к залу, недоумевая. – А говорит…
Раздались первые смешки, снявшие тревожное напряжение.
- Не знаю, как скрестить трактор с лошадью.
Тут уже и смех раздался.
- Интерес-то есть?
- Времени нет! Давайте после победы займемся экспериментами. А сейчас я, как главный агроном района, не имею ни сил, ни средств, ни возможности заниматься наукой. А потому считаю предложение Валдаева несвоевременным и вредным прожектерством. Уводящим от главной задачи – дать больше хлеба стране. Дать, вопреки всему, что имеем.
Она сошла с трибуны под хлопки зала. И Гаврила Матвеевич ушел на свое место, сопровождаемый взглядами со всех сторон. С агрономшей спорить не имело смысла, и не время. Перешли к другому вопросу, позабыв о нем.
2.___________
Проводив Гаврилу Матвеевича, Ольга Сергеевна с облегчающим душу удовольствием вернулась к отложенным делам. Сказала завучу о созыве педсовета, и пошла к себе в кабинет, встала к печке согреться.
Печка наполняла приятным теплом, расслабляющим и усыпляющим… Отдалился образ его…Расплылись очертания комнаты, заполняясь бело-розовым сиянием яблоневых и вишневых цветов их сада, над столом где они с Ириночкой пили чай. И стол она увидела, осыпанный опавшими лепестками, и дочь свою в белом платье цвета лепестков. Она улыбалась ей и говорила что-то быстрое, что не осталось в памяти от столь неожиданного видения. А потом…
- Мамочка, я хочу родиться у тебя вновь. Так можно. И ты сможешь… Ты обещаешь, мамочка?!. Я о-очень хочу…
В кабинет входили учителя на педсовет, а Ольга Сергеевна не понимала, почему они так испуганно смотрят на нее, и зачем пришли. Попыталась вновь вернуться в сон, чтобы спросить дочь, что значат ее слова. А смысл сам стал проясняться голой правдой, ломающей всю ее жизнь. Защемило сердце…Сил хватило только на то, чтобы дойти до стола.
- Ой, не могу…
- Привиделось что-то?.. Как бы спала …
- Ириночка…
- Письмо будет! Мне приснился Васенька, и письмо пришло. Жив!
Женщины заговорили о самом главном сейчас для каждой. Ольга Сергеевна не прерывала их, и даже рада была получить дорогие минутки чтобы собраться с силами и заглянуть в свой мир, кипевший варевом отчаяния и обиды, любви и ненависти, стона и гнева… И не верилось…Но у него-то все так и было с сыном!.. Проклинала: из-за него все!… Не знать его!..Вон!!. А она просит родиться…Да что же это?.. Как же там?... Нет смерти?!. Боже, помоги… Что же делать?. Сил нет… Нет…Нет…
- Ой, а что случилось с ней?..
Голова ее лежала между рук, вытянутых поперек стола.
* * *
С этого дня Ольга Сергеевна стала меняться, вроде и незаметно для других, но ощутимо для Гаврилы Матвеевича. Улыбаться перестала. И с лица её ушла изучающая, неторопливая задумчивость и привет осиянный.
Рассказы о его делах выслушивала без прежнего интереса. И о своем не торопилась поведать. Не понимал он, что случилось. Хотя и догадывался по тому, что не допытывалась она о своей дочери. Видимо, матерински чувствовала, что нет ее в живых, и потому жила так потерянно и равнодушно. А он не мог ее утешить, и без вопроса заговорить о том, что знал или предполагал…
Разрядку принесло письмо. Оно пришло ей не в обычном виде треугольной свертки, а в настоящем конверте и даже с сергучными печатями. И за письмом этим она ездила в райцентр, где получила на почте под роспись. В письме том было написано печатными буквами, что Ирина Аркадьевна Морозова погибла в бою с врагами социалистической Родины, а еще – на обратной чистой стороне листа - добавлено, что ответственное задание она выполнила, не пожалев себя. И еще много хороших слов от души писавшего.
Она пристально смотрела на него, пока читал. И спросила:
- А ты знал?..
- Каюсь, Оленька… Знал.
- Догадывалась…
- Да как говорить такое…
- А я – скажу!..
Он поднял на нее удивленный взгляд: что еще можно тут говорить?
- Ты больше не приходи ко мне.
- По-че-му, О-лень-ка?..
- Беременна я, Гаврила Матвеевич…
Он вскинулся, ждал, что еще скажет… А она от него ждала слов. Это он понял, запоздало… Улыбнулся смущенно и радостно.
- Так это же хорошо, Оленька. У нас будет сын. Поженимся. Да я!.. Да мы…
- Дочь будет! Ирина, - сказала она с нажимом на имени.
- Пусть дочь! А потом сын еще…
- Попросила она!., Чтобы родиться вновь…
Он еще ничего не понимал, ждал пояснений. И она рассказала все…
- Вот оно как там!.. Да-а… Закручено-то как… Слышал про такие случаи, да все не верилось… А почему не приходить мне?.. К своей жене, дочери?..
- Не простят тебе…
- Ну, беды бояться – счастья не видать. А мне сейчас, после сказанного тобой, хоть семь бед на один ответ. А ты дала его. Спасибо, Олюшка! Хоть на последних годках узнал главное, что надо знать.
Она не понимала его, смотрела выжидающе…
- Да как же, Олюшка… Не поняла разве? Нас смертью страшат… А ее нет, оказалось! Захотел, и вновь родиться можно, как Иринке твоей. Вот что ты сказала! А сама не поняла. Прятаться вздумала. И меня защищать, кабы чего не вышло… Меня-то!?..
Замедленно до нее стала доходить правота его слов. Улыбнулась несмело и впервые после многих дней стала смотреть на него с пробуждающимся интересом. Он не мог успокоиться, ликовал, видя ее улыбавшейся.
- И еще будут мальчики, чтоб Тимофея с Коленькой вернуть, Петеньку-внучка, и девочки будут – Марийка, Леонтиночка…
- И это все мне…
- И мне!.. Справимся. Ты понимаешь, какую хитрость применяют?.. Зачем от Бога отодвинули?.. Чтоб его правду скрыть. Он бессмертие дал, а нам говорят – живешь только раз. Слушайся и подчиняйся, иначе – расстрел, как врага народа. И настраивают бояться их, дрожать… В страхе всех держат. И врут нам с малых лет, до смерти. А я теперь, знаешь, как воспрял!.. Знаешь, как жить стану!... Да на всю ширь души своей!..
- Ты и живешь так…
- Не-ет… Оглядываюсь… По другим ровняюсь или боюсь, да виляю, как пёсий хвост… А Бог вечность дал, чтоб ничего не боялся!.. И не верил бы никому!.. И не просил бы ни у кого, не ждал милости!.. Видишь, как открывается жизнь: будь с Богом в душе и ничего не бойся! Он не оставит в беде, вразумит и поможет через тебя же самого. Второе, не верь никому!
- Почему?.. И мне тогда не верить тебе?.. И тебе – мне?..
- Ну-ка, помолчу.., - задумался он. И ответил, обрадовано, - Да потому, что каждый себя знает больше других! Я же не знаю твоих учительских дел, а ты моих – мужицких. Или Сталинских я не знаю, а ругаю его. А он моих не знает, и не считается с ними. Вот и выходит – не верь! Всё сам делай, не боясь! И не проси!..
- Это третьим будет?
- Ага!.. Чего милости ждать, когда ты сын Божий. Тебя в жизнь пустили Богу помогать в делах праведных. Мы же здесь его глаза и руки, и мозги. Вот и делай сам, что хочется тебе! А не вымаливай: господи, помоги. Да и не Господи… Не господин Он, не хозяин наш, а Отец. И детям помогать надо отцу, не захребетничать. Вот и – не проси никогда ни у Бога, ни у кого другого!
- Канон получился. Никого не бойся! Никому не верь! И никого не проси! Ин-те-ресно... Сейчас придумал?..
- Понял сейчас, Олюшка. Знал от деда давно, а все не понимал нутром… Чего-то главного не хватало… А теперь-то понял, зачем отодвигают от Бога, в материалисты вербуют с малых лет. Так ведь приказано вам?..
Кивнула она, усмехнувшись грустно. Он подступил к ней. И она потянулась к нему, прижалась, закрыв глаза. И как утонула в нем, слившись воедино.
4. ____________
Посевная Гаврилы Матвеевича превратилась в первый и последний бой, как было предрешено …
В начале-то уполномоченный райкома партии не догадывался, что его здесь дурачат. Встретили радушно. Да и знали его – это был тот самый усатый-носатый и мешковатый милиционер, приезжавший расследовать воровство зерна, а потом сопровождал следователя. Его отвезли на полевой стан, где Гаврила Матвеевич все ему рассказал, показал: вот зерно подвезли семенное, вон сеялки, настроенные для посева…
- Сейчас трактор из МТС подойдет, подцепит их и начнем сеять. А пока отдохнуть можно с дороги, али рыбку половить.
- В поле?..
- Да вон река-то… Рядом.
И сам отвел его на берег реки, где между кустов были расставлены жерлицы. Издали увидел ту, на которой поймалась рыбина, и подвел к ней усатого-носатого, попросил проверить. А тот как почувствовал дрожь удилища, да силу ее вырывающую из рук, да рыбину увидел сгибавшуюся кольцом – вошел в азарт, выуживая ее из воды. И выбросил на берег.
- С почином, Кузьмич! Наловишь поболее – уха будет бригаде. Разберешься, вижу…
- Разберусь, - обрадовался Кузьмич выпавшей возможности отдохнуть. Когда еще удастся такое?.. И махнул: иди!
«С этим справился, - порадовался Гаврила Матвеевич.- Теперь трактористку встретить... Обещали прислать Нашу-Пашу, именуемую так в честь какой-то знаменитой стахановки. Оно бы хорошо, что стахановка. Да лучше бы кого попроще. Чтоб не лезли в дела, каких не знают.
И вот ведь судьба какая, чего боялся – на то и нарвался. Пришел на стан, а там уже расхаживала девица в комбинезоне и брезентовой куртке, с папироской в губах. Увидела его и подступила хмурясь. Заговорила так, чтобы слышали все.
- Пред-се-датель, ты что тут творишь?.. Что в сеялку сыпешь?.. Воду в мешки льешь?..
- Погодь, девонька. Смени гнев на милость. Я ж говорил твоему директору МТС, особый у нас сев.
- Какой там особый?.. Сев есть сев… Семена в землю, и пусть растут. А вы песок к семенами подсыпаете. Воду в семена льёте.
- Так слушать будешь?
- Я сеять не буду!
- Постановлению партии не подчинишься?!, - теперь уже Гаврила Матвеевич заговорил ее тоном.- Ревизию устроила?.. Не доложили тебе, что бюро райкома партии решило.
Наша-Паша замерла. И глаза остановились, потеряв воинственный блеск, и папироска в губах повисла, забытая и ненужная. И Гаврила Матвеевич пожалел ее,
- Видишь ли, девонька. Хлеба надо поболее дать. А у нас семян не хватает.
- Так ты песком их решил заменить?..
- Песком семена не заменишь, а норму высева – уменьшим. Сбережем семена, если пореже станем сеять. И тогда на сбереженных семенах еще посеем.
- Меньше посеешь, и урожай будет меньше. Норма подсчитана учеными…
- А дедами проверено, Пашенька. Когда, бывало, разбросом из лукошка зерно сеяли, то заметили: чем реже растет пшеничка, тем больше урожай. Да ты сама, поди, видела, когда пшеничка редко растет, то снопы образует по десять - двадцать стеблей с колосками. Из одного-то зернышка!
- Видела.., - призналась Наша-Паша и, выплюнув папироску, улыбнулась обрадовано. – На обочинах, на разворотах… Удивлялась всегда, почему тут снопами растет. А в рядках - стебельками. И тянутся, полегают потом.
- Во-от!- радовался ее пониманию Гаврила Матвеевич. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Боялся ее, а вон какая понимающая оказалась. – А как нам с лукошком раскидать зерно на тысячи гектаров?..
- Без техники – никак…
- Вот и придумали песок добавлять.
- И я понижу норму высева.
- Понижай, Пашенька. Чем больше семян сэкономим, тем больше посеем. Больше хлебушка стране дадим.
- А воду зачем в семена льёте? - кивнула Наша-Паша.
Сбоку от нее, на просохшей прикатанной дороге Надя Зацепина и Тонечка Петрушина с другими девчатами разгружали подкатываемые телеги, поливали зерно из лейки, перелопачивали для лучшего смачивания. Работали и снисходительно усмехались, переговариваясь между собой. Они-то все это изучили на дедовых занятиях, и сейчас, видать, посмеивались над знаменитой стахановкой.
- А это, Пашенька, особая вода. На золе настоеная, словом оговоренная…
- Знаю. Щелочная, если на золе.
- И это знаешь. Тогда подправь норму-то, на малость сделай. И в поле, помолясь…
- Без моленья обойдусь! – повернулась Наша-Паша с прежней гордостью и царственно прошагала мимо девчат, ворошащих зерно деревянными лопатами.
Хозяйский глаз Гаврилы Матвеевича приметил среди подьезжавших повозок мужскую фигуру. Узнал Дыреху и встревожено пошел к нему.
- Митрий Васильевич, а тебя кто послал сюда?
- Партийный глаз, Гаврила Матвеевич. Забыл?..
- Как без партии… Разве углядишь за всем?.. Контролируй.
- Уполномоченного куда дел, не вижу… Передать ему надо кой-чего.
- По надобности пошел к реке.
- Мне тоже надобно, - кивнул Дыреха и зашагал мимо притихших девчат.
«Вот это совсем некстати, - занервничал Гаврила Матвеевич.- А что делать?.. Быстрее бы она выезжала в поле, глядел на Пашу-Нашу. Но девчина не торопилась, делая все основательно, с перепроверкой. И дернул чорт подсказать ей перенастройку. Вышла бы в поле, и там, вдали от всех переналадила бы. Э-эх!
- Девчатки! Надя, Тонечка… Все-все сюда…Сворачивайтесь, и в поле передвинемся. Там будем трактор встречать и сеялки догружать.
- А у нас все приготовлено, как говорил. А что еще делать? Ты говори, дед-а, - протянула Надя по-валдаевски, имевшая право так обращаться к председателю с довоенной поры, когда командовала Сашкой и считалась его невестой.
И дед ее привечал всегда по особому, а теперь и с тайной надеждой, зная их новый расклад судьбы. Заулыбался, заговорил похваливая.
- Все скажу, покажу, чтоб каждая свой маневр знала. Как в бою. Вы ж у меня наипервейшие помошницы. Без вас, как без рук и без глаз. Без мужиков-то, вся надежда на Надежду, Татьяну, Веру, Машу, Катю… А ты, Тонечка, чего прячешься?. И на тебя, и на Светочку…
Девчата думали, шутит с ними, смеялись…
Затарахтел, зарычал трактор. Мальчишки сеяльщики запрыгнули на мостки сеялок, и сцепка пошла в поле. Следом пошли провожать её Гаврила Матвеевич и девчата. Возликовали все.
- По-шел!..
- Стой! – послышалось от реки. Наперерез трактору бежали, размахивая руками, милиционер и Дыреха.
Трактор остановился. С сиденья слезла Наша-Паша и хмуро поглядывала на бегущих к ней начальников, на подходившую группу с председателем.
- Чего не так?
- Глуши! – приказал милиционер, задыхаясь от бега.
- Слушайся, - авторитетно добавил Дыреха.- Чего торчишь-то?..
- Перебьешься! Сам потом будешь заводить мне?.
- Уполномоченный райкома партии говорит тебе, дура.
- Чего встала? – подошел Гаврила Матвеевич.
- Велят…
- Ты чего-ж, председатель, дурить меня вздумал? - пошел на него милиционер.- Рыбкой занял, чтоб делишки свои стряпать…
- Ты об чем, Кузьмич?
- О песке, который в сеялках вместо зерна. На тыщи гектаров, это сколько мешков притыришь?.. А воды сколько в зерно вылил?.. Для веса…
Кузьмич ждал, что скажет припертый председатель. И терялся, не видя ожидаемой верткости, каких-то уловок и оправданий. Стоял председатель вольно и смотрел, как на дитя несмышленое. Растерялся уполномоченный, оглянулся на Дыреху, дожидаясь поддержки.
Расклад прояснился для Гаврилы Матвееча. Дела-то не знает уполномоченный, и Дыреху не дослушал, видать, не понял ничего. Главный враг здесь Дыреха. Вон как прицеливается, чтоб наверняка укусить.
- Чего молчишь?!, - дергался милиционер. – Я сразу понял, зачем на речку увел… Рыбки половить для бригады. А сам тут ее, в грязной воде ловишь…
- Он не ворует. Наворовал уже, - подал голос Дыреха. – Колхоз разорить хочет.
- Милиционер он, - кивнул Гаврила Матвеевич на Кузьмича, - не знает наших дел. А ты-то чего плетешь?
- А зачем же ты, знающий, яровое зерно с озимым сеешь весной?
«Вон что вызнал! – встревожился Гаврила Матвеевич, и сдерживал себя, боясь поглядеть на девчат. Увидел лишь Нашу-Пашу: она передвинулась от него на полшага к милиционеру, стала хмурой и колкой.
- А затем я делал это, Митрий Васильевич, чтобы два урожая за один посев снять. Как в старину делали.
- Кулаки!.. А мы советские…
- Не только кулаки. И мужики сеяли так, чтоб из голода выйти. Ты-то не знал этого, захребетничал до советской власти. А я - знал!.. Деду своему помогал вот таким же, - кивнул на подступившим к ним ребят, спрыгнувших с сеялок.
- А где бумага тогда?.. Давай! – потребовал милиционер.
- Какую тебе бумагу?
- А такую, что позволяют тебе сеять так…
- Аа.., - растерялся на миг Гаврила Матвеевич и, уловив торжествующую ухмылку Дырехи, прищурился и пошел на милиционера, - А ты разве не читал ее?
- Где?
- В райкоме. У Марысева в приемной…
- Не-ет…
- А как же приехал сюда, не читая секретный документ?.. Слухам разным веришь.. И мандат свой не показал.
- Ты на дуру меня не возьмешь! Не позволю сеять! И тебе, - глянул на трактористку, - приказываю до особого распоряжения стоять здесь, и ничего не трогать из сеялок.
- Езжай, Паша! А ты – уйди с дороги. Прав не имеешь! Где мандат на контроль?
- Вот он, - достал наган милиционер и направил на живот. - Руки к верху! Пристрелю гада… За сопротивлении милиции… Все видели?…
Девчата и мальчишки стали отступать от них, не понимая, что происходит. И Гаврила Матвеевич взъярился:
- Все!.. Все смотрите, как мешают хлеб растить народу. Не в кино… А тут вот… Стреляй! Я ж ведь не уступлю тебе, пока живой. Стреляй, ну!!.
Видел, жидковат был для стрельбы носатый-усатый. Глазки забегали, рука задрожала. Выбить наган не представляло труда, да нельзя было это делать принародно. Тут помочь надо, дураку.
- Вот что скажу, Кузьмич... Возраст у нас с тобой не для дурости. Меня народ избрал, а партия утвердила. И спросит с меня покрепче твоего. Так что помогай, если уполномочен помогать. Не слушай этого, - кивнул на Дыреху. И совсем тихо, доверительно добавил.- Трактор нам нужен еще один или два. Чтоб управиться в сроки. Пошустри, Кузьмич!
И отвернулся от него, оглядывая всех орлиным взглядом.
- Мальчишки, кончай переменку. По местам!.. Девчата, готовсь… И ты, Пашенька, с Богом!., - обнял её за плечи и повел к трактору.
- Ну, дед - сорок бед!… - косилась на него Наша-Паша, покачивая головой, не находя слов.
- Беда не вина, Пашенька, в поученье дана. Как переможем – и поумнеть сможем.
- Что ж ты… не поумнел?
Таких слов не ждал Гаврила Матвеевич. Онемел под ее пристальным взглядом колких глаз. Давая себе передышку, огляделся. Увидел уходящих милиционера с Дырехой; они остановили отъезжавшую телегу, уселись и покатили к селу. Докладывать сейчас станут, кому надобно. Девчата отошли, да сбились в кружок, обсуждая увиденное-услышанное. Мальчишки тоже не послушались, не влезли на сеялки и шепчутся, поглядывая на них. Уходя от их взглядов, отступил Гаврила Матвеевич за трактор и тогда только обернулся к Паше-Нашей.
- Не поумнел, говоришь… А знаешь, Пашенька.… Если век дрожать, так и света не видать. Ложись сразу, и помирай.
- А я жить хочу.… И не буду сеять. Не чисто здесь все…
- Что же не чисто, Пашенька?. Не видишь разве, один – дурак, а другой – подлец.
- А ты какой?..
- Сама прикинь…
- Никогда так не сеяла…
- Молодая потому что.
- А вдруг не получится по-твоему?..
- Под расстрел пойду. Как враг народа…
- А я - как пособница?!.. Не проявила партийной бдительности?..
- Да разве ж я хочу быть расстрелянным, подумай сама… Мне колхоз надо поднять!.. Стране хлеба дать поболее, чтоб и колхозникам осталось на еду за трудодни. Знаешь ведь, сколько получали в прошлом году.. Крохи!.. На мякине живут… А чтоб побольше стране хлеба дать, надо тебя прежде научить дедовым секретам.
- Меня-то зачем?
- Чтоб на железных конях пахать-сеять. Так только справимся. Девчат наших обучим, соседей…Весь район, а может, и далее…
- Без агронома не буду…
- Приедет агроном, не боись. Сейчас уполномоченный доложит, и прискачет завтра.
- Тогда до завтра подождем.
- Нельзя, Пашенька. Весной каждый час дорог. Это сколько же гектаров потеряем незасеянных? Сводки о севе каждый день, как военные передают. О нас, что скажут?.. И что доложат товарищу Сталину?..
Она вскинула испуганный взгляд, задрожала. И стала обычной молодкой, растерянной и слабой. Губы задергались, вот-вот зарыдает.
- Не… Не могу я…Сын у меня… ма-малень-кий…
- Да я ж не беду прошу, Пашенька. Клянусь тебе детьми своими, внуками, правнуками – нет злого тут ничего. Богом клянусь, - упал перед ней на колени Гаврила Матвеевич, стал креститься, наклоняясь до земли. И его замазанный землей лоб убедил Нашу-Пашу больше слов - полезла на трактор.
Гаврила Матвеевич поднялся с земли и отошел в сторону, давая дорогу. И еще долго стоял, глядел на трактор, уходящий в даль поля… А может, в свою будущую жизнь…