Третью осень встречала Станислава в поселке шауни. Однажды утром, выйдя из своего типи, она увидела объемистый тюк, накрест перетянутый сыромятными ремнями. Он лежал у входа в шатер и явно предназначался ей.
Она уже знала манеру шауни – никогда не навязывать подарки. Индейцы всегда приносили свои дары незаметно, складывали их у шатра и исчезали. У них не было принято благодарить за подарки, поэтому дарящий старался остаться неизвестным. Станислава до сих пор оставалась в неведении, кому она обязана берестяной посудой, украшенной красивым рельефным орнаментом, шкурами карибу, мокасинами и мешочками с пеммиканом, вяленой рыбой, жиром и рисом. Если бы она могла, она поблагодарила бы все племя сразу, когда оно собиралось у Большого Костра, но и это не было принято.
Станислава втащила тюк в типи и развязала узлы ремней.
Из‑под рук, словно живая, разворачиваясь сама собой, хлынула волна серебристо‑серого меха, сразу затопившая почти все пространство между очагом и задней стенкой шатра.
Пальцы тонули в густой шерсти, теплой и мягкой, с нежным, почти пуховым подшерстком. Она гладила ворс ладонью и пыталась определить, какому зверю принадлежала такая чудесная шкура.
Еще никогда она не получала такого большого и богатого подарка. От кого он? И за что?
В типи заглянула Ва‑пе‑ци‑са, ахнула от восторга, засмеялась и опустилась на колени рядом со Станиславой.
– Уф! Какая ты счастливая, Та‑ва! Великий Маниту благосклонен к тебе. Такие подарки женщина получает только один раз в жизни!
Погладив мех пальцами, Ва‑пе‑ци‑са нащупала что‑то в глубине, раздвинула густой ворс.
– Этот гризли убит ножом. Охотник дрался с ним один. И убил первым ударом. Он – очень смелый человек. В его душе нет страха.
|
|
– Гризли? Так значит это – гризли? – вскрикнула Станислава.
Еще там, в Польше, девочкой, она читала о серых канадских медведях. Трехметрового роста достигают эти гиганты, и страшнее их в ярости нет никого. Они – хозяева горных лесов Канады и Аляски. Все звери уступают дорогу гризли. Даже волки, почуяв его след, сворачивают со своей охотничьей тропы.
– Ци‑са, почему мне? Человек рисковал жизнью… и вдруг – мне…
– Разве ты не такая же наша, как я, как Большое Крыло, как Черная Рука?
– Кто этот охотник?
Глаза индианки не хотят встречаться с ее глазами.
– Я не знаю, Та‑ва. Ты очень счастливая…
И она заговорила о днях хорошей охоты, о доброте Духа Леса, о погоде, о том, что вчера нашла целый склад сушеных грибов, заготовленных белками.
– Ци‑са, ты знаешь этого человека!
– Нет, Та‑ва. Откуда я могу знать?
○
А через неделю появилась вторая шкура у входа в типи. Еще более мягкая, еще более красивая, чем первая. Ее теплые волны отливали вороненым серебром, и ноги тонули в глубине, когда Станислава прошлась босиком по бесценному ковру.
Но она не обрадовалась второму подарку. Она испугалась. Неведомый охотник играл со смертью, выслеживая гризли и вызывая его на бой. Для чего? Чем она заслужила этот риск? Ведь она ничего еще не сделала полезного для людей племени. Скоро три года, как она живет у шауни, но ее знания и уменье не нужны этим людям. Так почему неизвестный охотник второй раз приносит к порогу ее типи такой богатый подарок?
|
|
На этот раз она не стала призывать на совет Ва‑пе‑ци‑су. Она приняла шкуру в смятении и тревоге. Ровное течение дней разбилось. Теперь она стала присматриваться к воинам, стараясь угадать – кто? Но охотники оставались невозмутимыми и спокойными, как всегда. И, возвращаясь из чащи, никто не бросал взор в сторону ее шатра, никто не приветствовал ее поднятой вверх рукой – знаком радости и удачи.
По вечерам, лежа у меркнущих углей очага, она перебирала в памяти лица. Желтый Мокасин… Красный Лис… Сломанный Нож… Легкая Нога… Большая Сова… Рваный Ремень… Черная Рука…
Сломанный Нож, например, очень любит рассказывать сам и слушать других. С ним никогда и нигде не скучно. И всегда у него в руках нож, и, разговаривая и слушая, он стругает, обтачивает что‑то. А потом дарит малышам‑ути фигурки оленей, орлов, диких коз и ящериц. Когда он идет по стойбищу, за ним тянется хвост детишек.
Большая Сова расчетлив, спокоен и старателен. Когда он ставил ей типи, он пробовал каждую жердь на прочность, каждую веревку на разрыв. Если жердь ломалась в его руках, он шел в заросли и долго и тщательно выбирал новую.
Красный Лис всегда озабочен. У него трое детей и старенькая, почти слепая мать. Жена умерла три года назад, и теперь ему приходится самому делать большую часть домашней работы. Кто сделал ей этот подарок?
КТО?
○
В конце Месяца Падающих Листьев у входного полога типи появился новый тюк. Станислава сразу увидела его, когда выходила утром к реке.
И смятение ее переросло в страх.
Она задернула полог шатра и долго сидела в темноте, не решаясь выйти наружу, и мысли, как суетливые белки, беспорядочно прыгали в голове.
|
|
Нет. Она не коснется нового подарка. Пусть лежит там, где его положили. Ей не нужны эти шкуры. Сейчас она свернет те две, первые, перевяжет их ремнями и вынесет из шатра…
Нет. Она не свернет и не вынесет. Отказаться от уже принятого подарка – для шауни тяжкое оскорбление, оно равносильно плевку в лицо. Но не принять подарок она может, это ее воля, ее право.
Да, она так и сделает. Но прежде всего… Что прежде всего? Надо идти. Только не к Ва‑пе‑ци‑се. Та, конечно, знает, но ничего не скажет. Надо идти… А! Вот кто может разрешить все ее сомнения.
Станислава поправила волосы, затянула ремешок у ворота платья и решительно вышла из типи.
Свет утра ослепил ее. Ветер коснулся горящих щек. Она глубоко вздохнула и направилась через костровую площадь к высокому типи, по белой покрышке которого раскинула крылья серая, искусно нарисованная сова с красными глазами.
Полог шатра был приоткрыт, и, когда она подошла ближе, чья‑то рука откинула его на всю ширину – и Высокий Орел встретил ее приветственным жестом.
– Войди, Та‑ва. Пусть мой огонь будет твоим огнем.
Станислава вошла и нерешительно остановилась у порога.
– Сядь.
Она опустилась на шкуру волка недалеко от входа.
Высокий Орел обогнул костер, горевший ровным пламенем в очаге, и встал у противоположной стены типи.
Он молчал.
Молчала и Станислава, собирая мысли. Не следует говорить сразу, чтобы не показаться суетливой и легкомысленной. Кроме того, женщины племени никогда не начинали разговор с мужчинами первыми. Они ждали, когда мужчины сами начнут разговор. Таков обычай.
В просторном шатре на жердях покрышки висели блестящие оленьи, медвежьи и волчьи черепа, томагавки с тонкой резьбой на рукоятках, украшенные перьями соек и орлов, луки, потемневшие от давности, головной убор из белых перьев, концы которых были выкрашены в алый цвет. На полу – шкуры медведя, благородного оленя и бобра. Терпкий запах сушеных трав стоял в воздухе.
Впервые она была в типи вождя и впервые после болезни видела Высокого Орла так близко – всего три шага через костер.
Он был высок, пожалуй, выше нее головы на две, хотя Станислава не считала себя низкой. Волевое лицо с резкими чертами, худощавое, покрытое густым загаром. Небольшой рот с губами красивой формы. Слегка выдающийся вперед подбородок. Широкие атлетические плечи. Узкие ладони с длинными пальцами. И черные волосы, как в тот, первый раз, схвачены ремешком на лбу.
На нем была куртка из шкурок выдры, вышитая понизу цветным бисером, серые штаны‑леггинсы из оленьей ровдуги и мягкие мокасины без украшений. Глаза его блестели в свете костра. Он смотрел на Станиславу, и на губах его теплилась едва заметная улыбка, словно он знал что‑то, чего не знала она.
Наконец он шевельнулся, поднял с земли сухую ветку, бросил ее в огонь и произнес тихо:
– Что привело ко мне Та‑ва?
– Вождь, – сказала она. – Я знаю, что ты всегда внимательно слушаешь и судишь по справедливости. Я пришла к тебе за советом.
Станислава старалась говорить так, как говорили с Высоким Орлом другие женщины племени, как говорила Ва‑пе‑ци‑са, обращаясь к нему, – с достоинством и уважением. Ему, видимо, понравилось начало. Он улыбнулся.
– Мои уши открыты для твоих слов, Та‑ва.
Он опустил веки и словно задремал в свете костра.
– Несколько дней назад кто‑то подарил мне шкуру серого медведя. В вашем племени, Высокий Орел, мне дарят все, только я не могу подарить ничего. Мои руки не умеют делать то, что умеют руки женщин‑шауни. А то, что умею делать я, вам не нужно… Мне остается только принимать подарки. Так и на этот раз. Я приняла подарок. Он дорог мне, как внимание, хотя это очень большой подарок. Но прошло еще несколько дней, и мне подарили вторую шкуру. Я не знаю того, кто дарил, но приняла и этот подарок. Разве могла я обидеть человека, рисковавшего жизнью? Я знаю, как опасен серый медведь… Но сегодня, когда я вышла из типи, я увидела третью шкуру. Я не хочу ее принимать. Но я не хочу обидеть охотника. Что делать мне? Скажи свое слово, Леоо‑карко‑оно‑маа.
Высокий Орел поднял веки.
Лицо его стало суровым. Он сделал какой‑то неопределенный жест рукой, словно отгонял от себя нерешительность. Что это? Неужели он волнуется? И почему он молчит?
– Что делать мне? – повторила она.
Он заговорил, будто пересиливая себя:
– Ты должна принять этот дар. Он от чистого сердца. Это знак уважения к тебе, Та‑ва.
– Но я не знаю того человека. Я не возьму шкуру, пока не узнаю его имя.
– Я дарю тебе эту шкуру, женщина. Этого серого мичи‑мокве я убил в каньоне Прыгающей Козы три дня назад. А тех гризли – в прошлую луну…
– Ты?.. – вскрикнула Станислава.
Все вокруг ушло в туман, как во сне. Только лицо Высокого Орла видят глаза ее. Оно серьезно и немного грустно теперь. Отсветы горящей ветви пляшут на его щеках, на лбу, на иссиня‑черных волосах.
…Ближе, ближе лицо, словно вырезанное из твердого красного дерева, и вот уже только глаза, темные, как грозовое небо, неподвижные, ждущие.
– Леоо… – говорит она и слышит свой голос чужим, как бы со стороны. – Такой подарок? Зачем?..
– Я хочу, чтобы мой типи был твоим типи и чтобы над ним всегда кружились голуби и пели песни любви. Хочешь ли ты этого, Та‑ва? Мое сердце ждет.
Она медленно приходила в себя.
Померк огонь костра. Спрятались в темные закоулки тени. Запах трав стал густым и тяжелым. Жаркий трепет углей наполнял типи призрачным светом.
Молча стоял Высокий Орел.
Ждал.
Вырез куртки треугольником открывал его шею и грудь.
Мерцал бисер шитья, матово светился благородный мех выдры.
Станислава увидела то, чего не заметила раньше. Поднялась. Обошла красные угли очага и, протянув руку, коснулась пальцами грубой повязки, открывшейся в треугольном вырезе.
– Ты ранен?.. скажи мне, Высокий Орел, ты ранен? Это из‑за меня?
○
Ва‑пе‑ци‑са ворвалась в типи, как порыв ветра. Защебетала, затормошила. Гладила горячими ладонями по щекам.
– Мои мысли кружатся вокруг тебя, как птицы вокруг своих гнезд, Та‑ва! Я хочу, чтобы ты навсегда стала такая, как мы, Та‑ва. Великий Маниту услышал мою просьбу. Моя радость выше деревьев этого леса, выше облаков! Мне хочется петь, Та‑ва!
Станислава задержала ее пальцы в своих ладонях.
– Ци‑са, ты знала все с самого начала. Почему ты не сказала об этом? Почему скрыла, что есть такой обычай?
– Разве могут говорить другие, когда говорит любовь? У любви свой язык.
– Предательница! – вскрикнула Станислава и обняла индианку.
○
Луна – небесное каноэ – плыла над вершинами черных сосен. Иногда она ныряла в легкую пену облаков, снова вырывалась из них на спокойную гладь неба, и тогда чаща, и горы, и озеро, и тишина вечера становились прозрачными, как голубой тающий лед.
Станислава стояла у своего типи, прислушиваясь к тому, что делается в селении.
Только что ушли Ва‑пе‑ци‑са и ее подруга, жена Дикой Выдры, которые принесли праздничный наряд. Они помогли ей надеть платье из тончайшей белой замши, покрытое богатой вышивкой из дорогого мелкого бисера и цветной шерсти. Подол платья был оторочен красной шерстяной бахромой, и такая же бахрома украшала длинные рукава, прикрывая запястья рук.
На ноги ей надели высокие мокасины, легкие, почти невесомые, похожие на чулки.
Ва‑пе‑ци‑са расчесала ее светлые волосы, разделив их посредине пробором, – так, как это делают женщины‑шауни. Густые тяжелые пряди заплела в две косы.
– Тебе не надо мазать их жиром бобра, – сказала Ва‑пе‑ци‑са. – Они и так блестят, как отражение солнца на тихой воде. А твои глаза голубые, как небо в северной стороне. Твоя кожа бела, как снег горных вершин, и так же прохладна. Ты красива, Та‑ва!
И вот наконец Станислава одна со своими мыслями. Сердце часто бьется в груди, трепещет, как пойманная в силок птица. Хочет она этого или нет? Да, конечно.
Она все решила еще тогда, когда узнала историю племени. Тяжелую, полную слез и крови историю гордого и свободного народа. Высокий Орел… Он и горстка таких же, как он, изгнанников нашли здесь, в Канаде, вторую родину и противопоставили враждебному миру свой уклад жизни и свои древние обычаи. И, несмотря на гонения, на сотни смертей, народ шауни сумел остаться бескорыстным, человечным и заботливым. Они не чувствовали за собой никакой вины и не были оторваны от своей культуры, как другие племена, рассеянные по резервациям. Их стремления никогда не были захватническими. Они хотели только свободы… Так что ж, то, что не удалось там, в Польше, она сделает здесь. Жизнь свою, знания свои и мечты она отдаст тем, кому она обязана спасением от смерти. Назад пути нет. Что будет, если она возвратится на родину? Полиция знает ее. Фотографии разосланы охранкой во все концы Российской империи. Особо опасная государственная преступница – так именовали ее в приговоре. И если бы схватили ее снова там, на земле Польской, – не миновать ей крепости и пожизненной одиночки. Так лучше здесь – свободным человеком в свободном племени будет она. Рядом с Высоким Орлом, благодаря мужеству которого племя еще не загнано в Мертвые Земли. Судьба забросила ее в самый глухой угол Америки. Теперь уже не хватит силы, чтобы вернуться назад. Назад пути нет. А борьба за свободу везде остается борьбой за свободу. В любой стране есть обездоленные и гонимые. И разве святость дела потускнеет, если ты выступишь в поход за права поляка, или индейца, или жителя дальних островов?
В селении радостно загрохотал большой бубен. Красные отблески костра легли на стволы ближних сосен.
Неслышными тенями появились Ва‑пе‑ци‑са и жена Дикой Выдры – Унчит.
– Ты готова, Та‑ва?
Они подхватили ее под руки и повели туда, откуда слышался нарастающий грохот бубна и гул возбужденных голосов.
○
Здесь собрались воины из рода танов и рода викминчей, из рода капотов и рода чикорнов. Рядом с ними стояли сиваши и северные сиу, давно присоединившиеся к шауни и разделившие их судьбу. За спинами воинов Станислава увидела женщин в праздничных платьях и накидках. У костра полукругом сидели старики.
Глаза всех обращены на колдуна племени – Горькую Ягоду – и его помощника – Белую Птицу. Колдун, одетый в платье, отдаленно напоминавшее чукотскую парку, стоял в широком круге красного света и, подняв над головой бубен, ударял в него кулаком, раскачиваясь из стороны в сторону. Против него на корточках сидел Белая Птица.
Гул бубна нарастал. Уже не было слышно отдельных ударов: рокот летел над поляной, подобный рокоту штормовой осенней воды. Звук поднимался все выше и выше, и когда Станиславе стало казаться, что бубен сейчас взорвется, он умолк.
Белая Птица вскочил на ноги. Горькая Ягода бросил ему умолкнувший бубен, а сам, сделав несколько неверных шагов, упал на землю, попытался привстать и снова упал на бок. Потом, слабея, перевернулся на спину.
Так лежал он полминуты или минуту, устремив тусклый взгляд в темное небо.
И вот снова, точно из‑под земли, тихо и неприметно начал нарастать бубен. Будто ветер сгибал вершины деревьев, будто камни катились по дну потока, подхваченные текучей водой, будто частые капли дождя ударяли по листьям.
Глаза Горькой Ягоды ожили, он приподнял голову, перевернулся на живот, встал на колени, и, пригибаясь, прислушиваясь, будто выслеживая кого‑то, крадущимися шагами пошел по поляне. Остановился, вглядываясь во что‑то, видное только ему, снова скользнул вперед, нагнулся над тем, что лежало на земле, вскрикнул:
– Мехец!
Белая Птица встал рядом с ним. Бубен в его руках выл, как северный ветер.
Горькая Ягода поднял невидимую тяжесть на плечи и, согнувшись под ней, двинулся вдоль ряда воинов по широкому кругу. Все молча следили за каждым его движением. Он прошел круг, осторожно опустил ношу на землю, воздел руки к небу и обратился к Великому Духу.
Станислава не понимала, что он говорит. Распевные, тягучие слова, казалось, принадлежали другому языку и другому миру. Но стоящие рядом с ней внимательно слушали. Они дышали, как люди, идущие по глубокому снегу. Они переживали танец колдуна так, будто сами танцевали его.
Голос Горькой Ягоды звучал все глуше и глуше, превратился в неясное бормотание и наконец умолк, заглушенный бубном. И тогда колдун снова сорвался с места и полетел вокруг костра. Он летел, как огромная хищная птица, как тень. Бубен в руках Белой Птицы неистовствовал.
И тут до Станиславы дошел смысл танца. Горькая Ягода не просто кружился, подхваченный яростным ритмом. Он рассказывал! Каждое движение, каждый шаг, каждый жест рук повторяли то, что произошло с ней три года назад на берегу уснувшего подо льдом ручья, когда она перешла границу Канады. Колдун и его помощник изображали ее, холодный заснеженный лес и охотников – Большое Крыло и Рваный Ремень. Горькая Ягода показывал всем, как она, обессиленная, свалилась в сугроб и лежала, отрешенно глядя на звезды и ожидая смерть, как те двое нашли ее след, как приблизились, подняли и принесли в лагерь.
Это была пантомима, примитивная, но в то же время, предельно точная, и ее, наверное, поняли бы везде – в Африке, и в Австралии, и на островах южных морей.
В последний раз грохнул бубен – и наступила тишина.
Лишь потрескивал костер, в который женщины время от времени подбрасывали хворост.
Горькая Ягода неподвижно стоял у огня. Рядом с ним, прижав бубен к бедру, застыл Белая Птица.
Круг воинов по ту сторону костра разорвался, и Станислава увидела Высокого Орла.
Он был высок – почти на полголовы выше самого высокого воина племени. А сейчас он казался еще выше из‑за султана белоснежных перьев, короной обрамлявших его голову и опускавшихся на спину длинным хвостом. Верхние концы перьев, окрашенные в яркий красный цвет, пылали, точно сами были огнем. От небольших кожаных дисков, прикрывающих уши и украшенных знаком Солнца, опускались на грудь Высокого Орла ленты, вырезанные из шкурок горностая. Куртка из такой же тончайшей замши, как и платье Станиславы, была отделана бахромой и ярким орнаментом, изображающим знаки Весны и родовые символы племени. Леггинсы с широким галуном из цветной шерсти, небольшой кожаный передник и вышитые мокасины завершали наряд вождя.
Следом за ним вышли в освещенный круг самые старые воины и уселись впереди первой шеренги зрителей. В шлемах с громадными буйволовыми рогами, в накидках из медвежьих и волчьих шкур, они выглядели величественно и грозно. К ним присоединился Горькая Ягода, присел рядом. Белая Птица положил перед ним череп бизона с остро отточенными рогами. Лицо Горькой Ягоды, расписанное красной и желтой краской, не выдавало никаких чувств, только ярко блестели щелочки глаз. Будто маска была на его лице, сквозь прорези которой смотрел другой человек.
Ва‑пе‑ци‑са подтолкнула Станиславу вперед.
– Иди туда, Та‑ва.
Станислава не помнила, как она шла.
Только жест колдуна дал ей понять, что надо остановиться. Колдун оперся левой рукой о череп бизона, правую вытянул ладонью вниз и заговорил низким голосом.
Он обратился одновременно к ней и к Высокому Орлу.
– Заклинаю вас рогами бизона, опущенными в кровь. Заклинаю огнем, который уничтожает все и оставляет на земле серый летучий пепел. Заклинаю вас темнотой ночи, Небесной Стрелой и когтями серого медведя, которые крошат скалы. Заклинаю и спрашиваю тебя, Леоо‑карко‑оно‑маа, виделся ли ты с этой женщиной по имени Та‑ва последнее время?
– Да, – ответил Высокий Орел. – Я с ней виделся.
– Виделась ли ты с ним, Та‑ва?
– Да, – ответила Станислава.
– Вы разговаривали друг с другом?
– Да.
Старики, сидевшие до этого неподвижно, шевельнулись, зрители загудели. Глаза колдуна вновь превратились в щелочки. Он поднял руку.
– Вы касались друг друга?
– Да, – ответил Высокий Орел. – Эта женщина перевязала мне рану на груди, которую я получил во время боя с медведем.
Снова движение по рядам, снова гул голосов. Горькая Ягода резко опустил руку. Все затихло.
– Воин, который выходит в одиночку на бой с серым медведем и приносит шкуру к типи женщины, считается женихом этой женщины, если она принимает подарок. Ты приняла подарок любви, Та‑ва. Знала ли ты этот обычай?
– Нет, – сказала Станислава. – Я не знала обычая.
Двинулся, заколыхался цветной туман вокруг. Полетели, забились над толпой голоса. Как ветер летели они, удивленные и негодующие.
Горькая Ягода поднял обе руки вверх и закричал:
– Эта женщина – не нашего племени! Она не знает наших обычаев. Она приняла подарки Высокого Орла, не зная, что они означают. Можно ли считать ее невестой Леоо‑карко‑оно‑маа?
– Нет! – заревела толпа.
– Вы все помните слова великого Тенскватавы, брата Текумсе,– продолжал Горькая Ягода, перекрывая голосом гул толпы. – Тенскватава сказал: «Белые люди – злейшие враги индейцев. Их язык лжив. Их поступки – поступки предателей. Кончить все отношения с белыми. Не носить их одежду. Не пользоваться их оружием. Не учить слова их языка. Избегать мест, где они появляются. Только так Свободные могут остаться свободными». Так учил Тенскватава. И мы, следуя учению Тенскватавы, до сих пор остаемся свободными. Еще не было случая, чтобы шауни привел в свой типи белую женщину. Или мы забыли слова Тенскватавы? Или мы уже не идем по следу наших отцов и хотим позволить белым загнать нас в Мертвые Земли?
– Нет! – отозвалась толпа.
Станислава подняла глаза на Высокого Орла. Он смотрел на нее в упор. Как тогда, в первый раз, когда она очнулась в шатре Ва‑пе‑ци‑сы.
Вождь понял ее взгляд. Он шагнул к ней, и Станислава почувствовала руку, подхватившую ее под локоть.
Высокий Орел встал рядом с ней.
Затем она услышала его голос:
– Прости, Горькая Ягода, что я прервал тебя и ты не задал всех вопросов, которые полагается задавать в таком случае женщине и мужчине. Да, Та‑ва не нашего племени. Она белая. У нее другая кровь. Да, наш народ не видел от белых ничего, кроме обмана, страданий и смерти. Но мы знаем и других белых. Некоторые из них уходили к нам, брали в жены наших девушек и до конца жизни оставались в наших селениях. Мой отец рассказывал про человека по имени Моква‑ай‑пво‑атс, Просыпающийся Волк. Он пришел в племя черноногих совсем молодым и попросил разрешения жить вместе с ними и делить все их радости и несчастья. Ему было в то время пятнадцать Больших Солнц. Вождь пиеганов, Одиноко Ходящий, принял его, как сына. Он прожил у пиеганов до смерти и был счастлив. И его дети тоже были счастливыми[19].
Ты знаешь, Горькая Ягода, что дочь Повхатана, великого вождя алгонкинов, прекрасная Покахонтас, вышла замуж за англичанина, большого вождя в своем племени, и уехала в страну белых, где ее называли прин‑це‑сса.
Ты знаешь, что Та‑ва не такая, как все остальные белые. Она пришла к нам с Квихпака, из земли людей с волосатыми лицами, которых называют тлинкитами. А в землю тлинкитов она пришла из страны Наукан. Но ее родина еще дальше, на расстоянии пути Большого Солнца. Когда она появилась у нас, мы думали, что белые будут искать ее и придут по ее следам к нашему селению. Но она засмеялась, когда мы сказали ей об этом. Она ответила, что вождь ее племени Сарь прогнал ее в Наукан за то, что она хотела освободить людей своего рода из резервации. Вождь ее племени был предателем своего народа, подобно предателю Ункасу, из‑за которого погиб мой дед Текумсе…
Воины, слушавшие слова Высокого Орла, одобрительно зашумели. Глаза колдуна сверкнули недобрым огнем.
Леоо‑карко‑оно‑маа поднял руку, призывая к молчанию.
– Я разговаривал с Та‑ва несколько раз. У нее сердце и мысли свободного человека. Она просила меня и Совет Старейшин, чтобы ей разрешили остаться в племени. Совет Старейшин ответил «да».
Высокий Орел повернулся к старикам, сидевшим в багровом круге огня.
– Разве лживы мои слова?
– Нет, – склонили головы старики.
– Разве Совет Старейшин меняет когда‑нибудь свое слово?
– Нет!
– Ее назвали шауни. Значит, она – шауни, как мой отец, как мой дед, великий Текумсе, как мой будущий сын!
Он обратил лицо свое к колдуну, стоящему против него.
– Горькая Ягода, ты не задал последнего вопроса, который полагается задать по обычаю. Говори.
Колдун помедлил несколько мгновений, потом сделал шаг к Станиславе и протянул вперед обе руки.
– Та‑ва, – сказал он. – Хочешь ли ты быть женой человека по имени Леоо‑карко‑оно‑маа?
– Да, – ответила Станислава.
Ладонь, придерживающая ее локоть, сжалась.
– Высокий Орел, хочешь ли ты быть мужем этой женщины по имени Та‑ва?
– Да.
– Ты можешь ввести ее в свой типи, Высокий Орел. Отныне и навсегда!
Станиславе показалось, что в голосе колдуна прозвучала скрытая угроза.
○
Конец обряда она помнила смутно. Она не видела свадебного танца Горькой Ягоды, голоса воинов и женщин слились в неясный гул, от нервного напряжения кружилась голова, шелестели перья в праздничном уборе мужа. Он нес ее на руках через волны цветного тумана, крепко прижав к груди. Покачивались темные вершины лиственниц. Звезды голубыми искрами сыпались с неба. И сердце рвало грудь частыми лихорадочными ударами.
○
В типи Высокий Орел посадил ее на возвышение, сложенное из шкур оленя‑вапити. Снял с шеста сумку, блестевшую бисерной вышивкой, достал четыре широких браслета, кованных из тяжелого самородного золота.
– Это браслеты моей матери. Дай твои руки, Та‑ва. Смотри. На желтом железе вырезаны знаки рода Совы и Великого Отца – Солнца. Теперь ты тоже принадлежишь роду Совы. И Солнце будет освещать наш путь. Я буду идти рядом с тобой всегда. Я всегда буду верен тебе. Один очаг будет согревать нас и одна шкура укроет в холодные ночи.
Прохладный металл охватил запястья Станиславы.
– Я тоже всегда буду верна тебе, Высокий Орел, – сказала она.
○
Снова веет Северный Ветер над Длинным Озером. Несет в струях своих над неокрепшим льдом твердые колкие снежинки. Опять укорачивается небесная тропа Солнца. Серые медведи ушли спать в пещеры высоко в горы.. Затихли в чаще мускусные крысы и бобры на ручьях. Они заготовили себе хорошие запасы на долгую зиму. Только они уже заснули и будут спать до весны, а люди будут охотиться все холодные месяцы, ибо лишний кусок мяса никогда не занимает много места в шатре. Длинен был в этом году Месяц Ягод, который белые называют «индейским летом». Щедрыми были земли и реки. И во многих типи молодые женщины пели песни любви…
ДВА ВЫСТРЕЛА
От Буско‑Здруя до Сташува кроме железной тянется еще грунтовая дорога – напрямик. Она прорезает лес, перебегает небольшие болотца, карабкается на холмы и наконец упирается в Сташув.
В основном ею пользуются крестьяне хуторов, редко разбросанных в этом дремучем краю. В последнее время по ней больше ездят швабы. На зеленых армейских фурах они везут добро, награбленное в Сандомире и малых окрестных деревнях.
Есть место, где дорога скатывается с косогора в неглубокую лощину, затянутую орешником и ольхой. Рубленый бревенчатый мост длиною в десяток шагов перекрывает здесь ручей с медленной темной водой. Заросли ольхи на его берегах в некоторых местах так густы, что пробраться через них можно либо ползком, либо с хорошим топором в руках. Выше по косогору они редеют, среди них появляются сосны и вязы.
Здесь, на краю орешников, Лёнька решил сделать засаду.
Разведчики выбрали место, с которого хорошо, в обе стороны, просматривались дорога и мост. Партизаны замаскировались в кустах. Затаились.
Лёнька предупредил: патроны беречь, работать одиночными выстрелами и только в крайнем случае короткими очередями.
У обозов обычно не было большой охраны. Но и тех солдат, которые сопровождают фуры, надо постараться ликвидировать сразу. Стычка должна быть как можно короче. В этом успех операции. Ввязываться в длительный бой с малыми силами, которыми располагал отряд, не имело смысла.
Станислав лежал в орешнике рядом с Яном Косовским. Переговаривались вполголоса.
Позднее осеннее солнце уже перешло за полдень, а дорога продолжала оставаться такой же пустынной, какой была утром.
– Что за черт, – возмущался Януш Големба. – Вчера здесь прошло три обоза, а сегодня – будто война кончилась. Куда они провалились?
Решили послать в сторону Сандомира разведчика. Время тянулось невыносимо.
Наконец разведчик вернулся. Он бежал во весь дух по обочине дороги, размахивая руками, и что‑то кричал.
Вот он ближе, ближе… Уже можно разобрать слова:
– Автоколонна!.. Машин двадцать. Впереди танки… два… И мотоциклисты. Кажется, меня заметили… Надо уходить!
Лёнька стукнул кулаком по прикладу пулемета.
– Повезло, называется… Давай, ребята, в лес. Да побыстрее!
Через несколько минут арьергардные отряда, уходя в сосняк, увидели мотоциклистов. Три черных БМВ выскочили на косогор. На передних бортиках мотоциклетных колясок грозно покачивались ребристые пулеметные стволы. Мотоциклы еще не успели скатиться к ручью, как из‑за косогора показались танки.
– Еще одна такая засада, и мы подохнем с голоду, – пробормотал Лёнька.
После ужина подсчитали запасы.
На двадцать два человека приходилось двенадцать банок мясных консервов, головка сыра и мешочек эрзац‑кофе.
Положение создалось тяжелое. После уничтожения карателями склада в лесничестве отряд остался без зимних запасов. Холода неотвратимо надвигались с севера. Со дня на день могли ударить морозы, а у людей не было теплой одежды. Не было медикаментов. Не было пристанища.
– Пан Лёнька, – сказал Стефан Каминский. – А что, если пощупать дембовский склад? Там продуктов на целый полк.
– Дембовский склад? – обернулся к нему Лёнька. – Ты подумал, о чем говоришь? У них в Дембовцах гарнизон не меньше роты СС, и склад охраняется так, что к нему не подсунешься. Мы же вместе с тобой ходили в разведку. Видели.
– На ночь они выставляют всего трех человек – двух у склада и одного в деревне у штаба. Если тех двух бесшумно снять…
– Это все равно что самому лезть головой в петлю, – отмахнулся Лёнька. – Если мы разбередим осиное гнездо, конец отряду. Эсэсовцы не успокоятся до тех пор, пока не покончат с нами.
– Склад на краю деревни, и если к нему подобраться ночью и придушить часовых, то до утра из него можно вынести все, что там есть, – не унимался Стефан. – Если дашь мне человек пять, то мы…
– То вы из Дембовцев все равно не вернетесь, да еще подставите под удар нас. Хватит об этом. По‑моему, надо выследить небольшой обоз и перехватить его там, где можно свободно действовать.
– Самое главное – бесшумно снять часовых…
– Хватит фантазий, Стефан.
Каминский отошел к группе партизан, сидящих на стволе упавшей сушины, и попросил закурить.
– Эсэсовцы! – пожал он плечами. – Подумаешь – сила! Такие же солдаты, как вермахт, только что носят форму получше, жрут послаще да вешают всех подряд. А в конце концов умирают от точно таких же пуль, как самый простой смертный. Там, понимаешь, такая штука, – обратился он к Яну Косовскому, сидевшему рядом со Станиславом. – Этот сарай, в котором склад, днем почти не охраняется. Да и не от кого там охранять – жителей из деревни выселили. Ночью они выставляют двух часовых, которых ничего не стоит снять. Только, конечно, без выстрелов. Просто прирезать. Когда мы прошлый раз были в разведке, я видел, как они охраняют. Один ходит, обычно, у задней стены, второй у двери. Сменяются через четыре часа. Штаб у них ближе к середине деревни, а склад на самом краю, у старой кузни. Часовые время от времени перекликаются. В самом штабе ночует несколько солдат. Правда, у них даже танк есть и несколько мотоциклов, но если сработать часовых бесшумно, то до второй смены никто не проснется.
– Ян, – толкнул Станислав Косовского. – Я могу бесшумно снять часовых.
– Ты? Каким образом?
– Пусть Лёнька даст Стефану несколько человек. Я пойду с ними в Дембовцы.
– Точно? – спросил Станислава Каминский. Станислав кивнул.
– Пан Лёнька, – снова окликнул командира Каминский. – Вот этот новенький, индеец, согласен идти. Он говорит, что может бесшумно снять часовых.
– Каким образом ты это сделаешь?
– Луком.
– Ты что, смеешься? Луком? Да еще в темноте?
– Мне часто приходилось стрелять ночью по шороху зверя.
– И ты попадал?
– Я всегда приходил в селение с добычей.
– Пан Лёнька, я тоже пойду с ними в Дембовцы, – сказал Косовский.
– Где ты возьмешь лук? – спросил Станислава Лёнька.
– Сделаю.
– И сможешь убить из него человека?
– Да.
– Ты знаешь, кто такие эсэсовцы?
– Знаю.
Лёнька задумался. Партизаны смотрели на него, ожидая. Как ни фантастична была затея, она сулила несколько сытых дней и, может быть, даже одежду.
– Ладно, – сказал Лёнька. – Пусть идет пять человек. Кто хочет. Но если ничего не выйдет, возвращайтесь, не поднимая шума. Без выстрелов.
– Ну, парень, – хлопнул Станислава по плечу Стефан. – Если бы не ты… А склад мы наверняка возьмем, попомни мое слово!
Станислав улыбнулся.
– У тебя хороший нож. Дай мне, – попросил он Каминского.
Стефан снял с пояса широкий охотничий нож в желтых кожаных ножнах.
– Бери. Дарю на память.
○
Лучшие луки получаются из горного можжевельника. Величина лука должна быть соразмерна с телом охотника, иначе из него не сделаешь меткого выстрела. Длина лука должна равняться расстоянию от правого бедра до концов пальцев левой руки, вытянутой вперед на уровне плеч. Это расстояние измеряется у стоящего человека. Толщина лука должна быть равна толщине кисти руки, уменьшенной на толщину указательного пальца.
Горного можжевельника в Борковицких лесах не было. После долгих поисков Станислав нашел ясень. Осмотрев дерево со всех сторон, Станислав срезал подходящую ветку и взвесил ее на ладони. Осенний ход соков в ясене уже кончился. Дерево спало. Ткани его были сухи и упруги. Конечно, хорошо бы положить ветку в прохладное место и выдержать, чтобы она стала еще крепче, но для этого не было времени.
Очистив ветку от коры, Станислав концом ножа наметил основные контуры лука и начал стругать.
– Есть лицо и спина лука, – объяснял он обступившим его партизанам. – Лицо – та часть, которая у, растущей ветки ближе к дереву. Спина – у конца. Лицо при стрельбе всегда должно быть сверху.