Если до 1917 г. политическая элита страны формировалась по сословно-бюрократическому принципу (с допущением существования контрэлиты), а в годы советской власти – по бессословно-номенклатурному (исключавшему даже гипотетическую возможность появления какой бы то ни было оппозиции), то начиная с 1990 г. перед стремящимися к властным высотам открылся весь набор путей, имевшихся в арсенале развитых стран Запада. В политическую элиту стало возможно войти как через номенклатурную дверь, т.е. аппарат исполнительной власти, так и через парламент, в том числе и опираясь на поддержку политических партий.
В странах с развитыми гражданскими структурами первым, номенклатурным, способом формируется только бюрократическая элита (да и то речь идет об аппарате, а не о первых и вторых лицах государства – президенте, главе правительства, министрах). Парламент же и политические партии являются инструментом введения в элиту представителей всех прочих, кроме чиновничества, классов. В посттоталитарной России наблюдалась иная картина. Здесь в любом из избранных на альтернативной основе парламентов большинство депутатского корпуса составляли представители тех или иных слоев чиновничества, не говоря уже о том, что в борьбе за пост главы государства основными противостоящими друг другу силами всегда оказывались представители двух отрядов бюрократии – старого, партийно-советского, и нового, обуржуазившегося, образца. Да и многопартийность была по преимуществу интеллигентским феноменом только до августа 1991 г. Тогда в новые политические партии вступали или те, кто демонстративно порывал с КПСС, или те, кто никогда к ней отношения не имел. Подавляющее большинство чиновников ни к той, ни к другой категории не принадлежало и предпочитало сохранять членство в Компартии, а если кто и выходил из нее – то вовсе не для того, чтобы из-под контроля суперпартии перейти в подчинение к микропартии. После ухода же КПСС с политической арены на ее обломках возникла целая россыпь новых партий и движений, по численности на порядок превосходивших интеллигентские организации, которые к тому же под давлением неблагоприятных обстоятельств стали стремительно распадаться и ужиматься в размерах, а то и вовсе исчезали.
Доминирование представителей бюрократии в политической элите посттоталитарной России[7] было обусловлено как развитостью этого класса и наличием у него солидного "стартового капитала", так и недостаточной развитостью гражданских отношений в российском обществе. Значительная, если не подавляющая, часть отечественного чиновничества оказалась достаточно гибкой и адаптивной, чтобы приспособить к своей пользе такие институты, как свободные выборы и политические партии. С другой стороны, гражданские отношения в жизни подавляющего большинства населения страны охватывали только частную сферу. Что же касалось задач общественно-политического, государственного уровня, то здесь российские граждане в своей массе были абсолютно не готовы к проявлению самодеятельности и соглашались, чтобы их проблемы решали разнообразные начальники. Осложняющим фактором по сравнению с большинством стран Восточной Европы являлось также полное отсутствие в стране легального частного сектора, а следовательно, отсутствие у населения навыков договорных, гражданских, отношений в сфере экономики. В России и в целом в СССР полностью отсутствовал класс буржуазии, а значит, управление экономическими процессами было полностью отдано на откуп "хозчиновничеству", директорату. Углубление же кризиса и резкое снижение жизненного уровня еще больше усилило у основной части населения потребность в патроне-покровителе, который не отказал бы в милости и взял под крыло всех, кто не способен самостоятельно обустроить свою жизнь.
Впрочем, доминирование чиновничества в постсоветской элите отнюдь не означало его монополии. Кое-что перепадало и прочим классам – интеллигенции, люмпенам, буржуазии.
Интеллигенция какое-то время находилась в авангарде политических перемен. Ее представители заложили фундамент современной российской многопартийности. Они активно участвовали в выборах всех уровней, в разработке и инициировании экономических реформ. Именно интеллигенции общество обязано осознанием сути и глубины охватившего его кризиса, адекватным определением стоящих перед страной задач, а также началом их реального выполнения. Позже, однако, политическое влияние интеллигенции заметно снизилось, а сама она в значительной степени утратила целостность. Однако она по-прежнему определяет идеологический вектор политической борьбы, основные участники которой – различные отряды чиновничества – вынуждены считаться с ее мнением, а время от времени и искать ее поддержки.
Люмпенов, как уже говорилось, выносит на политическую поверхность, когда общество переживает переходный период. В одних случаях, когда старые государственные институты разрушаются, а новые им на смену так и не приходят (яркий пример – Чечня), они доминируют. Если же переход завершается более-менее благополучно, в ряды политической элиты просачивается лишь небольшое количество люмпенов – в основном через органы представительной власти. В России выход люмпенов на политическую сцену стал возможен только в конце 1993 г. и только благодаря избирательному закону, предусматривающему выборы половины депутатов Госдумы по пропорциональной системе. Тогда на выборах по партийным спискам наибольший успех сопутствовал откровенно люмпенской Либерально-демократической партии России. В дальнейшем, впрочем, ее парламентские успехи были не столь оглушительны, а в декабре 1999 г. она едва-едва преодолела 5%-ный барьер. Тем не менее, будучи представленными в Госдуме уже не один срок, люмпены по-прежнему оказывают определенное воздействие если не на содержание, то на стиль политической жизни страны.
Смена государственного строя породила в России и достаточно обширный слой люмпеноидов, бόльшую часть которого составили оставшиеся не у дел представители нижних звеньев партаппарата или специфических профессий, востребованных только тоталитарным государством (преподаватели истории КПСС и научного коммунизма, лекторы-пропагандисты и т.п.). Слава богу, Россия смогла избежать сколько-нибудь массового вхождения представителей этой группы в политическую элиту. Сфера их влияния – маргинальные организации леворадикального, сталинистского и национал-патриотического толка, ни одной из которых ни разу не удавалось преодолеть 5%-ный барьер. Дело ограничилось прохождением в парламент лишь отдельных их представителей – типа Н.Лысенко (НРПР) в первой Госдуме, В.Григорьева (РКРП) – во второй или О.Шеина (ОФТ) – в третьей.
Наконец, буржуазия – самый молодой класс современного российского общества и до сих пор не дозревший до сознательного отстаивания своих интересов на политическом уровне. На протяжении 90-х гг. этим занимались отчасти – обуржуазившееся чиновничество в лице "партии власти", но в основном – интеллигенция, обосновавшая неизбежность и необходимость для страны либеральных (= буржуазных) реформ и первой начавшая борьбу за их осуществление. Представители самой буржуазии на протяжении всего этого времени в политику приходили исключительно в личном качестве и своими усилиями укрепляли позиции какого угодно, только не собственного класса.
Любопытно сравнить приведенную выше классификацию с той, которую предлагает В.Рыжков. В современном "политическом классе" страны он выделяет следующие группы: 1) либералы – "молодые интеллектуалы", выступающие за переустройство российской государственности и экономики на западноевропейских или североамериканских принципах [Рыжков 1999: 150]; 2) "номенклатура" – "как старые номенклатурные работники, так и новые выдвиженцы", уже при коммунистах тяготившиеся "нелепостями системы, которая …сковывала их свободу, не давала возможности в полной мере проявить инициативу" [Рыжков 1999: 152]; 3) "старые левые" – "старая советская номенклатура третьего эшелона и маргинальные леваки" [Рыжков 1999: 153]; 4) "маргиналы, или пограничные группировки", олицетворяемые такими лидерами, как В.Жириновский и А.Лебедь [Рыжков 1999: 154]; 5) региональная элита [Рыжков 1999: 154]; 6) интеллектуальная элита [Рыжков 1999: 156]; 7) средства массовой информации [Рыжков 1999: 150]; 8) бизнес-элита, или "новые русские" [Рыжков 1999: 157].
Нетрудно заметить, что здесь механически соединены группы, выделяемые по разным признакам – идеологическому ("либералы", "старые левые"), социальному ("номенклатура", "маргиналы", "бизнес-элита"), территориальному ("региональная элита") и вообще непонятно какому (СМИ – вообще-то это скорее институт, нежели группа людей). Если перераспределить эти группы сообразуясь с одним критерием – в нашем случае, с социальным, то получится примерно та же схема, что приведена в настоящей статье. Либералов вместе с интеллектуальной элитой правомерно отнести к интеллигенции; "номенклатуру" вместе с номенклатурной частью "старых левых" и региональной элитой – к бюрократии; "маргиналов" и "маргинальных леваков" – к люмпенам и люмпеноидам; бизнес-элиту – к буржуазии. Наконец, среди работников средств массовой информации мы обнаружим как интеллигентов (журналисты, редакторы и др.), так и предпринимателей (если СМИ частные) или чиновников (если они государственные).
Некоторое смешение различных принципов классификации наблюдается и у М.Кодина. По его мнению, "центром кристаллизации новой российской политической элиты фактически являлась прежняя (и при этом, по нашему мнению, не самая подготовленная) партийно-хозяйственная номенклатура (по преимуществу ее второй и третий эшелоны)… Другим источником новой политической элиты стали …группы, связанные с негосударственным сектором экономики, и лидеры массового демократического движения конца 80-х – начала 90-х гг. …Точнее сказать, вторая группа была инкорпорирована в состав первой" [Кодин 1998]. В данном случае социальный классификационный признак ("прежняя партийно-хозяйственная номенклатура" и "группы, связанные с негосударственным сектором экономики", т.е. предприниматели) совмещается с признаком идеологическим ("лидеры массового демократического движения"). Однако если вместо "лидеров демдвижения" подставить "интеллигенцию", то получится уже знакомая тройка – бюрократия, буржуазия, интеллигенция. Что же касается отсутствия в этом перечне люмпенов, то это не в последнюю очередь объясняется тем, что М.Кодин, судя по словам об инкорпорации "номенклатурой" остальных групп, под политической элитой подразумевает исключительно элиту бюрократическую. Другими словами, он не берет в расчет не только партийных лидеров, но даже и парламентариев.
Отождествление политической элиты с правящей, а последней – с бюрократической свойственно и О.Мясникову, который так прямо и пишет: "Подлинная "социальная основа" всякой правящей элиты – бюрократия; это и есть ее "народ", заполняющий все поры власти" [Мясников 1993].
Более или менее последовательно по социальному признаку классифицирует политическую элиту России разве что А.Понеделков, выделяющий в ней две основные группы – "служак" (т.е. чиновников) и "выскочек" (т.е. выходцев из других классов). В целом же социальный облик российской политической элиты, с его точки зрения, таков: 1) "служаки" – "спринтеры" (те, кто сделал головокружительную карьеру, минуя целый ряд ступенек); 2) "служаки" – "стайеры" (те, кто на какое-то время оказался за бортом большой политики, но затем, благодаря своему опыту и профессионализму, вернулся); 3) "выскочки" – "директора"; 4) "выскочки" – "ученые"; 5) "выскочки" – "предприниматели"; 6) "выскочки" – "разночинцы" [Понеделков 1995]. Из этих групп первые три можно отнести к бюрократии (хотя, конечно же, деление чиновников на "спринтеров" и "стайеров" мало что говорит об их социальном статусе – так, к числу "стайеров" А.Понеделков отнес как В.Черномырдина и В.Геращенко, так и Г.Зюганова), четвертую – к интеллигенции, пятую – к буржуазии. Что касается шестой, то ее выделение вполне понятно (это те, кто, что называется, "из грязи да в князи"), однако осуществлено оно без должной аккуратности, если учесть, что автор отнес к этой группе как люмпена В.Жириновского, так и интеллигента В.Костикова и чиновника Н.Рябова [Понеделков 1995]. При этом следует оговорить, что, как и в абсолютном большинстве случаев, А.Понеделков ведет речь о социальном составе элиты, а не о представительстве в ней разных социальных классов.
Попробуем более подробно рассмотреть алгоритм поведения и траекторию развития каждой из описанных выше групп.
Бюрократия
Как уже отмечалось выше, изменение политической системы в нашей стране стало возможным благодаря существованию довольно массового слоя бюрократии, неудовлетворенного номенклатурным способом формирования политической элиты. В условиях сильно возросшей "внутривидовой" конкуренции отбор кадров для продвижения по служебной лестнице исключительно произволением вышестоящей инстанции оставлял за рамками этого процесса подавляющую массу чиновников, не имеющих нужных знакомств или родственных связей. Для этого слоя чиновничества свободные выборы были отнюдь не пугалом, а единственной возможностью пробиться наверх максимально быстро и без санкции начальства. К тому же и господствующие среди основной массы электората настроения благоприятствовали появлению такого типажа, как "фрондирующий чиновник". С одной стороны, население, на протяжении нескольких десятилетий пользовавшееся относительной свободой частной жизни, устало от навязчивой опеки со стороны власти, не способной обеспечить страну продуктами и потребительскими товарами, зато постоянно лезшей с запретами и указаниями относительно того, какую музыку слушать, какую одежду носить, какие книги читать и т.п. С другой стороны, доверить свою судьбу граждане страны желали бы такому лидеру, который, как патрон, освободил бы их, как клиентов, от забот о том, что не входит в круг их обыденных дел.
В составе Съезда народных депутатов РСФСР чиновники данного типа не только составили весьма значительную долю, но и фактически решили исход противостояния между интеллигенцией, прошедшей в парламент под флагом "ДемРоссии", и партноменклатурой, объединившейся в рамках фракции "Коммунисты России". Ни у одной из этих сил не хватало потенциала для того, чтобы повернуть развитие событий в свою сторону. Представители же "новой российской бюрократии" – пока еще не столько реальной, сколько потенциальной, – заключив в союз с демократической интеллигенцией, сумели взять в свои руки контроль над российским парламентом. Союз этот стал возможным потому, что в программе демократов не было ничего такого, с чем не могло бы согласиться "новое чиновничество", включая требования свободы предпринимательства и частной собственности (к тому же эти требования были тогда сформулированы еще в довольно расплывчатой форме, допускающей двоякое толкование). В перспективе частная собственность скорее открывала для весьма предприимчивых "новых чиновников" новые горизонты, нежели как-то угрожала их существованию.
Как считает В.Пастухов, применительно к концу перестройки вообще имеет смысл говорить о превращении обуржуазившейся еще в годы застоя номенклатуры в "номенклатурную буржуазию" [Пастухов 1993: 51]. Однако тут автор, как представляется, явно поспешил. Обуржуазивание бюрократии началось только с возникновением буржуазной собственности, т.е. не раньше конца 80-х гг. Превращение же "обуржуазившейся номенклатуры" в "номенклатурную буржуазию" если и имело место, то только как частный случай, подразумевающий уход чиновника с госслужбы в бизнес при сохранении наработанных связей и их активном использовании в коммерческой деятельности. Чиновник же, оставшийся на госслужбе, даже купаясь в деньгах от "побочного бизнеса", в предпринимателя превратиться не мог, поскольку источником его доходов являлись все же не способности бизнесмена, а связанная с его властным положением возможность принимать "индивидуальные решения". В юриспруденции такое "предпринимательство" называется коррупцией.
Кто в союзе "новой российской бюрократии" и интеллигенции являлся первой скрипкой, было ясно уже из того, что лидером этой коалиции стал не профессор консерватории, как в Литве, и не писатель-диссидент, как в Чехословакии, а бывший высокопоставленный партийный чиновник Борис Ельцин. Кроме того, именно он привлек на свою сторону значительную часть тех, кого партноменклатура считала естественными союзниками – представителей директората, руководителей крупных предприятий. В итоге противостояние "коммунистов" и "демократов" превратилось в противостояние партийной номенклатуры и "новой российской бюрократии", а основной формой политической борьбы стала не конкуренция партий, а "война суверенитетов". В конце концов и в решающем сражении в августе 1991 г. победу одержали не демократы вообще, как это представлялось на поверхностный взгляд, а в первую очередь российский президент и российский парламент, т.е. та же самая "новая российская бюрократия". Именно поэтому никаких "учредительных выборов", о которых говорили многочисленные иностранные советники [Ослунд 1996: 82,], быть не могло. Схватку ведь выиграли не партии, а российские власти – какой же резон им был переизбирать самих себя?
С устранением партноменклатуры центр тяжести политической борьбы переместился в среду самой российской бюрократии. Со стороны все выглядело как борьба сторонников и противников реформ, однако на деле речь шла о том, кому будет принадлежать власть, и именно это интересует чиновничество в первую очередь, а все остальное является лишь необязательным довеском. Главным же был вопрос о том, по какому пути пойдет развитие российской государственности: будет ли укрепляться президентская власть за счет парламента, или наоборот. И поскольку исполнительная власть была вынуждена осуществлять непопулярные экономические реформы, то власть законодательная вполне естественно оказалась в числе их противников. Это, в свою очередь, привело к тому, что Съезд народных депутатов РФ мало-помалу сделался центром притяжения для остатков партноменклатуры, нашедших себе прибежище в Советах регионального и местного уровня. И по мере развития конфликта между президентом и Съездом становилось все более очевидно, что парламент, большинство в котором составляют представители чиновничества, – очень странная, мягко говоря, вещь. Такие шаги, как принятие бюджета с 25%-ным дефицитом или объявление Севастополя российским городом, несомненно, войдут в историю как замечательный пример парламентской безответственности. Бюрократия, которой дали возможность вершить судьбу страны, не обязав при этом отвечать за свои действия, на глазах люмпенизировалась, сходясь в союзе с теми, с кем еще вчера побрезговала бы здороваться за руку. Это, в сущности, и предрешило исход противостояния, предоставив президенту возможность распустить в сентябре 1993 г. Съезд народных депутатов и объявить выборы в новый парламент. Сопротивление Верховного совета было тщетным – прежде всего потому, что он оказался не в состоянии контролировать действия своих политически неадекватных попутчиков – люмпенов и люмпеноидов. Последние своим стремлением поднять "восстание против антинародного режима" в конце концов перевели противостояние в область вооруженного столкновения, т.е. на то поле, где их противники были заведомо сильнее.
Воспользовавшись моментом, исполнительная власть закрепила свое доминирование в Конституции, в пожарном порядке разработанной и утвержденной всенародным референдумом, и надо признать, что новый порядок формирования системы государственной власти куда больше, чем прежний, соответствовал социальному облику сложившейся политической элиты. Поскольку единственная работоспособная форма организации чиновничества – это иерархическая вертикаль, то, согласно новому Основному закону, и центр тяжести властных полномочий приходился на исполнительную власть, которая формировалась фактически одним президентом. Представительной же власти оставлялись только косвенные рычаги – законотворчество, принятие бюджета, утверждение главы правительства, возможность вынесения вотума недоверия кабинету и т.п. В принципе, будь российский парламент буржуазным не только по форме, но и по содержанию, т.е. по составу, этих рычагов ему хватило бы за глаза, чтобы держать исполнительную власть в ежовых рукавицах. Буржуазия как класс неспособна воздействовать на власть иначе, кроме как методами косвенного принуждения, зато уж ими-то она владеет виртуозно. Недаром британский парламент вообще не нуждается ни в какой Конституции, для того чтобы осуществлять реальные властные полномочия.
Однако в том-то и дело, что все российские парламенты посттоталитарной эпохи были по своему составу преимущественно чиновничьими. Это касалось и Съезда народных депутатов РФ, и Госдум всех трех созывов. Так, в первой Госдуме выразителями интересов различных групп чиновничества являлись представители самых разных частей идейного спектра – КПРФ и АПР, с одной стороны, ПРЕС и отчасти "Выбор России", с другой, "Женщины России" и "Новая региональная политика", с третьей [Коргунюк 1999: 343]. Просто в одних случаях (ПРЕС и АПР) это было более очевидно, а в других (КПРФ или "Женщины России"*) – менее. В Госдуме второго созыва различные отряды бюрократии представляли как КПРФ со своими союзниками (АДГ и "Народовластие"), так и НДР с и "Российскими регионами" [Коргунюк 1999: 347], в Госдуме третьего созыва – КПРФ и АПДГ, а также "Единство", "Народный депутат", "Отечество – Вся Россия", "Регионы России" [Коргунюк 1999-2000]. В любом случае доля представителей бюрократии в российском парламенте всегда превышала две трети, т.е. составляла абсолютное большинство.
Чиновничество же плохо владеет косвенными рычагами, ему привычнее осуществлять прямое влияние. Будучи лишенным возможности непосредственно формировать государственную политику, оно фактически превратилось в нижестоящую инстанцию, регулярно вступающую в иерархический торг с инстанцией вышестоящей. Даже когда организованные в рамках КПРФ наследники партхозноменклатуры фактически контролировали нижнюю палату парламента, они продолжали вести себя по отношению к исполнительной власти как бюрократия второго ранга по отношению к бюрократии первого ранга. Просто, что бы там ни говорили коммунисты о необходимости парламентского контроля над исполнительной властью, на самом деле они не представляют другого способа управления страной, кроме существующего. Единственное, к чему они на самом деле стремились, это поменяться с правящим слоем чиновничества местами.
Излишне говорить, что и сам правящий слой бюрократии отнюдь не горел желанием попасть под парламентский контроль. В этом смысле более чем скромный успех на выборах в Госдуму первого созыва основных проправительственных объединений – "Выбора России" и ПРЕС – был ему даже на руку. Все-таки в "Выборе России" ведущие позиции занимали представители либеральной интеллигенции, и в случае его победы с ним неизбежно пришлось бы не только считаться, но и делиться властью. С преимущественно же чиновничьей Думой можно было договариваться и не имея в ней политического большинства – путем корпоративно-лоббистских сделок.
Да и сама организация правящего слоя бюрократии в этих условиях протекала не посредством партийных механизмов, а в форме создания "партии власти" – коалиции бюрократических кланов в центре и на местах. На выборах 1995 г. "партия власти" выступала уже без своего традиционного союзника – либеральной интеллигенции. У нее был собственный политический представитель – движение "Наш дом Россия", в которое поспешили записаться едва ли не все федеральные чиновники и руководители регионов. И пусть результаты НДР были не бог весть какими – 10 с небольшим процентов, позиций "партии власти" это не поколебало никак. На президентских выборах 1996 г. она наголову разгромила своего основного соперника – бюрократию партийно-советского образца. Разгромила потому, что "партия власти", в отличие от "народных патриотов", представляла чиновничество сегодняшнего, а не вчерашнего дня – то чиновничество, которое органично встроилось в новые реалии и не боялось открытой конкуренции, используя ее в своих интересах.
Впрочем, противостояние двух отрядов бюрократии не следует абсолютизировать. Верхушка КПРФ тоже проявила изрядную гибкость и нашла в существующей системе удобную нишу. Многие активисты и члены руководства Компартии, подобно представителям "партии власти", очень неплохо зарабатывали побочным бизнесом, а сама фракция КПРФ активно занималась лоббистской деятельностью в пользу определенных заинтересованных групп. Чего стоит хотя бы ее торговля с правительством по каждому бюджету. Так что борьба между двумя отрядами чиновничества никогда не велась на уничтожение, а представляла собой форму взаимовыгодного симбиоза.
Другое дело, что этот симбиоз очень дорого обходился стране. Его ценой был отказ от давно перезревших структурных реформ как в экономике, так и в социальной сфере. В результате экономическая политика, как и в годы застоя, сводилась к проеданию ресурсов, наращиванию внутреннего и внешнего долга, генерированию проблем с обслуживанием бюджетного дефицита. Чтобы хоть как-то исправить положение, правящий слой чиновничества был вынужден вновь и вновь допускать к кормилу власти "варягов" из числа менеджеров и интеллигентов. Так было в самом начале реформ, в конце 1991 г., так повторялось в 1993 и 1997 гг. Однако каждый раз, когда, решив ряд проблем пожарного свойства, "варяги" предпринимали попытки взяться за структурные реформы, они сталкивались с бешеным сопротивлением самых разных слоев бюрократии – как наследников партноменклатуры вкупе с директоратом и руководством АПК, так и "партии власти". И каждый раз "варягов", что называется, "съедали": Е.Гайдара в конце 1992 г., его же и Б.Федорова – в 1994 г., А.Чубайса и Б.Немцова – в 1997 г.
Решению стоящих перед страной проблем это, естественно, не способствовало, но вырваться из порочного круга не удавалось никак – в том числе и таким отчаянным рывком, какой предпринял в марте 1998 г. Б.Ельцин, когда отправил в отставку В.Черномырдина и поставил на его место "технократа" С.Кириенко. Тем самым он фактически разрушил выстраиваемую в течение многих лет централизованную "партию власти", а заодно и всю систему, основой которой служил симбиоз двух отрядов бюрократии. Если бы торможение реформ обусловливалось чисто техническими проблемами, тогда шаг Б.Ельцина был бы единственно правильным. Однако все упиралось в отсутствие у реформ социальной базы, а этого недостатка никакими волевыми решениями не исправишь. В итоге правительство, а за ним и исполнительная власть в целом, лишились единственной социальной опоры – "партии власти", зато восстановили против себя весь парламент, который не позволил принять ни одного закона из предложенного кабинетом антикризисного пакета и тем самым сделал неизбежным сначала августовский финансовый кризис, а затем и кризис политический.
Этот кризис завершился уходом на второй план президента и его администрации и формированием правительства, опиравшегося на поддержку думского большинства. Казалось, был совершен огромный шаг по пути расширения полномочий парламента. Однако чиновничья Госдума обнаружила полную неспособность управлять правительством. Ей было не только нечего предложить последнему – ни одна из фракций, не говоря уж о парламентском большинстве, не была готова даже взять ответственность за какие-либо шаги кабинета. Более того, парламент так по-настоящему и не почувствовал себя вышестоящей инстанцией. Этот статус как-то сам собой перешел от президента к правительству, и положение Госдумы в этих условиях стало довольно неопределенным. Раньше, при доминировании президента все было ясно, и можно было позволить себе смело обличать "антинародный режим". Теперь же было непонятно, куда метать стрелы и с кем торговаться. А ничего другого парламент, состоящий из чиновников, и не умел. В итоге, после того как экономическое положение в стране более или менее выправилось, президенту на удивление легко удалось лишить Госдуму столь яростно отстаиваемого ею ранее права формировать правительство. Создавалось даже впечатление, что парламентарии с облегчением вздохнули, когда ответственность за деятельность кабинета перешла обратно к президенту. В их положении вновь появилась определенность, и можно было вернуться к привычному занятию – бичеванию режима при одновременном закулисном торге с ним.
Между тем разрушенную в марте 1998 г. "партию власти" восстановить было не так-то просто. В конце 1998 – начале 1999 г. за это взялась региональная бюрократия. В преддверии предстоящих в конце 1999 г. парламентских выборов один за другим стали возникать т.н. "губернаторские" партии и блоки – "Отечество", "Голос России", "Вся Россия", между которыми шли как конкуренция, так и переговоры, завершившиеся созданием блока "Отечество – Вся Россия". Стержнем своей предвыборной агитации он сделал третирование президента и его окружения – как казалось стратегам ОВР, это надежно гарантировало поддержку основной части электората. Выяснилось, однако, что федеральный центр рано было списывать со счетов. Организованный при участии администрации президента избирательный блок "Медведь", опиравшийся на рейтинг нового премьер-министра В.Путина, оказался не просто конкурентоспособен – на выборах по партийным спискам он набрал чуть ли не вдвое больше голосов, чем ОВР (23,32% против 13,33%). Таким образом, федеральная бюрократия вновь "выиграла конкурс" на формирование "партии власти". Именно ее представитель – В.Путин – и стал единым кандидатом от обуржуазившегося чиновничества на президентских выборах 2000 г., триумфально эти выборы выиграв.
В настоящее время позиции обуржуазившейся бюрократии сильны как никогда. Она вновь сплочена в рамках "партии власти". В парламенте ее интересы выражают не только "Единство" и "Народный депутат" (84 + 62 = 146 мест), но и "Отечество – Вся Россия" и "Регионы России" (47+43), что само по себе составляет более половины депутатского корпуса. Кроме того, войдя в январе 2000 г. в соглашение с коммунистами, которым в результате достался пост спикера и председательские посты в 9 комитетах, администрация президента взяла на крючок КПРФ и ее союзницу АПДГ (88 + 42). В случае чего последних можно шантажировать угрозой лишения теплых мест. ЛДПР, получившая только 16 мандатов, тоже всегда к услугам Кремля. Наконец, по ряду вопросов "партия власти" имеет возможность договориться с либералами – Союзом правых сил и "Яблоком" (31 + 20)*. Все зависит от того, какие темы для "партии власти" будут в данный момент более актуальными: если речь зайдет о продолжении реформ – тогда органичнее договариваться с "правыми"; если об укреплении властной вертикали – тогда можно нажать на "левых".
Сейчас, судя по всему, федеральная исполнительная власть чувствует себя в силах наступать по обоим направлениям сразу. С одной стороны, она сформировала в правительстве достаточно мощный финансово-экономический блок, взявший на вооружение весьма либеральную программу. С другой стороны, внесенный президентом пакет законопроектов (о новом порядке формирования Совета Федерации, о возможности отзыва с должностей глав региональных администраций и местного самоуправления) явно направлен на ограничение полномочий региональной бюрократии в пользу бюрократии федеральной. Если удастся реализовать и то и другое, положение обуржуазившегося слоя бюрократии по сравнению с бюрократией партийно-советского образца укрепится настолько, что угрозы ей придется ожидать уже с другой стороны – а именно, со стороны буржуазии, которая рано или поздно перестанет мириться с тем, что ее политическими делами за нее занимается кто-то другой. Кроме того, сама власть ужесточением своей позиции в отношении предпринимателей, в том числе и "олигархов", как будто специально задалась целью заставить буржуазию сплотиться для защиты своих интересов и из "класса в себе" превратиться в "класс для себя". Впрочем, все это дело будущего, и сейчас такое развитие событий можно только предполагать.
Помимо упомянутых двух основных групп современного российского чиновничества – обуржуазившейся "партии власти" и наследников партноменклатуры, – следует сказать несколько слов еще об одной – хозяйственной бюрократии в лице директората и руководителей АПК.
"Колхозное лобби" – активный участник всех политических баталий 90-х годов. Оно было представлено и на Съездах народных депутатов РСФСР и РФ (фракция "Аграрный союз"), и в Госдумах всех трех созывов (первый созыв – фракция АПР, второй – Аграрная депутатская группа, третий – Аграрно-промышленная депутатская группа). Представители аграрного чиновничества присутствовали почти во всех правительствах, включая последнее. Как правило, потолок их политического влияния – пост вице-премьера по сельскому хозяйству. Однако в каждом бюджете аграриям удается пролоббировать выделение новых средств на поддержание колхозной системы. Причем поддержку им оказывают не только их постоянные союзники – коммунисты, но и все прочие представители чиновничества. Даже несмотря на ослабление "левых" в Госдуме третьего созыва, аграрное чиновничество остается достаточно влиятельным, чтобы не допустить законодательного разрешения свободной купли-продажи земли. Речь при этом, конечно же, ведется о "защите интересов крестьянства", но реально в сохранении ситуации, когда на убыточности сельского хозяйства делаются гигантские состояния, заинтересовано только руководство АПК. Ведь стань земля частной, посредничество сельхозчиновников между сельским хозяйством и государством станет лишним. Тем не менее аграриям каждый раз удается найти понимание у чиновничьего большинства Госдумы – ведь бюрократия распределяет не свои, а чужие деньги. И хотя смехотворность аргумента "землю скупят иностранцы и спекулянты" не очевидна разве что ребенку – более бездарного и ненадежного вложения средств, чем в земли сельскохозяйственного назначения, в России придумать невозможно, – тем не менее принцип корпоративной солидарности срабатывает каждый раз: сегодня лишат куска масла одну категории чиновников, значит завтра доберутся и до остальных.
"Директорское лобби" было особенно влиятельным в течение 1992 г., когда российский парламент еще не решался открыто выступать против реформ, а ограничивался "конструктивной" критикой. В то время, как писал А.Ослунд, "практически не существовало механизма, позволяющего уволить директора государственного предприятия. Они не чувствовали никакой угрозы своему положению, и их уверенность поддерживалась ощущением почти безграничной власти. Директора в полной мере пользовались свободой рыночной экономики и одновременно всеми преимуществами безответственности, присущей командной экономике. Они сталкивались с очень незначительными бюджетными ограничениями и твердо верили, что государство постепенно выплатит им столько, сколько они сочтут нужным. Они могли спокойно игнорировать все требования, предъявляемые как государством, так и рынком, не говоря уже о банках и собственных рабочих" [Ослунд 1996: 230]. Требования директоров к правительству Е.Гайдара были до наивности просты: государство не должно вмешиваться в дела предприятий и в коммерческие проекты и<