Ольга, Мария, Ксения, Сергий, Вячеслав, Роман, Александр, Александра, Георгий… и еще пара десятков имен, постоянных и многочисленных во времена нынешние. Тяжело их небесным покровителям.
Столько в их честь наречено…
А вот Пелагеям, Параскевам, Феклам, Ферапонтам — сплошь безделье. Практически некого окормлять.
Представляете, сколь рады будут их святые, когда вы Никандром или Мокием своего сына назовете или дочь — Марфушей? Да они, в своей святости у Бога пребывающие, все для своих чад выпросят. И защитят, и наградят, и талантами обеспечат!
Есть у меня знакомый священник. Ему уже около восьмидесяти. Говорит:
— Не помру, пока Марфу не окрещу…
Наверно, еще долго жить будет.
Материнское
Почти каждую субботу у панихидного столика стоит и плачет эта женщина…Ее единственный сын погиб в шахте. В горняцком поселке это дело обычное, хотя трагедию не умаляет.
Но плач у нее сегодня не тот, который был в первый-второй год после смерти сыночка. Об ином скорбит женщина:
— Я ведь могла еще родить! Могла…
Ходоки в епархии
— Владыка святый, дайте священника, мы ему и жилье, и помощь, и заботу нашу обеспечим, да и управляющий наш тоже просит…
Владыка, хоть и понимает, что это под праздник делегация пришла, что после Пасхи с Красной горкой до Троицы ни одной души не придет к старому домику времен позднего сталинизма, преобразованного под церквушку, все же пишет Указ о назначении настоятеля.
Пишет и понимает: к концу лета, а то и раньше, матушка нового настоятеля с маленькими детишками у епархиальной приемной плакать будет.
Ходоки же позже придут. К Рождеству.
Обещать будут…
Елизаровна
Елизаровна — бабушка строгая и осмотрительная. Она, к удивлению своих сверстниц, все помнит и ничего не забывает.
Вот только одна с ней беда: ничего нового не приемлет, и если я на службе что-то сделаю «не так», например, не положу под Евангелие платочек на молебне, то обязательно вынужден буду выслушать вразумление Елизаровны.
Слава Богу, что моя канонистка устав клиросный не осваивала и литургику не изучала. Проблем бы было не счесть…
Когда после Блаженных стали мы тропари читать (всего-то на 4), Елизаровна долго бурчала и не соглашалась. Даже «католиком» меня обозвала в сердцах. Для нее «католик» (уж не знаю почему) — своего рода бес церковный.
Не столь давно заболела моя ревнительница сельского православного благочестия и прибежавший ее правнук позвал меня пособоровать прабабку.
После соборования, для которого Елизаровна заставила меня сделать семь деревянных стручцов с намотанной на них ватой (обычно я помазываю одним «софринским»), бабуля вдруг попросила:
— Ты, батюшка, Евангелию мне принеси, на церковном языке писанную…
Для чего Елизаровне Евангелие на церковно-славянском, когда она и видит слабо, а читает даже по-русски с трудом, мне было не понятно.
Тем более что на божнице, вместе с многочисленными иконами, рушником и цветами, лежал и увесистый томик Библии современного издания.
— Так пусть Вам правнук читает по главке — ответствовал я с удивлением. — Вон же Библия лежит.
— Ты, батюшка, мне настоящую Евангелию принеси, церковной грамотой писанную, — повторила бабуля.
—?!
— Ох, молодь-то непутевая! И чему вас учат!.. — забурчала Елизаровна. — Под подушку мне Евангелию положить освященную и церковную надо, что бы здоровье прибавилось. Или смерти мне хочешь?
…Вчера я ездил за «товаром» в Луганск, купил ей «Евангелию» на церковно-славянском. Освятил и завез.
И действительно, чему нас, непутевых, учат???
Хорошая девушка
На краешке церковной скамейки присела девушка. Именно присела. Ей неловко, и она готова тут же вскочить даже от взгляда проходящего мимо человека. Устала. Видно, впервые на службе, а служба нынче долгая была.
Точно знаю, меня ждет. Еще на малом входе увидел ее, новенькую, среди знакомых лиц.
И ведь знаю, зачем ожидает.
Глаза уже все выдали.
— Как маме сказать, что у меня ребенок будет?
Хорошая девушка. Если бы она уже своего ребенка не любила, то в церковь бы не пришла.
Несправедливый Бог
Отпевал сегодня старушку в селе, которое и селом уже назвать-то нельзя: полторы улицы, с тремя десятками жилых домишек, и столькими же брошенными хатами. Казалось бы, и прудик есть, и балка, поросшая лесом, рядышком, и земля плодородная, да и усадьбы с садами богатыми… а не живут.
Пусто.
Поземка по пустым дворам бродит, ведро дырявое по улице гоняет. Грустно кругом. Удручающе.
На похоронах несколько бабушек, пара дедов да родственников немного. Рядом с гробом сестра покойницы на палочку оперлась и горюет потихоньку. К концу заупокойной службы вдруг начала возмущаться, что Бог несправедлив.
Спрашиваю у нее, мол, зачем Бога винишь да ругаешь? Она в ответ:
— Младшую, Евдоху, вот прибрал, а меня, старшую сестру, оставил. Несправедливый Бог! О чем Он там думает?
Посмотрел я на бабулю сокрушенно. Вздохнул. А что сказать-то, если и сказать нечего?
А рядом с гробом крест кладбищенский стоял, а на нем года жизни усопшей выжжены: 1913—2008. Сколько лет старшей, Марии, не спрашивал. Расчувствовался. Иконку ей благословил и попросил до Красной горки не помирать. Мол, дело у меня к ней есть…
Обещалась.
Сглазили
Мой городской храм-часовня нынче стоит в «маршруте» городских свадебных кортежей. Практически ни одна пара не пропускает, но заезжает лишь свечи поставить да запечатлеть себя на фото и видео — на фоне куполов и икон.
Недавно поинтересовался у молодоженов:
— Почему не венчаетесь?
Ответили, что тогда разводиться будет нельзя.
Еще не жили, а уже разводятся. Как же можно создавать семью, подразумевая возможный развод?
А, между тем, давеча я разговаривал с одним молодым человеком, приведенным мамой с диагнозом: «Его у меня сглазили». Из беседы выяснилось, что парень недавно развелся.
Спрашиваю:
— Наверное, после семейных проблем с Вами эти странности случаться начали?
— Да не было никаких проблем, — отвечает «заколдованный», — разбежались, да и все. Не подходим мы друг другу.
Ни сожаления, ни горести. Просто «разбежались»…
Рядом с мамашей, приведшей сыночка «снять сглаз» — ребенок годиков трех-четырех, девчушка в шубке. Глазками хлопает, на свечи горящие смотрит.
— Кто это? — спрашиваю.
— Да дочку у бывшей на пару дней взял.
Понятно: результат того, что они «не подходят». Пока ничего не понимающий, но уже несчастный.
Старичок
Вечером тихонько к храму приходит старичок. Слышно только его палочку, стукающую об асфальт.
Обычно старики дышат с хрипотцой или прерывисто, а этот как будто и не дышит вовсе. Он становится у двери и внимательно наблюдает за всеми, кто заходит в храм.
Некоторые думают, что ему нужна милостыня и подают. Он не берет. Улыбаясь, отодвигает дающую руку и просит:
— За Сережку помолитесь.
Я несколько раз спрашивал, кто таков этот «Сережка» и как его поминать: «во здравие» или …
Молчит старик. Только сильней мокреют глаза, что-то шепчут губы и дрожат редкие волосики на старческой голове…
Так и молюсь: «Господи, помяни раба Твоего Сергия».
Венчальное
«Я его разлюбила» или «Я ее больше не люблю». Знакомо? Так вот: значит, и не любила (или не любил) никогда. Не было любви. Потому что: Любовь долготерпит, милосердствует, … не ищет своего … (1 Кор. 13:4,5).
На венчании не спрашивают: «любите ли Вы друг друга?», а только: «желаешь ли ты» супружества? То есть любви у молодоженов друг ко другу пока нет, не должно быть — она лишь ожидается!
Лет так этак через двадцать-тридцать.
В аккурат к старости.
Обновленцы мои
Отпевание. Старушке-покойнице за восемьдесят.
Бабушки своим распевом мне петь не позволяют. Только прошения с возгласами и успеваю вставлять…
Смиряюсь, и вместо молитвы, чем я должен усиленно заниматься, смотрю на красивую осень в окошке, на собаку, спящую вместе с котом у будки под теплым недолгим солнечным лучиком, и на двух мужиков у угольника, которые, не дождавшись поминок, оприходывают «маленькую».
В реальность возвращает «новояз» в чине погребения, высоким старушечьим голосом выводимый: «Ой-же-ой, на кого же подружечка моя, ты меня оставила…» Ошарашенно смотрю на бабуль и, дождавшись окончания причитания, спрашиваю:
— Жалко Ганну-то?
— Ой, жалко, отец Лександр, ой, жалко!..
Дальше пою ирмосы сам. Во избежание…
А бабулька действительно хорошей была. Анной звали, по-местному — Ганной.
Ты кто такой?.
Храмик мой на аллее, в самом центре города. На перекрестье путей между рынком, автобусными остановками и магазинами. Все конторы, ателье и прочий быт — рядышком. Мимо постоянно кто-то топает. Каждому времени — свой прохожий. Я уже писал об этом.
Но есть категория проходящих, которые обязательно норовят зайти в храм — и которых я никак не желаю в нем видеть. Это «сильно выпившие», то бишь — пьяные…
Вот и сегодня утром… Пока он забрался по ступенькам к двери — несколько раз упал. Зайдя, тут же начал плакать, причитать и исповедоваться одновременно.
В храме — литургия. Да и храм-то 8 на 6 метров, то есть зимой максимум 35, а летом 40 прихожан и вмещается. Каждое слово отдается громогласно, каждый вздох на слуху. В алтаре замечание младшему священнику сделаешь, весь приход возмущается: опять, мол, «старый поп» «молодого» достает…
А тут — пьяная исповедь на весь храм, с междометиями непотребными, да и запах исходит… Никакой афонский ладан вкупе с иерусалимским не урегулируют!
Я вышел. За рукав взял. Попросил помолчать — без толку.
Пытаюсь вывести, вопит о том, что он к Богу пришел, а я, мол, его не пускаю.
Хорошо хоть Олег — староста — после ночного дежурства не ушел, на литургию остался. Взял шумящего молитвенника в охапку и на снежок вынес, под дерево.
Казалось бы, все нормально завершилось, но вот уже вечер поздний, а у меня его крик плачущий в голове звенит:
— Ты кто такой, с…, что меня к Богу не пускаешь! У меня батя умер недавно…
Диалог
Храм-часовня. Вечер. Я наблюдаю из алтаря…
Заходит молодой человек. Перекрестился. Медленно, внимательно, рассматривает каждую икону. Молча. Сосредоточенно.
Долго стоит у Георгия Победоносца, а затем поворачивается к Олегу (староста наш) и спрашивает:
— А почему у дракона две ноги?
Олег протяжно-изучающе смотрит на задавшего вопрос и уточняет — А ты где драконов видел?
Заходящие и проходящие…
В храме в будние дни не нужны часы.
Нет, я конечно не о служебных часах — первом, третьем, шестом и девятом — а о самых обычных, со стрелками и мигающими цифрами.
Рано, около пяти утра — покуривая, неторопливо — идут на шахтерские автобусы горняки. Заходят в храм не часто. Крестятся же, проходя мимо, практически все. Чуть позже, к половине шестого, начинает свою уборку дворник, стирающий на асфальтных аллеях церковного сквера по одной метле каждую десятидневку. Далее бегут рыночники — открывать свои лавки и магазинчики. Эти, по-моему, в нашей церквушке видят лишь помеху на прямой дороге. Они всегда спешат и чрезвычайно заняты. Даже перекрестится им некогда. В церковь «базарные работники» приходят в трех случаях: с просьбой новое торговое место освятить, о благополучии дел своих молебен заказать или свечку «за упокой» конкурента поставить. В воскресенье или праздники в храме их не бывает. У них своя служба.
За пару десятков минут до утренних семи часов степенно шествуют клерки, инженеры, бухгалтера и прочие технологи шахтерского объединения. Здесь уже наряды, костюмы, галстуки и прически.
Здороваются. Иногда спрашивают, когда служба. Узнав, что каждый день в семь утра, притворно вздыхают, мол, дела не позволяют с Богом пообщаться. Позже — время тех, кто идет на базар за покупками. Наш контингент. Пожилой, говорливый, всегда немного жалостливый, а в последнее время, из-за государственных безобразий, удрученно-озабоченный. Корзинки или сумки у них в руках все те же, да вот наполняются они все меньше. На утренние панихиду и молебен заходят. Записочки подают, свечи возжигают, да и побеседовать любят.
Их сменяет шумная детвора, несущаяся в школу.
Затем постепенно движение мимо храма почти прекращается. Все заняты. И вот в это время, на скамеечку на аллейке, рядом с церковью, приходит пожилая женщина. Не бабушка, а именно женщина в годах. Хотя внуки у нее, наверное, есть. Она дожидается конца службы и, когда священник уходит, а в храме остается один дежурный, пожилая женщина перебазируется в церковь. Располагается в уголочке у свечной лавки на табурете и начинает рассуждать «о духовном».
Она никогда не исповедовалась. На праздники, по воскресеньям и в дни литургийные ее лишь мельком можно увидеть среди молящихся, но она обязательно придет, когда в храме нет священников…
Пусть приходит.
Паникадило
Диалог в магазине-складе у дальних пещер Киево-Печерской Лавры.
— Скажите, отче, а вот это паникадило над царскими вратами можно вешать?
Смотрю на красивую с «висюльками» и с витиеватыми узорами церковную люстру, невольно примеривая ее к собственному храму… правда, только до той поры, пока мой взгляд не падает на цену. Красивое паникадило.
Отвечаю ожидающей сплошь православного вида тетеньке:
— Конечно, можно. Даже нужно…
— Так на нем шесть лампочек! — сомневается женщина.
— Ну и что?
— Должно быть семь.
— Кто сказал? — удивляюсь я.
— Наш батюшка.
— Если сказал, то и ищите с семью лампами. Куда ж денешься, если настоятель благословил?
А тетушка продолжает бурчать:
— Где ж я его возьму, с семью свечками-то?
И действительно, где возьмет?
Может, проще найти нового настоятеля?
Современный Отечник
Это было дождливое осеннее воскресенье. В храме все «свои»: чужие под дождем на службу не ходят, за исключением тех, которых так зажало и прижало, что о Боге вспомнили: «А вдруг поможет?»
С надеждой на это «вдруг», да с воплем «дай, Господи» и под дождь можно, чтобы затем купить ворох свечей и, расспросив, кто тут больше всего помогает, симметрично на подсвечниках огоньки расставить.
Если дождя нет и метель не завывает, то в храме, кроме прихожан, встречается еще один тип «верующих»: ходоки за душевным равновесием. Стоят с умиленным видом, печалятся о проблемах и негараздах, даже иногда перекреститься могут, но не молятся, просто успокаиваются и в размеренности непонятной службы равновесие находят. Только одной части богослужения этот тип захожан не переносит: проповеди. Даже если не поучаешь, а просто «тему дня» излагаешь и примеры приводишь — лица у них страдальчески меняются и через некоторое время глядь — к алтарю спиной и к двери, на выход…
Есть иные. Редкие. Сегодня такой был. Бога пришел благодарить. И мне этой благодарности перепало.
На Великом входе я его увидел. Статный, средних лет, прилично, вернее, модно-прилично одетый мужчина, внимательно смотрел именно на меня. Было абсолютно ясно, что он останется до конца службы, а затем обязательно попросит его выслушать. Так оно и случилось.
— Я Вас поблагодарить пришел, отец.
Когда благодарят, оно завсегда приятно, да и в вере укрепляешься, что не зря службу правишь, но в данном случае у меня изначально возникло недоумение. Я впервые видел этого человека, не встречал его даже мельком. Городок наш не велик, и столь солидно выглядевшего молодого человека на шикарной машине (я успел и в окошко посмотреть) я не мог не знать, будь он местный.
Вот и удивился я, за что благодарность?
Рассказал мне приходской гость недавнюю историю, к которой наш приход оказался прямо причастен. Три недели назад отправился этот руководитель довольно солидной областной лизинговой компании объезжать отделения своей фирмы по окрестным шахтерским городам. Заглянул к начальствующим властям в Ровеньки. С центральной горисполкомовской площади увидел красивый храм и решил зайти. «Свечу поставить, что бы Бог в бизнесе помогал».
До конца дня бизнесмен еще пару сотен километров по горняцким «мегаполисам» намотал и лишь дома обнаружил пропажу, солидную.
В портмоне, которое выпало из кармана, когда он садился или вылезал из машины, была очень приличная сумма денег, кредитные карточки и паспорт. Карточки можно и заблокировать, паспорт новый получить, а вот денег — не вернуть. В том, что деньги утеряны безвозвратно, мой посетитель был уверен абсолютно и окончательно и даже мысли не допускал, что ему их вернут.
По прошествии нескольких дней на экране домашнего видеосторожа бизнесмен увидел, что у ворот его особняка появилась неказистая, уже пожилая женщина, которая настырно трезвонила и стучала в калитку…
Она принесла портмоне, в котором нетронутыми лежали все деньги и документы.
— Я, отец, дар речи потерял, — рассказал мне бизнесмен. — Понимаете, ведь такого не может быть! Спросил у нее, где нашла, а она мне говорит, что у церкви валялся. Вот и привезла. Я ей и спасибо толком сказать не смог… Ушла.
После такого рассказа любопытство проявляется даже у видавшего всякие виды попа.
— Так вы нашли ее? Кто она?
Назвал мне представитель лизинговой компании имя нашей прихожанки и поведал о том, что в прошлое воскресенье он к храму подъехал, дождался конца службы и отыскал эту женщину.
Предложил ей деньги в знак признательности и благодарности, а та отказывается.
— Не взяла? — удивился и я.
— Не взяла, отче. Но я узнал, что у нее с углем проблема. Так вчера сгрузил у дома ее шесть тонн, зима на носу… Они с мужем чуть не плакали, благодарили.
— Ну, а ко мне зачем пришли? — спросил я.
— Да вот Бога поблагодарить хочу, а как — не знаю, — ответствовал бизнесмен. С проблемой благодарения мы с гостем справились.
Солнышко
В нашем храме всегда есть Солнышко. Мы так бабушку Лиду зовем. Почему именно «Солнышко»?
Тут предисловие нужно.
Дело в том, что она уже давно вдовствует. Муж в пятьдесят лет, как и положено шахтеру, на пенсию пошел и, как обычно, по горняцки, от пыли угольной в легких оставшейся, в неполные шестьдесят ушел. Туда же, под землю. Только вот глубины ему теперь хватило намного меньшей, чем той, где он уголек рубал. Полутораметровой.
Осталась бабушка Лида одна.
Дети приезжают редко. Причина известная: в другой стране по вине политиков сейчас живут, которая с каждым годом все дальше от нас находится.
Еще когда храм наш без крыши стоял, и мы у голых кирпичных стен молебны служили, бабушка Лида к нам пришла, да так и сроднилась с новым приходом. Когда же первые подсвечники в новый храм привезли, подошла она ко мне и попросила:
— Батюшка, а можно я за этой красотой присматривать буду. Видишь, какие они красивые, как солнышки.
Так и «присматривает».
Есть у нее маленький ящичек в приходском хозяйственном шкафу, где все принадлежности для чистки подсвечников лежат: тряпочки, скребочки, жидкости разные… Бабушка Лида, по только ей ведомому графику, своих подопечных чистит и моет. Летом на улице, под каштаном; зимой в храме, в уголочке, у иконы Георгия Победоносца послушание, самостоятельно на себя наложенное, выполняет.
Почистит. Полюбуется. И обязательно скажет:
— Красота-то какая, как солнышко на Пасху.
В этом же году, в дни короткие, осенние, иное добавилось. В будни приходит наше Солнышко в храм и когда подсвечники забот не требуют, берет скамеечку и садится под стеной церкви, куда солнце светит. С утра это, аккурат, под великомученицей Варварой. К вечеру светило практически вокруг обходит, а за ним и бабушка Лида «пешешествует», так что к вечерней службе у южной стороны церкви оказывается. У нас там икона святителя Николая находится.
— Видишь, батюшка, какая у меня дорога, — сказала мне как то Лидия, — от заступницы к заступнику.
И действительно, именно так и получается.
Бабушка не просто так сидит на скамейке. Она книжку читает. Одну и ту же. Заинтересовало меня, что же это за книга такая? Аккуратно подошел и через плечо заглянул. Удивился несказанно.
В руках у старушки был старинный томик, лет сто назад изданный. Со стихами Пушкина.
Не вытерпел, спросил, почему именно эта книга?
— Теплый он, Александр Сергеевич то, как солнышко, — с улыбкой ответила бабушка Лида.
Каждую службу стоит наше Солнышко на своем обычном месте, у подсвечника, и светится радостью. Вот и молюсь, насколько умею, что бы свет этот еще долго не угасал. С этим светом жить легче, горести не так тяжки, и в людях, прежде всего, все хорошее, Божье, видно.
Иначе и быть не может, под Солнышком…
Молитвенник
Мальчишке-алтарнику родители купили телефон.
Не налюбуется парнишка.
На Всенощной отойдет в уголок, отвернется и щелкает клавишами.
Два раза замечание сделал. Не помогло.
Гыркнул:
— Сергий, положи телефон на подоконник! Ты где находишься?!
Сережа вынул телефонный чехольчик, аккуратно определил в него свое новенькое сокровище, тряпочкой стер с подоконника невидимую пыль и с сожалением оставил на нем родительский подарок.
Закончился полиелей. Всех помазали освященным маслицем. Зашли в алтарь. Алтарник мой аккуратен и задумчиво-серьезен. Я его таким отродясь не видел. Просто монашеский вид. Сплошная молитвенность.
Снимаю фелонь и собираюсь идти исповедовать, пока канон читают.
Тут Сергий и спрашивает:
— Батюшка, а на вашем телефоне блютуз есть?
О пришельцах помолимся
Служил сегодня в соседнем приходе.
После службы мальчик-алтарник за рукав дергает:
— Батюшка, вас там в храме парень ждет.
Выхожу и вижу своего старого приятеля, который по храмам уже с полгода ходит, и всегда вопросы задает.
Да и ни один прямой эфир на TV без его вопрошений не проходит. Но то, что он у меня спросил сегодня, ввергло в ступор.
— Вот скажите, отец Александр, вы ведь недавно в телевизоре говорили, что НЛО это одно из проявлений зла.
— Говорил, — отвечаю.
— Так почему же вы о пришельцах молитесь?
Смотрю на него с мыслью, что это шутка какая-то. Оказалось он не шутит. Вполне серьезно на меня смотрит.
— Это где же мы и как за гуманоидов молимся? — спрашиваю. Открывает мой любознательный собеседник всем известную книжицу: «Всенощное бдение и Литургия» и ногтем подчеркивает фразу:
«Господь хранит пришельцы, сира и вдову приимет, и путь грешных погубит». Начинаю объяснять, что в данном случае «пришельцы» это далеко не гуманоиды, а сам думаю:
— Это же надо, уже почти четверть века в Церкви и ни разу подобной мысли при пении этого стиха из псалма не появлялось, а тут на тебе!
Детишки
Рядом с моим домом детский садик. Его никак не минуешь идя в храм или возвращаясь домой.
Многие ребятишки уже привыкли к моему виду (обычно в подряснике или рясе хожу), но вопросы иногда задают.
Бывают такие вопрошения, которые ввергают в ступор…
Давеча возвращаюсь со службы.
Ребенка родители забирают домой и усаживают в машину. Мальчишка, увидев меня, звонко кричит:
— Мне с батюшкой поговорить надо.
Маму с папой такое заявление откровенно удивляет. Они прекращают процесс отъезда, а пацаненок подбегает ко мне и спрашивает.
— Батюшка, ты Бог?
Отвечаю, что нет, я не Бог.
Мальчишка хмыкает и выдает продолжение:
— А когда Богом станешь?
Бог послал
В четверг, вечером, дожидался ночного дежурного в храме. Стул поставил у входа и сижу книжку читаю. Детишки по алее и пандусу бегают, а те, которые повзрослей — на роликах катаются. Мамаши на скамеечках сидят.
В храме уже темнеет, лишь две лампадки центральные зажжены.
Тихо.
Всё готовится к ночи и кажется, что уже «сегодня» закончилось.
Но не завершился день. Женщина подошла, где-то моих лет или, может быть, чуть моложе.
Подошла и молчит.
Вижу, что хочет что-то сказать, но стесняется. Пришлось самому.
— Вы что-то хотели?
— Скажите, отец, а как креститься можно?
Я подумал, что она о крестном знамении спрашивает, и сразу же, с улыбкой, отвечаю:
— Как все наши предки крестились, тремя пальцами, «щепотью», и справа-налево.
— Да нет, — еще сильней засмущалась женщина, — я вообще некрещеная.
— Некрещеная? — удивился я и собрался рассказывать о том, что надобно сделать, чтобы приготовиться к Таинству.
Не рассказал. Собеседница моя вечерняя не дала.
— Понимаете, батюшка, я в Бога верю, молитвы и утренние, и вечерние читаю, стараюсь заповеди соблюдать, а вот стыдно мне признаться, что не крещеная. Как не подойду к храму, тут только молоденькие священники. Они мне в сыновья годятся. Разве им расскажешь? А вот сегодня мне Сам Бог вас послал. Помогите мне крещеной стать.
Условились мы, что в ближайшее воскресенье, я ее окрещу. Когда все разойдутся…
Окрестил.
А на счет того, что меня ей Бог послал, сомнения одолевают. Это ко мне привел Он будущую прихожанку. Именно тогда, когда Ему надобно было.
IV. Отец Стефан
Отец Стефан
Отец Стефан молод. И еще он целибат — встречается такое в нашем священстве, хотя и редко, ведь традиция эта не православная по происхождению. Целибат — священнослужитель, который отказался связывать себя узами брака, монахом же стать у него или духу не хватило, или оставил на «потом». Но, как бы там ни было, время, употребляемое белым священством на заботу о семействе, у отца Стефана оставалось свободным для пастырских дел.
Именно поэтому Его Высокопреосвященством был издан указ, где под начало иерея Стефана были приписаны сразу три прихода на севере епархии. Одновременно. С формулировкой: «настоятель храмов».
Северная часть митрополичьей вотчины в целом отвечает понятию «север», так как мало заселена, бедна и разорена. Сюда на исправление и вразумление ссылают из богатых промышленных южных городов нерадивых клириков.
Отец Стефан нерадивым не был. Он был энергичным, все успевал: служить, как положено и когда положено, исполнять требы, вести воскресную школу и даже книжки читать.
Длинная косичка и развевающиеся фалды рясы отца Стефана постоянно видны на приходе в разных местах одновременно — столь стремительны были его движения и энергичны действия. По ступеням он взлетал, возгласы произносил звонко и оглушительно, молебны и панихиды мог пропеть сам, потому что клирос не всегда был в состоянии исполнить ирмосы и тропари распевом казачьей походной песни, отвечающей внутренней сущности молодого батюшки.
Настоятели храмов, в которые ранее причисляли иерея Стефана, через два-три месяца его служения отправлялись в епархию с просьбой вернуть приходу тишину и спокойствие, напрочь утерянные благодаря энергичному и неугомонному клирику.
Теперь, получив настоятельское назначение, отец Стефан сложил все свое нехитрое имущество в два алюминиевых ящика, которые он ласково называл «груз 200», и пошел в областное управление сельского хозяйства. За 10 минут он доказал чиновнику, отвечающему за район будущего служения, что тот, хоть и не носит крестик на шее и держит в кабинете «похабный» календарь, должен все же обязательно предоставить ему транспорт для переезда к месту назначения. Машину чиновник тут же нашел, сам помог ее загрузить, а по благополучном отбытии просителя долго не мог понять, почему он это сделал. Также не поддавалось объяснению, с какой стати красочный настенный ежемесячник с «Мисс Украиной 2004», — порванный, — валяется в урне.
Три храма, попечение о которых было теперь возложено на молодого настоятеля, располагались друг от друга в паре десятков километров. Один из них, центральный, занимал бывшее здание районной ветеринарной лечебницы, закрытой за ненадобностью — по причине отсутствия пациентов. Второй храм оказался типовой церковью XIX века, сложенной из красного кирпича «царского» производства и поэтому сохранившейся, так как разбить кладку прадедов не смогли даже взрывчаткой. Этот храм был красив, солиден, намолен и историчен, но над ним не было крыши, а на оставшихся перекрытиях, над алтарем, росли кусты акации. Третий приход отца Стефана предстал пред ним в наиболее живописном виде. На берегу большого пруда, сплошь заполненного крякающей и гогочущей птицей с частной птицефабрики, были аккуратно сложены полторы сотни железобетонных блоков. Здесь же красовался вбитый в землю деревянный крест с надписью белой краской: «Борисоглебская церковь».
Обозрев владения, отец Стефан разместился в двухкомнатной квартирке, вернее, в бывшей приемной ветеринарной лечебницы, переоборудованной под жилье, и полчаса колотил в подвешенные пустые газовые баллоны, несущие послушание колоколов. Народу пришло достаточно, хотя половина — просто из любопытства: посмотреть на нового попа и остановить долгий трезвон, нарушающий тихое, размеренное течение жизни районного п.г.т.
Отец Стефан представился и звонким голосом, очень подробно, рассказал, что значит православный приход в жизни каждого обитателя поселка городского типа. Посетовав на внутрихрамовую бедность и внешнецерковную убогость данного центра духовности, батюшка взял на себя обязательство быстро привести все в достойный, благообразный и эстетически цельный вид. Прихожане уже ожидали требования на пожертвование и приготовили каждый от 25 копеек до гривны, что в сумме составило бы цену одного обеда в местном кафе. Но новый пастырь этих слов не сказал и вообще ничего не попросил. Он закончил свою проповедь-обращение очень четким заявлением: «Завтра я, староста и псаломщица начинаем обход всех домов поселка. Подряд: дом за домом, улица за улицей. Крестим тех, кто не крещен, служим молебны, освящаем жилье, подворья, огороды и скотину. Пропускать никого не будем. Плату за эту службу, необходимую каждому, взимать будем по честному, то есть по-христиански, так, как написано в Святой Библии: „Получающие священство…. имеют заповедь — брать по закону десятину с народа, то есть со своих братьев“. Со мной вместе будет ходить ваш дорогой участковый, представитель районной власти и пожарник, чтобы все делалось правильно с точки зрения светского закона и благопристойно по правилам церковным.»
Народ не понял, невольно сжался, и в этом внимании было начало уважения, как, впрочем, и раздражения. Списали на молодость, пафосность и неопытность молодого да быстрого попа, но оказались не правы.
В тот же день отец Стефан явился к главе поселковой администрации и решительно доказал последнему, что избирателя надо знать в лицо, проникнувшись заботой о проблемах каждого в преддверии предстоящих выборов. Союз же власти и церкви обеспечит нынешнему руководителю небывалый рост электората, а присутствие его лично или ближайшего заместителя на поголовной миссии освящения и воцерковления выбросит местную оппозицию, конкурентов и недоброжелателей на свалку политической истории поселка городского типа. Надо сказать, что такого местный голова придумать не смог бы, поэтому охотные и радостные заверения во всемерной поддержке благого начинания отец Стефан получил немедленно.
С милицией и пожарниками было еще проще. Настоятель, посочувствовав не очень хорошей статистике правонарушений, преступлений и противопожарной безопасности, напомнил руководителям этих подразделений, что во главе угла их деятельности должна стоять профилактика. И вряд ли когда еще будет столь благоприятное время определить пожаростойкость зданий и потенциальную опасность нарушения общественного спокойствия, чем запланированное мероприятие. Тем более что, кроме священника, прибудет и местный голова. Милиция воспряла духом, предвкушая изобилие самогонных аппаратов и улик повального местного увлечения — растаскивания по домам государственного добра и прочей личной, но чужой, собственности.
Вечером отец Стефан добрался и до птицефабрики. Директор оказался на месте. По-другому и быть не могло. Во-первых, фабрика принадлежала ему лично. Во-вторых, не вызывало сомнений этническое происхождение Гусарского Бориса Соломоновича. Оно, происхождение, накладывало особый отпечаток на его педантичность, работоспособность и предприимчивость, резко выделяя в характере эти черты, не присущие представителям местного национального большинства. Зайдя в директорский кабинет, отец Стефан мгновенно понял: здесь обитает человек, который может все, если ему это нужно и выгодно.
Доказать, что птичницы фабрики Гусарского будут производительней и, главное, честнее, если рядом будет стоять церковь, молодой иерей смог без труда. Причем при помощи одного-единственного довода:
— Борис Соломонович, вы же прекрасно знаете, как кристально чисты и трудолюбивы ортодоксальные евреи, а во мне вы видите консервативного ортодокса!
Когда же, расписав все преимущества православных работников перед безбожниками, отец Стефан сообщил ошарашенному директору, что помощь в строительстве храма скостит часть его непомерных налогов, вопрос был решен. Окончательно.
***
Через полгода отец Стефан сидел в приемной епархиального секретаря с прошением. Он требовал выделить на его приход двух священников. Ведь не может же он служить литургию в трех храмах одновременно…
Детективная история
Отец Стефан регулярно пребывал в детективном раздумье. Раздумье это приходило к нему один раз в год, всегда в начале лета. Батюшка не имел необходимого в данном случае навыка дедуктивного мышления, хотя томик с похождениями Шерлока Холмса не просто так пылился во втором ряду утрамбованного книжного шкафа. Любил о. Стефан иногда о знаменитом сыщике почитать, да и мисс Марпл с господином Мегрэ периодически удостаивались его внимания.
Впрочем, ни английская, ни французская метода расследования к проблеме о. Стефана никак не подходила, ибо восточно-украинская лесостепь мало имеет схожести с туманным Альбионом и Елисейскими полями. В родном приходе было все просто, откровенно, все на виду, но ответа на вопросы «почему?» и «отчего?» отец Стефан не находил.
Дело было в том, что на вверенном ему приходе подвизались две неразлучные подружки: баба Маня, Мария по-правильному, и баба Глаша — Гликерией, то есть, крещеная. Всё у них дружно выходило: и молитва, и исповедь (всегда друг за другом в очередь исповедовались). И за храмом они на пару любили ухаживать: лампадки промыть, подсвечники почистить или цветник приходской облагородить. На службах старушки тоже рядышком у иконы Серафима Саровского молились. «Где Маша, там и Глаша», — говорили на приходе. Но вот только в конце весны и начале лета, в аккурат от Пасхи до Троицы, между двумя подружками пробегала черная кошка, в которую они верить ну никак не должны были, ибо вопросам суеверий настоятель посвящал почти все свои проповеди.
Они и не верили: ни в кошку, ни в ведра пустые, ни в подсыпанную под порог «заговоренную» кладбищенскую землю, ни в прочие происки лукавого. Неподпадаемость под козни «врага рода человеческого» подкрепляли у Марии и Гликерии входные кресты, нарисованные мелом на дверных косяках, а также постоянно горящие лампадки на божницах. Существенную роль в крепости православных бастионов играли и ветки святой вербы, примощенные за иконами, и набор бутылей и бутылок со святой водой, как то: богоявленской, крещенской, сретенской и преображенской. Было и маслице от мощей святых, и земелька с Гроба Господня, и камушки с гор почаевских, афонских и иерусалимских. К этому необходимому набору