Как, по-вашему, звучат его слова?
Грэхем монотонно процитировал:
– Зубастый пария. Грэхем меня подставил.
Этот гад знал… Грэхем меня подставил. Обнимал меня на фотографии, как любовник.
Осборн так и не понял, как относится к этому Грэхем. А поэтому задал еще один вопрос:
– Он говорил о снимке в "Сплетнике", где вы изображены вдвоем?
– Да. Судя по всему, да.
– А откуда взялась идея сделать такой снимок?
– Мы несколько раз с ним встречались.
– На фотографии вы улыбаетесь Лаундсу. Выходит, Зубастый пария сначала убивает пассивного педика, так?
– Получается, что так, – сказал Грэхем и мысленно aiбавил: А ты, старый лис, довольно шустер.
– Жаль, что он не попался в ловушку.
Грэхем не отвечал.
– Предполагалось, что Лаундс будет с нами, когда Зубастый пария увидит "Сплетник", – пояснил Крофорд.
– Мы сможем извлечь что-нибудь еще из слов Лаундса?
Задумавшийся Грэхем прежде, чем ответить, мысленно повторил вопрос.
– Из слов Лаундса понятно, что Зубастый пария прочел "Сплетник" до того, как совершил нападение.
Так?
– Так.
– Если предположить, что он завелся, прочитав "Сплетник", то выходит, он действовал в страшной спешке. Тираж вышел в понедельник ночью, а уже во вторник! возможно, утром, Зубастый пария украл номерной знак, а днем сцапал Лаундса.
О чем это говорит?
– О том, что либо он прочел "Сплетник" очень рано или же отирался где-то поблизости, – ответил Крофорд. – Он мог увидеть газету здесь, в Чикаго, или где-либо еще, но в любом случае он, судя по всему, прочел ее в понедельник ночью. Не забывайте, он следил за выпуском "Сплетника" – ведь его интересовали частные объявления.
– Он был либо тут, на месте, либо приехал откуда-то на автомобиле, сказал Грэхем. – Зубастый пария моментально напал на Лаундса, причем притащил с собой большую инвалидную коляску, которую не засунешь в самолет – она даже не складывается. Он не мог прилететь, украсть фургон, стащить номерной знак и метаться по окрестностям, разыскивая подходящую старую коляску. Ему нужна была именно старая коляска – новая для его целей не подходит. Грэхем стоял, крутя в руках шнур от жалюзи и разглядывал кирпичную стену напротив. – Следовательно, либо коляска у него уже была, либо он знал, где ее взять.
Осборн собрался что-то спросить, но взглянул на Крофорд и все понял.
Грэхем пытался завязать узел на шнуре. Его пальцы дрожали.
– Итак, он знал, где ее взять, – напомнил Крофорд.
– Угу, – кивнул Грэхем. – Наверное, именно коляска натолкнула его на эту мысль. Он постоянно видел коляску, думал о ней… Именно тогда его и осенило, что надо сделать с мерзавцем, оскорбившим его. Фредди, катящийся под гору в клубах дыма и пламени… Да, что и говорить, грандиозное зрелище!
– Думаешь, он сперва представил себе такую картину?
– Думаю, что да. Он представил ее себе, когда вынашивал план мести.
Осборн наблюдал за Крофордом. Тот был очень серьезен. Осборн знал, что Крофорд – человек очень даже не глупый. И если Крофорд не опровергает предположения Грэхема…
– Если коляска у него была или если он мог ее часто видеть, то надо обшарить все дома инвалидов и травматологические пункты, – сказал Осборн.
– Коляска оказалась идеальным средством, позволяющим удерживать Фредди в одном и том же положении, – продолжал Грэхем.
– Причем удерживать довольно долго. Он отсутствовал пятнадцать часов двадцать пять минут или что-то около того, – подхватил Осборн.
– Если бы Зубастому парии хотелось просто прикончить Фредди, он мог бы убить его в гараже, – сказал Грэхем. – Или же сжечь прямо в машине. Но он хотел поговорить с Фредди или помучить его.
– Как бы там ни было, он сделал это в фургоне или завез его куда-то, решил Крофорд. – Но поскольку это продолжалось пятнадцать с лишним часов, я склоняюсь к мысли, что он его куда-то завез.
– Место должно было быть безопасным. Если Зубастый пария прибинтовал Фредди как следует, то он мог катать его взад и вперед у дома инвалидов, не привлекая особого внимания, – сказал Осборн.
– Нет, все равно кто-нибудь рано или поздно обратил бы внимание и ему пришлось бы дать объяснения, – возразил Крофорд. – Давайте предположим, что коляска у него была давно, равно как и безопасное место, где можно осуществить задуманное. Не кажется ли вам, что это.., дом?
Зазвонил телефон. Осборн схватил трубку и прорычал:
– Что? Нет, я не желаю разговаривать со "Сплетником". Ладно, но если это не по делу, то… Дайте ей трубку… Капитан Осборн слушает. Да… Когда? Кто первым ответил на звонок на коммутаторе? Свяжите меня с ней. Повторите, что он сказал. Через пять минут у вас будет наш сотрудник.
Осборн повесил трубку и задумчиво посмотрел на телефон.
– Пять минут назад позвонили секретарше Лаундса. Она божится, что узнала голос Фредди. Он что-то сказал, что, она толком не поняла. Что-то про могущество Большого Красного Дракона… Ей показалось, что он сказал именно так.
ГЛАВА 24
Доктор Фредерик Чилтон стоял в коридоре везде палаты Ганнибала Лектора. Рядом были три рослых санитара. Один держал смирительную рубашку и фиксаторы для ног, другой – жестяную банку. Что же касается третьего, то он заряжал транквилизатором пневматический пистолет.
Лектер сидел за столом и читал страховой бюллетень, время от времени делая выписки. До его слуха донеслись приближающиеся шаги.
Потом он услышал, как щелкнул затвор пистолета, но продолжал читать, не подавая виду, что догадывается о присутствии Чилтона.
В полдень Чилтон прислал ему газеты и до самого вечера не говорил о том, какое наказание придумал Лектору за попытку помочь Дракону.
– Доктор Лектер! – окликнул Чилтон.
Лектер обернулся.
– Добрый вечер, доктор Чилтон.
Лектер словно не замечал санитаров. Он смотрел только на Чилтона.
– Я пришел забрать у вас книги. Все до единой!
– Понятно. А можно спросить, вы их долго у себя продержите?
– Все зависит от вашего поведения.
– Это ваше решение?
– Меру наказания здесь определяю я.
– Конечно, конечно! Уилл Грэхем поступил бы иначе.
– Станьте спиной к сетке и наденьте рубашку, доктор Лектер. И не заставляйте меня повторять дважды!
– Разумеется, доктор Чилтон. Надеюсь, рубашка тридцать девятого размера? А то тридцать седьмой мне тесноват в груди.
Доктор Лектер надел смирительную рубашку, словно это был выходной костюм. Санитар протянул к нему руки из-за барьера и застегнул застежки сзади.
– Усадите его на койку, – велел Чилтон санитарам.
Пока они опустошали книжные полки, Чилтон протер очки и, вооружившись ручкой, принялся просматривать личные бумаги Лектора.
Тот наблюдал за ним из темного угла своей палаты. Даже в смирительной рубашке он умудрялся сохранять удивительную грациозность движений.
– Под желтой обложкой лежит отказ, присланный вам из архива, – спокойно пояснил Лектер. – Мне его принесли по ошибке вместе с почтой, и я вскрыл конверт, толком не рассмотрев его. Прошу прощения.
Чилтон покраснел и сказал санитарам:
– Пожалуйста, уберите сиденье с унитаза доктора Лек-тера.
Затем Чилтон взглянул на переносной столик. Наверху Лектер написал, сколько ему лет: сорок один.
– А что у вас здесь? – спросил Чилтон.
– Время, – ответил доктор Лектер.
Начальник отдела Брайан Зеллер схватил портфель курьера и колесики от кресла и понесся с ними в лабораторию инструментального анализа, да так быстро, что габардиновые брючины со свистом рассекали воздух.
Сотрудники прекрасно знали, что означает это свист. Он означает, что Зеллер торопится.
В тот день было много всяких проволочек. Усталый курьер – его самолет из-за плохой погоды не вылетел вовремя из Чикаго, а потом еще сделал вынужденную посадку в Филадельфии – взял напрокат машину и сам доехал до лаборатории ФБР в Вашингтоне.
Чикагские криминалисты – хорошие профессионалы, но они не все умеют делать. То, что они не сумели, сейчас предстояло сделать Зеллеру.
Он поместил в масс-спектрометр краску, взятую с дверцы автомобиля Лаундса. Биверли Катц из отдела волокон и дерматологии взяла колеса и показала их коллегам, сидевшим в комнате.
Наконец, Зеллер зашел в комнатушку, где стояла ужасная жара. Лайза Лейк склонился над газовым хроматографом. Исследуя пепел, оставшийся на месте одного поджога во Флориде, она внимательно следила за пером самописца, чертившего пики на движущейся ленте.
– Высококачественное горючее, – сказала она. – Вот что он использовал для поджога.
Через руки Лайзы прошло столько образцов, что она могла различать их, не заглядывая в справочник.
Зеллер отвел глаза от Лайзы Лейк и мысленно сделал себе нагоняй за то, что его сюда так и тянет. Откашлявшись, протянул Лайзе две блестящие металлические банки.
– Из Чикаго? – спросила она.
Зеллер кивнул.
Лайза оглядела банки, проверила сургучные печати на крышках. В одной банке лежал пепел от сгоревшего кресла на колесиках, в другой – клочки обугленной одежды Лаундса.
– Сколько оно пролежало в банках?
– По меньшей мере шесть часов, – сказал Зеллер.
– Учту.
Лайза проколола крышку толстым шприцем, высосала воздух и впрыснула его в газовый хроматограф. Затем настроила прибор. Пока образец шел через пятисотфутовую колонку, перо прыгало по бумаге.
– Бензин, – сказала Лайза. – Чистый, без всяких примесей. Такое довольно редко встречается.
Она быстро просмотрела фрагменты записи.
– Я не могу назвать точную марку. Давайте прогоню его вместе с пентаном, и все сразу станет ясно.
– Хорошо, – кивнул Зеллер.
К часу дня Зеллер получил все, что ему было нужно.
Лайзе Лейк удалось определить марку бензина: Фредди Лаундса подожгли бензином марки "Сервко Сьюприм".
При тщательном осмотре обломков сгоревшего кресла было обнаружено два типа ковровых ворсинок: шерстяные и синтетические. Налет плесени и грязи говорил о том, что кресло хранилось в темном, прохладном месте.
Остальные выводы оказались менее утешительными. При анализе облупившейся автомобильной краски выяснилось: машина перекрашивалась. Когда краску исследовали в масс-спектрометре и сравнили с данными Национальной ассоциации по автомобильным краскам, стало понятно, что это высококачественная эмаль, изготовленная в первой четверти 1978 года; всего было произведено 186 тысяч галлонов такой эмали, и она разошлась по мастерским, занимающимся покраской автомобилей.
А ведь Зеллер надеялся, что удастся установить марку машины и хотя бы приблизительно год ее изготовления.
Он послал в Чикаго телекс, сообщая о результатах анализов.
Чикагская полиция потребовала вернуть колесики. Пакет получился громоздкий, и курьеру было неудобно его нести. Лабораторные отчеты Зеллер положил в каждую сумку вместе с письмами и пакетом для Грэхема.
– Вообще-то я вам не экспресс-почта, – проворчал курьер, убедившись, что Зеллер отошел подальше и не может его услышать.
***
Aепартамент юстиции содержит несколько небольших квартир неподалеку от здания чикагского суда Седьмого округа. Пока длится судебный процесс, в них живут юристы и почтенные эксперты. Грэхем остановился в одной из тех квартир. Крофорд жил напротив, надо было только пройти через холл.
Грэхем вернулся в девять вечера, усталый и промокший до нитки. Позавтракав в самолете по пути в Вашингтон, он больше ничего не ел, и при одной мысли об еде ему становилось тошно.
Дождливая среда, наконец, подходила к концу. Грэхем не мог припомнить другого такого мерзкого дня.
Погиб Лаундс, и теперь очередь его, Грэхема. Честер целый день следил за ним издали: когда Грэхем осматривал стоянку, где Лаундс держал свою машину, когда он стоял под дождем на обгоревшем тротуаре, где подожгли Лаундса.
Жмурясь от света прожекторов, Грэхем заявил журналистам, что "скорбит о гибели своего друга Фредерика Лаундса".
Он собирался пойти на похороны. Многие агенты ФБР и полицейские тоже – они надеялись, что убийца явится полюбоваться на сраженного горем Грэхема.
Грэхем не мог подобрать слов, чтобы выразить свои чувства. Он испытывал жуткую тоску, время от времени просто задыхался от негодования, что не сгорел заживо вместо Лаундса.
Грэхему казалось, что за сорок лет он так ничему и не научился, а лишь безумно устал.
Он налил себе в большой бокал мартини и, потягивая из него, стал раздеваться. Другой бокал он выпил, когда, приняв душ, уселся возле телевизора.
– ФБР подстроило Зубастому парии ловушку, но вместо него погиб репортер, много лет отдавший журналистике. Подробности мы сообщим чуть позже в рубрике "Новости глазами очевидцев".
Еще до окончания выпуска новостей дикторы принялись величать убийцу Драконом. "Сплетник" быстро внедрил это прозвище. Грэхем не удивился. В четверг номер газеты пойдет нарасхват.
Он в третий раз налил себе мартини и позвонил Молли. Она смотрела новости в шесть и в десять, вдобавок видела "Сплетник". Поэтому ей было ясно, что Грэхем служил приманкой в ловушке, которую ФБР подстроило Зубастому парии.
– Ты должен был сказать об этом мне, Уилл.
– Возможно. А, может, и не стоило.
– Теперь он попытается тебя убить, да?
– Рано или поздно. Но это будет нелегко – я же не сижу на месте. И меня постоянно прикрывают, Молли. Он это знает. Поэтому все обойдется.
– Ты еле ворочаешь языком. Что, слазил в холодильник и приложился к бутылке?
– Да так, выпил пару рюмок.
– И как самочувствие?
– Хуже некуда.
– В новостях сказали, что ФБР не охраняло репортера.
– Предполагалось, что когда Зубастый пария прочтет газету, Лаундс уже будет у Крофорда.
– Теперь его называют Драконом.
– Да, это он так себя величает.
– Уилл, знаешь что… Я хочу забрать Уилли и уехать отсюда.
– Куда?
– К его бабушке и дедушке. Они его давно не видели и очень обрадуются.
– Гм…
У родителей покойного отца Уилли было ранчо на берегу реки Орегон.
– Мне здесь жутковато. Тут вроде бы безопасно, но мы почти совсем не спим. Может, на меня занятия стрельбой так подействовали…
– Мне очень жаль, Молли.
Если б ты знала, как мне жаль!
– Я буду скучать по тебе. Мы оба будем.
Значит, она твердо решила…
– Когда ты уезжаешь?
– Утром.
– А как же твой магазин?
– Эвелин готова взять заботы на себя. Я все выпишу у оптовиков, а прибыль отдам Эвелин.
– Ну, а кто будет заботиться о собаках?
– Я попросила ее позвонить в округ, Уилл. Жалко, конечно, но может, кто-нибудь возьмет наших песиков.
– Молли, я…
– Если бы мое присутствие могло отвести от тебя беду, Уилл, я бы осталась. Я тебе здесь только мешаю. Когда мы уедем, ты будешь больше думать о себе, ведь нам ничего там не угрожает. И потом, Уилл, я не в состоянии таскать с собой этот проклятый револьвер всю оставшуюся жизнь.
– Может, лучше вам поехать в Оукленд и понаблюдать за…
Черт, он не хотел этого говорить! О Господи, как же она долго молчит!..
– Слушай, я тебе позвоню, – сказала Молли. – Или звони мне сам.
У Грэхема разрывалось сердце. Ему стало трудно дышать.
– Давай я все устрою. Ты уже заказала билеты?
– Я не назвала своей фамилии. Подумала, а вдруг газетчики…
– Отлично. Отлично!. Давай я попрошу, чтобы тебя проводили. Ты пойдешь через отдельный вход и вылетишь из Вашингтона. Так что ни одна живая душа об этом не узнает. Можно я это сделаю? Разреши мне. Когда вылетает самолет?
– Без двадцати десять. Рейс сто восемнадцать.
– О'кей, значит в восемь тридцать у Смитсоновского фонда. Это на Парк-райт. Машину оставишь там. Кто-нибудь тебя встретит. Он поднесет к уху часы, вроде как бы проверяя, идут ли они и вылезет из машины. Хорошо?
– Прекрасно.
– Ты делаешь пересадку в аэропорту "О'Хара"? Я мог бы приехать…
– Нет, у нас пересадка в Миннеаполисе.
– О, Молли! Я приеду за тобой, когда все кончится, ладно?
– Это будет чудесно.
Чудесно…
– Денег тебе хватит?
– Банк переведет.
– Куда?
– На отделение Барклей в аэропорту. Не беспокойся.
– Я буду по тебе скучать.
– Я тоже, но сейчас мы все равно не вместе. Переговариваемся только по телефону. Уилли передает тебе привет.
– Ему тоже привет.
– Будь осторожен, дорогой.
Дорогой… Раньше она его никогда не называла дорогим. Но он плевать хотел на все эти названия: дорогой, Красный Дракон… Да хоть горшком назови…
Офицер, дежуривший ночью, был рад взять на себя хлопоты по поводу отъезда Молли. Грэхем прижался лицом к холодному окну и глядел на дождь, барабанивший по машинам, бесшумно ехавшим внизу по мостовой, на серую улицу, которая вдруг расцвечивалась пестрыми огнями рекламы. На стекле отпечатались следы его лба, носа, губ и подбородка.
Молли уехала.
День померк, осталась только ночь… Ночь и голос человека с откушенными губами, который бросал ему яростные обвинения…
Возлюбленная Лаундса держала в своих ладонях головешку, оставшуюся от его руки, пока все не кончилось.
– Алло, говорит Валери Лидс. Извините, я в данный момент не могу подойти к телефону…
– Ты меня тоже извини, – сказал Грэхем.
Он снова наполнил бокал и сел за стол у окна, пристально глядя в пустое кресло напротив. Он вглядывался в пустоту, пока она не обрела очертания и не стала похожа на тень. Грэхем вгляделся еще пристальней, пытаясь рассмотреть лицо. Призрак сидел, не шелохнувшись. У него не было черт, однако это безликое существо смотрело на Грэхема очень внимательно.
– Я знаю, тебе туго приходится, – сказал Грэхем. Он здорово напился. – Но попытайся остановиться, подержись, пока мы тебя не выследим. Ну, а уж если тебе приспичит сотворить свое гнусное дело, примись за меня. Мне на все наплевать. Так даже будет лучше. Они теперь изобрели кое-какие средства, чтобы помочь тебе остановиться. Чтобы охладить твой пыл. Помоги мне! Совсем немножко! Молли уехала, старина Фредди умер. Только мы с тобой остались, приятель.
Грэхем перегнулся через стол, протянул руку – и призрак исчез.
Грэхем лег на стол, подложив руку под щеку. Уличные огни вспыхивали, освещая отпечатки его лба, носа, рта и подбородка на стекле. Лицо, по которому растекались капли дождя. Безглазое лицо, полное дождя.
Грэхем мучительно пытался понять Дракона.
Порой в чуткой тишине, царившей в доме жертв, пространство, в котором двигался и существовал Дракон, силилось что-то выразить.
Иногда Грэхему казалось, что он подобрался совсем близко. В последние дни им овладело чувство, которое не раз возникало у него, когда он раньше вел расследования. Это было пьянящее ощущение того, что он и Дракон часто делают одно и то же, что бытовые мелочи их повседневной жизни во многом схожи. Грэхему казалось, что Дракон ест, спит или принимает душ тогда же, когда и он, только в другом месте.
Грэхем силился понять его. Пытался разглядеть лицо Зубастого парии в стеклах мебели и пузырьков, между строк полицейских рапортов, за мелким газетным шрифтом. Он делал все возможное и невозможное.
Но чтобы понять Дракона, чтобы услышать холодную капель во мраке его души, увидеть мир, представший ему в красном тумане, Грэхему необходимо было узнать то, о чем он даже не мог догадаться.
И совершить путешествие во времени…
ГЛАВА 25
Спрингфилд, Миссури, 14 июня 1938 года
Мэриан Долархайд Тривейн, усталая и измученная, вышла из такси, остановившегося возле городской больницы. Горячий ветер хлестал по ее ногам колючими песчинками. Чемодан Мэриан был гораздо приличней ее застиранного платья свободного покроя. То же можно было сказать и о вязаном кошельке, который она прижимала к своему большому животу. В кошельке лежали две монеты по двадцать пять центов и десятипенсовик. А в животе сидел Фрэнсис Долархайд.
Мэриан записалась в приемном покое как Бетти Джонсон. Это была ложь.
Еще она заявила, что ее муж – музыкант, но она не знает, где он сейчас. И это была правда.
Мэриан поместили в отделение, где рожениц содержали бесплатно. Она лежала, уставившись в пол.
Через четыре часа ее положили на родильный стол, и Фрэнсис Долархайд появился на свет. Акушер сказал, что новорожденный больше похож на летучую мышь, чем на младенца, и это тоже было правдой. Мальчик родился с двусторонними разрывами верхней губы и твердого и мягкого неба. Средняя часть верхней челюсти выдавалась вперед. Вдобавок у младенца отсутствовала переносица.
Персонал больницы не решился сразу показать его матери. Врачи решили проверить, выживет ли он без кислородной подушки. Под дружный рев других младенцев Фрэнсиса положили в кроватку спиной к окну. Дышать-то он дышал, а вот принимать пищу не мог – ему не давались сосательные движения.
В первый день своей жизни Фрэнсис плакал не так много, как дети наркоманов, но голосок у него оказался пронзительный.
К полудню следующего дня он лишь тихонько хныкал.
Когда в три часа пришла вторая смена, на кроватку малыша упала белая тень. Принс Истер Майз, дородная женщина, весившая 260 фунтов, которая убирала палаты и была на побегушках у медсестер, скрестив руки стояла и глядела на Фрэнсиса. За двадцать шесть лет работы в роддоме через ее руки прошло около 39 тысяч младенцев.
Если этот уродец сможет есть, он выживет, решила она.
Господь не приказывал Принс Истер уморить младенца голодом. Да и остальной медперсонал вряд ли получил подобный приказ. Принс Истер вынула из кармана резиновую пробку с изогнутой стеклянной трубочкой и заткнула ею горлышко бутылочки с молочком. Младенец весь умещался на ее огромной ручище. Принс Истер крепко прижала его к груди и, убедившись, что он слышит ее сердцебиение, перевернула на спину и сунула ему в рот стеклянную трубочку. Он выпил примерно две унции и заснул.
– Угу, – кивнула Принс Истер.
Она положила младенца в кроватку и приступила к исполнению своих обязанностей.
На четвертый день медсестры перевели Мэриан Долархайд Тривейн в отдельную палату. На умывальнике стояли розы в эмалированной жестяной банке. Они прекрасно сохранились.
Мэриан была миловидной девушкой, ее лицо постепенно приобретало нормальный вид. Она глядела прямо в глаза доктору, который говорил с ней, положив руку ей на плечо. Мэриан почувствовала, как от руки доктора воняет мылом. Обратила внимание на морщинки в уголках его глаз. И только потом до нее дошел смысл его слов. Когда это произошло, она закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока в комнату не внесли младенца.
Наконец Мэриан отважилась на него взглянуть…
Услышав ее вопль, врачи плотнее закрыли дверь. И сделали ей укол.
На пятый день Мэриан выписалась из больницы без ребенка. Она не знала, куда податься. Домой возвращаться было нельзя: мать еще раньше сказала ей об этом прямо в глаза.
Мэриан Долархайд Тривейн шла, считая шаги от одного фонаря до другого. Возле третьего фонаря садилась на чемодан и отдыхала. Хоть чемодан у нее есть – и то слава Богу! А в каждом городе возле автобусной станции есть ломбард… Она узнала об этом, путешествуя по Штатам с мужем.
***
A 1938 году в Спрингфилде еще не делали пластических операций. С каким лицом человек родился, с таким он и жил всю жизнь.
Хирург, работавший в городской больнице, сделал для Фрэнсиса Долархайда все, что мог: выкроил верхнюю губу из мягких тканей, залатал квадратным (сейчас это вышло из моды) лоскутком кожи. Подобная операция, разумеется, не превратила ребенка в красавца.
Хирург долго думал и наконец принял правильное решение: не оперировать твердое небо, пока ребенку не исполнится пять лет. Иначе это.
Может исказить черты его лица.
Местный стоматолог вызвался изготовить пластинку, закрывающую небо младенца, чтобы молоко не заливалось в носовую полость.
Полтора года Фрэнсиса держали в спрингфилдском доме ребенка, потом перевели в сиротский приют Моргана Ли.
Приют возглавлял преподобный С. Б. Ломаке по прозвищу Братец Бадди. Он собрал всех мальчиков и девочек и рассказал им, что у Фрэнсиса заячья губа, но они ни в коем случае не должны его дразнить.
Братец Бадди просил детей молиться за Фрэнсиса.
***
?одив Фрэнсиса, его мать быстро встала на ноги во всех отношениях.
Вначале Мэриан Долархайд поступила машинисткой к деятелю демократической партии Сент-Луиса. С его помощью ей удалось расторгнуть брак с отсутствовавшим мистером Тривейном.
При разводе о ребенке не упоминалось.
С матерью у Мэриан был полный разрыв.
– Я тебя вырастила не для того, чтобы ты стала подстилкой этому ирландскому ублюдку! – заявила миссис Долархайд на прощанье, когда Мэриан уходила из дома с Тривейном.
Однажды бывший муж позвонил Мэриан на работу и заявил торжественным и благочестивым тоном, что спас свою душу и хочет узнать, не могут ли они с Мэриан и ребенком, "которого он не имел счастья лицезреть", начать втроем новую жизнь. Похоже, дела у него были хуже некуда.
Мэриан сказала, что ребенок родился мертвым, и повесила трубку.
Муж напился и пришел с чемоданом в пансион, где жила Мэриан. Когда она велела ему убираться, он сказал, что во всех бедах виновата только она. И добавил, что ребенок, скорее всего, был не от него.
Мэриан Долархайд пришла в ярость, описала в подробностях, что за сыночка породил муженек, сказала, что он того заслужил, не преминув при этом напомнить, что в семье Тривейнов было двое с волчьей пастью.
Мэриан выставила бывшего мужа за дверь и велела ему больше никогда не появляться. Он и не появлялся, но через несколько лет, к тому времени Мэриан вышла замуж за богача и жила припеваючи, напившись в доску, позвонил ее матери.
Тривейн рассказал миссис Долархайд о ребенке-уроде и заявил, что в рождении монстра виноваты не Тривейны, а Долархайды – ведь у миссис Долархайд тоже торчат зубы.
Через неделю трамвай в Канзас-сити разрезал Майкла Тривейна пополам.
Узнав от Тривейна о том, что у Мэриан есть ребенок, миссис Долархайд провела без сна всю ночь. Высокая, худощавая бабушка Долархайд видела в кресле-качалке и глядела в горевший камин. К утру она обхватила руками голову и стала медленно раскачиваться в кресле.
Где-то на верхнем этаже ее большого дома кто-то громко вскрикнул во сне. Над головой бабушки Долархайд скрипнули половицы: кто-то поплелся в ванную.
Затем раздался тяжелый стук упавшего на пол тела и стон.
Бабушка Долархайд, не отрываясь, смотрела на огонь. Она раскачивалась все быстрей и быстрей, и стоны наверху постепенно стихли.
***
Iезадолго до того, как Фрэнсису Долархайду исполнилось пять лет, в приют пришла первая и последняя посетительница.
Он сидел в насквозь провонявшей убогой пищей столовой. К нему подошел большой мальчик и отвел его в кабинет Братца Бадди.
Там его ждала высокая, пожилая, густо напудренная женщина с тугим пучком на затылке. Ее лицо было белее мела. Ее седые волосы, зубы и глаза, казалось, были покрыты желтоватым налетом.
Фрэнсиса больше всего поразило то, что, увидев его, женщина довольно улыбнулась. Это он запомнил на всю жизнь. Еще бы – такого никогда не случалось! И не случится…
– Это твоя бабушка, – сказал Братец Бадди.
– Здравствуй! – улыбнулась миссис Долархайд.
Братец Бадди утер губы длинными пальцами.
– Скажи "здравствуйте". Ну же!
Фрэнсис научился говорить кое-какие слова, закрывая ноздри верхней губой, но с приветствиями у него было туго. – "Ддаффу", – все, что он мог сказать.
Но бабушка пришла в еще больший восторг.
– А "бабушка" ты можешь сказать?
– Постарайся сказать "бабушка", – велел Братец Бадди.
Взрывная "б" никак не выходила у Фрэнсиса. Он разревелся.
Рыжая оса жужжала и билась в потолок.
– Ничего, – успокоила его бабушка. – Я уверена, что ты можешь сказать, как тебя зовут. Такой большой мальчик наверняка умеет произносить свое имя. Ну, скажи! Для меня!
Мальчик просиял. Большие ребята научили его говорить это слово. Он так хотел угодить бабушке. Он сосредоточился и отчетливо произнес:
– Выблядок.
***
Nпустя три дня бабушка Долархайд забрала Фрэнсиса из приюта. И тут же, не откладывая, начала учить его говорить. Они упорно разучивали одно и то же слово: "мама".
***
?ерез два года после того, как Мэриан Долархайд развелась с первым мужем, она вышла замуж за Говарда Вогта, преуспевающего юриста, имевшего большие связи в высших кругах Сент-Луиса и среди бывших приятелей Пендергаста в Канзас-сити.
Вогт, вдовец с тремя малолетними детьми, человек в высшей степени честолюбивый, был на пятнадцать лет старше Мэриан Долархайд. Всю свою ненависть он сосредоточил на сент-луисской газете "Пост-Диспетч", которая здорово подпалила ему перышки, раздув скандал с регистрацией выборщиков в 1936 году, а в 1940 году помешала стать губернатором штата.