Древняя и по-своему спортивная страсть, именуемая «хобби», захватывает все большее число людей. С мещанским ажиотажем порой заявляет она о себе. Копят, приобретают, коллекционируют от почтовых марок и спичечных коробков до фарфоровых ваз, старинной утвари. Приятное соединяют с полезным: иная ваза, расписанная неизвестным мастером, по-особенному «заиграет», когда придет «черный день». Для этого дня с азартом и увлеченностью копят про запас книги, которые прочтет и осмыслит кто-то совсем другой, ибо у хозяина «земные» запросы — достать, перекупить. Все для того же дня — «черного», который незаметно становится сегодняшним. Огорчают иногда наши хобби за странную, пусть в чем-то и спортивную привязанность удивлять.
Никто из литературных героев, пожалуй, не высказал столько афоризмов, как тургеневский Базаров. Чацкий, Дечорин, горьковский Лука уступают ему. «Кто злится на свою боль, тот обязательно, ее победит» — один из афоризмов Базарова. Помнится, долго размышляли, о какой «боли» идет речь; выписали на карточках базаровские афоризмы и прокомментировали, Игорь сделал это лучше других. Теперь я познакомлю его и ребят со своими карточками, пожелтевшими от времени, с обтрепанными уголками... Раскрыв портфель, выложил на стол сперва одну стопку, затем еще и еще. Как всегда, пошел в глубь класса.
«Что-то важное забыто, но не помню, что забыл», — сказал поэт. Не оттого ли страдаем, что помнили когда-то то, чему ревностно следовали, а теперь вот — забыли. В житейской сутолоке, круговерти бог знает куда ушло оно. И ведь никто не напомнит, что именно из того важного, чем жил и спасался, оказалось забытым. Вернуться к прежним ситуациям и через них воскресить выстраданный «опыт»? Не всем и не всегда удается, да и страшновато порой ворошить прошлое. Возможно, и это имел в виду
Есенин, когда писал: «К старому возврата больше нет», И просто нет, и не надо.
Мною всегда владело чувство, что человечество в общем открыло все секреты, как выстроить жизнь по законам благоразумия. Множество книг, перечитать которые, конечно, не по силам любому из нас, написано об этом. Зато сколько мудрых мыслей, представляющих некую квинтэссенцию, нектар человеческого опыта, можно почерпнуть из каждой. Ни одна библиотека мира всех книг не соберет, но мысли, будоражащие ум и сердце, уместятся порой в одном из ящиков письменного стола. Вот такая библиотека и есть мое хобби. Нас выручают даже не книги, на которые остается все меньше сил и времени, к тому же нужная книга нередко отсутствует, а мысли, мысли, часто всего лишь в одну строчку. Каждая на отдельной карточке. Порою в разных вариантах. Выбери ту, которая волнует, помогает, — и смыслом, и «созвучьем слов живых», т. е. интонацией. Подчас она важнее смысла.
«Когда подступает отчаянье, я в синий троллейбус сажусь на ходу, в последний, случайный», — поет Б. Окуджава. Всякий в своей жизни переживает минуты отчаяния, о которых обычно не рассказываем. Подступают они как-то внезапно, непредсказуемо. А ведь на самом-то деле «что-то важное забыто», чем-то важным пренебрегли. И раз, и другой. И вот он — недобрый миг. Хорошо, если кому-то поможет троллейбус... А если нет? Хорошо, если есть он — «мой первый друг, мой друг бесценный». А если нет? Не заменит ли его сомнительная компания, бутылка, сигарета или что-то еще? Отчаяние страшно не само по себе, а связями. К слову, почему поэт называет своего друга «бесценным»? Понятно — первый. Как и первая любовь, не забывается. К тому же — память о Лицее, святая память. Единомышленник! Не испугался приехать к ссыльному поэту в Михайловское. Он же и спас, утаив, что готовится восстание... А еще? Забыли, наверное, что по характеру Пушкин бывал резким, насмешливым. Не всякий принимал его, тем более любил в такие минуты. Лишь Иван Пущин был снисходителен и добр. Примета истинной дружбы — бесценной. Иметь такого друга — и в самом деле «судьбу благословить», как бы ни сложилась она. Не ты к нему, а он к тебе первым (еще и потому первый) приедет или придет, эная, что встреча для обоих будет желанной и целительной. Это не те друзья, о которых писал Лермонтов:
Делить веселье все готовы,
Никто не хочет грусть делить.
Настоящий друг разделит все.
Загадочная это вещь — дружба. После дуэли с Грушницким Печорин не захотел встретиться с Вернером, потому что искал сочувствия. Оттого и помчался, «как безумный», догонять Веру. В женской дружбе, полагаю, больше чуткости, внимания, и в литературе немало тому примеров.
Кто себе друзей не ищет,
Самому себе он враг —
из глубины веков слышен голос Шота Руставели. О том же, только в другой манере, пишет и наш выдающийся современник А. Твардовский:
На земле всего дороже,
Коль имеешь про запас
То окно, куда ты сможешь
Постучаться в некий час.
В такой «час» я не спешу ни к окну, ни к троллейбусу, никого не догоняю... Открываю вот эту домашнюю библиотечку и нахожу в ней «забытое». Она-то и подскажет, напомнит, поддержит «в минуты душевной невзгоды». Ведь нечто подобное если не с тобой, то с кем-то уже было. Иногда в боковой карман положу заветную карточку и некоторое время хожу с нею, как с проездным билетом. Приятелей, родных, близких, когда кто-то из них, «что-то важное забыв», вдруг захандрит, затоскует, буквально за руку веду к своей укромной библиотечке и оставляю наедине с нею: найди и возьми свою карточку. Мало одной — бери другую, но с условием: верни. Не ты один читаешь. Верни и мою, и ту, которую подаришь мне: в благодарность.
...Я видел, как у ребят росло нетерпение: читайте! читайте! Но я не торопился к столу. Нетерпение использую как «волну», которая вынесет всякого на гребень внимания. Неторопливое общение с ребятами не создает искусственных пауз и всегда с расчетом. К тому же есть уроки, где нужно не успеть, не уложиться. До конца этого урока (был он последним) оставалось четверть часа. Уже не на меня, а на карточки смотрели ребята. Тут-то я и подошел к столу и взял именно ту стопку, где каждая мысль адресована кому-то персонально. Читая, мельком или пристально смотрел на того, кому предназначалась карточка.
Естественно, не комментировал, ибо на то и мудрость, чтобы обходиться без лишних слов.
Звенел звонок. «Читайте!» - выкрикивали ребята.
- Есть время, подойдите, поройтесь! - сказал я классу. - Выберите карточку, а в благодарность — подарите мне свою.
Верю в педагогический эффект страстно и умно высказанной мысли. Ищу ее сам и побуждаю к этому других.
...Через неделю на моем столе лежала груда карточек, подаренных мне ребятами: за поддержку и внимание.
Но был ли это урок литературы? — спросят меня. В моей практике нет уроков, где бы не было литературы. Лучше подумаем, сколько и в каком качестве ее нужно, чтобы она была.
ТАБЛИЦА ДУХОВНОСТИ
Гуманизация знаний, помимо утилитарных аспектов — защитить юного, растущего человека от превратностей жизни, ее ударов, имеет и свою вертикаль: через духовные контакты помогать себе и другому очеловечиваться. А что такое духовность? — спрашивают ребята, родители, коллеги. Культура? Наука? Образование? Нет, это ее заготовки. Сама же духовность изначально — наш человечий (!) интерес друг к другу, к людям. Всегдашняя готовность услужить им — бескорыстно, ни за что. «Ежели кто кому хорошего не сделал, тот худо поступил», — говорит горьковский Лука. Значит, любой ценой — хорошее! Даже если не просят. На хорошее всегда дефицит, его не может быть в избытке. Здесь-то и рождается наша ответственность за лучшего человека и лучшее в жизни; здесь вырастаем мы в самих себя, хороших — из того хорошего, что несем людям. Мера нашей духовности — в масштабах действенного, практического, а не абстрактного интереса и внимания к человеку. «Какое это счастье — уважать человека!»— говорил А. П. Чехов; духовность — воплощение и выражение именно этого счастья.
До недавней поры что связывало нас друг с другом? Не только по воскресным, праздничным дням, но и в будни звало в гости? Было время (послевоенное), когда мы шли к тем, у кого был хлеб, и радовались, что он и они есть! Но «хлебная» проблема вскоре была решена, зато появилась другая: телевизор! Иной раз всем домом собирались в комнате, где светился голубой огонек. Сидели локоть к локтю, плечом к плечу — и душа к душе.
Сопереживали, обменивались репликами, а после счастливо расходились до следующего раза. Был несказанно рад и хозяин, собравший, а вернее, соединивший стольких людей. Но вот и телевизор у каждого. Однако, как и прежде, мы ощущали теплоту человеческого присутствия, скажем, на коммунальной кухне, где стояла иной раз не одна, а сразу несколько газовых плит. По вечерам кухня уподоблялась чем-то красному уголку, агитпункту: столько новостей, разговоров, переживаний, а главное — теплоты, теплоты. И в чайнике, что вот-вот закипит, и в дружеском слове, которое согреет еще раньше, чем чай. Теперь и коммуналки одна за другой уходят в прошлое.
Что же теперь позовет нас друг к другу? Или каждый в своей отдельной квартире, сидя у своего телевизора, занятый своими переживаниями, будет пить свой чай? Вопрос отнюдь не праздный, затрагивающий проблему «людей», которой, всяк по-своему, мучились Достоевский, Толстой, Горький, Маяковский. В самом деле, что заменит нам сегодня вчерашнюю (вынужденную) тесноту, а в общем теплоту людского общения? Совместные пробежки по вечерам, спортивные кроссы по воскресеньям? Но это лишь видимая, внешняя связь: бежим-то все-таки для себя, а вот прежде — жили для кого-то. Не оттого ли так грустен, актуален и злободневен смысл известной песни: «Чтобы найти кого-то, чтобы найти кого-то, готов всю землю обойти...» А может, не надо всю землю? Может, этот кто-то по-прежнему рядом, и школа должна помочь найти его? Его и дорогу к нему?
Втайне давно уже размышляю над самой крепкой связью, что не оборвется ни временем, ни обстоятельствами, ни чем-то иным, — духовной! На пустом месте она, конечно, не возникнет и нужна не для того, чтобы ходить в театр, читать книги, слушать музыку... Прежде — общаться! Коммуникативное начало, по словам Маркса, «один из способов усвоения человеческой жизни». Стало быть, для жизни, а не театра и книги нужна нам духовность, точно так же как театр не для узкого круга эстетов, а для всей массы людей. Однажды захотелось всерьез выяснить, что же такое — духовность? Полистал кое-какие ученые книги, статьи. Ответа не нашел. Заглянул в словарь синонимов. «Духовный» имеет значения: нравственный, моральный, внутренний, душевный... Но не отдельные слова, совпадающие или близкие по смыслу, а некая понятийная формула, открывающая пафос и сущность урока, воспитывающего духовность как новый тип межличностных отношений, была нужна мне.
Родилась она в рамках нового экспериментального предмета, который в течение целого года параллельно с уроками литературы вел в педагогических классах. Тут необходимо отступление.
Хороший учитель — это хороший человек! Истина, казалось бы, знакомая. Но такой человек — с призванием учителя! — по большому счету должен состояться. Не где-нибудь, а в самой школе. Учебное, этическое, профессиональное здесь наилучшим образом обобщены, а живая творческая практика, не искореженная догмами, — самый мудрый, объективный учитель. Главное, не упустить школьного человека в той его счастливой поре, когда он значителен и ярок, во многое и многим верит, когда сам себе и другим интересен и видит свой идеал не за синей чертой горизонта, а рядом, в своем наставнике, который в педклассах (принципиальное новшество!) комментирует не только литературного героя, писателя, критика, но и себя самого как творца урока. Педклассы дают возможность ускоренным способом заложить основы новых форм и новой сущности педагогического сознания, качественно перестроить психологию учителя. Вместе с учеником и в самом ученике теперь вырастает он, учитель-Гуманист, способный понять ребят, т. е. стать ближе к ним, когда придет пора учительствовать, потому что сам когда-то совсем по-иному ощущал в себе внутреннюю сложность ученика. Впрочем, этому пониманию и ощущению надо помочь не стихийно, не двумя-тремя творческими приемами и даже не системой приемов, а иначе: глубже, органичнее. Тут-то и родился новый экспериментальный предмет: «практическое человековедение». В самом деле, что знаем мы о человеке, тем более юном, к которому то трамваем, то автобусом, а иной раз и на такси спешим поутру? Темы, планы, конспекты, задания — все это есть — в портфеле. Но сам-то ученик среди них, воспользуюсь метафорой Маяковского, нередко теряется «скомканной бумажкой». Педагогическая самоуверенность, основанная на формальном, поверхностном знании человека и, стало быть, таком же подходе к нему, во всех звеньях учебно-воспитательного процесса выглядела довольно убого. Как тут не вспомнить строчки Е. Евтушенко:
Что знаем мы про братьев, про друзей,
то знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
Мы, зная все, не знаем ничего.
Еще меньше знаем о школьниках — не потому, что их в классе 30—40, а просто в каждом из них непроизвольно выпадал человек, так как в основном работали с учеником, игнорируя самые мощные импульсы интенсификации знания — духовные. Учитель-предметник, совершенствуясь в роли массового репетитора, невольно разрушал нравственные основы личности. Перекинуть «мостик» к институту — было главной его заботой. «Мостики» между людьми не волновали. Ограничивались случайно переброшенной «жердью», по которой надо еще ухитриться пройти. Все про все и ничего про нас, людей! — незаметно укоренялось в школе. Отсюда и желание — не увлечь, взволновать, а удивить фокусами, трюками, за которыми слишком явно просматривался педагогический инфантилизм. Оттого, что себя и другого мы знаем хуже предмета, который изучаем, ни сам предмет, ни наша личная судьба, ни общество в целом не выигрывают.
Итак, «практическое человековедение». Друзья предупреждали: найдутся остряки и шутки ради, спутав «ведение» с «едением», тотчас нарекут людоедом, да еще педагогическим. Не лучше ли новый предмет назвать... А вот другого-то названия и нет. Значит, все-таки человековедение (!), непременно практическое (!) и, конечно, школьное (!). Что же касается остряков, то пусть в охотку повеселятся, если это им поможет. Нам, откровенно говоря, не до шуток.
В новом предмете четко выделил три наиважнейшие грани, три аспекта творческой работы с учеником-Учителем: человековедение (от глагола «ведать», т. е. знать, узнавать в полном объеме и во всей широте информацию о нас самих), человековидены е (научить будущего педагога искусству зоркости, умению «прощупывать» глазом того, с кем работаешь, — необычайно важно), человековедение (здесь обретаем практические навыки непростого искусства вести за собой, увлекать литературой, физикой, историей...). «Практическое человековедение», помимо трех аспектов, имеет и три источника знаний. Во-первых, книга, преимущественно классическая, дающая наиболее полные, глубокие представления о психологии человека, специфике и сложности его внутреннего мира, поведения и т. д. В центре внимания, конечно, не только художественная информация, но и научная, публицистическая, мемуарная, к том числе и периодика. Другой источник
— жизнь во всех ее возможных срезах: внешняя — внутренняя, общественная — личная, производственная — домашняя. Жизненные ситуации, как и художественные коллизии, в равной мере объект человековедческого анализа. Наконец, еще один источник, ни в чем не уступающий двум предыдущим,— школа, в которой педклассовец не только и не просто учится, но еще и профессионально изучает ее, ибо в перспективе сам пойдет в школу.
Такой предмет компенсирует отчасти некоторые просчеты гуманитарного образования (дефицит учебных часов, узость программы, ослабление человековедческой тенденции и т. д.). Меня он не только не увел от литературы, наоборот, по-новому и вплотную приблизил к ней, к ее особой, уникальной роли в динамичной перестройке школы и общества.
«Практическое человековедение», стало быть, не разговоры о том, как прекрасен, велик и сложен человек. Это наша реальная, конкретная помощь ему, школе, государству, поскольку, моделируя тип учителя-Гуманиста, мы умножаем духовный капитал общества. А не лучше ли элементами человековедения наполнить другие школьные дисциплины, тот же урок литературы, этику и психологию семейных отношений, а сам предмет (сколько их уже!) ликвидировать? Слышал и такое. Нет, не лучше. Сегодня нужен крупный план ученика, значит, и предмет, соответствующий такому плану. Через практический аспект человека, вписанного в реальную жизнь школы, семьи, общества, многое открылось и во мне самом, без чего, даже зная человека, не все поймешь в нем. И тут потребовалось мужество по совести взглянуть на себя, чтобы лучше узнать и понять другого, помочь ему и просто как человеку, и как человеку, который завтра поможет многим, став учителем.
Вместе с педклаесовцами на уроках «практического человековедения» изобрели новую школьную тетрадь. Чтобы воспитать духовность как высшее проявление человечности, как опору опор, нужна, очевидно, некая «таблица», которая будет помогать упражнять нашу душу, чувства, порывы. Математическая — есть! Она на обложке тетради, а духовная? Титульный лист, увы, пустой, гладенький. Где же единицы измерения нравственные? Вот тут-то и стали искать формулу духовности. И помог нам Пушкин — своим «Пророком». В «Пророке» ведь тоже перестройка качества мышления, психологии, т. е. внутренней жизни:
...И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык
И празднословный, и лукавый...
Есть над чем подумать. Еще больший интерес вызвала до банальности известная каждому строчка: «Глаголом жги сердца людей». Долгое время школа занималась, к сожалению, только «глаголом» — знаниями, образованием, обучением. Сколько диссертаций, рефератов, монографий на этот счет! Но сам человек как явление нравственно высокое невесть каким образом оставался в стороне. Не с глаголом, жгущим сердце, преобразующим душу, ум, совесть, а с пустой «десницей» шли к нему, удивляясь, почему не пылает светом духовности его чело. Не пылает, потому что огня этого нет, хотя знания — обширны. Не в пример пушкинскому серафиму, сердце-то у школьника вынули, а во «грудь отверстую» взамен ничего не положили. Все глаголы рассчитаны на голову. Что ж удивляться, если «духовной жажде» многие предпочли иную, с которой все труднее и труднее бороться.
На сегоднешнем школьном «перепутье» (перейдем от метефор к реальности) не крылатый серафим, а сам учитель должен «явиться» к себе самому и ответить на главный вопрос: способен ли он шагнуть дальше «глагола», т.е. дальше себя, учителя-предметника, к другой миссии человековеда? Лирическому герою «Пророка», к примеру, удалось встать над самим собою, поэтом, и не «глагол», а «человека» ощутить на переднем плане, а в человеке – его самую чувствительную сферу: сердце. Не в нем ли истоки гражданственности, патриотизма, социальной справедливости, трудолюбия, духовности, наконец? Значит, с глаголом – к человеку! В буквальном, а не только в переносном смысле – с глаголом, ибо в нем как в части речи «жгущее» начало (активное дествие, движение) выражено остро, результативно. Прилагательные (моральный, внутренний, эстетический, нравственный) нас не устраивали. Наречия – тоже. Даже классические формулы духовности, дошедшие до нас из глубин веков, - Вера, Надежда, Любовь; Истина, Добро, красота, - казались недостаточными, отвлеченными, хотя бы уже потому, что лишены действия. Хотелось проще, но конкретнее. Так из самых глубин пушкинских междустрочий, иносказаний, аллегорий, а в общем из недр человеческого опыта, родились пять глаголов, определивших «рабочую» формулу Духовности, как я ее понимаю, ибо не считаю себя вправе кому-то ее навязывать. Лично мне как учителю она помгает ощутить
в человеке человека и решить проблему «людей», не упрощая социальной сложности мира. Решить на своем крохотном «пятачке» — в школе, где работаю. Другими словами, дать ей нравственный ключ, которым, быть может, многое открывается и в самой перестройке. В школьном звене — источник наших многих ускорений: экономических, производственных, моральных. Здесь в гораздо большей степени моделируется новый тип мышления, сознания и в итоге — качества жизни. Школа — фундамент духовной перестройки и самой себя, и общества в целом, и мира, в котором живем и за который ныне как никогда в ответе.
И вот на серенькой обложке обыкновенной школьной тетради — необычный, во всю страницу рисунок: данковская рука, вскинутая вверх, держит на ладони пылающее огнем сердце. А в лучах этого фантастического огня пять глаголов-заповедей, символов, определивших таблицу духовности: любить, понимать, принимать, сострадать, помогать. Каждый глагол в отдельности, хоть и взят из жизни, опыта человечества, все-таки банален — в том смысле, что каждому знаком и особых эмоций не вызывает, разве что скептическую улыбку. Но над связью, ставящей их рядом и в указанном порядке, стоит подумать, как и над тем, почему глаголов именно пять, а не четыре и не шесть? Если любить затрагивает сферу чувств, без которой изначально немыслима духовность, а понимать несет в себе смысловое, интеллектуальное начало, попросту знание как основу духовности, то помогать — чувство и мысль приводит в действие, поступок. Оно или он, естественно, не могут быть однозначны, ибо разным людям в разное время нужна и разная помощь: иного, образно говоря, полезно погладить ладонью, другого (с той же целью) подтолкнуть кулаком. Воинствующему злу противопоставим воинствующий гуманизм, не уподобляясь горьковскому Луке или толстовскому Каратаеву. Азартно комментировали ленинские слова из очерка М. Горького: «...хочется гладить по головкам людей... А сегодня гладить по головке никого нельзя — руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми». Помогать — иной раз и безжалостно бить. «Ладонь» и «кулак», образно говоря, учитывают все аспекты помощи. Безусловно, душа формулы — глагол сострадать. Поспорили, почему он лучше, чем сопереживать, где, казалось бы, учтена более полная амплитуда душевных движений. Глаголы
наши не статичны, нет. Последовательностью и внутренней взаимосвязью они определяют динамику развития чувства Любви. Каждый по-своему и ступень, и новый уровень духовности. Центральный, связующий глагол принимать несет в себе идею коммуникативности, общения, вне которого ничто не имеет смысла. Мы не ставили целью разобраться во всех аспектах и связях одного глагола с другим: это особый, специальный разговор, который еще предстоит.
К известной формуле Макаренко «воспитывать деятельностью» добавляю — и духовной (!), т. е. одухотворенным интересом к человеку, ко всем граням его внешней и внутренней жизни. Эгоистической позиции: «Что для меня сделали?» — мы противопоставляем данковскую: «Что сделаю я для людей?» Очеловечив руку (каждый ее пальчик!), очеловечиваем и то знание, которое она несет. Возведение человека в человека моих ребят (и физиков, и математиков) увлекает не меньше, чем возведение степени в степень, и строчки М. Дудина: «Неизбывной любовью прекрасна простая душа» — им комментировать не нужно. Эту любовь, а с нею и душу возрождают наши глаголы, формирующие доброумного человека.
Свою формулу мы тщательно выверили научным пятикомпонентным (!) подходом. Тем не менее продолжаем над ней работать. Необходимо шире раскрыть и обосновать идеологически каждый глагол, каждый «пальчик» в отдельности, чтобы от рассуждений перейти к реальной педагогической помощи. Формулу считаем дифференцированно-целостной. Ее суть в самой идее: человека воспитывать человеком, а не только коллективом, организацией, средой... «Человек человеку очень даже может помочь», — говорил Горький. Мы не хотим упустить такой возможности: человек — человеку! Не только общество нам, а мы ему, но и мы друг другу обязаны помогать в интересах общества и каждого из нас, тогда и само общество обретет большую способность ответить нашим чаяниям. Понятно, духовность просто так не возьмешь, как берем, например, знания, навыки. Ее нужно впитать, ибо это — лроцесс, но мы даем ему начало и верим, что именно он соединит образовательную и нравственную культуру. «Вы рождаете спасителей человечества — людей, любящих друг друга!» — получил такую записку в новосибирском Академгородке. А что, может быть, и в самом деле настала пора формировать «спасителей» через концепцию «выживания»? Духовность как эстетику человека, как активное милосердие;
особое внутреннее зрение, когда, подобно Платону Каратаеву, и во тьме увидишь лицо; способность без слов понимать друг друга, как Соня Мармеладова. Каждый должен быть сегодня человекознателем. Так сказала о Пушкине кишиневская школьница в парке, где, памятника великого поэта мне довелось провести урок перед телекамерой в октябре 1987г.
Что в сущности волнует учителя — не предметника, а педагога? Вырастить, с одной стороны, честного, порядочного человека; а с другой — защитить его от превратностей жизни. Так вот, обе взаимосвязанные проблемы решаются одной: воспитанием духовности. Курсивом и другими возможными акцентами упреждаю, читатель, что наши глаголы — всего лишь робкая попытка без пышных слов и пустых абстракций практически (!) соприкоснуться с ключевым явлением века — дефицитом человечности, и устранить его хотя бы на том малом пятачке, что именуется школьным классом. Наши глаголы остаются с нами! Мы их никому не навязываем и не боимся, что среди них формально отсутствует глагол ненавидеть. Ненависти научить легче, чем любви. Среди прочих истин усвоили и эту, и человеческим вниманием друг к другу боремся за наши идеалы.
Однажды был задан вопрос: «Уживутся ли в одной школе 40 таких, как Амонашвили, Волков, Шаталов и другие?»
Новаторы — народ неспокойный, заносчивый (еще и в том смысле, что их все время куда-нибудь заносит), каждый со своим «методом». Уживутся! Ибо не на мелких честолюбиях, а на духовной основе будут строить взаимоотношения. Своего коллегу тоже ведь надо и понять, и принятб, а где-то и помочь ему. Когда не делаем этого, то и наша работа с учеником выглядит неубедительной, половинчатой, а сами мы не дорастаем, сколько бы и как бы хорошо ни работали, до своего главного предмета — Человека.