В Милане Леонардо прославился не только своими талантами, но и красотой, крепким телосложением и любезным обхождением. «Обаятельным видом своим, который был в высшей степени прекрасен, он вносил свет во всякую печальную душу» — так писал о нем Вазари.
Даже если учесть, что биографам XVI века были свойственны подобные славословия, становится понятно, что Леонардо был человеком обаятельным, привлекательным и имел много друзей. «Своей щедростью он собирал вокруг себя друзей и поддерживал каждого из них», — сообщает Вазари. И снова он же: «Он был так обворожителен в беседе, что привлекал к себе человеческие души». Паоло Джовио — близкий современник Леонардо, встречавший его в Милане, — тоже запомнил его приятный характер. «Он был очень дружелюбен, щепетилен и щедр, лицо его всегда светилось радостью и весельем, — писал Джовио. — Всех поражал его дар изобретательства, а еще он выступал арбитром во всем, что касалось красоты и изящества, особенно в устроении празднеств»[247]. Благодаря таким качествам у Леонардо было много близких друзей. В письмах и сочинениях десятков других выдающихся интеллектуалов из Милана и Флоренции — от математика Луки Пачоли до архитектора Донато Браманте и поэта Пьяттино Пьятти — сохранились отзывы о Леонардо как о высоко ценимом и любимом товарище.
Леонардо ярко одевался и иногда, как написано в Anonimo, щеголял «в розовых плащах, доходивших ему лишь до колена, тогда как другие носили более длинную одежду». С годами он отпустил длинную бороду, «доходившую ему до середины груди, хорошо одевался и завивал волосы».
Что особенно примечательно, он славился тем, что охотно делился с другими всем, что у него было. «Своей щедростью… он поддерживал… бедного и богатого», — писал Вазари. Он не стремился разбогатеть и обзавестись имуществом. В записных книжках он порицал людей, «которые жаждут одного лишь материального богатства и напрочь лишены тяги к мудрости, которая и есть главное средство и истинно надежное богатство ума»[248]. Поэтому он тратил больше времени на поиски мудрости, чем на работу над заказами, которые могли бы принести ему побольше денег. Средств на содержание растущего домашнего хозяйства ему хватало в обрез. «Не имея, можно сказать, ничего и мало зарабатывая, он постоянно держал слуг и лошадей», — рассказывал Вазари.
Он очень любил лошадей, продолжал Вазари, но и с другими животными «обходился с большой нежностью». А именно, «часто отправляясь в места, где торгуют птицами, он собственной рукою выпускал их из клетки на воздух, возвращая им утраченную свободу и уплачивая за это продавцу требуемую сумму».
Из-за любви к животным Леонардо почти всю жизнь придерживался вегетарианства, хотя, судя по спискам покупок, он нередко покупал мясо для домочадцев. «Он ни за что не убил бы даже блоху, — писал один его друг. — Он предпочитал льняную одежду, чтобы не носить на себе ничего мертвого». Один флорентиец, съездивший в Индию, записал, что люди там «не едят ничего, имеющего кровь, и не позволяют никому обижать живых тварей, совсем как наш Леонардо да Винчи»[249].
Выше уже говорилось о жутковатых пророческих загадках, где Леонардо иносказательно описывал убийство животных ради еды. Но в его записных книжках есть и другие пассажи, осуждающие мясоедство. «Если правда, что ты — царь зверей, — писал он, обращаясь к человеку, — почему же ты заботишься о других животных лишь для того, чтобы они отдавали тебе своих детей для услаждения твоей утробы?» Он называл овощи «простой» пищей и призывал ограничиваться ею. «Разве природа не дает достаточно простой пищи, чтобы утолить твой голод? А если ты не можешь удовольствоваться чем-то одним, неужели нельзя по-всякому смешивать разные простые вещи, составляя из них бесчисленное количество сложных блюд?»[250]
Его разумные призывы обходиться без мясной пищи проистекали из нравственности, опиравшейся на научные воззрения. Леонардо понимал, что, в отличие от растений, животные способны чувствовать боль. Изучая природу, он пришел к выводу: это оттого, что животные способны совершать телесные движения. «Природа наделила восприимчивостью к боли те живые организмы, которые обладают способностью двигаться, дабы сохранять части тела, которые можно повредить при движении, — предположил он. — Растения же не нуждаются в боли»[251].
Салаи
Среди молодых людей, которые в разное время были близкими товарищами Леонардо, самое важное место занимал плут по прозвищу Салаи, появившийся в доме Леонардо 22 июля 1490 года, когда Леонардо было 38 лет. «Джакомо поселился со мной…» — так написал он об этом событии у себя в дневнике[252]. Сказано довольно странно и уклончиво — ведь можно же было написать, что юноша поступил к нему в ученики или помощники. Но в данном случае и сами их отношения носили довольно странный характер.
Джан Джакомо Капротти, сыну обедневшего крестьянина из деревушки Орено под Миланом, было в ту пору десять лет. Вскоре Леонардо стал называть его Салаи, или «Дьяволенок», имея на то все основания[253]. Изнеженный и томный, с ангельскими кудрями и бесовской ухмылкой, этот юноша появляется в десятках рисунков и эскизов Леонардо. Почти до конца жизни Леонардо Салаи будет рядом с ним. По словам Вазари (которые уже приводились выше), Салаи отличался «необыкновенной грациею и красотою» и имел «прекрасные, курчавые и вьющиеся волосы, которыми Леонардо очень восхищался».
Десятилетние мальчики не так уж редко нанимались тогда в услужение, но Салаи не был просто слугой. Позже Леонардо иногда будет называть его «мой ученик», но это лишь сбивает с толку: он всегда оставался весьма посредственным художником и почти не писал собственных картин. Скорее он был помощником, приживальщиком и личным секретарем Леонардо и, возможно, с какого-то времени стал его любовником. В одной из записных книжек Леонардо какой-то другой ученик из его мастерской (возможно, соперник Салаи) нарисовал грубую карикатуру, которая изображала большой член на двух ножках, повернутый к какому-то предмету с надписью «Салаи».
В неопубликованной «Книге сновидений», написанной в 1560 году, Ломаццо, знакомый с одним из учеников Леонардо, записал вымышленный диалог между древнегреческим скульптором Фидием и Леонардо, который сознается в любви к Салаи. Фидий в лоб спрашивает его, состоят ли они в плотской связи. «Играл ли ты с ним в ту заднюю игру, которую так любят флорентийцы?»
«Много раз! — весело отвечает Леонардо. — Да будет тебе известно, он был красивый юноша, особенно пятнадцати лет от роду». (Возможно, это намек на то, что связь между ними началась именно тогда.)
«И ты не стыдишься об этом говорить?» — вопрошает Фидий.
Леонардо — во всяком случае, в этом вымышленном диалоге у Ломаццо — не стыдится. «Чего же здесь стыдиться? Среди достойных людей это скорее повод для гордости… Пойми, ведь мужская любовь — лишь порождение заслуг (virtù), объединяющее людей с разнообразными дружескими чувствами, дабы они могли с самого нежного возраста приходить к зрелости еще более верными друзьями»[254].
Салаи заслужил свою кличку, едва поселившись у Леонардо. «На второй день я велел скроить для него две рубашки, пару штанов и куртку, а когда я отложил в сторону деньги, чтобы заплатить за эти вещи, он эти деньги украл у меня из кошелька, — записал Леонардо. — И так и не удалось заставить его признаться, хотя я имел в том твердую уверенность». И все-таки он начал брать Салаи с собой в гости — а значит, видел в нем не просто вороватого помощника или ученика. Уже на третий день Леонардо взял Салаи на ужин к архитектору Джакомо Андреа ди Феррара, и там мальчишка повел себя плохо. «[Салаи] поужинал за двух и набедокурил за четырех, ибо он разбил три графина, разлил вино», — записал Леонардо в дневнике.
Леонардо, обычно редко оставлявший записи личного характера, упоминает Салаи десятки раз — часто с раздражением, в котором одновременно проскальзывают умиление и симпатия. И по меньшей мере в пяти случаях он рассказывает о кражах. «7 сентября он украл у Марко, жившего со мной, штифт ценою в 22 сольдо, который был из серебра, и он его вытащил у него из шкафчика, а после того, как Марко вдоволь наискался, он нашел его спрятанным в сундуке у Джакомо». В 1491 году, когда готовились торжества по случаю свадьбы Лодовико Моро с Беатриче д’Эсте, «когда [Леонардо] находился в доме мессера Галеаццо да Сансеверино, распоряжаясь празднеством его турнира, и когда какие-то конюхи примеряли одежды леших, которые понадобились в этом празднике, Джакомо подобрался к кошельку одного из них, лежавшему на кровати со всякой другой одеждой, и вытащил те деньги, которые в нем нашел»[255].
По мере того как эти обвинения накапливаются, начинаешь смеяться уже не только над выходками Салаи, но и над Леонардо, который продолжает терпеливо сносить и описывать его проделки. «Когда мне… магистр Агостино ди Павия подарил турецкую кожу на пару башмаков, этот Джакомо через месяц у меня ее украл и продал сапожнику за 20 сольдо, из каковых денег, как он сам мне в том признался, купил анису, конфет», — гласит другая запись. Столбики цифр, где обозначены расходы, написаны мелким ровным почерком, а вот рядом с одной записью, на полях, Леонардо с явной досадой вывел буквами вдвое крупнее: «Вор, лгун, упрямец, обжора».
Их пререкания продолжались еще много лет. Список покупок, который Леонардо диктовал своему помощнику в 1508 году, внезапно заканчивается словами: «Салаи, я хочу мира, не войны. Хватит уже войн, я сдаюсь»[256]. И все-таки Леонардо почти всю жизнь продолжал баловать Салаи, покупать ему цветастую щегольскую одежду, часто розового цвета, и буднично заносил в записные книжки расходы на все эти наряды (среди которых было по меньшей мере двадцать четыре пары модных башмаков и пара таких дорогих чулок, что можно подумать, будто они были усеяны драгоценностями).