Умирать в семнадцать лет ужасно романтично, если, конечно, при этом соблюдать все надлежащие приличия. Лежишь вся такая красивая, хоть и немного бледная, с одухотворенным лицом, утопая в подушках; оборочки нейлоновой сорочки выглядывают из‑под ажурной шерстяной кофточки; волосы мерцают в свете ночника. Тонкая рука покоится на розовом шелке одеяла…
А какая выдержка, какое терпение, благодарность ко всем проявляющим о тебе хоть малейшую заботу, полное прощение докторам, чьи надежды ты не оправдала, сочувствие к оплакивающим, смирение, твердость духа… Нет, это все просто восхитительно, печально‑романтично и не так уж страшно, как принято считать, особенно, если ни минуты не сомневаешься, что попадешь прямо в рай. А в этом Аманда не сомневалась никогда.
Как ни старалась, она не могла припомнить о себе ничего заслуживающего упрека. Те два или три мелких грешка, совершенные в раннем детстве, вроде подобранной на улице монетки, на которую она купила конфет, или яблока, свалившегося с телеги прямо ей в руки, или даже страх признаться в том, что это она воткнула булавку в стул Дафнии Дикин, не станут препятствием, уверил ее преподобный отец Уиллис, к тому, чтобы ей выдали пропуск прямо в рай. Таким образом получилось, что у нее даже были некоторые преимущества перед теми, кому предстояло прожить долгую жизнь и не раз согрешить. Забронированное место в раю, безусловно, должно было компенсировать ранний уход из жизни.
Однако ей очень хотелось представить, что же ожидает ее на небесах.
Хотя преподобный отец Уиллис был совершенно уверен в существовании рая, он говорил о нем лишь в общих чертах, не вдаваясь в подробности и стараясь увильнуть от настойчивых расспросов Аманды.
По правде сказать, получалось, что все окружавшие Аманду или ничего не знали о рае, или отказывались обсуждать его устройство. Так лечивший Аманду доктор Фробишер признавал свое полное невежество в этом вопросе и всегда старался направить беседу в менее, как он выражался, мрачное русло, хотя Аманда никак не могла взять в толк, почему разговор о таком волшебном месте, как рай, считался мрачным. Примерно то же самое получалось и с мамой. Стоило Аманде завести речь о рае, как глаза миссис Дэй затуманивались, она лепетала что‑то невразумительное и тотчас предлагала дочери побеседовать о чем‑нибудь более веселом.
Но, несмотря ни на что, все‑таки было приятно сознавать, что тебя признали достойной рая и никто об этом даже не спорит. Ее болезнь кто‑то назвал медленным угасанием, но самой Аманде приятнее было думать о себе, как о цветке, роняющем лепестки один за другим, пока однажды не останется ничего, а все вокруг будут плакать и говорить, какой она была терпеливой и мужественной и как теперь ей должно быть хорошо на небесах…
И, наверно, так бы оно и было, если б не привидение. Сначала Аманда даже не поняла, что это привидение. Когда она проснулась ночью и увидела кого‑то стоящего у двери, ей подумалось, что это ночная сиделка. Потом она сообразила, что на сиделке, вероятно, кроме шелковых трусиков и коротенькой комбинашки должно быть надето еще что‑нибудь и к тому же вряд ли в темноте ее было бы так хорошо видно. Заметив Аманду, привидение несколько удивилось.
– Ах, простите, пожалуйста, за вторжение, – сказало оно, – я думала, что вас здесь уже нет, – и повернулось, чтобы уйти.
Привидение оказалось на редкость нестрашное – девушка с приветливым лицом, рыжеватыми волосами и широко открытыми глазами. У нее были очаровательные ручки и ножки, а фигурке могла позавидовать всякая женщина.
Аманда подумала, что девушка старше ее лет на семь или восемь.
– Пожалуйста, не уходите, – повинуясь мгновенному импульсу, попросила Аманда.
Привидение обернулось с некоторым удивлением.
– А вы не боитесь меня? – спросило оно. – Знаете, люди обычно так пугаются, что даже визжат.
– Непонятно, почему, – сказала Аманда. – Но мне‑то вообще пугаться нечего, я сама, наверно, скоро стану похожей на привидение.
– Ну, что вы, – вежливо возразило привидение.
– Садитесь сюда, – пригласила Аманда, – если вам холодно, можете завернуться в одеяло.
– К счастью, холод меня не беспокоит, у меня совсем другие заботы, – ответило привидение и уселось на край постели, изящно закинув ногу на ногу.
– Меня зовут Аманда, – представилась хозяйка.
– А меня Вирджиния.
Последовала небольшая пауза.
Аманда сгорала от любопытства, наконец не выдержала и спросила: – Простите, если я задаю бестактный вопрос, но как это случилось, что вы стали привидением? Ведь обычно после смерти люди сразу попадают либо в одно место, либо в другое, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Да, понимаю: либо в рай, либо в ад, но все это не так просто, как вам кажется. Вот у меня, например, особый случай: пока что я нечто вроде перемещенного лица. Мое дело все еще в стадии рассмотрения – вот я и блуждаю, пока они там наверху решат, что со мной делать.
Аманда ничего не поняла.
– Как это? – спросила она в недоумении.
– Ну, видите ли, когда муж меня задушил, все сначала решили, что это обыкновенное убийство, но потом кто‑то поднял вопрос, не было ли провокации с моей стороны. И вот, если они решат, что я нарушила какую‑то там статью, то все подведут под самоубийство, и тогда мои дела плохи.
Конечно, я подам апелляцию, ссылаясь на более раннее встречное провоцирование – ведь мой муж из тех тихонь, что и святую выведут из себя.
По правде говоря, я действительно немного перегнула палку, но если бы вы его знали, вы бы меня поняли.
– А как это, когда тебя душат? – полюбопытствовала Аманда.
– Ужасно неприятно, – ответила Вирджиния, – и если б я знала, что в результате буду вот так околачиваться, то вела бы себя благоразумней.
– Как жаль, – вздохнула Аманда, – а я думала, хоть вы сможете рассказать мне о рае…
– О рае? А зачем вам?
– Да, видите ли, я, наверно, скоро попаду туда и хотела бы узнать хоть что‑нибудь…
– О Господи! – воскликнула Вирджиния, еще шире раскрыв глаза от удивления.
Аманда не поняла реакции Вирджинии – ведь попасть на небо казалось ей стремлением очень разумным.
– Бедняжка, – сострадательно вздохнула Вирджиния.
– Но почему же? – спросила Аманда немного раздраженно.
– Видите ли, исходя из моих личных наблюдений, я бы не очень‑то спешила туда…
– Так ты была там?! – от волнения Аманда перешла на «ты».
– Да пробежалась немного, но не везде, конечно, – призналась Вирджиния.
– Ну, рассказывай, рассказывай поскорее!
Вирджиния задумалась.
– Сперва, – начала она, – я попала в восточное отделение. Там все необыкновенно роскошно – как в цветном кино. Все женщины носят прозрачные шаровары, чадру и массу драгоценностей. А мужчины все бородатые и в чалмах, и вокруг каждого толпа женщин, будто они хотят получить автограф.
На самом же деле автографами тут и не пахнет. Время от времени мужчина выбирает из толпы какую‑нибудь красотку (но, конечно, не тебя) и с ней удаляется, а тебе приходится искать другого, вокруг которого своих баб полно, и они злятся, если втискиваешься в их толпу. Ужасно обидно получается.
– И это все? – спросила Аманда разочарованно.
– Более или менее. Ну, можно еще, конечно, кушать рахат‑лукум.
– Но ведь это совсем не то, что я думала! – прервала ее Аманда.
– Видишь ли, там есть и другие отделения. Вот в скандинавском, например, все совершенно по‑другому. В этом отделении все время уходит на то, чтобы бинтовать и промывать раны героям да еще варить им бульон.
Хорошо тем, у кого есть хоть какое‑нибудь медицинское образование, а по мне так там слишком много крови. К тому же эти герои – те еще типы, даже не взглянут на тебя. Они или хвастаются своими подвигами, или лежат пластом, а то вскакивают и отправляются получать новые раны. Такая тоска!
– Это ведь совсем не то… – начала было Аманда, но Вирджиния продолжала: – Однако самая отчаянная скука – в отделении нирваны. Сплошь одни интеллектуалы. Женщин туда вообще не пускают, даже вывеска висит на стене, но я все‑таки заглянула через забор. А там…
Но Аманда решительно прервала ее.
– Когда я говорю о рае, – сказала она, – я имею в виду тот самый обыкновенный рай, о котором нам рассказывали в детстве, но никогда толком не объясняли, как он выглядит.
– Ах, этот… – протянула Вирджиния разочарованно. – Но, милочка, там все так чопорно, что ей‑богу не советую. Сплошь хоровое пение псалмов.
Конечно, все в наилучшем стиле, но уж слишком серьезно. И музыка однообразная – одни трубы и арфы. И все ходят в белых платьях. Все ужасно, как тебе это сказать, антисептично? Нет, аскетично! А потом, у них там закон, запрещающий жениться, представляешь? Поэтому никто даже не осмеливается пригласить тебя после концерта в кафе – боятся, что их арестуют. Святым, конечно, все это очень нравится… – тут она остановилась. – А ты часом не святая?
– Н‑не думаю, – ответила Аманда не слишком уверенно.
– Ну, если нет, то я искренне не советую тебе туда соваться.
Вирджиния продолжала свой рассказ. Аманда слушала ее с растущей тревогой. Наконец не выдержала: – Неправда все это, неправда! – закричала она. – Ты нарочно так говоришь, чтобы испортить мне настроение. Я так радовалась, что попаду на небо, а теперь… Это просто подло и жестоко с твоей стороны. – На глаза Аманды навернулись слезы.
Вирджиния смотрела на нее молча. Затем снова заговорила: – Но, Аманда, дорогая, ты же просто ничего не понимаешь. Ведь все, что я тебе рассказала, весь этот рай – он только для мужчин, а для женщин – это же сущий ад! Не знаю почему, но до сих пор никто так и не удосужился спроектировать рай для женщин. Честно говоря, я бы на твоем месте держалась подальше от этого мужского рая. Между нами девочками говоря…
Тут Аманда больше не могла сдерживать слезы и разрыдалась, уткнувшись носом в подушку. Когда же она подняла голову, Вирджинии уже нигде не было.
Аманда поплакала, поплакала и уснула.
Но все, что она узнала от Вирджинии, так на нее подействовало, что неожиданно для всех Аманда стала поправляться. А когда выздоровела окончательно, вышла замуж за бухгалтера, который представлял себе рай в виде компьютера, что, согласитесь, для молоденькой женщины не представляет ровно никакого интереса.
Неотразимый аромат
Хотя она и ждала этого момента уже целых полчаса, мисс Мэллисон вздрогнула, когда дверь, наконец, скрипнула и знакомый голос произнес: – Доброе утро, мисс Мэллисон!
– Доброе утро, мистер Элтон, – ответила она, не поднимая головы и не отрывая глаз от делового письма, лежавшего перед ней на столе.
Пока он снимал пальто и шляпу и вешал их на вешалку, она встала из‑за стола, подошла к картотеке и, повернувшись к нему спиной, стала рыться в карточках. Лицо ее пылало. По опыту она знала, что это скоро пройдет и тогда она сможет работать более или менее спокойно весь день, но чему опыт никак не мог ее научить, так это, как избежать повторения данного неприятного явления каждое утро.
Наконец лицо ее стало приходить в норму, и она смогла повернуться.
Мистер Элтон просматривал утреннюю почту. Это был молодой человек приятной наружности, не слишком высокого роста, но крепкого телосложения. У него были темные курчавые волосы, слегка наивные глаза и приветливо улыбающийся рот. Эти‑то черты и делали его особенно милым и привлекательным для мисс Мэллисон.
– Кажется, у нас сегодня нет никаких деловых встреч, кроме ленча с мистером Гросбюргером, не так ли? – спросил он.
– Да, мистер Элтон, только ленч.
– Не преуменьшайте его значения. Мистер Гросбюргер может нам помочь составить целое состояние.
Мисс Мэллисон только кивнула в ответ.
– Вы не верите?
– Да как вам сказать… Что‑нибудь неожиданное всегда всплывает в последнюю минуту, и планы рушатся, – грустно заметила мисс Мэллисон.
– Но теперь‑то я буду умнее – я не стану больше пускаться ни в какие авантюры. Я получил хороший урок. Теперь я знаю, что не надо стремиться изобретать что‑то новое – лучше попытаться усовершенствовать уже известный продукт, широко разрекламировать его преимущества перед товарами своих конкурентов, и дело в шляпе.
– Дай‑то Бог, мистер Элтон, – сказала мисс Мэллисон.
– Глубокой уверенности в успехе – вот чего вам не хватает, мисс Мэллисон. Ну, я пошел в лабораторию. Да, не забудьте, пожалуйста, что надо писать «продукт», а не «продакт», когда будете печатать письма. Пока, дорогуша!
Оставшись одна, мисс Мэллисон достала из сумочки зеркальце и стала изучать свое лицо. Это было, без сомнения, очень миленькое лицо, по форме напоминающее сердечко, с аккуратным носиком, не слишком тонкими губами, гладким лбом и карими глазами, смотрящими из‑под бархатистых бровей.
Легкий персиковый оттенок щек придавал лицу особую свежесть. Однако таких лиц было тысячи, а то и миллионы, а если принять во внимание последние достижения в области косметики, то редкая девушка не казалась теперь хорошенькой. Да, и что говорить, конкуренция была действительно огромной…
Мисс Мэллисон со вздохом убрала зеркальце и деловито заправила лист бумаги в пишущую машинку. Она начала печатать, но одновременно мысли ее устремились к мистеру Элтону. Как его недооценивали! – негодовала она. Во времена Эдисона он мог бы стать всемирно известным изобретателем, настоящим национальным героем. А теперь на него смотрят, как на зануду, и рады платить ему только за то, чтобы он ничего не изобретал, все его изобретения и рационализаторские предложения кладут под сукно. Но дело ведь не только в деньгах. Изобретатель – это творец, который хочет, чтобы его детище жило и приносило людям пользу, а не лежало на полке. Взять хотя бы последний случай, когда он изобрел невоспламеняющуюся бумагу. Едва узнав об этом, главы страховых компаний и магнаты лесной промышленности так заволновались, что пригрозили закрыть лабораторию мистера Элтона, а перепуганный персонал предупредил его, что если он еще раз придумает нечто подобное, они все подадут заявление об уходе.
И вот теперь он снова затеял авантюру, да еще в такой области, как косметика и парфюмерия, где он ровно ничего не смыслит. А там тоже не дураки сидят. Он говорит, что в прошлый раз получил хороший урок, но, видно, он ему не пошел на пользу и его опять раздавят, как таракашку.
Правда, он всегда умудряется получать неплохие отступные, но настроение после этого у него делается ужасное, и все сотрудники должны ходить вокруг него на цыпочках недели две.
Да, ему явно нужна опора в жизни, кто‑то, кто бы был всегда рядом с ним и мог морально его поддерживать и вообще заботиться о нем…
Тут мисс Мэллисон случайно бросила взгляд на часы, ужаснулась и бешено застучала по клавишам своей машинки.
В половине первого мистер Элтон снова появился в конторе. Он подписал бумаги, отпечатанные мисс Мэллисон, и стал натягивать пальто.
– Ну, не пожелаете ли мне удачи, мисс Мэллисон? – спросил он.
– Да‑да, конечно, мистер Элтон.
– Но, тем не менее, вы смотрите на меня, как на ребенка, которого нельзя выпускать гулять одного.
Мисс Мэллисон слегка покраснела.
– Ах, что вы, мистер Элтон, просто я…
– На этот раз можете не волноваться – я не собираюсь производить никаких революций. Видите этот пузырек? – сказал он, доставая из кармана небольшой флакончик. – Так вот, я только скажу мистеру Гросбюргеру, что одной капли этой жидкости, опущенной в любые духи достаточно, чтобы все его конкуренты отступили. Такие вещи делаются каждый день. Это называется «ингредиент Х», или что‑либо подобное. Никакого переворота.
– Да, мистер Элтон, – сказала мисс Мэллисон не совсем уверенно.
Он спрятал пузырек обратно в карман. При этом нащупал в кармане какую‑то бумажку.
– Ах да, совсем забыл, – вот формула этого препарата. Не лучше ли убрать ее в сейф, как вы думаете?
– Конечно, мистер Элтон, я ее немедленно уберу, и от всего сердца желаю вам удачи.
– Спасибо, спасибо. Я, наверно, вернусь еще до вашего ухода.
Некоторое время мисс Мэллисон продолжала сидеть, уставившись на дверь, за которой исчез мистер Элтон. Потом она перевела взгляд на стол и увидела перед собой конверт с надписью:
Средство для улучшения качества парфюмерии Формула номер 68
Она раскрыла конверт, бегло пробежала глазами химическую формулу на листке бумаги и следующую за ней приписку, озаглавленную: «Специфические свойства препарата». Несколько минут после этого мисс Мэллисон пребывала в задумчивости, затем снова прочитала все, уже с большим интересом и вниманием. Затем снова задумалась… А затем приняла решение.
Она спрятала конверт с формулой в ящик стола, встала и направилась в лабораторию.
Мистер Деркс был в лаборатории один – все другие сотрудники ушли обедать. При виде секретарши мистера Элтона он застыл с пробиркой в руках.
– Ах, мисс Мэллисон, какой подарок судьбы – мы можем побыть вдвоем почти целый час! Как часто я мечтал об этом! Вы такая, такая…
– Оставьте ваши излияния, мистер Деркс, – сказала мисс Мэллисон с некоторым раздражением. – Я пришла сюда не за этим. Где бутыль с препаратом номер 68? Мистер Элтон просил меня спрятать его в сейф.
– Это очень благоразумно с его стороны.
Он окинул взглядом полку с бутылями, нашел ту, что требовалась, снял ее и вручил мисс Мэллисон. Бутыль была почти полной.
– Будьте с ней осторожны, – сказал мистер Деркс, – эта жидкость посильнее джина и куда опаснее, не говоря уж о цене.
– Благодарю вас, мистер Деркс, – сказала мисс Мэллисон вежливо.
– Не стоит благодарности. Как часто я себе говорю: вот если бы мисс Мэллисон была не секретарем, а химиком…
– Перестаньте, прошу вас.
– Но что поделаешь, – вздохнул мистер Деркс и снова взялся за свои пробирки.
Вернувшись к себе в офис, мисс Мэллисон поставила бутыль на стол и долго глядела на нее. Затем она вынула конверт с формулой из ящика стола, еще раз пробежала его глазами, вздохнула, положила исписанный листок в пепельницу и подожгла его. Бумага сгорела гораздо быстрее, чем те мосты, которые она сжигала за собой, но принцип был тот же. Потом она сняла с вешалки плащ, набросила его на плечи и ушла на обеденный перерыв. С одного бока плащ несколько оттопыривался, скрывая бутыль с препаратом номер 68, которую она унесла с собой.
Среди покупателей мистер Гросбюргер был более известен под именем «Диана Мармион», так как стоял во главе фирмы, выпускающей косметику и парфюмерию для «очаровательных ‑надцатилетних». Он не был одним из ведущих дельцов парфюмерного бизнеса, но все же сумел создать себе имя, сконцентрировав внимание на «свежем дыхании неискушенной юности», поле деятельности, менее эксплуатируемом его собратьями по профессии, которые специализировались на производстве «таинственно манящих» пряных ароматов для более зрелых дам.
Все эти тонкости благовонной промышленности были совершенно неизвестны Майклу Элтону, который не видел никакой разницы между духами и туалетной водой. Поэтому неудивительно, что вернувшись в офис мистера Гросбюргера после плотного ленча, Майкл не сумел найти правильный путь к сердцу этого бизнесмена и начал распространяться об экзотичности, восторге, влечении и даже страсти, которые возбуждал его новый препарат.
Мистер Гросбюргер пытался прервать поток его красноречия, терпеливо объясняя, что он лично специализируется на очаровании, невинности и свежести утренней росы.
Но Майкла не так‑то просто было унять. Заранее выработав свой подход, он продолжал нестись по прежним рельсам.
Наконец мистер Гросбюргер не выдержал и встал с места.
– Да поймите же, молодой человек, – сказал он, – что мои покупательницы – это нежные, хрупкие, юные создания, а не малолетние представительницы древнейшей профессии! Вам лучше обратиться в одну их французских фирм.
На лице Майкла Элтона мелькнула тень разочарования.
– Но вы же упускаете редчайший случай в жизни! – воскликнул он.
Это не произвело особого впечатления на мистера Гросбюргера, который только и делал целый день, что нюхал образцы духов, авторы которых повторяли то же самое. Но он не хотел прослыть ретроградом и потому сказал: – Ну, что там у вас? Давайте сюда – может, я вам смогу что‑нибудь посоветовать.
Майкл вынул из кармана свой пузырек и поставил его на письменный стол. Мистер Гросбюргер взял его, вытащил стеклянную пробку и поднес пузырек к носу. Он нахмурился, затем снова понюхал пузырек и сердито посмотрел на Майкла.
– Вы что, издеваетесь надо мной, молодой человек?! – гневно воскликнул он.
Элтон успокоил его. Он объяснил, что его препарат вовсе не духи, а новое вещество без запаха и цвета, некий активизирующий элемент, применимый к древнему искусству производства благовоний. Чтобы он лучше действовал, нужны особые условия, подобно тому, как вкус дорогого коньяка становится лучше, если его немного согреть. Мистер Гросбюргер слушал Элтона, колеблясь между негативным отношением, основанным на многолетнем опыте, и возможностью открытия новых перспектив на парфюмерном рынке.
– Дайте мне, пожалуйста, флакон ваших духов – безразлично каких, – сказал Майкл Элтон, – сейчас вы все поймете.
Мистер Гросбюргер хмыкнул, но все же выдвинул ящик стола, достал флакончик с этикеткой «Утренние лепестки» и подал его Элтону. Тот добавил туда две капли своего препарата и хорошенько встряхнул флакон.
– Теперь будьте так добры и позовите сюда на минутку вашу секретаршу, – сказал он.
Мистер Гросбюргер нажал кнопку и вызвал мисс Бойль. Одновременно он с удивлением смотрел, как Элтон плотно затыкал себе ватой ноздри.
– У меня раздражение слизистой от длительной работы с препаратом, – объяснил тот.
Первое, что приходило в голову при взгляде на мисс Бойль, была мысль, что природа обошлась с ней слишком сурово. Но так как альтернативное решение вопроса о секретарше вызвало бы еще более суровое поведение со стороны миссис Гросбюргер, супруги парфюмера, последнему пришлось смириться с малопривлекательной внешностью своей делопроизводительницы.
Элтон улыбнулся ей и попросил разрешения капнуть немного духов на ее носовой платок. Мисс Бойль смущенно согласилась. Он осторожно отмерил две капли. Секретарша поднесла платок к носу и вдохнула аромат.
– Да это совсем как наши «Утренние лепестки»! – воскликнула она и слегка махнула платком, тем самым распространяя запах простеньких духов по всей комнате.
– Господи Боже, что с вами, мистер Гросбюргер? – воскликнула она вдруг. Ее удивление было вполне обоснованно: мистер Гросбюргер выглядел как человек, с трудом владеющий с собой и рушащий все внутренние преграды.
Наконец он выговорил задыхаясь: – Мисс Бойль, Гермиона, дорогая! Как же я был слеп! Простишь ли ты меня когда‑нибудь?
Мисс Бойль побледнела и отступила на шаг назад.
– Н‑но, мистер Гросбюргер, – пролепетала она заикаясь.
– Нет, не обращайтесь ко мне больше так! Называй меня просто Сэмми, я твой Сэмми, Гермиона! О, как же я был слеп – я не знал, что райское блаженство ожидает меня совсем рядом – стоит только руку протянуть. Как же я не понимал, что ты, очаровательная Гермиона, центр и смысл всего моего существования! Приди же в мои объятия!
С этими словами мистер Гросбюргер встал из‑за стола и раздвинув руки, двинулся по направлению к мисс Бойль.
– Помогите! – заблеяла перепуганная секретарша и бросилась к двери. – Задержите его!
Элтон понял, что настало время вмешаться. Он надломил ампулу с нашатырным спиртом, которую держал наготове, и сунул ее под нос мистера Гросбюргера. Воспользовавшись моментом, мисс Бойль выскочила из кабинета, как ошпаренная. Прошло несколько минут, прежде чем парфюмер пришел в себя.
– Ну и ну! – воскликнул он, вытирая лысину платком. – Вот это приключение! Да с кем еще – с мисс Бойль! Подумать только!
Майкл Элтон вынул вату из ноздрей. Он извинился перед мистером Гросбюргером за несколько повышенную концентрацию своего препарата в духах – флакончик был маленький и туда следовало добавить лишь одну каплю. Но мистер Гросбюргер, наверно, ухватил общую идею? Мистер Гросбюргер сказал, что ухватил. Пока он постепенно приходил в себя, его инстинкт делового человека проснулся и подсказал ему, что перед ним действительно тот редкий случай в жизни, который нельзя упустить. Все воротилы парфюмерного бизнеса продали бы душу дьяволу за такую возможность улучшить свой товар. К черту все эти «Утренние лепестки», «Вечерние ветерки» и «Лесную свежесть!» Обладая новым препаратом, «Диана Мармион» учинит такой разгром своих соперников – всяких там Шанелей, Кристиан Диоров, Хеленстайнов и прочих бастионов благовония, что от них камня на камне не останется!
– Мы должны добавить это к какому‑нибудь «знойному» аромату, чему‑нибудь «страстному». Надо будет заказать художнику дизайн специального флакона – ведь это деньги, молодой человек, огромные деньги и слава! Конечно, сначала будут трудности со сбытом, но хорошая реклама…
Да, кстати: как мы назовем новые духи? М‑мм… Ага, придумал: «Соблазн»!
– А не будет ли это того… слишком фривольно, так сказать? – спросил Майкл.
– Нисколько, особенно если написать по‑французски и произносить на французский манер «Seduction». Уж доверьтесь мне, молодой человек, я в этих делах собаку съел. Скажите, а нельзя ли получать препарат еще и в виде порошка, чтобы можно было, например, добавлять его в пудру для лица?
Подумайте об этом.
Затем они занялись составлением контракта – мистер Гросбюргер не любил откладывать дела в долгий ящик.
Час спустя весьма довольный мистер Элтон вышел из кабинета еще более довольного мистера Гросбюргера. Проходя мимо стола мисс Бойль, он предусмотрительно задержал дыхание и мило улыбнулся своей невольной помощнице. Но она этого даже не заметила. Мисс Бойль была занята страшно трудным, но не лишенным приятности делом: она пыталась держать в узде несколько обступивших ее молодых людей с явными признаками телячьей влюбленности на лицах.
Приподнятое настроение не покидало Майкла Элтона до его собственного офиса. Однако его несколько уязвило, что мисс Мэллисон даже не оторвала глаз от машинки, когда он вошел, а продолжала бешено печатать.
– Эй, вы там! – крикнул Майкл весело. – Вас что, не интересуют результаты переговоров? Ну, так к вашему сведению, все сошло как нельзя лучше – наш препарат идет в дело, в настоящее дело! Мы скоро станем богачами, как вы на это смотрите, мисс Мэллисон, а?
– Я… я очень рада, мистер Элтон, – сказала секретарша неуверенно.
– Но по вашему лицу этого что‑то не видно. Что случилось?
– Да ничего, мистер Элтон, я действительно очень рада за вас.
– Так почему же у вас глаза на мокром месте? – Он подошел ближе к столу. – От радости, что ли? – Он немного помолчал, не зная, что сказать дальше. – А от вас пахнет приятными духами… Как они называются?
– К‑кажется, «Утренние лепестки», – прошептала мисс Мэллисон, сморкаясь в носовой платок. – Я… – Тут она вдруг замолчала и уставилась на своего босса. В его глазах она увидела нечто такое, чего никогда не замечала до сих пор! – Ах! – воскликнула она с трепетом в голосе.
Майкл Элтон глядел на свою секретаршу, словно видел ее в первый раз.
Она вся светилась, как будто была окружена ореолом. Ему никогда не приходилось наблюдать что‑либо подобное. Это было потрясающее открытие. Он подошел вплотную, взял ее за руки и заставил подняться.
– О, мисс Мэллисон! Джилль, дорогая! – воскликнул он. – Как же я был слеп! О, моя очаровательная, восхитительная Джилль!…
Из груди мисс Мэллисон вырвался непроизвольный вздох облегчения…
Конечно, ей еще предстояло многое объяснить и даже кое‑что приврать, но игра стоила свеч: содержимого большой бутылки должно было хватить ей до конца жизни. А пока что…
– Милый, милый мистер Элтон! – нежно проворковала она.
Арахна
Годы проходили, и Лидию Чартере все больше раздражали в муже две вещи: его облик и его хобби. Были и другие неприятные моменты, но именно эти ее мучили сознанием того, что она потерпела поражение.
В самом деле, он выглядел почти так же, как в день их свадьбы, но она‑то надеялась, что он изменится в лучшую сторону. Она представляла, как под влиянием семейной жизни ее супруг превратится в привлекательного, обходительного, упитанного мужчину. Однако двенадцать лет ее стараний не дали сколько‑нибудь заметного результата. Торс, правда, стал немного полнее, и весы это подтверждали, однако указанный прогресс лишь подчеркивал неуклюжую долговязость и разболтанность всего остального.
Однажды, в состоянии особенно сильного раздражения, Лидия взяла его брюки и тщательно их обмерила. Пустые, они производили вполне благоприятное впечатление – нормальной длины и привычной ширины, как все носят, но стоило мужу их надеть, как они сразу же казались чересчур узкими и наполненными какими‑то буграми и узлами, как, впрочем, и рукава пиджака. После того как несколько попыток пригладить его внешний вид окончились неудачей, она поняла, что с этим придется смириться. С неохотой она сказала себе:
«Увы, этого не исправишь. Мы имеем дело с неизбежностью. Так женщина, похожая на лошадь, с годами все больше напоминает это животное».
После этого она занялась его хобби.
Хобби у детей очень милы, но у взрослых раздражают. Поэтому женщины стараются их не иметь. Они просто проявляют умеренный интерес к тому или иному. Для женщины это совершенно естественно, и Лидия давала хорошую иллюстрацию искусства быть женщиной. Она интересовалась полудрагоценными камнями и. если могла себе это позволить, то и драгоценными. С другой стороны, хобби Эдварда ни для кого не было по‑настоящему естественным.
Конечно, Лидия узнала о его увлечении еще до того, как они поженились. Каждый, кто был знаком с Эдвардом, видел, как его глаза с надеждой обшаривали углы каждой комнаты, в которой ему случалось оказаться. На улице его внимание мгновенно переключалось на ближайшую кучу старых листьев или на кусок коры. Часто это раздражало, но она старалась не придавать этому значения – так оно, глядишь, и прекратится само собою. Лидия придерживалась той точки зрения, что женатый человек, затрачивая определенную часть своего времени на обеспечение дохода, помимо этого может иметь только один интерес в жизни. Отсюда следовало, что существование любого другого будет в определенной степени оскорбительным для его жены, поскольку все знают, что хобби – это просто одна из форм сублимации сексуальной энергии.
Можно было бы примириться, если бы хобби Эдварда проявлялось в коллекционировании ценных предметов, скажем, старых гравюр, первых изданий или восточной поэзии. Такие вещи могли бы вызывать зависть, а сам коллекционер имел бы высокий общественный статус.
Но нельзя приобрести ничего, кроме статуса сумасшедшего, владея даже весьма представительной коллекцией пауков.
Даже к стрекозам и бабочкам, полагала Лидия, можно было без вреда проявить сдержанный энтузиазм. Но пауки – эти мерзкие ползучие отвратительные создания, постепенно превращающиеся в мертвенно‑бледных существ в колбах со спиртом, – тут она просто и не знала, что сказать.
В начале их замужества Эдвард пытался увлечь ее своим энтузиазмом, и Лидия, как могла тактично, слушала его объяснения о жизни, повадках и способах спаривания пауков. По большей части все это казалось ей отвратительным и безнравственным, а зачастую – и тем и другим. Она выслушивала его пространные тирады о красоте их расцветки, которой ее глаза не замечали. К счастью, постепенно становилось ясно, что Эдвард не смог разбудить в ее душе понимания, на которое он надеялся, и когда он Прекратил попытки заинтересовать ее, Лидия смогла постепенно вернуться к своей прежней точке зрения, что все пауки отвратительные, мертвые чуть меньше, чем живые.
Понимая, что прямое сопротивление паукам к добру не приведет, она попыталась тихо и безболезненно его отучить от этой страсти. Через два года она осознала, что ее попытки тщетны, после чего пауки были отнесены ею к превратностям судьбы, которые умные люди переносят стойко, без упоминания о них, кроме случаев крайнего раздражения, когда вспоминается все самое неприятное.
Лидия обычно заходила в комнату с пауками Эдварда раз в неделю, чтобы прибрать там и протереть пыль, а часто чтобы по‑мазохистски испытать отвращение к ее обитателям. Этому соответствовали, по крайней мере, два состояния. Состояние общего удовлетворения, которое испытывал каждый, глядя на вереницу пробирок со множеством неприятных членистоногих, которые уже не будут ползать. Кроме этого, рождалось и более личное мстительное чувство – раз уж паукам в какой‑то степени удалось отвлечь внимание женатого человека от единственно достойного объекта, то им пришлось для этого умереть.
На полках вдоль стен стояло такое множество пробирок, что однажды она спросила, много ли еще видов пауков существует на свете. Первым ответом было – пятьсот шестьдесят на Британских островах. Это обнадеживало. Но затем он стал говорить о двенадцати тысячах видов в мире, не говоря уже о родственных отрядах.
Кроме пробирок в комнате были справочники, картотека, стол с его микроскопом, тщательно укрытым чехлом. Вдоль одной из стен стояла длинная полка со множеством склянок, пакеты с предметными стеклами, коробки с чистыми пробирками, а также множество прикрытых стеклом ящиков, в которых хранились живые образцы для изучения, перед тем как их помещали в спирт.
Лидия никогда не могла удержаться от того, чтобы заглянуть в эти камеры приговоренных с удовлетворением. Чувство это она вряд ли могла бы испытать по отношению к другим созданиям, но пауки – так им и надо. За то, что они – пауки. Как правило, они располагались по пять‑шесть в одинаковых коробках, поэтому как‑то утром она удивилась, увидев большой стеклянный колпак, стоявший рядом с коробками. Закончив с уборкой, она с любопытством подошла к полке. Казалось бы, наблюдать за обитателем стеклянного колпака гораздо проще, чем за теми, кто находился в коробках, но на самом деле это было не так, потому что паутина закрывала обзор на две трети высоты. Паутина была так густо сплетена, что полностью прикрывала ее обитателя с боков. Она висела складками, как драпировка, и, приглядевшись внимательнее, Лидия была поражена филигранной работой – словно ноттингемские кружева, пусть и не самого высокого класса. Лидия подошла поближе, чтобы поверх паутины глянуть на ее обитателя.
– Боже мой, – сказала она.
Еще никогда она не видела паука таких размеров. Лидия не могла отвести от него глаз. Она вспомнила, что Эдвард был слегка взволнован прошлым вечером. Она же не обратила на это внимания, а лишь сказала, как говаривала и раньше, что слишком занята и не может идти смотреть на ужасного паука. Лидия также вспомнила, что муж был обижен отсутствием интереса с ее стороны. Теперь, увидев паука, она почувствовала: этот экземпляр достоин зачисления в категорию живых сокровищ природы.
Паук был светло‑зеленого оттенка с более темным тоном, постепенно пропадающим ближе к брюшку. Вниз по спинке шел узор из голубых наконечников стрел, светлых в середине, на концах переходящих в зеленый. С каждой стороны брюшка находились алые загогулины, похожие на скобки. На суставах зеленых ножек виднелись алые пятна, такие же были на верхней половине головогруди – так Эдуард называл эту часть тела паука. Лидия полагала, что сюда прикреплялись ноги.
Лидия подошла ближе. К ее удивлению, паук не замер в неподвижности, что обычно свойственно этим созданиям. Казалось, его внимание было полностью поглощено предметом, который он держал в передних лапках. При изменении положения предмет блестел.
Лидия решила, что это аквамарин, ограненный; и полированный. Она повернула голову, чтобы убедиться в своей правоте, и ее тень упала на стеклянный колпак. Паук п<