Еще с минуту командиры отделений пытались перекричать орудие, поднять цепь в атаку. Если бы им это удалось, у них был бы, может быть, шанс выиграть, потому что оставалось преодолеть чуть больше ста метров пространства, но победил страх перед смертью. Первым вскочил один из раненых гитлеровцев и с криком бросился бежать к заросшему склону, за ним побежали остальные.
Эти пятнадцать – двадцать секунд бега по открытому полю стоили им очень дорого – Кос легкими движениями водил стволом, ловил в прицел очередную фигуру бегущего и короткими очередями, тремя-четырьмя выстрелами, останавливал ее бег.
Вихура, наблюдавший за боем в свой перископ, расстегнул ларингофон, чтобы командир его не услышал, и наклонился к Лидке.
– Ты хорошая, боевая, а вот сердечко янтарное отдай…
Девушка на минуту прекратила стрелять из ручного пулемета. У нее болело плечо от отдачи приклада, пороховой дым, заполнивший танк, першил в горле.
– Скажи об этом Косу, – произнесла она хриплым голосом.
Капрал ухмыльнулся, вернулся на свое место, прибавил газ и тронулся с места.
– Стой! – остановила его команда Коса. – Ты куда?
– Так удерут же!
– Переправа не разведана. Без прикрытия в кустарник не поедем. Ни застрять, ни потерять машину я не хочу, – ответил Янек, глядя на приклеенную к броне фотографию и прикрепленные рядом два креста: Виртути Милитари и Крест Храбрых.
Он направил орудие в сторону склона, на котором появились фигуры убегающих гитлеровцев, нажал на спуск. Загремел выстрел, и отдача выбросила золотую дымящуюся гильзу на кучу других, которые зазвенели под ногами.
Этот последний выстрел свалил двух немцев в хвосте отступающей, разбитой роты.
– Скорее! – покрикивал Круммель. – К лесу! – показал он на опушку леса в двухстах метрах от них.
Довольно долгое время они двигались за пределами действия огня. Выравнивали дыхание и шаг. Капитан знал, что пяти минут затишья хватит для того, чтобы добраться до тени деревьев, и тогда его люди снова обретут боевую готовность. Сейчас как раз требовалось поспешить. Шагая, он говорил идущим рядом:
– Вернемся сюда ночью, чтобы выполнить свою задачу.
Без команды гитлеровцы настроились в три небольшие параллельно двигающиеся колонны. Они шли все еще быстро, согнувшись от усталости и груза снаряжения, но уже готовые выполнять приказы. Однако измученные бегом, перестали прислушиваться к каким-либо звукам и вести необходимое наблюдение. И когда из-за деревьев справа вылетел развернувшийся в атаку эскадрон, прошло две-три секунды, прежде чем они услышали и заметили его.
– Кавалерия справа! – крикнул шедший рядом с капитаном фельдфебель Спичка и, низко пригнувшись, выпустил очередь.
– Ура-а-а! – ответили на пули уланы.
Трубач, скакавший рядом с Калитой, поднял к губам сигнальный рожок, выпустил в воздух цепочку чистых металлических звуков, поторопивших коней и людей.
Один из уланов, пораженный несколькими пулями в грудь, медленно выпрямился в седле. Он еще боролся со смертью, но бег коня отклонил его назад. Григорий бросился на помощь, но едва успел перехватить выпавшую из руки раненого саблю. Он перебросил в левую руку хлыст, саблю в правую и тут же вслед за остальными на своем черном жеребце ворвался в гущу гитлеровцев.
– Ваша! – крикнул он по-грузински.
Вахмистр быстрыми ударами сабли сразил двоих немцев, а в это время третий в нескольких шагах прицелился в него. Но Саакашвили достал его концом сабли, прежде чем тот успел нажать на спуск.
Сбитый с ног фельдфебель Спичка поднялся с земли. Ухватившись сзади за седло Григория, он размахнулся, чтобы ударить ножом. Под крупом коня проскочил Шарик, впился клыком в согнутый локоть руки с ножом, ударами передних лап повалил фашиста на землю.
В этом бою, быстром, как сверкание сабли, решительная схватка была выиграна, и десантная рота капитана Круммеля, потрепанная у моста под фольварком, теперь перестала существовать.
Еще скакали несколько всадников, чтобы отрезать дорогу к лесу тем, которые пытались спастись бегством. Еще несколько секунд то там, то здесь трещали очереди, раздавался топот конских копыт. Слышны были крики и стоны. Кто-то вылетел из седла и дрался врукопашную, работая саблей. Прогремел еще один выстрел, и это уже был конец кавалерийской атаки.
Крутясь по полю, уланы сгоняли в одно место пленных – восемь человек вместе с одетым в гражданское проводником. Один из немцев, получивший неглубокую сабельную рану в щеку, опустился на колени, а другой вытирал ему кровь с лица и осматривал рану. Около них сидел на корточках капитан Круммель. Воспользовавшись тем, что первые двое заслонили его, он достал из своей сумки карту и схему, сунул их в борозду, прикрыл куском земли, а когда встал – затоптал это место сапогом.
– Марш! – приказал немцам улан и стволом автомата показал направление.
К Григорию подъехал вахмистр, вручил ему ножны от сабли убитого, улана.
– Ты на танке кем ездишь? – спросил он строго и, дожидаясь ответа, стал ублажать гнедого куском сахару.
– Механиком, – ответил с улыбкой Саакашвили, прикрепляя портупею к поясу.
– Жаль… – буркнул Калита.
Сев
После выстрела осколочным снарядом по гребню скалы Кос с минуту смотрел, как падают поднявшиеся вверх от взрыва куски дерна и камни, как рассеивается пыль, а потом приказал открыть люки. Прибежал плютоновый, вскочил на броню, показал белые зубы на покрытом пылью лице и, хотя мотор не работал, громко заговорил:
– Всыпали им по первое число, а они даже сдачи не дали.
– Никого из наших не зацепило?
– Один убит. – Он сразу помрачнел. – В самом начале. Кто мог ожидать, что такая банда бродит по тылам…
– Десантники. Их ночью выбросили.
– Я сейчас посты выставлю.
– Не стоит, до темноты они не вернутся.
Плютоновый осмотрелся и вдруг забеспокоился.
– А там кого снова несет?..
На противоположном берегу появились кавалеристы и, придерживая коней, начали спускаться к реке.
– Это, наверное, тот, которого мы ночью уже раз встречали, – сказал Густлик. – Кухмистр Кобита…
– Задал бы тебе жару вахмистр Калита, если бы услыхал, что ты про него сейчас сказал. – Кос, кивнув головой, добавил не без насмешки: – Опять улан опоздал.
Пока они так разговаривали, солдаты, не дожидаясь приказа, стали наводить порядок во дворе фольварка – перевязывать раненых, собирать разбросанное снаряжение, готовить подводы в дорогу, запрягая в них коней, которых выпрягли на время боя. Со стороны стерни возвращались два солдата, согнувшиеся под тяжестью трофейного оружия. Каждый нес по нескольку автоматов, дерюжные сумки с запасными магазинами и связки гранат. Самый низкорослый, словно пса на поводке, волочил за собой ручной пулемет.
– У немца им было бы что курить, – сказал Вихура, который вылез из танка и стоял около башни, обхватив руками еще теплый ствол пушки.
– Кому? – заинтересовался плютоновый.
– Вашим. Вот этим, что железки тащат. Так, на первый взгляд, сигарет на сто будет.
– У тебя голова не болит? – спросил Густлик.
– Нет. А с чего?
– А с того, что глупости мелешь. Кто к пороху не привык, тому один запах его голову мутит…
– Это, может, тебе мутит! – разозлился капрал и достал из нагрудного кармана большой пожелтевший лист. – Читать умеешь?
Кос, Елень и плютоновый с обоза склонились над листовкой, озаглавленной «Бойтеваффен», что в переводе с немецкого означало: «Трофейное оружие». Эту бумажку немецкое командование предназначало для своих солдат. Из нее следовало, что каждый, кто сдаст трофейную винтовку или автомат, получит пять сигарет; за ручной пулемет – десять, за тяжелый миномет – двадцать. Ценник касался и еще более тяжелого оружия, включая и ракетную установку, известную под названием «катюша» (сто сигарет), а также самоходные установки и танки.
– Тэ-фирувддрайсиг, – прочитал вслух Густлик, – фирциг флашен спиритуозед… – Ты бы хотел, антихрист, танк «тридцать четыре» за сорок бутылок водки продать? – спросил он и, не дожидаясь ответа, замахнулся рукой.
Капрал едва успел отскочить по другую сторону орудия, заслонив голову рукой.
– Оставь, – придержал Кос Еленя и строго опросил Вихуру: – Где ты это нашел?
– В сарае, где машину ставил.
– Выбрось.
– Зачем? Мне такой порядок подходит. Чего солдату задарма носить?
– Ты, дурило, не разумеешь разве, что они такой орднунг придумали теперь, когда не то что трофейное, а и свое оружие в кусты закидывают и едва портки на себе придерживают? – вмешался Елень.
– Ну ладно, выкину, нечего меня учить. – Он разорвал листок пополам.
– Так лучше, – рассмеялся плютоновый. – Бумага никчемная, даже на курево не годится… Ну, мне пора. – Он спрыгнул на землю и пошел к своему обозу.
– Как они отъедут, – тихо сказал Вихура, – нужно посмотреть, что там, за свежей кладкой. Взять лом да развалить…
Густлик протянул руку, снял у него с головы шлемофон и показал в угол двора. Между кирпичной стеной и сараем на свежезасыпанной могиле двух солдат был поставлен крест, сбитый из штакетника.
– Едем на место, – приказал Кос.
Вихура пожал плечами и, не сказав ни слова, полез в люк.
Танк отъехал с боевой позиции под яблоней, задним ходом двинулся в тень к стене риги.
Когда мотор выключили и над двором утих его рокот, Черешняк въехал верхом на коне без седла.
– Ну как? – спросил его плютоновый.
– Семнадцать убитых коров, не считая моей, – печально ответил Томаш, спрыгивая на землю с потного мерина. – Да и осколками покалечено много.
– Не горюй. Приведу тебе не хуже той.
Томаш на широко расставленных ногах стоял рядом с конем, опершись плечом о шею животного, и, перебирая пальцами гриву, со слезами в голосе говорил:
– Я понимаю, что к людям они жалости не имеют, но чем же скотина виновата? Из минометов по коровам бьют…
– Что мы отобрали – то наше. А то бы они, изверги, уничтожили все, если б смогли.
Застучали копыта по брусчатке улицы. К фольварку рысью приближался покрытый пылью победный эскадрон. Его вел Калита, следом за ним ехал Саакашвили с саблей на боку. Один подкрутил, другой пригладил усы. Оба одновременно спрыгнули с коней, а вахмистр поздоровался с подошедшим Косом и командиром обоза.
– Порубили мы тех, что из-под вашего ствола убежали. Немного осталось. – Вахмистр показал на восьмерых пленных, которых уланы как раз вводили во двор.
Шарик, который помогал их конвоировать, подбежал к Янеку, заскулил и замолчал, почувствовав прикосновение руки хозяина.
Три командира направились к пленным десантникам. За ними Томаш, Вихура с Лидкой, а в конце Григорий рядом с Еленем, который недовольно ворчал:
– Что за железку прицепил к боку? Сними ее!
Немцы стояли в две шеренги, понурые, но с видом непокорным. На правом фланге – офицер, рядом с ним – лесничий, сзади за лесничим – фельдфебель с лицом в синих крапинках от пороха. Долгое время длилось молчание, оно становилось все более тяжелым и злобным. Нараставшая годами враждебность, кровь и обида разделяли этих людей с окаменевшими лицами, стоявших друг против друга. Страх и усталость больше всего исказили лицо лесничего. Гнев легче всего было заметить на лице Томаша, который тяжело дышал, то сжимая, то разжимая кулаки.
– Ночью они посветили пожаром, показали дорогу, – объяснил Калита.
– И потом уже мы по свежим следам… Интересно, что они тут искали, что среди бела дня в атаку пошли?
Янек снял планшетку, висевшую на боку у офицера, заглянул в нее.
– Он сумел выбросить карту или уничтожить, – произнес Кос, а потом по-немецки обратился к пленным: – Вас зухтен ир хир? [21]Вопрос он задал спокойно, но твердо. Пленные не отвечали. Даже не пошевельнулись, будто не слышали этих слов. Янек ждал, по очереди глядел на их лица и вдруг показал на лесничего.
– Ты.
Тот вздрогнул, побледнел и, захваченный врасплох, медленно заговорил по-немецки:
– Унтер дер эрде ист хир… [22]Глухо охнув, лесничий неожиданно переломился в пояснице, ноги у него подкосились, и он рухнул вниз лицом на землю. В спине под седьмым ребром у него торчал вогнанный по самую рукоятку десантный нож. Зеленый мундир быстро темнел от крови. Кос вытащил пистолет и, направив на остальных пленных дуло, перевернул лесничего на бок.
– Готов. Этот, в крапинках, прямо в сердце его ударил, – сказал он, глядя на напрягшегося, чуть пригнувшегося фельдфебеля, ожидавшего выстрела из пистолета.
– Осрамили вы меня, – обратился вахмистр к своим. – Вас, как детей, можно обмануть. А ну еще раз обыскать и все, до последней крошки, вывернуть…
Десантники без приказа подняли вверх руки, а два улана подбежали к ним выворачивать карманы. Все, что находили, они бросали на плащ-палатку, расстеленную на земле перед пленными.
Среди перочинных ножей, тряпок, перевязочных пакетов, сигарет и спичек блеснуло золото. Плютоновый наклонился, поднял крестик и с неподвижным лицом показал другим:
– Этот крест мой отец на шее носил.
– Не успели мы… – объяснил вахмистр. – Его сторожка догорала, – показал он на убитого лесничего. – Мы опоздали, наверно, на полчаса…
Томаш, все время стоявший молча, глухо охнул, словно в нем что-то оборвалось, и внезапно бросился на десантников. Размахивая обеими руками, он свалил на землю фельдфебеля и капитана, прежде чем те успели заслониться.
– Что ты делаешь? – закричал Григорий.
– Рядовой Черешняк! – крикнул Янек.
Густлик вышел вперед, схватил его за руку.
– Стой!
Тот, словно помешанный, вырвался от Густлика и, ударив кулаком в челюсть еще одного десантника, сбил и этого с ног.
– Черт! – выругался Густлик и, перерезав Черешняку дорогу, дал ему тумака в живот. – Нельзя, – говорил он, держа его за плечи, чтобы тот не упал после такого удара.
– Новый солдат, – попытался объяснить Кос. – Всего четвертый день в экипаже.
– Гм, новый, непосредственный, – сказал вахмистр. – Я бы его наказал, посадил бы на хлеб и воду, а потом представил бы к званию. Ничего, что он их немного того… Вечером в штабе армии они будут поразговорчивей.
– Сегодня вечером?
– Это отсюда недалеко. – Командир эскадрона кивнул головой, глядя не без удовольствия, как медленно поднимаются с земли побитые десантники и как фельдфебель размазывает по своей бандитской роже кровь, текущую из носа.
– Нам тоже в ту сторону. Можем вместе ехать. Посадим их в грузовик.
– Согласен. Только сначала коней надо напоить, и трогаться можно будет.
Вахмистр отошел к Колодцу, а Кос остановился около плютонового, который не отводил взгляда от отцовского крестика, держа его на ладони.
– Мы поехали.
– Поезжайте, – ответил солдат, словно выйдя из оцепенения, и подал руку Янеку.
– Возьмете этого пацаненка?
– А где он? Франек! – позвал он. – Я говорил, что не могу…
Из-под брезентового навеса одной из подвод высунулась светловолосая голова парнишки.
– Я тут.
– Где этот маленький немец?
– Тут, – ответил Франек. – Он со мной будет спать и с конями управиться поможет.
– Ну хорошо. – Плютоновый улыбнулся. – Пускай остается.
Минуту спустя казалось, что он и Кос вот-вот обнимутся, но оба были слишком молоды, чтобы не смутиться, поэтому отдали друг другу честь и каждый пошел в свою сторону.
– Строиться к маршу! – крикнул плютоновый.
Около танка, на досках, положенных у стены риги, корчился Черешняк, держась руками за живот. Григорий, опершийся о лобовую броню, Густлик, стоящий около башни, и Лидка, которая сидела у открытой дверцы кабины грузовика, – все слушали Вихуру. Шофер копался в моторе и одновременно рассказывал:
– …Только всего этого мало. Представьте себе, что ночью он меня сменяет на посту и начинает заливать, как он около Шварцер Форст переплыл речку и перерезал кабель и потому фрицы не смогли взорвать заминированный мост. Я ему сказал, чтобы он своей бабушке рассказал, когда вернется в деревню…
– Перестань, Вихура, болтать. Как только уланы напоят коней, мы едем вместе с ними.
– Корову отдали, за конями будем теперь плестись… Я бы проверил, что за стена в этой риге, и догнал бы.
– Погодите, – перебил Густлик и, спрыгнув с танка, подошел к Черешняку. – Ты чем это кабель перерезал?
Не поднимаясь, Томаш без слов полез в карман и подал садовый нож, невзначай вытащив конец кабеля. Елень наклонился и вынул большой моток.
– Водонепроницаемый, – сказал он, внимательно осмотрев кабель. – На что он тебе?
– Да так. – Он пожал плечами. – Провод всегда может пригодиться.
Елень раскрыл нож, провел пальцем по острию, нащупав на нем две маленькие щербинки. Потом подал нож Косу.
– Правда.
Вихура и Григорий, приподнявшись на носках, наблюдали за внимательно рассматривавшим кабель Янеком через его плечо.
– Рядовой Черешняк, – назвал он его негромко, а когда тот встал, сержант протянул ему руку. – Спасибо.
– Вон ты какой! – Григорий схватил его за плечи, посмотрел ему в лицо.
– Отцепи саблю, глупо выглядишь, – заметил Григорию Кос.
– Сейчас сниму.
В этот момент Вихура пошел к грузовику и вернулся, неся в обеих руках гармонь.
– Бери. Твоя.
Черешняк, еще продолжавший дуться, вдруг не выдержал.
– Ладно, буду вам играть, – пообещал он, глядя в сторону танка.
– Давай руку, мир. Тем вином из дворца запьем.
Протянутая рука Густлика повисла в воздухе.
– Нет, пан плютоновый. – Томаш покрутил головой. – Мне пленных нельзя было бить, но и такого права нет, чтобы солдата…
– Посмотрите! – крикнула Лидка, показывая на двор фольварка.
Из ворот выезжал обоз. Рядом плютоновый, командир интендантского отдела, верхом на коне приветствовал, махая рукой, танкистов.
Под навесом последней подводы, свесив ноги, сидели оба парнишки – Франек и немец-найденыш, они что-то пытались объяснять друг другу. Григорий, придерживая саблю, побежал за ними.
– Забудь, – обратился Густлик к Томашу.
– Не забуду, – ответил упрямо Черешняк и даже головы не повернул.
Через открытые ворота он смотрел на стадо, отправляющееся в путь, на подводы, тянувшиеся за ним.
– Лягушку им дал на дорогу, заводную, – объяснил запыхавшийся Григорий, вернувшись к своим.
– И саблю нужно было, – буркнул Елень.
Денек выдался погожий – солнце светило не очень горячо, дул слабый ветерок, нежно пахла зелень. Солдаты разлеглись вдоль канавы, несколько человек о чем-то толковали, а остальные, подремывая, слушали пересвистывание птиц в сосновой роще.
Они ожидали здесь, чтобы поймать попутную машину и добраться до своих полков. Каждый давно уже отыскал на дорожных указателях табличку с фамилией своего командира, и толстощекая регулировщица обещала, что как только будет возможность… Большинство частей уже направилось в сторону Одера, и здесь, к югу от Колобжега, движение было небольшое. Солдаты недовольно посматривали на грузовую машину, около которой возился шофер с руками, по локоть выпачканными смазкой. Не было похоже ни на то, что ему удастся скоро исправить поломку, ни на то, что кто-нибудь подъедет.
Все сразу подняли голову, когда из-за поворота проходившего через лес шоссе послышался низкий рокот мотора, грохот гусениц и стук копыт.
– Что за чертовщина? – спросил молодой солдат с рукой на перевязи.
– Наверное, танк на лошадиной тяге, – сострил рослый сержант и прислонил к уху ладонь, чтобы лучше слышать.
Поворот еще не позволял видеть, кто приближается, но все уже услышали веселые, задорные звуки гармони и припев, то ли уланский, то ли казацкий, может, из времен княжества Варшавского, но уже побывавший во многих переделках.
Солдаты поднялись, чтобы увидеть, кто это едет и такую песню распевает.
Показался один усатый кавалерист, видно, командир, а за ним – уланы. В первой тройке ехал гармонист в сдвинутом назад танковом шлемофоне, а по бокам – обладатели самых мощных глоток в эскадроне.
За лошадьми солдаты увидели корпус танка и поняли, откуда шел глухой рокот и почему на голове у гармониста шлемофон.
Желтым флажком замахала уланам девушка на перекрестке, кто-то захлопал в такт песне, а эскадрон проезжал с музыкой, с пением. За ним двигался танк, дальше грузовик с пленными, а в самом конце скакала с готовыми к стрельбе автоматами еще тройка всадников – они по-разбойничьи присвистывали, отделяя свистом куплет от куплета.
Перекресток остался позади, голова колонны поднялась на взгорок. Гармонь браво выводила припев между куплетами, но вот вахмистр приподнялся на стременах, обернулся назад.
– Эскадрон… – музыка и пение прекратились, – стой!
Одновременно остановился и танк. Калита подъехал ближе.
– Немного отдохнем. До штаба не больше часа езды, а тут уже наши полки расположились, – обвел он рукой полукруг, показывая полосы на полях, почерневшие под плугами, и на группы работающих вдали солдат.
– Кто пашет? – спросил Кос.
– Мы, – ответил вахмистр. – Наша бригада.
– В любой день дальше двинемся.
– А мы же не для себя. Для тех пашем, кто сюда придет, чтобы здесь жить.
Густлик молча слез с брони, перепрыгнул через канаву и зашагал прямо в сторону ближайшего вспаханного поля, где у первой борозды стояла подвода из обоза, а на ней лежали в два ряда мешки. Следом за Еленем поспешил Черешняк вместе с гармонью. Они почти одновременно подошли к полю.
– Здравствуйте, – козырнул Елень.
– Здравия желаем, пан плютоновый, – ответили два солдата, управлявшие подводой.
– Зерно? – дотронувшись до мешка и наклонив его к себе, спросил Елень.
– Зерно.
– На сев?
Густлик, а за ним Томаш, положивший гармонь на подводу, но локоть запустили руки в мешок.
– На сев.
– Дайте и нам немного.
– Можно.
Они помогли друг другу перевязать попоны через левую руку. Уланы подбежали насыпать рожь.
Томаш и Густлик с просветлевшими лицами встали у края пахнущего свежевспаханной землей поля. Томаш наклонился. Густлик набрал горсть и полукругом рассыпал по земле, согреваемой солнцем, и пошел вперед, рассеивая зерно.
Чуть позади него сбоку шел Томаш. Оба ритмичными движениями рук бросали зерно в землю. Они старались не для себя, а для тех, кто должен был сюда приехать, чтобы жить.
Встречи
Во второй половине марта, уже после взятия Колобжега, который пал восемнадцатого, в то время, когда танковая бригада, поддерживая советские стрелковые части, все еще вела тяжелые бои за Гдыню и Гданьск, 1-я армия Войска Польского получила приказ перейти к обороне и обеспечить охрану значительного участка побережья, протянувшегося от Щецинского залива и реки Дзивной до устьев Реги и Парсенты и дальше на восток.
На Дзивной роты стойко держались в окопах, беспрерывно велись артиллерийские дуэли около Волина или Камень-Поморского, но у самого моря было спокойнее. На песчаных дюнах, поросших травой с острыми как бритва стеблями, возникла цепь укрепленных узлов сопротивления и наблюдательных пунктов. За ними в тылу находились подвижные резервы, готовые вступить в дело в случае выброски десанта, однако большая часть войск отдыхала в течение нескольких дней, впервые после двенадцатого января, когда началось зимнее наступление.
Масса дел была у дивизий и полков во время этого отдыха.
Предстояло не только мыть, чистить, ремонтировать все, что можно, но еще и принять пополнение, распределить по ротам и обучить новичков, чтобы они как можно меньше отличались от старых, опытных солдат, чтобы все это в целом больше походило да сросшуюся руку, чем на залатанные портки. Командиры старались держать в готовности полки и батальоны, а в наряды и на дежурства посылать подразделения помельче.
Поэтому ничего удивительного не было в том, что когда экипаж сержанта Коса доложил о своем прибытии, то его направили немедленно на Балтику. Вместе с эскадроном вахмистра Калиты и приданным орудийным расчетом из легкой артиллерийской батареи они должны были стать одним из звеньев в цепи противодесантной обороны, растянутой здесь, вдоль берега, на дюнах, поросших сухой травой.
Танкисты послушно восприняли этот приказ, как и положено старым, опытным солдатам, хотя им больше пришлось бы по душе влиться в какую-нибудь более крупную танковую часть и стоять в ожидании где-нибудь поближе к берлинскому направлению. Только Лидка действительно была рада такому назначению.
– Если б вы нашли мне какой-нибудь наряд, я бы смогла тогда себе красивое декольте сделать как раз для того бала, который после окончания войны будет в Берлине.
Наряд под руку не попадался, да и времени свободного было немного. Танкисты окопались, но все время какие-то дела сваливались как снег на голову. Лидке редко удавалось отпроситься у Коса, чтобы сбегать с кем-нибудь на пляж, как сегодня они бегали с Григорием.
По сырому утрамбованному волнами песку всегда хорошо было бродить вдоль берега. Лидка шла с Григорием. Оба были без шапок, и ветер развевал их волосы. Если бы не искореженная пушка, торчащая среди воронок, да не огромный грузовик, капот и кабина которого возвышались над водой у берега, можно было бы подумать, что войны здесь не было. Широкий горизонт вырисовывался мягким, чистым полукругом, без единого дымка. Чайки на неподвижно распластанных крыльях проносились над головой и вызывающе кричали.
– Дареное – теперь мое. Не отдам никому, – напевала девушка, сжимая кулачок.
– Не дареное, а выпрошенное, – уточнил Саакашвили.
Она сердито дала ему тумака в бок. Он отскочил со смехом, а она, разжав кулак, смотрела на лежащее на ладони янтарное сердечко.
– Если бы у меня была лента! Получился бы отличный кулон.
– Черная подойдет?
– А есть у тебя?
– Погоди. – Сбросив с плеч кожаную куртку и расстелив ее на песке, попросил: – Садись и жди.
Он пошел к тому месту, где волны плескались о затопленный грузовик, пробежал по черным опорам волнолома, взглядом прикинул расстояние и прыгнул на мокрый капот грузовика. Григорий не смотрел на девушку, но, желая произвести на нее впечатление, еще раз прыгнул, перемахнув через кабину.
В кузове, наклоненном на один бок, плавала голубая матросская бескозырка. Она раскачивалась на волнах, и нагнувшемуся Григорию нелегко было ее поймать. Несколько раз она проскакивала мимо пальцев, пока наконец не удалось ухватить ее за черную ленточку, пришитую сзади к околышу.
Возвращаться оказалось труднее: с грузовика на опоры не прыгнешь, с трудом ему удалось выбраться на берег.
– Держи, – вручил Григорий Лидке оторванную одним рывком от бескозырки ленточку.
– Вот додумался! – удивилась девушка.
Григорий пригладил усы, положил руку на ее плечо а, остановившись перед ней, начал говорить по-грузински. Ей приходилось слышать разные языки, многие из которых были совершенно непонятны. И эти слова ей тоже были непонятны, но она с удивлением заметила, что слушать их доставляет ей удовольствие. Эти звуки, шероховатые, как гранит, резкие, как клекот орла, вобравшие в себя гласные, как поток – солнечный свет, создавали спокойную, благородную мелодию.
– Стихи? – спросила она, когда он замолчал.
Он молча кивнул головой.
– Твои?
– Нет, – рассмеялся он весело. – Шестьсот лет назад написал один грузин, Шота Руставели.
– А о чем они?
– Ты поблагодарила за ленточку, а я ответил, что ты для меня как солнце, и я даю слово, что выполню любое твое желание, невзирая ни на какие опасности…
Он схватил горсть песка и бросил ее под ноги.
– Не умею только по-польски, чтобы хорошо рассказать.
– Ты хорошо сказал, – тихо произнесла Лидка.
– Не я. Это так говорил королеве Тинатине Автандил.
– Кто?
– Автандил, был такой рыцарь в древности.
– Жаль, – еще тише прошептала девушка.
Не выпуская из ладони янтарное сердечко, она стала подниматься по тропинке среди дюн. За ней шел Григорий, глубоко задумавшись, видимо, даже не расслышав последнего слова.
На гребне взгорка, в замаскированном сеткой окопе для орудия, приспособленном для ведения круговой обороны, стояла длинноствольная семидесятишестимиллиметровая пушка, а около нее на посту улан. Солдат посматривал в направлении моря, время от времени поднося к глазам бинокль.
– Нашли что на берегу? – ехидно спросил он танкиста.
– Клад, – ответила Лидка, размахивая черной ленточкой.
– Гитлера не видать? – в свою очередь съязвил механик, недовольный тем, что вопросами его отвлекли от мыслей.
– Только рыб и одну сирену, – отпарировал артиллерист.
– Держись за меня, Берлин увидишь, – пообещал грузин, принявшись отцеплять кокарду и отвинчивать орла со свастикой с бескозырки.
– Янек сердитый, оттого что нам приказали не к Одеру ехать, – напомнила Лидка и поморщилась, увидев, что делает Саакашвили с бескозыркой. – Зачем тебе это?
– Бляшки не нужны, – Григорий швырнул их на землю, – а остальное может пригодиться. Хотя бы сапоги чистить. – Он выжал воду из голубого сукна бескозырки и сунул его в карман куртки.
Они миновали орудийный окоп, и глазам их открылся приморский пейзаж: до самого горизонта тянулись поля с темными участками свежевспаханной земли, а на них зеленели передвигающиеся фигурки работающих на пахоте уланов. Очертания окрестностей были волнистые, ближе к морю темнели группы деревьев, на горизонте чернел лес, серебрились под лучами солнца озерки.