Для начала можно рассмотреть многочисленную моралистическую и психологическую литературу клерикального происхождения, которую породила ученая культура Средних веков. Нет уверенности в том, что в ней определяется мужество как таковое. Однако из четырех основных добродетелей, унаследованных от античности (Платон, Аристотель, Цицерон, стоики) благодаря св. Амвросию и св. Августину, по крайней мере одна – стойкость (fortitudo) – во многом совпадает или смыкается с понятием мужества. Для св. Фомы Аквинского – стойкость – это в широком смысле душевная твердость при исполнении долга, и, следовательно, она является условием всякой добродетели, а в более узком смысле делает человека неустрашимым перед лицом любой опасности, даже смерти, позволяет ему смело бросать вызов страху смерти, не проявляя при этом безрассудства. Стойкость, таким образом, связана со страхом (в первую очередь – страхом смерти) и отвагой, будучи золотой серединой, «стойкость – это такая добродетель, которая подавляет страх и побуждает к отваге во имя общественного блага». Она обуздывает страх, дабы, сохраняя хладнокровие, можно было действовать смело, по возможности избегая опасности. Стойкость придает как неустрашимость, так и отвагу на войне. Второе качество, конечно, более привлекательно, но первое выше: действительно, ведь тот, кто защищается, чувствует себя самым слабым и беззащитным, его не поддерживает та страстность, какой воодушевлен нападающий. Стойкость находится также между отвагой и робостью, но она отлична от надежды, которая лежит между отчаянием и самонадеянностью. У нее семь составляющих: великодушие, доверие, безопасность, величие, постоянство, терпимость (иначе говоря, терпение и твердость) и настойчивость[619].
|
|
Наряду с подобным анализом, у схоластов иногда возникала мысль рассмотреть конкретные случаи. Об этом свидетельствует схоластическое рассуждение Генриха Гентского по поводу поведения франков во время падения Акры в 1291 г. Для него это был эпизод справедливой войны не за возвращение неправедно награбленного имущества, а ради того, чтобы отбить нечестивого врага, жаждавшего отнять у христиан имущество, жизнь, отчизну, свободу, законы и прочие мирские или духовные блага. Генрих Гентский задумывается о действиях одного рыцаря, который, когда все другие бежали от врага, вступил в схватку с сарацинами и погиб. Следует ли думать вслед за «Песнью песней», что он проявил мужество, в душевном мире и милосердии встав на защиту друзей, или же истинное великодушие состояло в том, чтобы (согласно Аристотелю, Цицерону и Платону) бежать вместе с другими? Может быть, рыцарь поступил так из самонадеянности, из жажды славы, алчности, т. е. не раздумывая, безрассудно, а значит, глупо. Вегеций ведь утверждает, что хорошие военачальники подвергают себя риску в общем сражении только сознательно. И поскольку наш рыцарь не мог рассчитывать на помощь товарищей по оружию, то, стало быть, повел себя не великодушно, а глупо.
Однако нужно принять во внимание конкретные условия: говорят, что сарацины проникли в Акру до рассвета и так неожиданно, что у христиан не было времени опомниться. Возможно, что этот рыцарь спал при оружии, готовый к бою, и, услышав шум, бросился на врага, полагая, что товарищи последуют за ним. И, предпочтя смерть за веру и свободу города, он проявил великодушие. Если бы другие горожане и рыцари поступили так же, Акра, возможно, была бы спасена. Ибо для того, чтобы одержать победу, достаточно горстки храбрецов. В книге Маккавеев и у Вегеция сказано так: «Победа обычно добывается немногими людьми, преимущественно храбрецами», «побеждают не числом, а смелостью», «на войне быстрота полезней смелости».
|
|
С одной стороны, Генрих Гентский допускает, что рыцарь был великодушным и очень смелым человеком, а отнюдь не безрассудным. С другой стороны, он считает, что рыцарь не мог бы проявить великодушия, если бы бежавшие вели себя должным образом. В данном случае его цель – заклеймить знать и особенно прелатов, дезертировавших в момент штурма города. Далее рассматриваются три возможности враги или уже победили, или «взяли народ в кольцо», или угрожают ему. Первую Генрих Гентский отклоняет, ибо в момент бегства командиров еще не все было потеряно, вторую и третью объединяет или действительно все, отчаявшись в победе, могут бежать, поскольку не имеет смысла подвергаться опасности, или никому не подобает впадать в отчаяние, и все единодушно должны противостоять врагу, защищая отчизну и общественное благо, разве что следует освободить от этого женщин, детей и инвалидов, даже в случае, когда мнения разделяются, и «старшая и более здоровая часть» (major et samor pars) отчаялась, не потерявшие надежды не должны бежать с другими, а их духовные наставники (spintuaha) обязаны оставаться с ними[620].
Светские авторы также прибегали к лексике ученой клерикальной морали, прилагая ее к военным людям Жан де Бюэй обнаруживает в последних «добродетель стойкости, ибо многие предпочитали погибнуть в бою, нежели бесчестно бежать»[621]. Жан Молине решил наделить каждого из четырех герцогов Бургундских одной из основных добродетелей Филиппа Храброго – благоразумием, Филиппа Доброго – умеренностью, Карла (Смелого – Примеч. ред.), хотя и «вдохновленного богом войны Марсом», – справедливостью, а Иоанна Бесстрашного – стойкостью. «Герцог Иоанн < > – государь бесстрашный, во всех делах великодушный, твердый, как скала, настолько храбрый и мужественный, что все ему было по плечу и по силам, и за его достоинства и заслуги ему подобает стойкость, особо почитаемая среди основных добродетелей»[622]. «Верный служитель» характеризует Байара следующим образом: «Храбростью не многие могли сравняться с ним, поступками он был подобен Фабию Максиму, хитроумными замыслами – Кориолану, а в великодушии и стойкости был вторым Гектором яростным по отношению к врагам, мягким, миролюбивым и куртуазным – по отношению к друзьям»[623]. Несмотря на эти заимствования, понятие мужества в литературных текстах, несомненно, лучше отражающих жизнь, явно принадлежит другому семантическому полю, где доминируют почти инстинктивные эффективность и импульсивность[624].
|
|