– Прекратите, – возмутилась Манджу, безуспешно пытаясь схватить женщину за руку и отвести железку подальше от головы ее сына. Раул, конечно, проснулся и с вытаращенными глазами наблюдал за происходящим. Он знал, что поскольку в их дом на занятия приходят дети, здесь часто разыгрываются семейные сцены.
В более спокойной обстановке Манджу попыталась бы понять и пожалеть мать мальчика. Родители всегда побаивались потоков автомашин и других многочисленных опасностей, которым могли подвергнуться их дети. Сами же маленькие обитатели трущоб вряд ли понимали, что им грозит на шумных улицах. Конечно, Манджу ненавидела любое насилие и протестовала против рукоприкладства в общении с младшими. И все же она понимала, что иногда крайние меры, как тот умышленный и осторожный удар топора, который нанесла ей мать, может дать положительный эффект. Напуганный до полусмерти ребенок впредь не повторит проступок и будет осторожнее.
Однако вдова явно потеряла контроль над собой и вряд ли могла бы преподать полезный урок сыну. Поэтому Манджу протиснулась между ними и обхватила руками разъяренную женщину.
– Дево, пообещай матери, что ты больше никогда не будешь выходить на проезжую часть, – произнесла она, задыхаясь.
– Не буду! – выдавил из себя всхлипывающий мальчик. – Я больше так не буду!
Перед тем, как уйти, женщина метнула единственным глазом суровый взгляд на Манджу и заявила:
– Если он завтра не будет тихо сидеть у вас и заниматься, я переломаю ему ноги, а в лицо плесну керосином!
Манджу снова взялась обрабатывать рану Дево. Но тут явилась маленькая девочка и обиженно сказала:
– Учительница, вы опаздываете на занятия!
Тогда девушка сняла с головы тонкий шарф, весь измазанный кровью и куркумой, и ответила:
|
|
– Пойдем, соберем всех.
Оставлять уже пришедших учеников одних в своем доме она не хотела – эти обязательно будут рыться в ее вещах, причем это будет похуже, чем братья, вечно утаскивающие у нее крем для лица.
Выйдя на улицу, она плотно сжала губы, будто была на кого-то сердита. На самом деле так делали все, кто не хотел наглотаться мух. Их тут был целый рой. Похоже, это были единственные существа, интересовавшиеся продуктами устроенной Айшой бакалейной лавки.
– Класс, за мной! – позвала Манджу, выйдя на майдан. Она легко переступала через кучки мусора, сортировкой которого в этот момент занимался Абдул. Манджу знала его, потому что Раул все время гулял вместе с его братом Мирчи, но, конечно, никогда с ним заговаривала. Да и вообще он, по мнению девушки, был какой-то нелюдимый.
– Дети, собирайтесь быстрее, – громко объявила она, войдя в один из переулков и хлопнув в ладоши. – Пхут-а-пхут! Пора, пора!
Вообще-то бегать за ними и подгонять их не вменялось ей в обязанность. К чему учителю еще одна забота? Ведь это их личное дело, приходить или нет.
Но ей нравилось вот так свободно ходить по улицам, стучать в двери, прислушиваться, о чем говорят в соседних хижинах и все это с сознанием выполняемого долга: она на работе, никто не станет возмущенно сплетничать, гадая, с какой это стати Манджу забрела сюда.
Сегодня на улицах судачили о скандале с рекламными плакатами мотоциклов «Хонда». Некая фирма из города Силоам Спрингс в американском штате Арканзас предоставила около тридцати мотоциклов благотворительной организации World Vision, которая спонсировала тридцать детей в Аннавади и должна была вручить им эти дорогие подарки. Однако социальные работники, которые должны были проинформировать жителей квартала об этой акции, припрятали плакаты, на которых говорилось о спонсорских подарках. Манджу всегда с удовольствием слушала о местных интригах, развивающихся без участия ее матери.
|
|
Один за другим ученики выходили из своих лачуг. В основном это были девочки младше двенадцати лет в выцветших платьицах. У некоторых были сломаны молнии сзади, так что хорошо были видны костлявые спины и торчащие лопатки. За маленькую Шадру Манджу не волновалась – она от рождения была худенькой, как и ее мать, работавшая на строительстве дорог и ворочавшая булыжники, пока у нее не сдали легкие. Хуже обстояло дело с Лакшми. Та совсем отощала, потому что ее мачеха приберегала всю еду для собственных детей. Рядом шла одиннадцатилетняя дочь хозяина местного борделя и вела за руку младшего брата. На ней были тесные черные велосипедные шортики; в ушах качались и позвякивали крупные сережки. Эти дети предпочитали проводить время на улице, особенно когда клиенты приходили для получения сексуальных услуг. И уж конечно, они убегали из дома, когда посетители являлись, чтобы заняться сексом с их матерью.
Для многих из этих ребят школа Манджу не была «промежуточной». Вряд ли в жизни им удастся получить еще какое-либо образование, кроме этого.
Вся собравшаяся компания проследовала к дому еще одной ученицы Манджу – ее подруги Мины. Правда, она участвовала в занятиях тайно. Ее консервативные родители полагали, что девушке учиться ни чему: от этого она становится более строптивой. Но Манджу удавалось прибегать к разным хитростям, чтобы обучать подругу азам английского.
|
|
Пятнадцатилетняя Мина была первой девочкой, родившейся в Аннавади два года спустя после того, как ее родители, вместе с другими тамилами, осушили здесь болото. Она принадлежала к касте далитов. Манджу относилась к касте кунби, традиционно занимавшейся сельским хозяйством. Кунби была одной из низших каст, но все же выше далитов. Сами девочки считали, что все это устаревшие предрассудки. Они были неразлучны: обе любили танцевать и всегда умели хранить секреты, которые поверяли друг другу.
Увидев Манджу рядом со своим домом, Мина улыбнулась. Но это была не та ее потрясающая улыбка кинозвезды (никто из девушек в Аннавади не умел так очаровательно улыбаться). Эта была бледная усмешка, означающая, что гостям надо поскорее уходить прочь. Мина была наказана и сидела целый день под замком. Ее выпускали, только чтобы она набрала воды в колонке или сходила в туалет. Провинилась она, как всегда, тем, что не смогла сдержать своего острого языка и поругалась с братьями и родителями. Почему они запрещают ей слушать, как мальчишки на майдане обсуждают то, что происходит в гостиницах? Почему ей нельзя ходить в школу? Все это возмущало Мину. В течение дня она послушно выполняла все поручения, но к вечеру раздражение и недовольство одолевало ее и она выплескивала гнев на близких. Неудивительно, что мать и братья горели желанием выбить из нее всю эту дурь. Такое поведение помешает им удачно выдать ее замуж за хорошего парня из родной деревни в штате Тамилнад.
Манджу регулярно уговаривала Мину придержать язык, ставя себя в пример. И все же прямота и взрывной темперамент подруги импонировали ей. Вот сегодня утром, например, собираясь в колледж, она тоже позволила себе маленькую вольность, когда наклеивала на лоб маленькое блестящее украшение. Бинди соскочил и приклеился к шее. Он красиво блестел из ложбинки на шее, и Манджу не стала его убирать оттуда. Айша все равно не заметит – она уже ушла на работу. «Девушка может не быть идеальной, но все равно добродетельной», – подумала тогда Мнаджу.
Она вместе с учениками вернулась к себе домой, усадила всех на пол, заляпанный кровью, и поприветствовала их по-английски:
– Добрый день, ученики.
– Добрый день, учительница, – громко прокричали ее подопечные.
Она остановилась, раздумывая, что делать дальше. Манджу еще недостаточно хорошо выучила сюжет «Путей светской жизни», чтобы пересказать его детям. Это можно доучить и позже, пока будет вариться обед и до того, как мать начнет ругаться на вечно пьяного отца. Согласно официальной программе сегодняшнего урока класс должен повторить названия фруктов, которые проходили ранее: яблоки, бананы, манго, папайя. Этим они сейчас и займутся после того, как вспомнят еще одну пройденную ранее тему – средства транспорта: машины, самолеты, поезда. Но сначала надо потратить десять минут на зарядку с английской скороговоркой: руки в стороны, вверх, в стороны, вниз. Эти дети не смогут сосредоточиться, пока не выплеснут энергию! Вот они уже начали тыкать друг друга в бока и хихикать.
Ребята дружно повторяли скороговорку, и звук их голосов летел над кварталом. На майдане их всегда было слышно в этот час. Юный мусорщик Сунил любил прислушиваться к их словам, когда приносил свой товар Абдулу. Совсем недавно, в январе, он посетил несколько занятий в школе Манджу и даже выучил песенку «Звездочка, сияй». Но потом решил, что лучше посвятить это время работе. Он пришел к выводу, что все это несерьезно – так, игры для малышей.
Абдул, считавший, что Манджу близка к идеалу во всем, что делает, удивлялся, откуда у Сунила вдруг взялось такое высокомерие. С другой стороны, Абдул тоже был не без самомнения: он считал себя большим мастером по предсказанию судеб людей, особенно мусорщиков. Правда, его уверенность в себе серьезно пошатнулась после того, как Одноногая подожгла себя. Уж слишком сильно это событие изменило его собственную судьбу. Но и в лучшие дни он не мог определить, что за птица этот Сунил и что его ждет. Чувство некоторого превосходства, свойственное этому мальчику, может, и не самое хорошее качество, но в целом труд мусорщика, видимо, пока еще не отравил сознание подростка, раз он по-прежнему считает, что, запоминая «я» – это яблоко, закладываешь фундамент собственного будущего.
Часть вторая
Самосожжение как бизнес
Богатые люди ссорятся по всяким ничтожным поводам. Почему же бедняки должны вести себя по-другому?
Рамбха Джа, многодетная мать из Аннавади
Глава 5
Дом-призрак
Поначалу одноногая Фатима любила своего пожилого мужа сестринской любовью. Однако в браке она узнала, что бывают и другие виды любви. Какое ошеломляющее открытие! Очевидно, оно произвело на нее огромное впечатление. Узнав, как сладка страсть между мужчиной и женщиной, она уже не могла остановиться и к тридцати пяти годам заработала себе в квартале нелестную репутацию. Все знали о ее неутолимом сексуальном аппетите и горячем темпераменте – таком же ярком, как ее помада. Будь она обычной женщиной, ее известность можно было бы назвать скандальной. Но так как Фатима была инвалидом, ее ненасытность стала предметом шуток. Ее откровенные выходки и приставания к представителям мужского пола по вечерам не раз веселили всех соседей.
Одноногая за словом в карман не лезла. Это качество она приобрела очень рано, ведь с самого рождения ей приходилось постоянно сносить оскорбления и насмешки из-за неразвитой ноги, заканчивающейся нелепой культей чуть ниже колена. В тридцать лет она умела покрыть проклятиями любого обидчика не хуже, чем Зеруниза.
По государственной реабилитационной программе Фатима получила бесплатные металлические костыли, которые в ее сильных и натренированных руках превратились в грозное оружие. Она обрушивала их на головы тех, кто, как ей казалось, недостаточно уважительно с ней обращался. Или бросала костыль во врага, как копье, причем с фантастической меткостью. «Она такая буйная потому, что варит какой-то особый самогон по народным рецептам», – перешептывались люди за ее спиной, пытаясь объяснить ее выходки. Однако во всем Аннавади не нашлось бы столько самогона, чтобы довести Фатиму до того крайнего безумия, проявлениями которого она ежедневно поражала окружающих.
Ее тело было уродливым, и женщина это с готовностью признавала. Она была темной и необразованной – и с этим фактом Фатима соглашалось. Но когда соседи говорили, что ее дикая жажда секса – проявление животных, подсознательных инстинктов, она протестовала. Это же бекваас – абсолютный бред! Ее неистовое либидо, скорее всего, родилось тогда, когда она, пусть и с запозданием, осознала, что мало чем отличается от других и ничто человеческое ей не чуждо.
Иногда любовники, посещавшие ее в дневное время, оставляли ей немного денег. Однако большинство из них были слишком бедны, чтобы делать такие подарки. При этом даже полунищим мужчинам удавалось дать Фатиме то, чего абсолютно лишили ее родители, стыдившиеся своей дочери, без конца попрекавшие ее уродством и прятавшие девочку от людских глаз.
Из своего заточения маленькая Фатима наблюдала, как ее сверстники бегут в школу, а затем возвращаются в объятия любящих матерей и отцов. Это было для нее ежедневной пыткой.
– Я тогда просто ненавидела себя, – рассказала как-то она Зерунизе, с которой то ссорилась, то мирилась. – Мне только и твердили, что я родилась неполноценной.
И сейчас, когда мать с другого конца города приезжала навестить Фатиму, она каждый раз с гордостью показывала всем фотографию младшей дочери – гламурной девицы с прекрасной фигурой и сверкающим пирсингом в крыле носа.
– Вот эта – хорошая девочка! – хвасталась мать. – Смотрите, какая она красавица.
Зеруниза как-то сказала Абдулу:
– Знаешь, наша одноногая соседка не так уж дурна, как могла бы быть. Она росла в таких условиях, что могла бы ругаться похлеще, чем сейчас, и выделывать еще большие фокусы.
И в то же время госпожа Хусейн считала, что негоже взрослой женщине искать себе оправдания, ссылаясь на тяжелое детство. Сама Зеруниза почти не рассказывала о том, как прошли ее ранние годы в Пакистане, как они голодали и месяцами сидели на одной похлебке из пшеничных отрубей. Так было до самой ее свадьбы, которую родители устроили по сговору с дальними родственниками в Индии.
Немногие женщины в Аннавади могли похвастаться безоблачным детством. Но Фатима считала, что горести ее ранних лет должны компенсироваться большим человеческим счастьем, которого она обязательно добьется в будущем.
Скромно просить милостыню и заискивать у благотворителей, как делали многие инвалиды, она не желала. При этом и вести хозяйство, от которого здоровые и выносливые женщины валились с ног, ей было тяжело. Как сохранить чувство собственного достоинства, когда в сезон дождей приходится таскать на глазах у всех воду, удерживая в руках костыли? Сколько раз бывало: тащишь от колонки шестилитровый баллон с водой, поскользнешься в грязи и упадешь на глазах у всех соседей.
К тому же дочери, за которыми Фатима была не в состоянии угнаться, выводили ее из себя. Вечно они бегают, кричат, требуют чего-то. Рядом с ними она чувствовала себя еще более убогой и потерянной.
Хорошо на душе у нее было только в те часы, когда муж уходил на работу, дети – в школу, и к ней заявлялись ее поклонники. Ей было что предложить им. В эти сладостные мгновения имеющиеся в наличии части тела были намного важнее, чем отсутствующие с рождения.
В июне начинался четырехмесячный сезон дождей, повергавший обитателей Аннавади в уныние. Квартал, огороженный со всех сторон стенами и горами незаконно сваливаемого здесь строителями щебня, наполнялся водой, как большая чаша. В 2005 году ливни в Мумбаи были особенно обильными. Они вызвали наводнение, фактически парализовавшее город. В тот год многие потеряли почти все имущество, в том числе семья Фатимы, Хусейны и другие трущобные жители. Двое обитателей Аннавади тогда утонули. Жертв могло быть и больше, если бы на помощь пострадавшим не пришла строительная бригада из «Интерконтиненталя». Рабочие бросали веревки тем, кого несло бурным потоком, и вытаскивали их из воды.
В 2008-м ливни начались раньше, чем обычно. Целую неделю дождь лил как из ведра. На стройплощадках вокруг Аннавади приостановились все работы, так что поденщикам из трущоб нечем было заработать на хлеб. По стенам хижин поползла черная и зеленая плесень. Содержимое общественных туалетов вымывало на майдан. Ноги всех обитателей квартала заросли грибком. Эти образования торчали из сандалий, как маленькие скульптуры, причиняя мучительную боль, в особенности тем, чьи традиции предписывали носить кольца на большом пальце ноги[54].
– Я еле хожу, – вздыхала женщина, стоящая под дождем в очереди к колонке. Грибковые отростки на ее ступнях разрослись, как крылья бабочки.
– У моих детей зверский аппетит, и, похоже, запасов риса хватит не более чем на две недели, – сетовала та, что стояла за ней.
Все принялись причитать по поводу вечных проблем, возникающих в сезон дождей.
– Я не хочу сидеть несколько месяцев взаперти один на один со своим мужем! – жаловалась одна.
– Хорошо еще, что ты замужем не за господином Камблом. Этот днем и ночью твердит об операции на сердце.
Впрочем, вскоре обитатели трущоб привыкли к новому ритму жизни, продиктованному сменой сезона. Но тут дожди прекратились. Блеклое солнце показалось из-за туч и светило в течение нескольких дней. Женщины опять заволновались – ясная погода в это время года казалась им неестественной.
Но дети очень обрадовались перерыву в ливнях. Вскоре должны были снова начаться занятия в школе, но сейчас еще можно как следует порезвиться и поиграть, пока стоят солнечные деньки. Мирчи затеял очередную шалость прямо на майдане: он накидывал на флагшток кольца, точнее, рваные велосипедные камеры, добытые у Абдула на складе.
Раул метким движением бросил резиновое кольцо так, что оно наделось на металлический штырь.
– Тебе просто повезло! – сказал Мирчи.
– Как, же повезло, – возмутился Раул. Другие мальчишки поддержали его одобрительными криками. – Смотри, я могу сделать так снова.
Зеруниза вышла из хижины, чтобы посмотреть на их забавы. Она со слезами умиления глядела на своего веселого и неуемного сына. Мирчи будто уже забыл, что не так давно провалил экзамены за девятый класс, чем поверг всю семью в тоску. Ведь мать возлагала на него особые надежды, считая самым способным из всех своих детей. Даже размечталась, что он станет врачом. А тут эта неожиданность – несданные тесты! Это была уже третья серьезная неприятность, постигшая Хусейнов: во-первых, не так давно отца семейства отправили в больницу – ему все тяжелее было дышать. Во-вторых, старшая дочь Кекашан вернулась домой: она сбежала от мужа, с которым прожила всего год.
На самом деле Мирчи пребывал в хорошем расположении духа отчасти из-за возвращения сестры. Все дети Хусейнов обрадовались ей. Во-первых, она готовила и убирала, в то время как Зеруниза целыми днями ухаживала за мужем в больнице. Но дело было не только в этом. Для младших она была как вторая мать, только более организованная и менее измотанная жизненными тяготами.
Однако в глазах у девушки теперь все время стояла печаль. Муж Кекашан приходился ей двоюродным братом. Он был сыном сестры Зерунизы. Матери сговорились о том, что поженят детей, еще когда тем было по два года. Так и получилось. Но недавно молодая жена случайно обнаружила в мобильном телефоне своего супруга откровенные женские фотографии. Девицы были не сильно красивее ее, но эта находка явилась ответом на вопрос, который мучил Кекашан с момента свадьбы: почему ее дорогая половина совсем не желает заниматься с ней любовью?
– Вначале он мне говорил: «Все это потому, что ты рано идешь спать», – рассказывала она матери. – Тогда я стала ложиться позже. Тогда он вообще перестал являться домой по ночам. И еще возмущался: «Не делай мне замечания, у тебя нет права командовать мною!» Разве это жизнь?
Женщины в семье ее мужа строго придерживались пурда [55]и не выходили на улицу одни, без сопровождения мужчин.
– Я все время сидела дома, потому что я полностью зависима от него. А ему, оказывается, на меня абсолютно наплевать, и его сердце принадлежит другим.
Зеруниза надеялась, что ее сестре удастся заставить сына наладить отношения с женой. Но на главный вопрос Кекашан: «Как же можно заставить кого-то любить меня?» – у нее не было ответа. Зерунизе повезло с мужем: при всех его минусах, он с большой любовью относился к своей супруге.
Ребята-индуисты, игравшие в крикет, обратили внимание на возвращение старшей дочери Хусейнов. Они считали, что эта девушка-мусульманка очень красива и отдельные недостатки (например, то, что в ее семье принято есть козлятину и возиться с мусором) не столь существенны. Тем более предполагалось, что она уже не девственница. Молодые люди стали все чаще прохаживаться возле ее хижины, останавливаясь у двери и пристально разглядывая объект вожделения. Кекашан лишь опускала глаза. Иногда ей хотелось, чтобы ее внешность была более заурядной. Так было бы спокойнее.
Зеруниза считала, что это Фатима привадила к дому похотливых мужчин. Госпожа Хусейн недавно побила и прогнала одного из любовников соседки, который тоже все ходил вокруг да около и заглядывался на Кекашан. Но тот был совсем слаб из-за героиновой зависимости. Другие парни, если на них замахнешься, могут дать сдачи.
Одна беда с этой Фатимой! На борьбу с ней у Зерунизы просто не было сил: муж в больнице, у дочери распался брак, сын не сдал экзамены, малыши все время требуют внимания, да и она сама никак не может вылечиться от давно терзавшей ее лихорадки.
Зеруниза старалась не осуждать Одноногую за ее сомнительные моральные качества. Она понимала, что этой женщине страшно недостает любви и уважения окружающих. Однако когда мать Абдула задумывалась о судьбе детей Фатимы, то приходила к выводу, что уважать эту фурию и правда не за что. Недавно она принялась столь яростно избивать костылями свою восьмилетнюю дочь Нури, что госпоже Хусейн и еще одной женщине пришлось силой оттаскивать ее от девочки. А эта история с младшей дочерью – двухлетней Мединой? Когда выяснилось, что у малышки туберкулез, Фатима вдруг страшно разволновалась: как бы не заразиться. Вскоре Медина утонула в ведре с водой.
– Когда это случилось, я вышла в туалет, – объясняла всем Одноногая. Но Зерунизу отделяла от жилища соседки лишь тонкая перегородка. Трудно сохранить что-то в секрете в таких условиях. Поэтому госпожа Хусейн точно знала, что во время несчастного случая произошедшего в крошечной лачуге за стеной, Фатима и ее мать были дома.
И шестилетняя Хина, вторая дочь, тоже была там. Она потом сказала:
– До того дня Медина была такой покладистой сестричкой…
Зеруниза заплатила за погребальный саван[56]и помогла выкупить участок для захоронения. Она старалась убедить себя, что смерть Медины и вправду была случайностью, и все думала, что и она сама часто не знает, где ее дети и что с ними сейчас происходит.
В Аннавади приходили полицейские и наводили справки об умершем ребенке, но хода расследованию не дали. Маленькие девочки часто погибали здесь при сомнительных обстоятельствах. Семьи, обитавшие в трущобах, не могли заплатить за УЗИ, в то время как более состоятельные родители иногда прибегали к такой перинатальной диагностике, чтобы еще до рождения избавиться от плода женского пола.
Случалось, что взрослые провоцировали смерть своих больных малышей (как девочек, так и мальчиков), потому что были не в состоянии нести колоссальных груз расходов, связанный с их лечением.
Годовалый Дануш, живший через два переулка от Хусейнов, подхватил инфекцию в переполненном и грязном государственном роддоме, куда отправилась бесплатно рожать его мать. У мальчика сошла вся кожа, и даже прикосновение мягкой пеленки вызывало у него крики боли. Семья влезла в долги, брала один кредит за другим под безумные проценты. Они потратили на врачей более пятнадцати тысяч рупий. В один из вечеров в марте родители малыша поссорились, и отец, принявшийся колотить мать, обварил спавшего у женщины на груди малыша, опрокинув на него кастрюлю горячих бобов.
Тут в этот «фильм ужасов» вмешался Раул, сын Айши. Он бросился за полицией. Мальчика спешно доставили в больницу, и он выжил.
«Какого черта Раулу понадобилось лезть в это дело?» – думала Зеруниза. Теперь на Дануша было больно смотреть: все лицо его было покрыто жуткими красными ожогами.
Он не мигая, грустно и мрачно глядел на взрослых единственным уцелевшим глазом.
После гибели Медины Фатима почувствовала себя до странности спокойно и уверенно. О ней сплетничали, за глаза обвиняли в самых страшных грехах, но ее это не трогало. Она стала еще гуще подводить брови, извела тонну пудры на лицо («потратила пятьдесят рупий, чтобы превратиться в белую женщину», – перешептывались мальчики в семье Хусейнов) и набрала себе новый «штат» любовников.
– Видела, как этот парень и его друзья смотрят на меня? – спрашивала она у Зерунизы. – Ты, наверное, завидуешь. На тебя, небось, никто заглядывается?
Она уверяла соседей, что мужчины считают ее красивой и говорят, что равных ей не сыщешь во всей Индии и что она заслуживает лучшей доли.
Хусейны с сочувствием относились к ее мужу, сортировавшему мусор в соседнем трущобном квартале и зарабатывавшему сто рупий за четырнадцатичасовой рабочий день. «Она обращается с ним, как с тряпкой. Этот старик у нее под каблуком», – возмущался Мирчи.
«Подкаблучник» иногда заходил к ним, чтобы пожаловаться на свою строптивую женушку. Однажды вечером Зеруниза в шутку сказала ему:
– Дурак, зачем ты вообще женился на ней? Посоветовался бы со мной, я бы нашла тебе порядочную женщину-мусульманку, со здоровыми ногами, которая бы хорошо справлялась с домашним хозяйством и заботилась о детях.
Это была ошибка! Стены-то картонные. Фатима тут же появилась на пороге и принялась махать костылями:
– Ты кто такая, чтобы говорить, что я плохая жена?
Но даже после этого Фатима нередко призывала соседку на помощь, когда дралась с мужем. И Зеруниза, вздыхая, шла разнимать горе-супругов. С той же обреченностью она регулярно приглашала их в праздник Ид, чтобы разделить с ними трапезу – отведать мяса только что принесенного в жертву барашка. Семья истязающей собственных детей Фатимы, семья противного содержателя борделя – вот та маленькая мусульманская община, с которой Зерунизе приходилось поддерживать отношения, живя здесь, в Аннавади.
– Переломить один бамбуковый стебель легко, – говорила она своим отпрыскам. – Но если связать несколько стеблей, их не согнешь. То же самое и с людьми одной веры. Да, мы все разные, но в трудную минуту мусульмане всегда объединяются и поддерживают друг друга. И конечно, празднуют вместе окончание Рамадана.
С запада на город медленно надвигались черные тучи, но дождь все не начинался. Дети продолжали играть на улице, целясь велосипедными покрышками во флагшток. И вот однажды жарким июльским утром в дверях хижины Хусейнов снова появился отец Абдула. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, и смотрел на детей. Лицо его светилось. Рубашка по-прежнему висела на нем, как на вешалке, но Фатима и другие соседи не могли не восхититься тем, как он выглядит. Благодаря доходам от мусорного бизнеса он смог провести две недели в маленькой частной клинике. Там он дышал чистым кислородом вместо более привычного ему смрадного воздуха трущоб. Теперь он весь сиял и был найя так-а-так, как новенький.
– Не могу поверить, – сказала Зерунизе тамилка-самогонщица. – Он как будто на десять лет помолодел и выглядит, как герой Болливуда, прямо Салман Хан[57].
– Еще бы! – отозвалась госпожа Хусейн. – Мы заплатили двадцать тысяч за больницу. Но он действительно теперь кажется просто мальчишкой! Когда я вижу его краем глаза, то думаю: «Черт, я и забыла, что у меня есть еще один ребенок. Теперь еще одного надо будет женить». Аллах свидетель, мне и так надо организовать очень много свадеб!
Сейчас нужно было устроить брак Абдула. Они с мужем уже подыскали подходящую девушку, хотя оставалось еще уладить некоторые финансовые вопросы с ее родными. Будущая невеста, шестнадцатилетняя дочь перекупщика металлолома, жила в Саки-Нака, трущобном районе, где располагалось много утилизационных предприятий и куда Абдул сдавал свой мусор. Девушка была симпатичная – никаких родимых пятен у нее вроде не было замечено. Но, что гораздо важнее, она привыкла, что ее окружают мужчины, которые возятся в грязи. «Невеста» три раза приходила к Хусейнам в гости вся закутанная в покрывало. С ней вместе всегда являлась младшая сестра. Быстроглазому Мирчи показалось, что эта младшая – просто писаная красавица. К ее приходу он каждый раз рисовал на двери своей хижины ярко-красное сердце.
Мирчи считал, что он-то готов жениться. Как-то раз он сказал матери (так, чтобы отец не слышал):
– Я хочу такую жену, как ты: чтобы она все делала, а я отдыхал.
Однако Абдул настороженно относился к браку. Впрочем, как и ко всему в жизни.
– Я так часто слышу о любви, что, кажется, понимаю, что это такое. Но при этом ничего подобного я никогда не чувствовал, уж не знаю, почему, – говорил он. – Влюбленный, когда от него уходит девушка, может вскрыть себе вены, прижечь руку сигаретой, не в состоянии ни есть, ни спать. Люди слагают об этом песни. Но, похоже, мое сердце устроено как-то иначе.
А родителям он заявил:
– Вы не станете давить на меня, правда? Обдумайте все спокойно и хладнокровно.
– Нет, я все-таки считаю, что его надо побыстрее женить, – сказала Зеруниза мужу через несколько дней после его возвращения из больницы. Она стояла у плиты и готовила обед. Карам попросил мяса – ему нужно было восстанавливать силы после болезни. Жена помешивала рагу из хрящей и одновременно кормила грудью Лаллу.
– Думаю, женившись, он взбодрится, – продолжала она. – Он все время суетится, всегда чем-то занят. Мне кажется, он не был счастлив ни единого дня, с тех пор как мы переехали в Аннавади.
– А кто здесь счастлив? – отозвался муж, шаря в висящем на стене пакете с лекарствами. В этом бездонном мешке он пытался нащупать серебристую упаковку преднизолона. – Я, что ли, счастлив? Кругом какой-то сброд, поговорить по-человечески не с кем. Здесь вообще кто-нибудь знает о том, что американцы ведут войну в Ираке? Они интересуется только тем, что происходит у соседа. Но я ведь не жалуюсь. Почему же Абдул ноет?