— Итак, вопрос, мистер Эрдаи, — заговорила Мюриэл. — Насущный вопрос заключается в том, лгали вы тогда или лжете теперь?
Не дожидаясь, пока Харлоу отдаст ей распоряжение приступать, Мюриэл заняла место перед Эрно, напомнив Ларри боксера, вставшего с табурета до начала раунда. Маленькая, гибкая, сосредоточившая на себе внимание всего зала, она чуть помедлила перед тем, как обратиться с первым вопросом.
— Тогда, — ответил Эрно.
— Это ложь?
— Нет.
— Но вам случается лгать, мистер Эрдаи, не так ли?
— Как и всем людям.
— Вы лгали детективу Старчеку в девяносто первом году, так ведь?
— Да, мэм.
— И своей ложью накинули петлю на шею невиновного человека. Так нам вас понимать?
Перекатив зубочистку из одного уголка рта в другой, Эрно ответил:
— Да.
— Презренный поступок, верно?
— Гордиться нечем.
— Но вы, будучи презренным лжецом, просите нас теперь вам верить. Правильно?
— Почему же нет?
— Мы вернемся к этому, мистер Эрдаи. Кстати, я представилась?
— Я знаю, кто вы.
— Но отказались встретиться со мной, верно?
— Потому что это лишь помогло бы вам представлять мои слова ложью, когда я говорю правду.
Харлоу слегка улыбнулся. Как замечал Старчек, судья часто забавлялся словесной перепалкой в зале.
— Хорошо, позвольте мне уточнить, мистер Эрдаи. Вы говорите, что в июле девяносто первого года убили трех человек. И три месяца спустя полиция не схватила вас, так?
— Да, так.
— Вы хотели, чтобы вас схватили?
— Как вы думаете?
— Думаю, вы всеми силами старались избежать ареста — это правда?
— В общем, да.
— У вас было много знакомых среди полицейских — не так ли?
— Много.
— Поэтому вы знали, что следствие застопорилось, правильно?
|
|
— Это означает — прекратилось?
— Скажем, прекращалось.
— Да, так можно сказать.
— Значит, если вы убили тех людей, у вас были все основания полагать, что вы избежите ареста, правда?
— Практически да. Но я все-таки беспокоился.
— Угу. Беспокоились. И несмотря на беспокойство, даже зная, что расследование прекращается, вы решили предоставить сведения, которые сдвинут его с мертвой точки. Так нам вас понимать?
— Я сделал это ради племянника.
— Притом не отправили анонимного доноса — пошли прямо к детективу Старчеку.
— Он пришел ко мне, но это ничего не меняет.
— Ничего не меняет, — повторила Мюриэл.
Теперь она рыскала, двигаясь взад и вперед. Пальцы ее обеих рук были растопырены, словно она хотела схватить Эрно, если он попытается убежать. На ней было платье, которое Ларри назвал девичьим: ситцевое, с пояском на талии и большим бантом у горла. Оделась она так и для телезрителей, и для судьи. Однако все, кто видел Мюриэл на судебных заседаниях, знали, что она опасна, как пантера.
— Он хороший детектив?
— Один из лучших.
— А вы согласны, что хорошие детективы обычно понимают, когда им лгут?
— Если знают, что нужно быть начеку, конечно.
— Но вы не только сдвинули расследование с мертвой точки, вы сделали это, по вашим словам, солгав человеку, который, как вам было известно, умел отличать ложь от правды, правильно?
— Можно сказать так, — ответил Эрно.
— А потом надоумили племянника вывести полицейских на камею, зная, что, если Гэндолф сказал правду, он вполне может назвать вашу фамилию. Я права?
— Тогда бы я сказал, что он просто чернит меня, потому что как-то узнал, что я навел на него полицейских. Я все продумал.
|
|
— И вы полагали, что ваша ложь будет убедительной?
— Конечно.
— Потому что умеете убедительно лгать, не так ли?
Харлоу поддержал протест Рейвена, прежде чем Эрдаи успел ответить, но как будто улыбнулся коварству этого вопроса.
— Итак, вы сказали нам вчера, что понимали — ваш племянник ничего не получит от полиции или обвинения, если Гэндолф не будет осужден, верно? Однако вы никак не могли знать, к примеру, есть ли у Гэндолфа алиби, так ведь?
— Я знал, что он был в аэропорту и украл камею у Луизы.
— Летом? Я думала, Гэндолф бывал в аэропорту только зимой, когда его загонял туда холод.
Эрно скривился. Он пытался увильнуть от вопроса Мюриэл, но она не позволяла. В конце концов он признал, что накануне говорил судье — Гэндолф бывал в аэропорту зимой, а он, Эрдаи, не мог знать наверняка, есть ли у Шланга алиби. От своих слов он отказался с мрачным видом.
— Итак, вот что получается, мистер Эрдаи, — сказала Мюриэл и стала загибать пальцы при каждом пункте. — Вы, хотя не хотели попасться, сдвинули расследование с мертвой точки. Вы сделали это, солгав детективу, умевшему, как вы знали, разоблачать лжецов. И указали ему на человека, который мог бы заявить о вашей связи с одной из жертв. И все это вы сделали, даже не зная, есть ли у человека, которого ложно обвинили, надежное алиби. Понимаете теперь, почему мы не должны вам верить?
Артур впервые громко заявил протест, и судья сказал: «Поддерживаю». Но раздраженный Эрно опрометчиво заявил:
— Вам это может показаться неразумным, но все было так. Мне было нужно сделать что-то для племянника. Люди не всегда поступают разумно.
|
|
— И то, что вы говорите нам, тоже неразумно, не так ли, мистер Эрдаи? Это образец неразумности.
Артур запротестовал снова. Судья, не поднимая взгляда от бумаг, сказал Мюриэл, чтобы она продолжала. Мюриэл быстро обернулась и устремила взгляд маленьких темных глаз на Ларри, чтобы увидеть его реакцию на ход допроса. Ларри прикрыл ладонью рот и поднял прилегающий к щеке большой палец. Мюриэл кивнула. Она и сама считала так.
— Удивит вас, мистер Эрдаи, что среди отпечатков пальцев на месте преступления не обнаружено ваших?
— Я их стер. Я был предусмотрителен. Как уже говорил.
— Ни вашей ДНК. Ни крови. Ни слюны. Ни спермы. Ничего такого, что может оказаться на месте преступления.
— Да. Но и на Шланга у вас тоже ничего нет.
— Вам хорошо известны наши улики против мистера Гэндолфа, не так ли, мистер Эрдаи?
— Я пристально следил за ходом дела. Понятно почему.
— А пистолет, сэр? Что с ним?
— Я бросил его в реку. Вместе со всем прочим.
На лице Мюриэл появилась жесткая усмешка. Усмешка наслушавшегося всяких ответов ветерана. Она широким шагом подошла к подиуму, заглянула в свои записи, потом воззрилась на Эрно.
— Вы умираете?
— Врачи говорят так.
— Вы верите им?
— Большей частью. Иногда у меня мелькает мысль, что, может, они ошибаются, такое случаюсь, но в основном сознаю свое положение.
— Стало быть, в связи с тем, что вы нам сегодня говорили, терять вам нечего. Верно?
— Не понимаю.
— Вот как? Можете назвать что-нибудь, чего вам не хочется терять?
— Свою душу, — ответил Эрно. — Если она у меня есть.
— Если она у вас есть, — повторила Мюриэл. — Давайте оставаться на земле. Здесь вам есть что терять?
— Свою семью. Я очень беспокоюсь о ней.
— Члены ее сидят неподалеку от вас, мистер Эрдаи, разве не так? Что еще?
— Очень не хотелось бы терять пенсию от авиалинии. Я долго проработал там и хочу, чтобы моя жена получала кое-что.
— А из-за убийства вас пенсии не лишат?
— Если оно не преступление против компании.
— Его можно рассматривать так?
— Только в том случае, если бы Луиза работала в администрации.
С галереи грянул громкий смех. Зал суда в этот день был полон. Сообщения в газетах и по телевидению возымели свое предсказуемое действие.
— Значит, пенсии вы не теряете. И вряд ли доживете до преследования за лжесвидетельство, верно?
— Тут меня не за что преследовать.
— Как бы то ни было, вам невозможно вынести еще одного приговора, так ведь?
— Надо полагать.
— А что ваш племянник, Коллинз Фаруэлл? Он ведь солгал детективу Старчеку относительно некоторых разговоров с Ромми Гэндолфом, разве не так?
— Да, но он считал Гэндолфа убийцей.
— И где Коллинз в настоящее время?
— У Коллинза есть адвокат, Джексон Эйрз. Можете позвонить ему.
— Адвокат? Чтобы получать советы по поводу данного дела?
— В основном. Я оплачиваю счет, потому что сам втянул его в это положение.
— А не знаете ли вы, сообщил ли адвокат Коллинзу, что его нельзя привлечь к ответственности за лжесвидетельство в девяносто первом году, потому что истек срок давности?
— Разве это не должно быть конфиденциальным?
— Поставим вопрос так, мистер Эрдаи. Вы понимаете, что с Коллинзом ничего не случится в результате ваших показаний, верно?
— Надеюсь, что ничего.
— И где же он?
Эрно взглянул на судью, тот кивнул с твердым видом.
— В Атланте. Преуспевает, как я уже говорил.
— Поздравляю, — сказала Мюриэл. — Теперь подойдем к проблеме с другой стороны. Хотите вы обрести что-нибудь, делая это признание?
— Чистую совесть.
— Чистую совесть, — повторила Мюриэл. — По вашим словам, мистер Эрдаи, вы пять раз пускали в ход огнестрельное оружие — совершили тяжкое убийство троих людей, застрелили тешу, хотели убить пятого, раздражавшего вас в баре. И теперь признание снимет камень с вашей души?
За спиной Ларри раздался негромкий смех. Первой как будто засмеялась Кэрол, хотя ей следовало знать, как вести себя в суде. Харлоу поднял взгляд, и в зале тут же воцарилась тишина.
— Мюриэл, изменить прошлое невозможно. Это лучшее, что я могу сделать.
Обратиться к Мюриэл по имени было совершенно в духе Эрно. Насколько Ларри знал, между ними не существовало даже шапочного знакомства, но Эрно всегда считал себя своим для всех в правоохранительных органах.
— Скажите, разве вы не подавали заявления об отпуске по семейным обстоятельствам несколько месяцев назад? А потом, когда вам было отказано, о переводе в другое место заключения? Чтобы быть поближе к жене?
— Подавал.
— И в этом вам тоже было отказано?
— Да.
— Вашей жене трудно было ездить в Редьярд?
— Ей было бы гораздо проще, если б я отбывал срок здесь.
— Где вы провели прошлую ночь?
— В окружной больнице.
— Виделись сегодня здесь с женой?
— Перед заседанием.
Мюриэл знала об этом. Эрно виделся с женой и накануне. И третьего дня. И Артур подал в суд ходатайство с просьбой, чтобы Эрно в Редьярд не возвращали, пока рассматривается дело Гэндолфа.
— Для вас много значит видеться ежедневно с женой? На этой стадии болезни?
— Сейчас? Да, очень много. Особенно сейчас. Она не заслужила того, что ей выпало на долю в последние несколько лет. Ничуть.
Голос Эрно предательски дрогнул, лицо покраснело. Он вытащил трубки из носа и закрыл лицо рукой. У Харлоу на столе стояла коробка с бумажными салфетками, и он быстро передал ее вниз. Мюриэл пережидала это, не выказывая ни малейших признаков нетерпения, потому что Эрно вряд ли мог усилить эффект, которого она добивалась. Когда дыхание вернулось к нему, она переменила тему.
— Мистер Эрдаи, давайте поговорим о преступлении, за которое вы отбываете срок.
— При чем здесь оно? — спросил Эрно. Артур тут же запротестовал. Этой судимости, указал он, можно касаться только в том случае, если она имеет какое-то отношение к правдивости свидетеля. Подробности значения не имеют.
— Я установлю связь между одним и другим, — сказала Мюриэл. Это был судебный вариант кота в мешке, однако Харлоу, заседавший без присяжных, сказал, что позволит ей отклониться от темы, тем более что идет приобщение показаний к делу, а не суд.
— Я не позволяю участникам разбирательств дважды нарушать данное мне слово, — добавил он.
— Я и не ожидала этого, — ответила Мюриэл и повернулась к Эрно; Ларри показалось, что тот внутренне сжался. Судя по виду, словесная схватка уже измотала его. — Собственно говоря, мистер Эрдаи, вы находитесь в тюрьме только потому, что друзья-полицейские не поддержали вас — разве не так?
— Я нахожусь в тюрьме потому, что ранил выстрелом человека.
— Но вы говорили полицейским, находившимся в том баре, где имела место стрельба, что нажали на спуск в состоянии самозащиты, не правда ли?
— На мой взгляд, так оно и было.
— А многие полицейские, которые видели ваш выстрел и слышали ваше заявление, что вы только защищались, были вашими друзьями, не так ли? Полицейские, с которыми вы пили?
— Конечно.
— Вас огорчало, мистер Эрдаи, что никто из них не подтвердил, что это было самозащитой?
— Когда у меня появилась возможность поразмыслить над этим, то нет.
— А изначально?
— Я сам не знаю, чего ожидал.
— Но вас бы не удивило, если б они поддержали вашу версию, правда?
— Пожалуй, нет.
— Вам известны случаи, когда полицейские покрывали своих?
— По-моему, такое случалось.
— С вами, однако, не случилось, так ведь?
Злобность Эрно внезапно проявилась гневным огоньком в глазах. Но у него хватило ума взять себя в руки, прежде чем ответить «нет».
— И поэтому вам пришлось признать себя виновным, правда?
— Пришлось.
— А что скажете о детективе Старчеке? — Ларри неожиданно вздрогнул, услышав свою фамилию. — Был он в числе ваших друзей-полицейских?
— Ларри? Я знаю его уже тридцать лет. Мы вместе учились в полицейской академии.
— И письма, которые вы писали детективу Старчеку...
Мюриэл неожиданно подошла к Ларри, сидевшему за столом обвинителей. И прошептала, едва шевеля губами: «Открой мой портфель и достань почту из первого отделения». Ларри охватил трепет неуверенности, но, достав три конверта, он понял ее замысел. Судя по обратным адресам, то были выписка из пенсионного фонда штата и два счета по кредитным карточкам. Взяв письма в руку, она взглянула на свидетеля.
— Вы никогда не писали детективу Старчеку, что убили кого-то, так ведь?
— Писал, что мне нужно поговорить с ним.
— Не писали открытым текстом, что вам нужна его помощь?
— Может, и писал. Знаете, насколько помню, я звонил ему раза два, только не заставал на месте, а звонков из тюрьмы за счет абонента не принимают. Поэтому я написал ему два или три письма, а он не ответил.
Артур поднялся и указал на конверты в руке Мюриэл.
— Ваша честь, этих писем я не видел.
— Судья, я не вела предварительного допроса мистера Эрдаи. И не показывала ему писем. Мистер Рейвен может ознакомиться со всем, что я предъявлю свидетелю.
Артур продолжал протестовать, и в конце концов Харлоу подозвал обоих к боковому барьеру с дальней от Эрно стороны. К ним присоединился Ларри.
— Что это за история с письмами? — прошептал судья.
— У меня нет никаких писем, — ответила Мюриэл.
Ларри подумал, что Харлоу вспылит, но судья широко улыбнулся.
— Блефуете?
— Имею право, — ответила Мюриэл.
— Да, имеете, — сказал судья и жестом отпустил всех. Мюриэл попросила судебного секретаря зачитать два последних вопроса и ответы на них.
Ларри стал наблюдать за Артуром, опасаясь, что он может сказать Эрно о фальсификации Мюриэл. Кто знает, какой подлости можно ждать от адвоката, но Артур с каменным лицом объяснял помощнице происходящее, прикрывшись ладонью.
— Итак, когда писали детективу Старчеку, вы хотели перевестись со строгого режима на усиленный, не так ли?
— Это пытался устроить мой адвокат. Когда у него не вышло, я обратился к кое-кому из друзей.
— Вы имеете в виду, мистер Эрдаи, что надеялись перевестись на усиленный режим, сообщив детективу Старчеку о совершенных вами убийствах?
Несмотря на предостерегающий взгляд Харлоу, со зрительских мест снова раздалось несколько смешков.
— Когда писал Ларри, я уже не надеялся на перевод. Тюремные власти говорят, что, если ты совершил преступление с применением огнестрельного оружия, тебе положен строгий режим. Точка.
— Можете вы назвать фамилию какого-нибудь полицейского, который обращался в управление тюрем, чтобы добиться для вас исключения?
Эрно вынул изо рта зубочистку. Он оказался в затруднительном положении, так как знал, что никто не явится в суд поддержать его. Поэтому ответил Мюриэл, что не помнит.
— И что бы вы ни писали детективу Старчеку, мы сходимся на том, что вы не упоминали об этих убийствах, правильно?
— Да. Я писал ему, что нам нужно поговорить об одном важном деле.
— Детектив Старчек не ответил?
— Нет.
— Не захотел иметь с вами дело, потому что вы уже не могли принести ему никакой пользы. Вам так казалось?
— Нет, я бы этого не сказал.
Мюриэл вернулась к Ларри за копией письма, которое Эрно отправил Джиллиан Салливен, потом направилась к свидетелю. Рейвен, сидевший в десяти футах слева от Старчека, тут же поднялся.
— Судья, — сказал Артур, — я не видел этого.
Мюриэл с невинным видом показала письмо сначала Рей-вену, потом Харлоу. Ларри зачитал другую копию, которую Мюриэл оставила на столе. По ошеломленному виду Артура было понятно, что он не улавливает значения слов. Когда Мюриэл вернулась на подиум, Ларри заметил, что она взглянула на Артура с улыбкой студенческих времен, с добродушным «мой верх», словно они играли в слова или в теннис. Потом снова повернулась к Эрно и пустила письмо в ход, будто оружие.
— Писали вы судье Салливан, что для ведшего то дело детектива «теперь не представляете интереса, потому что не можете принести ему никакой пользы»?
Эрно перечел фразу несколько раз.
— Здесь так написано.
— И скажете, что не были обижены? — спросила Мюриэл.
— Называйте это как угодно.
— Я называю это обидой, — сказала она.
Харлоу поддержал протест Артура, но снова улыбнулся. Тут Ларри понял судью. Кентону Харлоу нравились обвинители, его восхищало, как они действуют. Он считал, что из жестокого соперничества в зале суда родится истина, и ему определенно была по нраву манера Мюриэл.
— Ну что ж, поставим вопрос по-другому, — сказала она. — Вы сообщили детективу Старчеку сведения по делу об убийстве, я права?
— Пусть будет так.
— И ваш друг детектив Старчек раскрыл дело. Он получил за него поощрение.
— Он и вы, — сказал Эрно.
— Он и я. И все управление полиции, правильно?
— Да.
— Управление, в котором никто не помог вам перевестись на усиленный режим.
— Пусть будет так.
— Управление, где никто не поддержал вашей версии, что вы четыре года назад в баре Айка стреляли в состоянии самозащиты.
— Хорошо, согласен.
— И утверждая то, что утверждаете теперь, в сущности, отнимаете то, что дали раньше детективу Старчеку и управлению полиции. Да?
— Я говорю правду.
— Правду или нет, но стараетесь изменить или уничтожить результат тех сведений, которые сообщили раньше. Разве не так?
— Потому что они были ложью.
Мюриэл была непреклонна, и Харлоу велел Эрно ответить. Тому ничего не оставалось, как сказать «да». Теперь все было вполне очевидно, однако по рядам журналистов прокатился легкий шум, когда он произнес это слово. У них появился ключ для материалов.
Затем Мюриэл стала расспрашивать Эрно об отношениях с «Гангстерами-изгоями», уличной бандой, верховодившей в Редьярде. Сведения эти Ларри собрал во время ночного бдения над тюремным досье, и Мюриэл превосходно их использовала. Эрно подружился с сокамерником из «Гангстеров» и в конце концов оказался под покровительством этой банды. Предполагалось, что он иногда добывал для них нужные сведения через старых товарищей из полиции. Признавать это Эрно не захотел.
— Известно ли вам, мистер Эрдаи, что было несколько случаев, когда заключенные там члены группировки «Гангстеров» обеспечивали ложные признания в преступлениях, которые инкриминировались другим членам банды?
— Протестую, — заявил Артур. — Нет никаких свидетельств того, что мистер Гэндолф является членом какой-то шайки.
— Вопрос заключается в том, — сказала Мюриэл, — известно ли это мистеру Эрдаи.
— Это не относится к делу.
— Я хочу услышать ответ, — заявил судья.
— Слышал о таком, — сказал Эрно.
— А слышали вы еще, мистер Эрдаи, что эта группировка контролирует коридор смертников?
— Я знаю, что там их много.
— Включая мистера Гэндолфа?
— Насчет этого не могу сказать. Поймите, «желтые» изолированы от всех остальных. И ни с кем, кроме друг друга, не видятся. Я и словом не обмолвился с Гэндолфом за все время, что сижу.
— Скажите, мистер Эрдаи, если бы кто-то из членов «Гангстеров», оказывающих вам покровительство, попросил бы вас выдумать историю, притом такую, которая вам не повредит, однако насолит детективу Старчеку и управлению полиции, бросившим вас в беде, историю, которая даже поможет вам провести время с женой перед смертью — неужели скажете, что честность не позволила бы вам это сделать?
Артур поднялся задолго до того, как Мюриэл договорила. Он поспешно произнес: «Протестую», судья поспешно ответил: «Поддерживаю». Но Мюриэл, в сущности, высказала свой завершающий довод для прессы. Выполнив более чем успешно свою задачу, она пошла к столу обвинения, потом внезапно остановилась.
— Ах, да, — сказала она, словно осененная запоздалой мыслью. — Мистер Эрдаи, что вы, стащив трупы в морозильную камеру, сделали там с телом Луизы Ремарди?
— Задрал юбку и стащил трусики до лодыжек.
— А потом?
— Потом ничего.
— Значит, просто заголили ее? Для чего? Из любопытства?
— Заголил, так как знал, что час назад она занималась сексом, и подумал, что это обнаружится при вскрытии. Я хотел, чтобы казалось, будто ее изнасиловали. Сделал это из тех же соображений, что забрал у всех ценности, дабы случившееся выглядело ограблением. Я просто заметал следы.
— И не совершали акта анального секса с трупом.
— Нет.
— Вы знаете, не так ли, что полицейский эксперт, доктор Кумагаи, показал на суде, что с трупом было совершено половое сношение в извращенной форме.
— Я знаю, что он совершал ошибки в течение многих лет.
— А не знаете, почему в ее анусе была обнаружена смазка презервативов?
— Думаю, вам об этом следует спросить джентльмена, с которым она развлекалась на автостоянке.
— И думаете, этим объясняется, почему ее анус был расширен после смерти?
— Я не судмедэксперт.
— Но согласитесь, мистер Эрдаи, ваши показания не объясняют этого факта, так ведь?
— Да, я не объяснял его.
— Благодарю вас, — сказала Мюриэл.
Она села рядом с Ларри. И он совершенно неожиданно ощутил под столом удар ее кулака о свой.
* * *
Мюриэл провела перекрестный допрос почти в точности так же, как Артур разыгрывал его на встречах с Эрно в тюрьме. Единственным исключением оказалась фраза в его письме Джиллиан о том, что теперь он не может принести Ларри никакой пользы; Артур не уловил ее значения. Но во всем прочем Эрно был хорошо подготовлен. Камнем преткновения являлась сама Мюриэл. В любом соперничестве благодаря своей манере она побеждала по очкам.
Под конец допроса судья Харлоу сидел, выпрямясь, у бокового барьера, в демонстративном отдалении от Эрдаи. Когда Артур поднялся для опроса своего свидетеля после перекрестного допроса, он сознавал, что ему придется нелегко. Он застегнул пиджаки просмотрел записи Памелы перед тем, как приняться за то, что у юристов именуется реабилитацией свидетеля.
— Мистер Эрдаи, мисс Уинн спрашивала вас, почему вы шли на такой риск ради племянника. Можете вы это объяснить его чести судье Харлоу?
Эрно долгое время разглядывал барьер свидетельского места.
— Нам — моей семье — пришлось вынести очень многое. Нам очень трудно приходилось во время Второй мировой войны, а в пятьдесят шестом году отец принял участие в восстании... — Лицо Эрно исказилось. — Его убили — расстреляли, а потом повесили за ноги на фонаре перед нашим домом на страх другим. Соседи выдали его тайной полиции. Моей матери, сестре и мне с большим трудом удалось выбраться оттуда и приехать сюда. Коллинз, мой племянник, был единственным ребенком на двоих у меня с сестрой. И я знал, что, если он получит пожизненный срок, это конец. Дело в том, что я много думал о висевшем на фонаре отце — его оставили там на несколько дней, не позволяли нам снимать его. Это было предостережением.
Эрно прикрыл ладонью рот и надрывно кашлял до потери сил. Через минуту вытер бумажной салфеткой все лицо и подождал, пока восстановится дыхание.
— Я понимал, что Коллинз может кое-чего добиться в жизни. Он был умным, только запутался по недомыслию. И я считал своим долгом перед отцом, перед матерью — перед всей семьей — постараться дать ему еще один шанс. Я обязан был сделать все, что возможно.
Рейвен подождал продолжения, но Эрно сказал все. Артур и Памела провели с Эрно много часов, и одна из суровых истин дела заключалась в том, что этот человек не особенно нравился Артуру. Не потому, что был преступником, даже не из-за тяжести того, что совершил. За много лет Артур, как и любой, кто работал в этой системе, сталкивался с симпатичными и даже обаятельными закоренелыми негодяями. Но в Эрно постоянно ощущалась какая-то холодность. Он был грубым и не просто бесчувственным, но даже слегка гордившимся этим. Не старался понравиться. Однако его жесткость убеждала Артура, что он говорит правду. И немалое восхищение вызывала его готовность отвечать на вопросы без требования видеть в нем святого или мученика. Эрно понимал, что не является ни тем, ни другим.
— Хорошо. Коснемся другой проблемы. Мисс Уинн поднимала вопросы о мотивах ваших показаний. Можете сказать, почему вы согласились говорить с судьей Салливан и со мной, почему решили сказать правду о том, что произошло четвертого июля девяносто первого года?
Как Артур и ожидал, Мюриэл поднялась с протестом против предположения, что Эрно говорит правду. Судья отмахнулся от нее, как несколько раз отмахивался от Рейвена.
— Давайте будем вести наше разбирательство. Не думая о сидящих на галерке, — сказал Харлоу, явно имея в виду репортеров. — Хорошо, мистер Эрдаи. Объяснитесь. Почему мы слушаем сейчас о событиях тех дней?
Эрно отдышался перед тем, как заговорить.
— Поначалу, когда подставил Гэндолфа, я особо не беспокоился о нем. Думал, что, если учесть все, сходившее ему с рук, он заслуживал немалого срока.
— Потом, как я уже говорил, если бы Ларри приехал по моей просьбе, я бы все рассказал ему. Я толком не продумал, как это сделать. Но сделал бы, так как считал, что мой долг перед ним — сказать всю правду. Но теперь понимаю, что это долг перед Гэндолфом.
Поверьте, нет ничего страшнее умирания. Можно понимать, что ты на этом свете гость, но когда врачи говорят тебе... Не знаю, может, старики воспринимают это по-другому. Моя мать была рада смерти в восемьдесят шесть лет. Но когда смерть приходит до срока, как у меня... Я много дней провел в страхе. Она близится. Ты знаешь, что близится. И ничего не можешь поделать. Она близится. Это ужасно. Сколько бы невзгод ни приходилось выносить в жизни, конец все равно ужасен.
Знаете, многие на смертном одре обращались к вере, обратился и я. Слушал священника. И много думал. Я совершил немало гнусных поступков. Не знаю, Бог ли покарал меня этой болезнью, или тут дело случая — Он не станет посылать никаких телеграмм с объяснениями. Но в конце концов приходит на ум, что ты в силах кое-что поправить. Вот почему я начал думать о Гэндолфе. Он провел в тюрьме больше девяти лет и все это время знал, как я, — она близится. Близится, и он ничего не может поделать. Как я. Только он этого не заслуживает. Если я скажу правду, он спасется. Он проходит через то же, что и я, изо дня в день, хотя не должен. Вот о чем я постоянно думал. Я не могу избавить от такой участи себя. Но могу избавить его. Мне для этого нужно только поступить по правде.
Произнося эту речь, Эрно не смотрел ни на кого. Глаза его были опущены, говорил он тем же ровным голосом, скрипучим и слегка отчужденным, каким отвечал на все вопросы.
Харлоу, приложив к носу длинный палец, явно обдумывал, что представляет собой Эрно. Артур с Памелой провели немало времени, задавая этот же вопрос друг другу. Несмотря на прямоту Эрно, в нем ощущалась какая-то уклончивость, которую Рейвен в конце концов приписал неуверенности в себе. Артур не сомневался, что Эрно не лгал ни в едином слове, однако создавалось ощущение, что многие мысли ему чужды. Иногда он напоминал Артуру Сьюзен, сестру-шизофреничку. Та часто утверждала, что ею управляют голоса из космоса. Эрно показал, что, убив Пола Джадсона, обнаружил что-то страшное в своей натуре. Но это было для него не столь необъяснимым, как силы, побудившие под конец жизни исправить немногую часть того, что совершила злобная сторона его натуры. Эрно понимал, что поступает по правде. Но все же казался совершенно не представляющим, для чего это ему нужно.
В конце концов Харлоу спросил Мюриэл, есть ли у нее вопросы. Посовещавшись с Ларри, она ответила, что нет.
— Мистер Эрдаи, — произнес судья, — допрос окончен. — Задержал на нем взгляд и решительно добавил: — Желаю вам удачи, сэр, — и, не оглядываясь, покинул судейское место.
Июня 2001 года
Еще жертвы
Когда заседание окончилось, все еще возбужденная Мюриэл взглянула на галерею, где тесно сидевшие люди поднимались со своих мест. Там было не меньше десятка репортеров со специальным заданием и десятки обывателей, привлеченных газетными заголовками, появлявшимися в течение последних суток.
Утром Нед Холси любезно предложил Мюриэл предоставить ему ведение дела и споры с адвокатом. Но репортеры знали, что обвинение Гэндолфа сыграло решающую роль в ее карьере; докажи Артур, что Шланг не был убийцей, и пресса сотрет ее в порошок, даже если она не будет находиться в зале. И она хотела принять вызов. Она жаждала этих минут всеобщего внимания, пусть даже очень назойливого, когда мир приливом устремится к ней, словно бушующее море. Рейвен обращался с пачкой новых ходатайств. Мольто и Кэрол требовалось посоветоваться о следующем юридическом ходе. Ларри ждал указаний, в каком направлении наводить справки об Эрно. А журналисты уже вытягивали шеи, чтобы попытаться выжать из нее какие-то предварительные комментарии. Однако такого жребия она желала с детства. Толмидж называл его ареной, но ей не нравилась ассоциация с гладиаторами. Для нее это была скорее возможность полностью реализовать себя, ощутить, что каждая клеточка способствует тому, чтобы она заняла свое место в своем времени.
С интуитивной ясностью, сопутствующей работе над всеми делами, Мюриэл поняла, что нужно делать. Позади нее сидел Джон Леонидис, он вот уже больше девяти лет преданно присутствовал на всех значительных процессах с ее участием. Не обращая внимания ни на кого, в окружении репортеров, Мюриэл положила руку на плечо Джону и повела его в комнату для свидетелей. Она знала, что журналисты не разойдутся, пока не услышат ее комментариев.
Джон приехал не один. Он представил ей гладколицего человека по имени Пен, видимо, филиппинца. Даже когда Мюриэл закрыла дверь, сквозь нее смутно доносился шум толпы возле зала суда. Джон был взбешен разбирательством.
— Я должен объяснить этим идиотам-репортерам, что происходит, — заявил Джон.
Для Мюриэл было идеально получить поддержку жертв. Но все же она сказала Джону, что он должен говорить только в том случае, если хочет.
— Поверь, хочу, — ответил Джон. — Я каждый день думаю об этой мрази. Как его, Гэндолф? Каждый день, Мюриэл, я осознаю, чего лишился по вине этого типа. Последние несколько месяцев я не перестаю думать, гордился ли мной отец.
У Джона были веские основания полагать, что Гас был бы очень доволен сыном. Джон управлял «Раем», где дела шли лучше, чем когда бы то ни было, поскольку район возрождался. В партнерстве с местным владельцем отеля заключал по всему округу договоры с недорогими греческими ресторанами на право использования отцовского имени. Мюриэл несколько раз в году обедала по приглашению Джона в «Таверне Д.Г.» — Доброго Гаса — в Сентер-Сити. Джон сидел за ее столиком, курил и непрестанно говорил о том деле, оно оставалось в его памяти таким свежим, словно разбиралось вчера.
— Ты, наверно, понимаешь, Гас был бы недоволен кое-чем в моей жизни, как и мать, — снова заговорил Джон, — но, думаю, все обернулось бы хорошо, к его удовольствию. Искренне в это верю. Но я имею право знать. Так ведь? Все имеют право. Этот подонок Гэндолф — он не Бог. Но был Богом в моей жизни.
Для Джона, как и для большинства понесших подобную утрату, убийство отца и наказание убийцы в любом случае имели бы личное значение. Однако главной причиной того, что Джон не мог выбросить это дело из головы, было то, что оно не кончалось. Для Джона Леонидиса оно было почти десятилетием затаенного дыхания. Надежды, что несправедливость убийства Гаса не усугубится избавлением Ромми Гэндолфа от приговора, вынесенного лязгающей судебной машиной.
После убийства Джон был самым непреклонным из жертв в требовании смертной казни Гэндолфу. К тому времени, когда начался суд, жена Пола Джадсона, Дайна, переехала в Булдер и всеми силами налаживала жизнь заново; о ней уже несколько лет никто ничего не знал. Мать Луизы, которую Ларри беспокоил во время расследования, явилась в суд требовать смертной казни, но, видимо, оробела. А Джон был бы рад окончить юридический факультет и вести дело сам. Мюриэл сначала думала, что из-за матери. Но во время обращения к потерпевшим при зачитывании приговора он сказал: отец тоже потребовал бы смертной казни.
— Он давал человеку шанс, — сказал тогда Джон о Гасе. — И дал бы шесть шансов, если бы видел, что тот старается. Но как-никак Гас был человеком старой закалки. Суровым. И рано или поздно говорил: хорошенького понемножку. Мой отец был добр к Гэндолфу. И получил за это только пулю в голову. Он бы потребовал для этого типа смертной казни. Потому требую и я.
Даже тогда Мюриэл сомневалась, что у него верное представление об отце, но как она могла об этом сказать? Она до сих пор помнила настроение, воцарившееся в зале, когда говорил Джон, серьезность, охватившую Джиллиан Салливан, слушавшую с судейского места. Пусть себе идеалисты рассуждают о недостойности убийства, совершаемого государством, — оно гораздо лучше, чем самосуд, на который способны люди вроде Джона, охваченные горем утраты, чувствующие долг крови. Для него смерть Гэндолфа стала приоритетом, частью роли преемника отца, которую он принял с той минуты, как Гас погиб.
Мюриэл открыла дверь и жестом велела Кэрол проводить Джона с его другом вниз, в вестибюль, где ждали тележурналисты. Несколько репортеров выкрикнули ее фамилию, и она пообещала присоединиться через минуту. Однако Ларри тут же ввел в комнату четверых женщин — двух девушек-подростков, приятного вида женщину чуть моложе сорока и последней пожилую даму, волосы которой были выкрашены в безжизненно-черный цвет. Мюриэл узнала только ее.
— Ну, конечно же, миссис Сальвино, — сказала Мюриэл, приветствуя мать Луизы Ремарди. Старуха была крепкой, подтянутой, и Мюриэл считала, что Луиза пошла в нее. Девушки чертами лица очень походили одна на другую, однако два года разницы в возрасте создавали в общем облике значительный контраст. Вторая пользовалась косметикой и была почти на фут выше сестры. Но обе были худощавыми, смуглыми, с узкими лицами, прямыми черными волосами и большими темными глазами. Настоящие красавицы. Мюриэл сразу же догадалась, что это дочери Луизы.
Миссис Сальвино в своей обычной грубой манере оборвала приветствие Мюриэл.
— Вы что, никогда не покончите с этим делом?
— Нучча, — укоризненно произнесла четвертая женщина.
— Мюриэл, — сказал Ларри необычным для него официальным тоном, — возможно, ты помнишь Женевьеву Каррьере. Она была близкой подругой Луизы.
Женевьева взяла на себя роль водителя и сопровождающей. Миссис Сальвино была одной из тех живущих в Кевани итальянок, которые ездят в Сентер-Сити два-три раза в год неизменно со смутными опасениями.
— Мне было незачем приезжать, — сказала миссис Сальвино. — Дарла слушала ход разбирательства по телевизору. И решила поехать. Нашла, видите ли, повод, чтобы не идти в школу.