Это продолжалось до тех пор, пока мы не израсходовали все тяжелые ракеты, оставив только стратегический резерв, и продолжалось бы и дальше, если бы легкая американская ракета не уничтожила на подходе к Луне наш грузовой корабль. Чтобы спасти второй «снабженец», уже стартовавший с Земли, я попросил у штаба разрешения нанести удар по американской станции.
Как вы понимаете, использовать в подобных целях тяжелые ракеты бессмысленно. Трогать резерв средних ракет нам тоже запретили, поэтому мы были вынуждены запустить легкие – под высоким углом, чтобы не задеть горы вокруг кратера Коперник.
Вам известно, сколь мала тут гравитация; слишком большая вероятность отклонения от цели привела к тому, что наши ракеты не нанесли ущерба противнику. Американцы ответили такими же ракетами и с тем же результатом. Одна наша стартовая установка получила легкие повреждения, и только. Вскоре после этого наша орбитальная станция, оказавшись в выгодном положении для стрельбы, выпустила две тяжелые ракеты. Первая, судя по донесению со спутника, отклонилась на две мили в сторону, зато вторая легла прямо в цель. Это походило на правду, так как американская станция сразу умолкла в эфире и больше не подавала признаков жизни.
Возмездие пришло с американского спутника и имело облик тяжелой ракеты, упавшей в миле от нас. В основном мы отделались трещинами в стенах верхних ярусов и значительной утечкой воздуха. Пришлось надевать скафандры, ставить временные перегородки и заливать стены и крышу герметиком. Площадь искалеченных стен была велика, и работу затрудняли обвалы с крыши; во избежание новых ударов противника я решил сохранять радиомолчание. Мы рассчитывали на помощь своих спутников – возможно, пока мы устраняем повреждения, они подавят американцев «осами».
|
|
– «Осами»? – удивился кто‑то.
– Вам не доводилось о них слышать? Странно. Как бы то ни было, сейчас уже незачем скрытничать. «Осы» летят густым роем, который в полете постепенно рассеивается. Одну или несколько обычных ракет спутник может на безопасном расстоянии от себя взорвать противоракетами, но от большой стаи защититься очень непросто, – так утверждали специалисты.
– И они оказались правы, генерал? – Трун ничем не выдал, что ему известно о печальной судьбе британского спутника, который строил его отец. Как и американский спутник, он умолк на вторые сутки войны.
Генерал пожал плечами:
– Я не знаю. Когда мы остановили утечку воздуха и починили радиомачту, штаб сообщил, что потерял связь с нашими орбитальными станциями.
От официального тона не осталось и следа; генерал волновался, как самый обыкновенный человек, который делится своими бедами.
– Мы уж было решили, что пронесло, как говорят у нас на родине. Однако новые удары и появление трещин в своде все еще не исключались, поэтому мы держали скафандры под рукой, и кое‑кому они спасли жизнь.
Пять земных суток назад, или спустя четыре дня после уничтожения американской станции, солдату у телеэкранов наружного наблюдения показалось, будто на дне кратера к северу от нас что‑то промелькнуло. Это было невероятно, однако он навел камеру на тот участок и вскоре опять уловил движение. Что‑то быстро пронеслось от камня к камню. Солдат немедленно сообщил дежурному офицеру. Тот посмотрел и согласился: да, в кратере что‑то есть, однако, не будучи уверенным в этом, задействовал телеобъективы и тем самым сузил поле зрения камер. Не обнаружив ничего подозрительного, дежурный включил простые объективы и тотчас увидел, как из‑за самого обыкновенного, в сколах и выбоинах, камня выскочило на секунду нечто вроде морского голыша. Офицер доложил мне, и я сразу поспешил к пульту.
|
|
Из‑за перекрестного освещения видимость была неважной – Земля уже окунулась в рассвет, и на кратер легла решетка из длинных теней. Появляясь на солнце, «голыш» тоже отбрасывал длинную тень – прямо на наши линзы. Я понаблюдал несколько минут и вынужден был признать: что‑то и впрямь перемещалось по дну кратера короткими внезапными рывками. Наконец оно замерло на открытом месте, и мы поспешили включить телеобъективы, но не успели их сфокусировать, как «голыш» метнулся прочь и исчез из виду в тени.
Мы подняли по тревоге охрану, приказали вооружиться гранатометами и приготовиться к бою. А «голыш» знай себе носился среди скал, то появляясь на глаза, то снова пропадая. Вскоре мы поняли, что странная тварь вовсе не спешит добраться до нас.
Кто‑то сказал: «Похоже, их двое». Он мог и ошибиться – «голыш» метался совершенно хаотично. Мы направили радар, но при таком наклоне и такой уйме громадных камней толку не добились. Оставалось только ждать, когда «голыш» задержится на виду.
Спустя некоторое время охрана засекла чуть западнее еще один подвижный объект. Мы навели туда камеру – действительно, точная копия «голыша» самым непредсказуемым образом сновала между камней.
|
|
Через час с лишним первый достиг ровной площадки в одиннадцати километрах от нас. Но и тогда не сразу удалось разглядеть его как следует. Для простого объектива он был слишком мал, а для телевика – чересчур непоседлив. Зато мы довольно скоро поняли, что их трое. Все они резвились на дне кратера, бросаясь то вперед, то назад, то вбок, то наискось, не задерживаясь на месте и не позволяя нам разглядеть их в перекрестном освещении.
Будь у нас в запасе тактические ракеты, мы бы их запустили, не медля ни секунды. Увы, такое оружие считалось ненужным для лунной станции. Мы решили дождаться, когда «голыши» приблизятся на выстрел из реактивного гранатомета.
А твари все носились по кратеру дикими зигзагами, и выглядело это поистине жутко. Они напоминали огромных суетливых пауков – только паук хоть на минуту, да замрет, а «голыш» останавливался лишь на долю секунды, и невозможно было угадать, в какую сторону он кинется на этот раз. При этом они уверенно подступали к нам, пробегая метров тридцать‑сорок, чтобы продвинуться к станции на метр, и шли такой растянутой цепью, что нам ни разу не удалось поймать в камеру всех трех одновременно.
Мы все‑таки сумели их довольно хорошо разглядеть, пока они преодолевали следующие два километра. Выглядели твари незамысловато – возьмите яйцо, удлините его вдвое, вот вам и форма корпуса. Добавьте две оси на концах и четыре колеса – повыше и пошире, для устойчивости и прочного сцепления с грунтом. Дайте каждому колесу дополнительную степень свободы, чтобы оно поворачивалось вправо и влево на сто восемьдесят градусов, и эта машина сможет двигаться в любом направлении или вертеться на месте. Установите четыре мотора – по одному на колесо – и радар, чтобы избегать ударов о скалы. Технически это вполне осуществимо, но нас в тот момент интересовал не принцип движения «голыша», а принцип поиска цели.
Было вполне очевидно, что дело тут не в жесткой программе. Следовательно, он мог реагировать на луч передатчика или радара или на вращение телекамеры. Мы проверили каждое из этих предположений, даже отключили на несколько минут все три устройства разом, однако наружная охрана не заметила никакого эффекта. Не интересовались «голыши» и нашими электромоторами, – мы остановили их на целую минуту. Безрезультатно! Реакторы были вне подозрений – на них стояла надежная защита, а кроме того, мы давно соорудили радиационные приманки для ракет, наводящихся на лучистые цели. Сам я считал и теперь считаю, что «голышей» «ведет» неизбежное повышение температуры грунта на подступах к станции. А в этом случае мы уже ничего не могли предпринять.
Генерал хмуро покачал головой и продолжил:
– Короче говоря, к нам «в гости» явились ракеты на колесах. В техническом отношении они примитивны и были бы легко уязвимы, если бы американцы не придумали дьявольскую хитрость: они вмонтировали в управление «голыша» генератор случайного импульса. Догадываетесь, к чему я веду? Случайный процесс, подчиненный одной цели… – Генерал опять умолк, задумавшись на несколько мгновений. – Машина – создание неживое, а следовательно, неразумное. Тем не менее в природе машины лежат железные законы логики. Концепция нелогичной машины выглядит в корне противоречивой, но если вы осознанно вооружитесь ею, то у вас получится нечто небывалое, чужеродное. У вас получится безумие, и страшно даже вообразить, что произойдет, если выпустить его на волю… А в «сознании» этих машин, что носились по дну кратера, точно водомерки по глади пруда, была‑таки путеводная ниточка; петляя сквозь рукотворное безумие, она достигала конечной цели. Сиюминутные действия машин были непредсказуемы, абсурдны, однако в целом «голыши» были надежны, Kaк взрывные устройства, которые несли в своих металлических брюхах. Вообразите маньяка в белой горячке, одержимого единственным желанием – убивать… Вот что собой представляли эти машины. Они упорно приближались к нам, совершая беспорядочные рывки – то очень короткие, то средние, то довольно длинные. Вперед, назад, вбок, наискось, по дуге… Лишь одно мы могли предсказать с уверенностью: через пять‑шесть таких рывков они окажутся чуть ближе к нам.
Наши гранатометчики попытались их остановить на дистанции пять километров. Напрасная трата боеприпасов, конечно. С тем же успехом можно стрелять из тростинки горошинами по летящей мухе. Тут бы, наверное, пригодились мины, если у машин не было миноискателей, но кто бы выделил для них дефицитнейший грузовой объем? Наши люди могли уповать только на случайное попадание.
То и дело какая‑нибудь машина скрывалась в столбе пыли и каменного крошева, но всякий раз появлялась вновь, совершенно невредимая. От напряжения у нас болели глаза, ломило в висках, – мы не успевали следить за изображениями на экране, не могли обнаружить системы в движениях машин. Впрочем, я уверен, никакой системы и не было.
Когда машинам осталось три километра до цели, охрана, ничуть не преуспевшая в стрельбе, начала проявлять беспокойство. Мы решили подождать, пока дистанция сократится еще на километр, а затем отозвать гранатометчиков в укрытие.
А «голыши» все приближались. Поверьте, господа, я за всю жизнь не видел ничего кошмарнее. Это смахивало и на неистовую пляску дервиша, и на мельтешение насекомых; то и дело приходилось напоминать себе, что перед нами вовсе не живые существа. Время от времени гранатный разрыв осыпал их осколками, но не причинял вреда. Как только они подошли на два километра, я приказал полковнику Зиночеку снять заслон. Он поднес к губам микрофон, и тут одна из машин нарвалась на гранату. На наших глазах ее опрокинуло взрывом. Достаточно большой диаметр колес позволял ездить вверх тормашками, и она поехала… потом вспыхнуло ослепительное пламя, и экран померк.
Даже на глубине нашего укрытия встряска была чудовищной. Пол вздыбился, по двум стенам разбежались трещины.
Я включил систему общего оповещения. Она еще действовала, но везде ли меня слышат – этого я знать не мог. Я приказал всем надеть скафандры и ждать дальнейших распоряжений. Была надежда, что взрыв одной машины вывел из строя и остальные. Впрочем, это выглядело маловероятным, ведь они в этот момент могли случайно укрываться за скалами, к тому же на Луне нет воздуха, а значит, нет и ударной волны. Только осколки.
Может, было и еще что‑нибудь… Кто знает? Эффекты взрывов на Луне почти не изучались. Так или иначе, мачта снова рухнула, и мы остались без радара и телекамеры, а потому не могли выяснить, миновала ли беда, или машиныубийцы все еще носятся по дну кратера, как свихнувшиеся пауки. Если они уцелели, то, по нашим расчетам, минут через тридцать пять должны были добраться до нас.
Это были самые долгие полчаса в моей жизни. Мы надели скафандры, мы включили индивидуальные рации, мы сделали все возможное, чтобы определить размеры повреждений. Вероятно, на верхних ярусах они были огромны, – оттуда нам почти не отвечали. Я приказал всем, кто мог двигаться, пробираться на нижние ярусы. Потом нам оставалось лишь ждать… и гадать, носятся ли снаружи эти твари, и смотреть, как ползет по кругу минутная стрелка.
Им, или ей, потребовалась ровно тридцать одна минута. Пол рванулся вверх и свалил меня с ног. Я мельком увидел громадные трещины на потолке, и тут погас свет и на меня обрушилось что‑то неимоверно тяжелое…
Пожалуй, нет необходимости подробно описывать остальное. Нас осталось четверо живых в контрольном центре и еще пятеро – непосредственно над нами. Естественно, никто бы не спасся, если бы камни имели земной вес, – и так за четверо суток мы еле расчистили проход к аварийному шлюзу. Весь воздух, конечно, вытек, и нам приходилось забирать у мертвецов баллоны и неприкосновенные пайки. Есть мы могли только по очереди в двухместной надувной камере. Впрочем, еды хватило ненадолго.
Аварийный выход располагался в некотором отдалении от основного шлюза, но и ему досталось: частично обрушился потолок ангара и завалил реактивную платформу. К счастью, две другие почти не пострадали. Шлюз находился в основании утеса, и хотя сама скала устояла, перед наружным люком выросла такая куча камней, что пришлось взрывать. Получился довольно широкий проход, и мы благополучно вывели платформы, не пачкаясь в радиоактивной саже и не подвергаясь прямому облучению, за что спасибо утесу, отгородившему нас от эпицентра.
Генерал посмотрел на собравшихся:
– Господа, приютив нас, вы поступили очень, великодушно. Позвольте вас уверить, что мы не намерены оставаться в долгу. Совсем напротив. У нас на станции много продуктов, а если уцелели цистерны, то есть и вода. Кроме того, найдется все необходимое для регенерации воздуха. К сожалению, без бурильной техники до всего этого не добраться. Конечно, моим людям необходимо отдохнуть, но если вы потом одолжите нам технику, то ваши запасы основательно пополнятся. – Он глянул в окно, на яркий сегмент Земли. – А они нам очень пригодятся, я это чувствую.
Когда собрание закончилось, Трун привел генерала и его заместителя к себе в кабинет. Угостил их сигаретами, закурил сам и сказал:
– Генерал, как вы догадываетесь, наша станция не рассчитана на содержание военнопленных. Какие вы можете дать гарантии, что не будет диверсии?
– Диверсии?! – воскликнул генерал. – Помилуйте, с какой стати? Мои люди – отнюдь не сумасшедшие, они точно так же, как и я, понимают, что авария на вашей станции для нас смерти подобна!
– Но вдруг среди вас найдется одиночка… скажем так, беззаветно преданный родине, который сочтет своим долгом уничтожить станцию пусть даже ценой собственной жизни?
– Едва ли, сэр. У меня в подчинении сливки армии, умнейшие люди, они прекрасно понимают, что на этой войне победителей не будет. Главное – пережить ее.
– Но, генерал, не упускаете ли вы из виду, что мы – все еще боевое подразделение, причем единственное на этом театре военных действий?
У генерала чуть‑чуть приподнялись брови, и он несколько мгновений задумчиво смотрел на Труна. Затем улыбнулся уголками рта:
– Я вас понял. Признаться, это несколько неожиданно. Значит, ваши подчиненные до сих пор в это верят?
Трун наклонился вперед, чтобы стряхнуть в пепельницу сигаретный пепел.
– Генерал, мне кажется, я вас не совсем понимаю.
– В самом деле, капитан? Я говорю о вашей боеспособности.
Их взгляды встретились на несколько секунд, затем Трун пожал плечами:
– А как бы вы ее оценили, генерал?
Генерал Будорьев скептически покачал головой:
– Боюсь, не слишком высоко. – И пояснил, будто оправдываясь: – До того как наша станция подверглась нападению, мы засекли старт девяти ваших средних ракет. Значит, сейчас в вашем распоряжении максимум три средние ракеты. А может, и вообще ни одной.
Трун отвернулся и посмотрел в окно, на замаскированные шахты. Его голос дрогнул:
– Могу я спросить, генерал, давно ли вам это известно?
– Месяцев шесть, – мягко ответил Будорьев.
Трун закрыл глаза ладонью. Минуту или две все молчали, наконец генерал, произнес:
– Позвольте от всей души поздравить вас, капитан Трун. Должно быть, свою роль вы сыграли великолепно.
Убрав ладонь, Трун увидел, что генерал не кривит душой.
– Теперь придется им все объяснить, – сказал он. – Какой будет удар по самолюбию… Они ко всему готовы, только не к этому.
– Я тоже думаю, что больше ни к чему держать людей в неведении, – согласился Будорьев. – Но разве нужно им говорить, что мы были осведомлены?
– Спасибо, генерал. А то все похоже на фарс…
– Капитан, не принимайте этого так близко к сердцу. В конце концов, блеф и дезинформация – важнейшие элементы стратегии. А блефовать двадцать лет, как это делали вы, – настоящее искусство. Представьте себе, мои люди первое время даже не верили разведсводкам. И еще, давайте вспомним, какова была самая главная задача лунных станций. И вашей, и моей, и американской. Воевать? Нет. Являть собой угрозу, чтобы предотвратить войну. И мои, и ваши люди искренне верили, что от них это зависит. Но драка все‑таки началась, и мы больше не у дел. Абсолютно неважно, сколько ущерба могут добавить наши ракеты к общей катастрофе. Ведь каждый из нас давным‑давно понял, что эта война будет не из тех, которые можно выиграть. Что же касается вашего покорного слуги, то у меня просто камень упал с души, когда мы получили сведения о вашем боезапасе. Думаете, приятно все время размышлять о том, что однажды тебе придется бомбить совершенно беззащитную станцию? И заметьте: только потому, что ваше оружие было мифическим, английская станция ныне цела и невредима. А значит, у нас остается форпост на Луне. Поверьте мне, капитан, это исключительно важно.
Трун поднял взгляд:
– Генерал, вы тоже так думаете? Мало кто разделяет эту точку зрения.
– В любые времена не бывает много – как вы, англичане, их называете? – неуемных душ? Провидцев? Большинству людей от жизни ничего не надо, кроме домашнего уюта и таблички на двери: «Прошу не беспокоить!». Они бы вешали эти таблички у входа в пещеру, если бы среди них не рождались непоседливые одиночки. Нам очень важно удержаться здесь, не потерять достигнутого. Понимаете?
Трун кивнул и едва заметно улыбнулся:
– Понимаю, генерал, еще как понимаю. Как вы думаете, почему я бился за эту станцию? Зачем сюда прилетел и почему я здесь до сих пор? Чтобы в один прекрасный день сказать молодому непоседливому одиночке: ну, вот и все. Мы привели тебя сюда, а дальше иди сам. Перед тобой – звезды! Да, генерал, я все понимаю. Только одно меня теперь беспокоит: наступит ли когда‑нибудь этот прекрасный день?
Генерал Будорьев кивнул и надолго устремил взгляд на жемчужно‑голубую Землю.
– Интересно, там еще остались космические корабли? И пилоты, способные их привести?
Трун тоже повернул голову к окну. На лицо упал бледный свет Земли. И в этот момент у него растаяли все сомнения.
– Прилетят, – сказал он. – Кто‑нибудь непременно услышит полночный комариный писк. Они прилетят… и однажды отправятся дальше.
МАРС, 2094 год
Если верить часам с календарем, дома сейчас двадцать четвертое июня, утро – пора завтракать. А не верить нет причин. Выходит, я провел на Марсе ровно десять недель. Немало. Любопытно, сколько их, недель, еще осталось?
Рано или поздно сюда опять прилетят люди и обнаружат корабль. Надо бы вести журнал – регулярно, как полагается, однако до сих пор я не видел в этом особого смысла, да и какая тут регулярность, когда ты… скажем, малость не в себе. Но так было раньше. Сейчас же я отважился взглянуть правде в глаза и почти смирился с судьбой.
И чувствую, будет неправильно, если я унесу нашу тайну на тот свет. Сюда однажды обязательно кто‑то прилетит, – зачем же ему разыскивать следы и разгадывать головоломку? Так и ошибиться недолго. А мне. хочется кое‑что рассказать. Еслина то пошло, я должен кое‑что рассказать. К тому же надо как‑нибудь скоротать время. Да, это жизненно необходимо. Не желаю снова тронуться умом.
Забавно, в голову лезет всякая душещипательная чепуха, вроде той салонной песенки для чувствительных дам: «Ты смерть в бою дозволь мне возлюбить!» Конечно, безвкусица, и все‑таки…
Но спешить некуда. Да, время, наверное, еще есть. Я уже переступил некую грань, за которой раздумья о смерти пугают гораздо меньше, чем перспектива жизни в этой пустыне. Скорбь моя теперь изливается вовне: милая Изабелла, как тебе сейчас нелегко, и как трудно будет потом, когда подрастут Джордж и Ана!
Не знаю, кому доведется прочесть эти строки. Вероятно, участнику экспедиции, которому известно о нас все, вплоть до часа посадки. Мы передали по радио координаты, поэтому вряд ли возникнут сложности с нахождением нашего корабля. Впрочем, как знать. Радиограмма могла не дойти или еще что‑нибудь в этом роде… Нельзя исключать, что нас обнаружат много лет спустя и совершенно случайно, – вот тут‑то от моего дневника, пожалуй, будет больше толку, чем от бортового журнала.
Разрешите представиться: Трунхо. Капитан Джеффри Монтгомери Трунхо, космический дивизион ВВС Бразилии, последнее место жительства – Америка‑ду‑Сул, Бразилия, Минас‑Жерайс, Претарио, авенида Ойто де Майо, 138. Двадцать восемь лет, штурман и единственный уцелевший член экипажа космического корабля «Фигурао».
Мои дед и отец‑уроженцы Британии, в 2056 году получили бразильское гражданство и по фонетическим соображениям сменили фамилию Трун на Трунхо. Мы – династия космонавтов. Мой прапрадед – знаменитый Маятник Трун, тот самый, что ехал верхом на ракете и строил первую орбитальную станцию. Прадед командовал Английской Лунной, и дед, наверное, унаследовал бы этот пост, если бы не Великая Северная война. Так уж вышло, что война разразилась, когда дед проходил подготовку в Британском Космическом Доме, точнее, в одном из секретных и зарытых глубоко в землю центров оперативного управления, и начало военных действий застало его в отпуске на Ямайке; вместе с женой – моей бабушкой ‑и шестилетним сыном – моим будущим отцом – он гостил у своей матери, которая незадолго до этого приобрела там дом.
О тех проклятых днях написано много книг, в них доказывается, что война была неизбежной, что правительство знало об этом и готовилось к худшему, – но дед всегда это отрицал. Высшие круги власти, утверждал он, точно так же как и общественность, тешились иллюзией, что угроза войны так и останется угрозой.
Видимо, наши лидеры не отличались особым умом; угодив в затяжной клинч, они слишком рано успокоились. Они не были преступниками и психопатами и вполне представляли себе, какими бедами чревата такая война. В мире периодически случались кризисы, поднималась паника, но сколь бы ни были тревожны эти инциденты, они не отражались на торговле и бирже, а потому довольно хладнокровно воспринимались политиками.
С точки зрения высших военных чинов, они даже шли на пользу. Без регулярных встрясок общественность разомлеет, считали военные, и тогда нам урежут бюджет, да и технический прогресс основательно пострадает. И мы здорово отстанем от Не Наших Ребят, а уж они‑то своего не упустят. Усовершенствуют оружие, накопят сил…
С точки зрения Космического Ведомства, рассказывал дед, конфликт выглядел не более вероятным, чем и два года, и пять, и десять лет назад. Оно работало в самом обычном ритме: обновляло технику и вооружение, реорганизовывало структуры, переставляло кадры, и все это напоминало шахматную партию, в которой фигуры уступают не противнику, а моральному износу. И не было ни единой гарантии того, что война не разразится по прихоти какого‑нибудь маньяка, а то и просто случайно. По обе стороны рубежа давно считалось аксиомой, что в случае ракетной атаки противника надо сразу же обрушить на него как можно больше собственных ракет, беспощадно расправиться с его военным потенциалом. А в 2044 году в это понятие входило почти все, от фабрик и складов до урожаев на полях и боевого духа.
И вот однажды вечером мой отец уснул в зыбком мире, а проснулся в разгар четырехчасовой бойни, когда счет потерь шел на миллионы.
По всей Северной Америке, по всей Европе, по всей Российской Империи полыхал огонь, перед которым бледнело солнце. На своем пути волны жара испепеляли целые страны. Чудовищные черные столбы упирались в небеса, рассеивая по ним смертоносный пепел и пыль.
Мой дед не колебался ни минуты. Он был обязан любым способом добраться до своего боевого поста в Северной Канаде, где размещались части Британских Космических Войск. Два дня он провел в Кингстоне почти без сна и отдыха, уговаривая тамошние власти и вообще всех, от кого хоть что‑то зависело. На аэродроме хватало разных самолетов – огромных авиалайнеров, тесных транспортников, маленьких частных машин, – но все они прибывали с севера, многие садились только для дозаправки и отправлялись дальше на юг, как перелетные птицы. Возвращаться не желал никто.
В эфире царил сущий бедлам. Невозможно было понять, какие аэродромы еще целы и долго ли они протянут. Пилоты не соглашались рисковать даже за огромные деньги. Администрация аэропорта запретила северные рейсы, и напрасно мой дед и множество других измученных тревогой людей пытались ее уломать.
На второй вечер ему посчастливилось выкупить у кого‑то билет на южный рейс, и он улетел с Ямайки, чтобы добраться кружным путем – через бразильский порт Натал, Дакар, Лиссабон в Англию, а оттуда на служебной машине – в Канаду. Восемь дней спустя он застрял во Фритауне, столице Сьерра‑Леоне. Туда доходили очень скудные и противоречивые новости, но и их было достаточно, чтобы убедить не только летчиков, но и потенциальных пассажиров: если самолету и посчастливится дотянуть до Европы, посадка на любом аэродроме будет означать массовое самоубийство.
Возвращение на Ямайку заняло два месяца, и за этот срок война ушла в историю, – правда, так неглубоко, что не затронутое ею население планеты все еще тряслось от страха, и никто даже не помышлял о том, чтобы приблизиться к границам разоренных земель. Людям все еще не верилось, что они сами и их дома остались целы и невредимы. Мир пребывал в шоке; жизнь не спешила возвращаться в нормальную колею.
И очень скоро посыпались проблемы – не только остаточного излучения, радиоактивной пыли в воздухе, зараженной воды, эпидемий, грозящих и фауне, и флоре, и тому подобные, – но и проблема экономической и политической глобальной переориентации, с учетом того, что Северное полушарие превратилось в пустыню, губительную для всего живого.
Легко было догадаться, что Ямайке не суждено особое процветание. Для традиционного экспорта у нее почти не осталось рынков. Конечно, себя бы она худо‑бедно прокормила, но едва ли стоило начинать там новую жизнь.
Бабушка ратовала за переезд в Южную Африку – там жил ее отец, глава правления маленькой самолетостроительной компании.
«С твоими знаниями и опытом, – говорила она деду, – тебе самое место в правлении. В мире почти не осталось крупных авиационных предприятий, значит, начнется бурный рост мелких».
Дед не разделял ее оптимизма, однако согласился нанести тестю визит. Вернулся он, как говорится, при своих: Южная Африка ему совсем не приглянулась, веяло там чем‑то таким… тревожным.
Бабушка, хоть и огорчилась, настаивать не стала – и слава Богу, потому что год спустя и ее отец, и вся остальная родня, вместе с миллионами других людей, погибли в Великом Африканском восстании.
Но еще до того как это случилось, дед сделал выбор.
«Китай, – сказал он, – не погиб, хотя от него остались жалкие клочки, и он еще нескоро оправится. Япония понесла невосполнимый урон из‑за чрезмерной перенаселенности. Индия, как всегда, ослаблена внутренними раздорами. Африке суждено и дальше плестись в хвосте. Австралия теперь – центр уцелевшей Британии, и вероятно, станет процветающей страной, но – не в обозримом будущем. Южная Америка невредима и, как мне кажется, имеет неплохие шансы на мировое лидерство. Значит, либо Бразилия, либо Аргентина. Я очень удивлюсь, если это будет Аргентина. Летим в Бразилию!»
Он отправился первым – предлагать свои технические навыки – и почти сразу получил под свое начало тогда еще лишь едва народившийся Космический Дивизион Бразильских ВВС. Ему поручили занять разбитые искусственные спутники, доставить продовольствие на Английскую Лунную станцию, эвакуировать весь ее персонал (в том числе собственного отца) и аннексировать территорию Луны в пользу Эстадос‑Унидос‑ду‑Бразил.
Цена всего этого – тем более в такое тяжелое время – была громадной, но дело того стоило. Как известно, престиж на дороге не валяется, его, как золото, добывают по крупице. И пускай в Северной войне лунные и орбитальные станции совершили ничтожно мало, при этом едва ли не полностью уничтожив друг друга, и пускай в бразильском небе никогда не показывается Луна, – сам по себе тот факт, что она теперь целиком в руках бразильерос, основательно поднял авторитет Эстадос‑Унидос.
И это – в те годы, когда погруженные в хаос осколки цивилизации искали новый центр притяжения.
Как только Космическая Программа надежно «встала на ноги», дед, хоть и не был тогда еще бразильским гражданином, возглавил дипломатическую миссию в Британской Гвиане и там талантливо расписал выгоды, которые ампутированная колония могла бы получить от объединения – при условии полного равенства, естественно, – с могущественным соседом.
На западную границу Гвианы уже напирала Венесуэла, и предложение не встретило отказа, а несколько месяцев спустя точно так же поступили Суринам и Французская Гвиана. Карибская Федерация подписала договор о дружбе с Бразилией. В Венесуэле, лишенной североамериканской поддержки и рынка, вспыхнула короткая, но жестокая революция, и новое правительство тоже взяло курс на интеграцию с Бразилией. Колумбия, Эквадор и Перу поспешили заключить договоры о дружбе и сотрудничестве, Чили вступили в оборонительный союз с Аргентиной, Боливия, Парагвай и Уругвай чуть ли не хором провозгласили нейтралитет и добрососедские намерения.