Глава 10
Вера в науку – суеверие нашего времени.
М. Вандт
Джозеф Севилл сидел, курил и думал почти до полуночи. Он размышлял о том, как составить расписание, чтобы проводить больше времени с собакой, не привлекая внимания Департамента и своего персонала. Никому, кроме Тома, он ничего не сказал. Севилл думал, как может измениться его жизнь после триумфального выступления, и с невольной улыбкой представлял себе, какое лицо будет у Котча. Без сомнений, ему предстоит организовать и выполнить колоссальный объём работы, но это будет интересная, увлекательная работа. Он мимолётно пожелал разделить её со своим давним другом Виктором Хоффманом, но никому ничего не мог сказать, до тех пор пока пёс не начнёт его слушаться. Какая горькая ирония – он получил в своё распоряжение величайшее открытие в истории психологии, но не может им воспользоваться. Эта мысль не давала ему уснуть. Севилл решил исправить ситуацию как можно скорее.
Чтобы добиться отклика от собаки, заставить исполнять его команды, а затем закрепить это поведение, казалось, нужно было совершить подвиг. А всего-то требовалось – согласовать вербальное поведение собаки с соответствующими сигналами. Задание для студента-первокурсника. Но пёс реагировал слишком необычно. Почти невозможно использовать стандартные методы, поскольку животное уклонялось от взаимодействия и препятствовало любой работе.
Проще говоря, пёс его не любил.
Это инстинктивная реакция, она вне компетенции науки. Интуиция подсказывала Севиллу, что уговоры займут несколько месяцев, а у него этих месяцев в запасе не было. Можно кормить собаку во время работы, чтобы закрепить реакцию позитивным стимулом, но это опять потребует времени. Он понимал, что не успеет вовремя по двум причинам – во-первых, нужно готовить доклад, а во-вторых, эта сумасбродная девица может опять наделать глупостей.
Элизабет Флетчер была проблемой. Пока что у него не находилось поводов прекращать её визиты. Во-первых, его совершенно ошеломляли реакции собаки, которые могла вызвать эта девушка. Во-вторых, Севилл был достаточно проницателен, чтобы понять: если он запретит ей общаться с псом, Элизабет способна обратиться в газеты или устроить скандал как-нибудь иначе. Севилл снова вернулся к мыслям о том, как контролировать поведение животного. Если он не сможет заставить пса выполнять задания, то потерпит невообразимое фиаско. Севиллу не терпелось избавиться от девчонки, но нужно обеспечить её молчание, поэтому он решил позволить ей навещать Дамиана, но запретить с ним разговаривать. Такой вот компромисс. Можно объяснить ей, что работа теперь проходит в строго определённых условиях и незапланированные занятия приведут собаку в замешательство.
Севилл сидел в темноте, смотрел на медленно гаснущий огонёк сигареты, вспоминал отца и холодные осенние дни, проведённые в золотистых полях, окаймлённых ельником, когда он помогал отцу натаскивать английских пойнтеров. Джозеф-старший был бизнесменом, у него оставалось очень мало времени на хобби, но он настойчиво продолжал тренировать собак, иногда устраивая им маленькие испытания. Пойнтеры – холёные, крепкие псы хороших кровей – большую часть года жили на юге у тренера, так что хозяин мог получать удовольствие от охоты, не тратя часы на обучение. Собак присылали домой только в сезон охоты, но они своего владельца не знали и плохо исполняли его команды, а потому Джо-старший каждый год увольнял тренера и с помощью сына сам пытался корректировать поведение собак. Схема всегда была одна и та же; собаки, очевидно, хорошо натренированные и вначале явно рвущиеся в дело, через несколько недель переставали слушаться вообще. Безжалостное использование электрических ошейников превращало собак в подобострастных тварей, более не способных к корректному поведению на охоте. Тогда Джо-старший отказывался от них, называл никудышными и отправлял следующее поколение к новому многообещающему тренеру.
Подростком Севилл обожал оружие, стрельбу и то чувство, что возникало у него, когда он мог контролировать отцовских собак одним нажатием кнопки. Охотничьи испытания казались ему скучными – он довольствовался стрельбой по фазанам, взлетающим над собачьими головами. Но во всем, что касалось техники, которую отец и другие тренеры использовали, чтобы заставить пойнтеров продемонстрировать быстроту и точность при травле, его воспоминания были весьма отчётливы.
Пойнтеры – особенная порода. Инстинкт застывать на месте от запаха птицы в них так силён, что даже крошечные щенки принимают охотничью позу, если бросить им крыло пернатой дичи. У этих собак превосходный нюх и совершённое тело, они идеально приспособлены для охоты на птиц.
Чего пойнтеры не хотят делать категорически – так это иметь дело с мёртвой дичью. Они презирают тёплые, неподвижные тела мёртвых жертв, и очень часто следует прибегать к самым жёстким мерам, чтобы собаки приносили птицу в руки хозяину.
И у Севилла сложился некий план – исследователь готовился заставить Дамиана так же быстро отвечать на вопросы, как собаки его отца находили и приносили дичь. Это не займёт много времени – некоторым пойнтерам хватало одного дня. Размышляя о том, как успешно завершится обучение Дамиана, Севилл криво усмехнулся. Мягко говоря, он был на пороге того, чтобы потрясти мир бихевиористов.
– Ладно, партнёр, – сказал Севилл, – давай начнём.
Это было следующим утром – доктор стоял перед собакой, предварительно привязав её к крюку в стене, чтобы гарантировать себе безопасность. Кусок стального троса длиной в двенадцать и толщиной в полдюйма удерживал пса на месте. Попытки подкупить собаку едой ни к чему не привели, и доктор теперь делал ставку на электрический ошейник, при помощи которого собирался вызывать негативные стимулы, которые животное могло бы контролировать, отвечая на вопросы. Правильный ответ останавливает негативную стимуляцию. Медленный, неправильный ответ или отсутствие ответа вызывают негативную стимуляцию – непрерывную или даже возрастающую. Это называлось «непосредственное негативное закрепление реакции» – только это Севиллу и оставалось. Если пёс не хочет работать с ним за похвалу, еду, если он не чувствует к доктору ни уважения, ни благодарности, ему придётся работать, чтобы прекратить боль.
Мужчина взял пульт от электрического ошейника – чёрный цилиндр длиной около фута с шестидюймовой антенной, покрытой пластиком. Со стола он поднял чёрную карточку.
– Дамиан. – Севилл говорил громко, отчётливо. – Какой цвет?
Питбуль смотрел на него с искренним непониманием. Он знал звук, которым обозначался этот цвет, но ему никогда не приходило в голову сказать его этому человеку. Он никогда ни с кем не разговаривал, кроме Элизабет. Пёс был растерян и смущён. Он осторожно попятился, проверяя, насколько кабель ограничивает его свободу. Сердце забилось быстрее от страшного предчувствия, а внутренности словно прижались к рёбрам.
Севилл нажал на кнопку пульта. Ошейник распространил слабый, но непрерывный электрический сигнал вокруг шеи собаки. Поражённый, Дамиан резко дёрнулся и хрюкнул от неожиданности. В отличие от мгновенного шока, которому его подвергали в лаборатории Севилла, этот не прекращался. На таком уровне интенсивности боль казалась не очень сильной – он ощущал постоянные острые покалывания, и это было страшно и неприятно. Дамиан начал вырываться, изо всех сил пытаясь избавиться от боли. Но деться было некуда, он не мог даже развернуться. Разряд не исчезал, и пёс сражался и защищался, пытаясь зубами ухватить ошейник. Он хотел укусить, сорвать его, но широкая и короткая шея не позволяла дотянуться до ошейника зубами. Поскольку острые покалывания продолжались без остановки, он уселся в полнейшей растерянности и коротко, визгливо заворчал.
– Какой цвет?
Дамиан слышал Севилла, но не мог сосредоточиться на нем и на его словах. Страх поглотил его. Его захватили врасплох, и он инстинктивно оборонялся, не в состоянии понять, почему его бьют током, не зная даже, наказание это или просто стечение обстоятельств. За то, чтобы эта боль ушла, он был бы готов сделать что угодно – если бы только мог понять, что от него требуется. Боль прекратилась на мгновение, затем вернулась, чуть сильнее. Теперь Дамиан запаниковал. Он не был упрямым – он искренне не понимал, чего от него хотят.
Стоя перед ним, Севилл был убеждён: пёс хорошо понимает, что нужно делать и почему его бьют током. Как может он не понять, когда прекрасно отвечал на ту же команду, работая с девушкой? Севилл не пытался ничему его учить – Дамиан знал правильный ответ и просто отказывался его давать, поэтому доктор не чувствовал жалости к этой собаке. Он был убеждён, что короткие острые удары ошейника заставят Дамиана исполнять его приказы. Пёс должен понять, кто теперь его господин. Это ничем не отличалось от тех неприятных уроков, которые он проводил со своевольными пойнтерами, не желавшими приносить дичь в руки.
Инстинктивно Дамиан отчаянно пытался вести себя хорошо. Он лёг на пол, но щиплющие, кусающие электрические разряды не прекращались. Он съёжился в полном замешательстве. Боль не исчезала, он больше не мог лежать неподвижно. Он сел и бросил умоляющий взгляд на мужчину, стоявшего перед ним.
– Какой цвет? – снова спокойно спросил Севилл. Пёс неотрывно смотрел на него, совершенно потрясённый. Этому человеку был нужен ответ, который заставит боль уйти. Но что он хочет? Какую команду он дал? Мужчина сказал «цвет». Что «цвет»? Он должен говорить? Этого хочет мужчина? Надо сделать что-нибудь, все, что угодно, чтобы остановить ошейник. Пусть даже такое невообразимое, как заговорить с Белой Болью.
– Кровь, – прохрипел он первое, что пришло в его истерзанный мозг. Питание выключилось, стимуляция прекратилась. Дамиан стоял с дико выпученными глазами, у него тряслись лапы, он ошарашенно шатался.
– Хорошо. – Севилл похвалил собаку за почти правильное поведение. Это большой шаг – первое слово, которое Дамиан сказал ему. Получив хоть какой-то ответ от животного, он мог теперь заставить его отвечать правильно без особого труда. – Ладно. – Севилл снова показал чёрную карточку: – Какой цвет? – и включил питание. Пёс дёрнулся и подпрыгнул, его мозг переключился на резкие удары, он был не в состоянии думать.
– Кровь.
Хорошо, – снова сказал Севилл, убирая палец с кнопки. Теперь ответ пришёл гораздо быстрее. Пёс делал замечательные успехи. Севилл сбросил уровень стимуляции ниже на одно деление.
– Это чёрный, – подсказал ему Севилл, снова показывая карточку. – Какой цвет?
Боль вернулась. Дамиан мигнул, когда ошейник ударил его, но не отвёл взгляда от мужчины.
– Чернь, – ответил он.
– Хм, очень хорошо.
Питание выключилось. Севилл взял следующую карточку. Ещё не задав вопроса, он нажал на кнопку и включил ошейник. Севилл знал, что боль создаст мотивацию отвечать быстро, – такова стандартная процедура при тренировках с электрическим ошейником.
– Какой цвет?
Глаза собаки метнулись на карточку и обратно на мужчину.
– Синь.
– Да, хорошо. – Пёс ответил и быстро, и правильно.
Когда Севилл потянулся за следующей карточкой, Дамиан вдруг обезумел, начал вертеться, насколько позволял короткий кабель. В ожидании боли он запаниковал – он знал, что сейчас его снова будут бить. В отличие от бессмысленных разрядов, которыми его пытали, изучая стереотипное поведение, эту боль он мог контролировать сам. Он был в состоянии понять, что абсолютная покорность прихотям господина может остановить боль, но пока этот процесс не завершён. Пока ещё он боролся, не желая и не будучи в состоянии доверять человеку, причиняющему эту боль. Севилл игнорировал его борьбу, зная: это нормальная стадия, предсказуемое развитие событий при использовании электроошейника. Дамиан должен работать, несмотря на панику и страх, и должен принять электрическую стимуляцию как часть своей повседневной жизни. Это путь к простому, нерассуждающему повиновению. Для собаки покорность и общение были теперь единственными действиями, которые могли ослабить боль. Это, и ничто другое.
Севилл включил ошейник на слабом уровне сигнала и поднял следующую карточку, зеленую.
– Како…
– Синь, – поспешил сказать Дамиан, от страха – неправильно. Севилл проигнорировал ответ.
– Какой цвет?
– Синь, синь. – Дамиан дико извивался. Теперь он знал, чего хочет человек, но сейчас что-то глубоко внутри него сопротивлялось. Он не хотел подчиняться, вся его душа восставала против этого. Дамиан мог работать для Единственной, чтобы радовать её, но теперь ему хотелось только убежать подальше от этого человека. В нем рос не свойственный питбулю протест. Ему не нравился этот человек, и он ничего не хотел для него делать. Тело и разум столкнулись в конфликте. Он снова стал бороться с принуждением.
Его воля была сильна, но человек знал, как сломать эту волю, – у него были для этого инструменты и сильнейшее желание перекроить собачью душу под свои нужды. Дамиан не мог бороться с ужасающим, непрекращающимся действием ошейника.
– Лист.
– Да. – Ошейник отключился. – Очень хорошо. Пёс тяжело дышал, обессиленный и вспотевший. Он стоял, апатично глядя на Севилла, и бока его вздымались. Учёный уже отвернулся, закончив работу. Севилл был доволен, но не удивлён тем, что метод сработал быстро и эффективно: ошейник – общепринятый инструмент для определённого типа тренировок, когда дрессировщик не способен достичь согласия со своими подопечными иным путём.
После строгого приказа Севилла не разговаривать с собакой Элизабет забеспокоилась. Она хотела быть ближе к Дамиану, обнимать его, защищать, гладить его полосатую шею. Девушка предчувствовала беду: казалось, скоро все изменится – и очень сильно. Она всерьёз полагала, что дни её общения с собакой сочтены, поэтому, когда Том впустил её, она обрадовалась и тому, что можно просто сидеть рядом с псом, гладить его, смотреть, как он спит. Ей казалось или он действительно выглядел совершенно измождённым? Элизабет потрогала чёрную коробку на ошейнике, недоумевая, для чего она. Дамиан, не почувствовав прикосновения, слегка ткнул её носом, чтобы она положила руку ему на шею.
Как случилось, что их взаимная дружба из деликатной терпимости превратилась в такую сильную привязанность, что могла причинять боль? Для отца и дедушки Элизабет собаки были всего лишь базовыми моделями, расходным материалом, который можно заказать, использовать и списать. Она знала, что лишь благодаря Дамиану она сама перестала так думать.
Наступил вечер. Двое друзей в крошечной комнате сидели, прижавшись друг к другу, и Элизабет не переставала изумляться отношению Дамиана к людям. Большинство собак – на самом деле, все представители семейства собачьих – трусили, если встречали уверенного в себе человека. А как насчёт Дамиана? Как насчёт собаки, которая может гулять среди людей, вести себя вежливо, даже с юмором, и все же способна броситься на любого, если нужно, чтобы только защитить своего друга-человека? Элизабет не покидало странное ощущение: Дамиан равен людям, знает это и все же не злоупотребляет своей силой. Тем более замечательно, если учесть, как жестоко его использовали. Наоборот, он демонстрировал смирение и покорность тем, кого уважал, и, казалось, был способен причинять вред людям, только защищая других людей.
Почему Дамиан никогда не пытался напасть на человека, если чувствовал угрозу для себя? Было видно, что он рвётся атаковать, защищая её, и все же готов скорее отвернуться, чем укусить Севилла. Элизабет удивлялась странному и суровому моральному кодексу этого питбуля, появившегося в её жизни. Пёс открыл глаза и посмотрел на неё.
«Все в порядке?» – спрашивал этот взгляд. Увидев по её лицу, что ничего плохого не случилось, он вздохнул и снова закрыл глаза. Не говоря ни слова, он сказал ей все. Она улыбнулась. Ничего не изменится, Севилл, даже если ты запретишь нам пользоваться словами. Они нам никогда и не были нужны.
Мысли Элизабет блуждали. Она много раз слышала, как деятели религии и науки в один голос превозносили уникальность и неповторимость человека. Каким бы ужасным ни был человек, он ценился гораздо выше животного благодаря одной лишь принадлежности к своему виду. Элизабет думала о Дамиане и о том, что он мог бы сделать для неё, если потребуется. Мог бы отдать за неё жизнь – в этом она не сомневалась. Много ли на свете людей, которые отдали бы за неё жизнь? Элизабет представила себе Севилла и пса, стоящих над бушующей рекой. Если оба упадут, кого она спасёт? Кого она должна спасти? И по чьим стандартам нужно выбирать? Что подсказало бы ей сердце? Разве жизнь Севилла важнее, чем жизнь Дамиана, просто из-за того, что первый – Homo sapiens? Или преданность и дружба значат больше? Затем она представила другой сценарий: а если Севилла заменить ребёнком? Тогда что? Станет ли Дамиан, иронично размышляла она, прыгать в реку, чтобы спасти этого странного щенка, позволив утонуть ей самой? Её мозг, привыкший к абсолютной ценности человеческой жизни, отпрянул от такой мысли.
Элизабет разглядывала ячейки звуконепроницаемого материала на потолке, в который раз спрашивая себя, как они с Дамианом оказались в такой ситуации и куда их это все заведёт. Она перестала фантазировать – пришло время вернуться к фактам. В этом доме нет места для её любви к собаке, Дамиана скоро поглотит высокотехнологичный мир науки. Только очень большие начальники будут иметь прямой доступ к животному, и Севилл станет купаться в лучах славы, которая так важна для него, ни секунды не заботясь о том, что пёс, быть может, голоден, устал, напуган или одинок. И Дамиан, возможно, будет работать на Севилла лишь потому, что это свойственно его натуре. Когда она уйдёт, пёс будет работать – скрепя сердце, за слово похвалы от этого человека, неважно, как сильно Севилл будет его мучить. Со стороны кому-нибудь, может, даже покажется, что пёс счастлив, что он любит Севилла. Все это сводило её с ума.
Известные учёные, которые придут посмотреть на знаменитую говорящую собаку доктора Севилла, увидят лишь тень настоящего Дамиана – её Дамиана. Будут строить предположения о его интеллекте, мыслительных способностях, о его душе, и все это будет основано на том, что они увидят в лаборатории Севилла. Они никогда не узнают—и даже не смогут предположить, – что настоящий Дамиан любил тыкаться носом в землю замёрзшего луга, оставляя позади вихрь мелких ледяных кристалликов в розовом предрассветном воздухе. Никогда не оценят по достоинству настоящего Дамиана, который спал, положив голову ей на колени, поднимал на неё глаза в молчаливом единении, что гораздо могущественнее любых слов, которые он мог бы выучить. И она была уверена: никогда не увидят они, как Дамиан смеётся. А она это видела, когда они играли в свои шутливые игры; она знала, что он любит играть в «ку-ку» и может носиться безумными зигзагами, раскрыв пасть в широченной ухмылке, потому что любит, когда за ним гоняются.
Её размышления внезапно прервал Том – он открыл внутреннюю дверь и просунул голову внутрь.
– Доктор хочет, чтобы вы ушли. Пожалуйста. Элизабет кивнула.
– Хорошо, Том, а что это за штука? – Она показала на чёрную коробку ошейника.
Том колебался, не зная, что ответить. Элизабет подобралась и села прямо.
– Что это, Том? Для чего это нужно?
– Это… тренировочное устройство. Доктор использует его, когда занимается с собакой.
– Это ничего мне не говорит. Как он занимается? Что оно делает? Это какой-то магнитофон?
– Нет, мэм. Вам лучше спросить…
Севилла? Он запретил мне спрашивать о чем-либо, – сказала она, забыв на мгновение, что Севилл мог снаружи слышать каждое слово. – Ты это знаешь. Я спрашиваю тебя. Что это такое?
– Прошу прощения, вы должны выйти немедленно. Внезапно за спиной у Тома возник Севилл. Он рывком распахнул дверь и вошёл в маленькую комнату с мрачным выражением на лице. Элизабет молчала – он её услышал.
– Это называется электрический ошейник, Элизабет. Он производит электрическую стимуляцию, когда я нажимаю вот на эти кнопки. – Он показал ей пульт. – Это признанный и гуманный метод тренировки собак, призванный научить их контролировать свои реакции. Я ответил на твой вопрос?
Элизабет уставилась на безобразный чёрный цилиндр в его руке.
– Электрическая стимуляция? – Она помолчала. – Вы бьёте его током? С какой целью? Чтобы научить его чему-нибудь?
За всю свою жизнь Элизабет Флетчер ни разу не приходила в такое бешенство. Это было по ту сторону ярости. Внезапный, неистовый, переворачивающий все вверх дном порыв гнева, в котором воскрес, должно быть, буйный нрав её кельтских предков. Этот человек применяет электрошокер к существу, с которым она не просто дружит, – оно из-за своей беспомощности и невинности пробудило в ней материнский инстинкт.
Её глаза, полные холодной ненависти, медленно переместились с Севилла на его помощника и вниз, на ошейник. Тому, похоже, стало очень неуютно. Он пытался встретиться с нею взглядом, и лицо его при этом выражало что-то такое, чего она не могла прочесть. Но она не обращала на него внимания.
– Нет. – Она медленно покачала головой. – Нет, вы не будете этого делать. Не будете.
– Делаю и буду, – отвечал Севилл в тон её голосу. Его серые холодные глаза не отрываясь смотрели на неё. Пёс поднялся, напрягшись и глядя на мужчин.
Она нагнулась, вцепилась в ошейник и повернула его, отыскивая пряжку, чтобы расстегнуть.
– Том, выведи её, – резко сказал Севилл. Помощник шагнул вперёд, пытаясь взять её за руку.
Но Элизабет, сильная и разъярённая, оттолкнула его, нащупала пряжку и стала вынимать из неё ремешок. Том быстро подошёл и крепко схватил её сзади. Она ругалась и со злостью пыталась вырваться. Глаза пса расширились, затем превратились в щёлочки. Природа запрещала ему кусать этих богов. Увидев, однако, что девушка в беде и двое мужчин нападают на неё, он двинулся вперёд – молча, как это делали его предки.
– Выведи её, Том.
Легче сказать, чем сделать. Элизабет ничуть не жалела, что срывает своё раздражение на помощнике Севилла.
– Дверь! – выдохнул Том Севиллу. Он был слишком занят и не мог одновременно удерживать девушку и следить за приближающимся псом. – Дверь!
Нужен ключ. Том закружил по комнате, держа Элизабет между собой и псом.
– Отстань от меня! – Она почти вырвалась, у Тома пошла из носа кровь. Севилл, в ужасе от того, какой оборот приняли события, проклял собственный характер. Но все же решил спасти положение и встал так, чтобы Элизабет, сражаясь с Томом, могла его видеть.
– Элизабет, ты хочешь причинить вред собаке? – Он говорил тихо, но его слова долетели до неё. В руках он держал пульт от ошейника.
– Ублюдок! – рявкнула она и перевела взгляд ниже. – Нет! Дамиан, нет!
Пёс отыскал брешь в обороне и впился зубами в ногу помощника, яростно тряся головой. Том взвыл от боли, но захват не отпустил. Элизабет кричала на пса, но Дамиан слышал только Голос, а потому продолжал терзать ногу Тома. Тогда Севилл поставил мощность заряда на максимум и нажал на кнопку – потом ещё и ещё, пока пёс со сдавленным визгом не повалился на пол. Том застонал, когда зубы пса, получившего удар током, сильнее впились ему в ногу. Он нагнулся, и в этот момент Элизабет вывернулась.
– Дамиан, стой! – Она подбежала к псу, схватила его. – Уходи, Том, быстро! – закричала она.
Том вопросительно посмотрел на Севилла. Тот с перекошенным лицом отпер дверь и выпустил его. Дамиан рванулся за удаляющейся фигурой Тома, но Элизабет удержала его. Глаза пса сверкали от ярости.
– Дамиан, нет. Стой. Успокойся. – Она резко встряхнула пса, пытаясь привлечь его внимание. Потом взглянула на Севилла – тот держал в руке пульт и, очевидно, собирался нажать на кнопку снова. – Пожалуйста, прошу вас, не бейте его. Оставьте его, он просто пытался защитить меня. Это моя вина, что он так поступил.
– Да, твоя. – Ярость Севилла уже выплеснулась и утихла. На её место пришёл холодный расчёт. – Это очень серьёзно, Элизабет. Я думаю, мы с тобой должны встретиться позже, чтобы обсудить твоё будущее в проекте. Он под угрозой, уверяю тебя, но я не буду принимать никаких мер, пока мой помощник истекает кровью в моем доме.
– Уходи, дорогу ты знаешь. Жди моего звонка.
Элизабет не стала ждать звонка. Она догадывалась, что теперь её не пустят к Дамиану, и с самого утра отправилась к Хоффману. Тот куда-то уходил и обернулся, уже запирая дверь.
– Что на этот раз, Элизабет?
– Прошу прощения, профессор, но мне нужно, чтобы вы меня выслушали. Я хочу задать вам один вопрос – это очень важно. Профессор нетерпеливо кивнул. Элизабет вздохнула и начала:
– Вы знаете о Дамиане? О том, что он разговаривает? Хоффман несколько попятился.
– Ты не против, если мы поговорим по дороге? У меня встреча.
Элизабет преградила ему путь:
– Он вам говорил? О том, что пёс разговаривает?
– Кого ты имеешь в виду?
– Так вы не знаете? Он ничего не сказал? – Кто?
– Севилл.
– Сказал мне что? О чем ты?
– О Дамиане. О том, что он умеет.
Они пошли между деревьями к парковке. У Элизабет слишком мало времени.
– Я не понимаю, о чем ты.
Он не знает!
Девушке стало немного легче. Если Хоффман не знает, то, быть может… Она встала перед ним.
– Вы должны меня выслушать. Вы – моя последняя надежда. Прошу вас, дайте мне пять минут, и если вас ничего не заинтересует, тогда… ну тогда я больше вас не потревожу.
– Снова Дамиан, да? Ты думаешь, с ним опять плохо обращаются?
– Вы говорите так, будто ничего не происходит. Я просто не понимаю, зачем вы спасли его, если собирались обречь на такую участь? Лучше бы он умер в лесу, чем все это. Я не понимаю, почему вы позволили, чтобы с ним случились все эти ужасы, и неужели в вас нет ни капли…
Хоффман с не свойственной ему резкостью прервал её:
– Послушай, я много думал о том, что сделал с этой собакой. Я сглупил, пытаясь помочь ей, – в ущерб моему исследованию. Ошибка старого и сентиментального полевого биолога – вот что это такое. Я не собирался вмешиваться и отклоняться от протокола, но я сделал то, что сделал, и теперь жалею. Животное не годится на роль домашней собаки, но ты никак не желаешь этого понять. Почему ты не оставишь его в покое? Почему ты так помешана на этой собаке?
– Мы с ним друзья, профессор Хоффман, друзья. Вы знаете, что это значит? Это значит, что я не могу бросить его в беде. Дамиан сделал бы для меня то же самое. Прошу вас, позвольте мне объяснить, что случилось. Вы ведь понятия не имеете, что происходит.
Хоффман вздохнул и обогнул её, направляясь к машине.
– Ну и что? Что случилось?
– Послушайте, вы можете мне не поверить. Это нормально. Я только прошу вас, проверьте все сами. Съездите и посмотрите. Я прошу вас, потому что сама не могу ему помочь. Никто не хочет меня слушать. Например, вы знаете, где сейчас Дамиан?
– Полагаю, в комплексе длительного содержания.
– Нет, профессор Хоффман. Он дома у доктора Севилла. – Элизабет подождала, пока он заглотит наживку. Вопреки своему желанию, профессор был заинтригован. – Хотите узнать, почему он там? Хоффман посмотрел на неё с осуждением и переложил потрёпанный портфель из одной руки в другую.
– Меня не касается то, что делают другие исследователи.
– Да-да, именно! В том-то и проблема – никому в университете нет дела. Дамиана пытают в доме у этого человека, а все думают только о протоколе. Ну…
– Вот так ты относишься к исследованиям, Элизабет, да? Но тогда тебе не место в медицинской школе. Ты из тех жалостливых особей, которые стоят вокруг университета с плакатами «Прекратите опыты над животными». Из неформалов, маньяков-гуманистов, а не из ответственных членов медицинского или научного сообщества. Но, я думаю, ты умнее их, Элизабет.
– Я научила Дамиана произносить некоторые слова. Всего несколько слов. И не просто произносить их – он понимает, что они означают. Он действительно может говорить, как человек. Севилл узнал об этом и украл у меня собаку. Он хочет присвоить себе всю славу, и знаете что? Мне плевать на это. Я пыталась работать с ним, чтобы он мог получить все свои замечательные почести, стать большой шишкой, несмотря на то, что ничего не сделал, – при условии, что он просто будет хорошо обращаться с Дамианом. Но когда он… – Хоффман снисходительно посмотрел на неё. – Я знаю, о чем вы думаете, но посмотрите сами. Дамиан много всего умеет. Я научила его, а теперь этот ублюдок забрал его и…
Хоффман внезапно остановился.
– Что ты пытаешься сделать, Элизабет? Я не…
– Езжайте туда и посмотрите! Спросите его, заставьте показать вам все. Вы должны мне поверить, потому что это правда.
Она ждала, глядя ему в глаза. Хоффман помотал головой.
– Пёс говорит? —Да.
– И это ты его научила? – Да.
– И что он говорит?
– Он может называть цвета, геометрические фигуры, просить о чем-нибудь… – Профессор вздохнул и снова направился к машине. – Сделайте это. Пожалуйста. Но умоляю вас, не говорите Севиллу, что я к вам приходила. Возможно, он никогда больше не позволит мне быть с Дамианом, но если вы скажете, что я у вас была, он совершенно точно не подпустит меня даже близко. Тогда Дамиана больше никто не увидит, кроме него. Вы не поверите, что этот человек с ним делает. Он не мог заставить его работать по – доброму, так теперь надел на него электрический ошейник…
Голос Элизабет сорвался, и она умолкла, пытаясь взять себя в руки. Хоффман, судя по всему, не уходил только из жалости.
Я знаю Джо Севилла много лет и никогда не мог упрекнуть его в непрофессионализме.
– Я своими глазами видела, что он делает. Если это профессионал, тогда это слово ничего не значит. Слово «профессионал» означает, что человек знает, что делает. Когда вы применяете электрический ток – то есть пытку – к животному, чтобы заставить его работать на вас, вы не знаете, что делаете. Это же очевидно. Бедный пёс почти невменяем – вы бы его видели. Все это похоже на стокгольмский синдром: Севилл так долго мучил Дамиана, что теперь пёс готов абсолютно на все, чтобы угодить ему.
Они дошли до машины. Хоффман остановился, поставил портфель на капот и полез за ключами.
– Мне трудно в такое поверить, – вздохнул он. – И подтвердить твои слова можно только в одном месте. Я поеду к Джо. Неважно, что я там обнаружу, но если по каким-то причинам почувствую, что с собакой обращаются не должным образом, я скажу об этом Джо. Это тебя устроит?
– Спасибо, профессор, огромное вам спасибо. Я больше ни о чем не прошу. Посмотрите, как он там… – Она подняла глаза на учёного. – Вчера вечером я разозлила Севилла, и теперь он никогда не позволит мне увидеть Дамиана. Я точно знаю. Дамиан останется совершенно один с человеком, который пойдёт на что угодно, лишь бы заставить его на себя работать. А так хоть вы будете присматривать за ним. Пожалуйста.
Хоффман отмахнулся от неё.
– Довольно и того, что ты мне рассказала. Я знаю Джо, и я уверен, что с Дамианом обращаются наилучшим образом. Никто не хочет, чтобы собаке было плохо, Элизабет. И я не знаю, как тебе вообще в голову такое пришло. – Он поднял руку, не давая Элизабет возразить. – Я поговорю с Джо. И проверю, как там Дамиан.
– Вы не будете говорить обо мне? Прошу вас.
Хоффман бросил портфель в машину и сел.
– Мне пора. Не волнуйся, пожалуйста. Если будут проблемы, я с ними разберусь. Поверь мне.
Машина тронулась. Элизабет в глубокой задумчивости побрела по тротуару под клёнами. Она обдумывала слова Хоффмана. Разве она «зелёная» экстремистка? Через месяц или чуть позже начнутся занятия в медицинской школе, и она вступит на суровый путь к знаниям и престижной степени доктора медицины. Элизабет не понимала, почему то, что она делает, может как-то испортить ей карьеру: она просто пыталась вытащить одну собаку из крайне тяжёлой ситуации.
А те, кто борется за права животных, пытались закрыть лабораторию её отца. Помешать важному исследованию.
Они враги.
Или нет? Почему она не думала об этом раньше? Эти «гуманьяки» могли бы помочь ей забрать Дамиана у Севилла. Она пока не знала, как, но, по крайней мере, они бы не стали спрашивать, зачем это нужно. Помогут ли они ей? Мысль о том, чтобы приобрести сильных союзников в борьбе против Севилла, воодушевляла.
Но идея казалась слишком радикальной. Элизабет столько лет считала этих людей опасными, что теперь одна мысль об их помощи отдавалась во рту горьковатым привкусом. Она подождёт и посмотрит, что сделает Хоффман, а уже потом станет думать о союзе с «зелёными».
Подъехав к дому, Виктор Хоффман заметил одну из машин Севилла рядом с боковой дверью. Он часто бывал у своего друга. Сейчас его явно не ждали – никто не ответил. Хоффману неохота было возвращаться к главному входу, и он подёргал дверь – та была не заперта.
–Эй! Джо? Том?
Ответа не было. Хоффман вошёл.
–Джо?
Он направился прямиком в рабочий кабинет и просунул голову в дверь. Полосатый пёс сидел в переносной клетке рядом со столом Севилла. В кабинете никого не было. По полу от раковины под дверь маленькой рабочей комнаты тянулся шланг. В той комнате, как помнил Хоффман, несколько лет назад держали обезьяну. Из-за приоткрытой двери слышался слабый звук льющейся воды. Он вошёл в кабинет и направился к плексигласовой стене – посмотреть, есть ли там кто-нибудь. Проходя мимо клетки, Хоффман поприветствовал собаку:
– Здравствуй, Дамиан.
– Здра. Биолог замер. – Том?
Но голос был не похож на голос Тома. Ему послышалось, вот и все. Хоффман вернулся к входной двери и выглянул в коридор. Никого не было. Где-то лилась вода. Пахло хлоркой.
– Туда.
Биолог медленно повернулся. Пёс в клетке встретил его взгляд.
– Туда, – с надеждой повторил пёс.
Хоффман отшатнулся, почувствовал спиной стол и застыл, опершись на него, пристально глядя на собаку.
– Господи Иисусе.
Из комнаты для животных, волоча за собой шланг, вышел Том. Следом вырвалось облако горячего пара.
– Что, – спросил Хоффман, указывая на пса, – что, ради всего святого, здесь происходит, Том? Объясни мне!
Помощник побледнел.
– Что вы имеете в виду, сэр?
– Это животное только что разговаривало со мной! Ей-богу, Том, разговаривало. По-английски.
– Ой! – тихо проговорил Том.
– Ой? – Хоффман повернулся к молодому человеку: – Я говорю тебе, что этот пёс только что поздоровался со мной на чистом английском языке, и на это ты можешь мне ответить только «ой»?
Том сглотнул:
– Ну-у…
Хоффман опустился на одно колено перед клеткой.
– Она сказала, он может… Я не поверил – ни на секунду. А ты бы поверил? Нет, никто на свете бы не поверил. – Он отвёл глаза от собаки и посмотрел на Тома. – То, что я слышал, невозможно, просто невозможно. – Хоффман всплеснул руками и снова обернулся к собаке. – Это невозможно. Что в самом деле здесь происходит?
Дамиан снова заговорил, надеясь, что этот человек заберёт его отсюда:
– Туда. Щас. Дём.
Хоффман уставился на него, выпучив глаза. Том негромко вздохнул.
– Профессор Хоффман, он меня убьёт. Он сейчас никому не хочет это показывать. Он хотел…
Хоффман сильно покраснел и затряс головой.
– Том, как это может быть? Что я вижу? Как это произошло? – Тот не ответил. Хоффман обернулся, увидел лицо Тома и все понял. – Ради бога, Том, не волнуйся. Ты не виноват, что я сюда пришёл. Но это, – он медленно встал, покачивая головой, – это невозможно. Как, великий боже и святые угодники, он это делает? Как? Это невозможно, просто невозможно. Том скривился.
– Я пойду скажу ему, Думаю, будет лучше, если вы с ним самим поговорите.
– О, я поговорю с ним, обязательно поговорю. Он наверху? – спросил Хоффман с некоторой горячностью. Затем оглянулся и, качая головой, снова посмотрел на собаку. Он знал, что выглядит по-дурацки. – Это просто невозможно, – бормотал он.
– Схожу найду его.
Том выскользнул из комнаты, как собака, которую хлестнули плетью. Хоффман снова опустился на колено перед клеткой, наклонился к собаке:
– Говори! Давай же, говори!
– Здра, – сказал пёс – как-то резко и принуждённо. Затем помедлил и умоляюще добавил: – Туда.
– Поразительно! – прошептал Хоффман. Пёс и мужчина пристально смотрели друг на друга.
Севилл вошёл в комнату. Позади него маячил Том.
– А-а-а, Виктор, – произнёс Севилл ледяным тоном. Хоффман поднялся и взглянул на младшего коллегу сквозь очки.
– Ну, Джозеф?
Повисло долгое напряжённое молчание. Севилл посмотрел вниз, покачал головой и усмехнулся.
– Я собирался сказать тебе… – уныло проворчал он. – Ты ведь можешь понять моё желание сначала подготовиться?
– Подготовиться? Джо, животное говорит чист