Глава 8
Как ужасно знать правду,
когда в правде нет утешения.
Софокл
Она позволила Дамиану бегать под проливным дождём, а сама осталась стоять в дверях, недоверчиво щурясь. Через несколько минут пёс вернулся без зова – лапы грязные, с шерсти течёт. Элизабет отвела его обратно в клетку и закрыла дверцу. Постояла пару секунд, по-прежнему не отводя глаз от пса. Не надо было выпускать его. Уборщики заметят, что шерсть промокла. Но сейчас уже было поздно.
Ей нужно было уходить, но она ещё колебалась, размышляя: Дамиан, наверное, какой-то другой… ну, как-то отличается от прочих собак. И все же это был Дамиан – отряхнулся, почесал за ухом, и она успокоилась. Ничего сверхъестественного в нем нет. На этот раз он не возражал против её ухода.
Следующим утром дождь все ещё лил как из ведра. Элизабет встала перед клеткой; держа в руке угощение.
– Ну что, дружок, давай посмотрим, что ты на самом деле умеешь. – Она подняла шоколадку повыше и показала на дверь. – Хочешь туда?
– Туда! – выпалил пёс, клацнув зубами в конце слова. Она поняла его сразу – это не было похоже на лай.
– Ой, – слабо вымолвила она, – очень хорошо. – «Хорошо» – это ещё мягко сказано. Элизабет опустила голову и с удивлением заметила, что у неё дрожат руки. – Ох господи. Ну ладно, выходи.
Пёс побежал к входной двери, пританцовывая от нетерпения.
– Эй, Дамиан, погоди. Послушай – ты никому больше не должен говорить это слово, понимаешь?
Дамиан скрёб и толкал дверь, пытаясь выйти на улицу.
– Туда ты не пойдёшь. Прости, но по утрам с тебя будет течь вода, кто-нибудь заметит, сообщит директору, и нам конец. Уж поверь мне.
Ей не терпелось попробовать научить его новым словам, чтобы проверить, случайно ли он произносит такое сочетание звуков – «туда». Она задумалась, пошевелила губами, пытаясь понять, какой звук ему будет легче выговорить (странная мысль, однако) и что может быть важно для Дамиана, чтобы он захотел произнести это слово. Слово «пища» казалось трудным, так что она остановилась на слове «еда». Оно было к тому же очень похоже на «туда».
– Хочешь чего-нибудь съесть? Еда, Дамиан. Скажи – еда! Еда! Давай, скажи – еда!
Дамиан уставился на неё, склонив голову набок.
– Ну давай, если ты можешь сказать «туда», то можешь сказать и «еда».
– Туда!
Прекрасно, мне понравилось, но я хочу, чтобы ты сказал «еда». Еда! Говори, Дамиан, говори же. Скажи – её её-да! – Она держала бисквит возле самого его носа. Он к ней потянулся, и она убрала руку. – Нет. Если ты хочешь получить это, надо сказать – «еда». Это – еда. Ну, на самом деле это печенье, но для тебя просто еда. Скажи – еда. Она никогда в жизни не чувствовала себя так глупо. «Ты Тарзан, а я Джейн», – подумала она с иронией. Дразнясь, она поднесла бисквит к носу Дамиана.
– Отлично выглядит, вкусная еда.
– Еда.
– Сукин сын! – Элизабет выпрямилась. – Ты это сказал! Ты сказал «еда».
Дамиан прижал к голове уши, и она догадалась, что резким восклицанием напугала его.
– Нет, нет, все хорошо, Дами, ты молодец, большой молодец, я просто чуть с ума не сошла, вот и все.
Она не могла понять, как Дамиан произносит слова. Она слышала, что даже шимпанзе, несмотря на сходство с людьми, не могут артикулировать звуки из-за совсем небольшой разницы в строении черепа и гортани. Но с другой стороны, подумала она, этот аргумент не выдерживает никакой критики – посмотрите на попугаев. Она, к примеру, знала африканского серого попугая, который не только мог подражать человеческим звукам, но даже отвечал на вопросы и объяснял, чего хочет. А ведь голова у него здорово отличается от человеческой. А мозги вообще размером с горошину. Все эти теории о строении головы и размере мозга не слишком убедительны, решила она.
Элизабет возилась с Дамианом ещё несколько минут, выпуская и возвращая его в клетку со словом «туда» и награждая печеньем, когда он произносил «еда». Пёс охотно играл, весь трепеща от её внимания, – он быстро понял связь между словом и предметом или действием, которое ему соответствовало. «Туда» позволяло ему выйти из клетки, «еда» ему давала угощение: простое упражнение для собаки.
– Я должна уйти, Дами. Только не разговаривай с уборщиками. Понимаешь? Ни с кем! Как бы я хотела, чтобы ты понял. Если ты что-нибудь кому-нибудь скажешь, мы пропали.
Она прижала палец к губам – Дамиан знал этот жест. Это значило, что он должен замолчать. Она этому научила его на прогулках. Элизабет повторила жест и прошептала:
– Не разговаривай, молчи.
Дамиан зевнул и помахал хвостом.
«Ох, дружок, – волновалась про себя Элизабет, – меня спасёт лишь чудо; у меня – глупейшая во вселенной говорящая собака. Ты только не разговаривай без меня, хорошо? Пока я не вернусь. И не проси уборщика выпустить тебя, пожалуйста, пожалуйста, ради всего святого!»
Все эти дни она лихорадочно размышляла. Сама с собой спорила, уверяя себя, что ясно слышала слова, – и тут же возражая, что это совершенно невозможно. Можно ли кому-нибудь рассказать об этом? В крайнем случае расскажет Биллу и приведёт его посмотреть на собаку. Билл – один из умнейших людей, которых она знает. Взглянув на собаку, он сумеет оценить важность ситуации. Потом она подумала, что природная сдержанность Дамиана может помешать ему говорить в присутствии Билла или кого-то другого. Если такое случится, все решат, что она свихнулась.
Ну ты же сама знаешь, что слышала.
Даже если она слышала слова, это не значит, что Дамиан действительно разговаривает. Скорее он был похож на попугая – просто повторял звуки, которые слышал, ассоциируя их с определёнными действиями. Подражал ей, реагируя на предмет или движение, которые она показывала.
Да. Ну и что? Точно так же я изучаю иностранный язык. В чем разница?
Теперь ей действительно хотелось поговорить с Биллом.
– Привет, Том, – бросил Чейз с обезоруживающим простодушием, увидев, как Том направляется в рабочую комнату в глубине лаборатории. – Что делаешь в выходные, старик?
Даже нынешняя подружка Чейза Мэнди, которая удобно устроилась на столе возле рабочей станции, понимала, что означает вопрос Чейза: он явно замышлял очередную провокацию. Чейз был в дурном настроении – утром его разбудил звонок агента по сбору задолженностей. Немногословие Севилла относительно дальнейших планов тоже не прибавляло оптимизма. Студенты сидели без работы, развлекаясь, кто как умел. Том даже не замедлил шага и не оглянулся на Чейза.
– Как обычно.
– Не хочешь поехать с нами покататься на сноуборде? Девочки, пиво. Что скажешь? Конец сезона, старик, поехали, отлично проведём время.
– У меня уже есть планы, но спасибо за предложение.
– Слушай, Том, ты должен хоть иногда развлекаться. Сечёшь? Я ж тебе добра желаю. Это просто ненормально – никогда не расслабляться. Ты когда-нибудь катался на сноуборде? Катался, а?
Том остановился в дверях и повернулся к нему.
– Большое спасибо, Чейз. У меня другие планы.
– Да нет у тебя никаких планов! Поехали – соглашайся!
Том повернулся и с непроницаемым лицом вышел из комнаты.
– Эдак ты растеряешь всех друзей – я просто пытаюсь помочь, понимаешь? Так и в девушках засидеться не долго.
Чейз с удовлетворением отметил, что попал в цель. Выходя, Том на мгновение дрогнул, словно собрался передумать. Севилл выглянул из-за журнала, который читал, развалившись за столом:
– Полегче с ним, Чейз.
– Он подхалим, – заявил Чейз.
– Он мой подхалим. На это Чейзу нечего было ответить.
– Ну скажи, как он развлекается?
– Не твоё дело. Просто отстань от него.
Чейз покачал головой, показывая, что Том безнадёжен.
– Настоящий зануда. Даже думать не хочет об отдыхе. Он что, мормон или типа того?
– Может быть. Он пунктуален, это меня устраивает, и он не смывается всякий раз, когда запахнет жареным, ясно?
Чейз пожал плечами, почесал нос, нахмурился и помотал головой. Ему не сиделось на месте, он скучал.
– Пошли, Мэнди. – Он спихнул её со стола, и они скрылись в компьютерной комнате. Севилл проводил девушку взглядом и вернулся к чтению.
Огэст Д. Котч из университета Огайо, желая продемонстрировать, что Севилл достаточно ему надоел своими бессмыслицами, устроил очередной демарш, намереваясь проделать брешь в кормовой части флагманского корабля Севилла, чтобы затопить его раз и навсегда. Его последний грубый и прямолинейный ответ привёл Севилла в бешенство. Нужно драться или заткнуться навсегда. Вдохновлённый скорее поддержкой читателей, которым не нравился заносчивый тон Севилла, чем каким-нибудь реальным преимуществом, Котч проявил себя во всем блеске.
Севилл не стал торопиться с ответом, хоть и знал, что все внимание приковано к нему. Котч может подождать. Севиллу приятно заставлять Котча ждать и нервничать. Сейчас важнее составить заявку, с которой можно попасть в Нидерланды, и сделать все возможное, чтобы Котч туда не поехал. Поэтому Севилл думал только о том, как обеспечить себе визит в Европу. Последний срок подачи документов стремительно приближался. Ему нужно что-нибудь яркое, но основательное. Очень основательное. В такой момент он едва ли мог себе позволить выступить с чем-то несущественным. Севилл со вздохом отложил журнал, вытянул из пачки сигарету и уставился на неё невидящим взглядом.
– Билл?
– Я здесь.
Когда Элизабет вошла в комнату, он сидел с банкой пива на подлокотнике, переключая телеканалы.
– Дэйв тебя убьёт, если увидит пиво.
– Знаю. – Он улыбнулся и выключил звук. – Не выдавай меня, ладно?
– Я тебя не выдам, если ты не выдашь меня, – идёт? Я хочу с тобой поговорить кое о чем.
Билл махнул рукой в сторону кушетки и чуть не опрокинул банку, но поймал её – с виноватым видом.
– Что ж, давай поговорим.
Элизабет бросила куртку на кушетку и осторожно присела на краешек. С чего начать? Это непросто. Даже с богатым воображением. Она решила идти напролом.
– Дед, я собираюсь тебе сказать кое-что довольно безумное, но я хочу, чтобы ты меня выслушал, хорошо?
– Хорошо, – осторожно ответил он.
– Я знаю, ты скажешь, это глупо, но я до сих пор продолжаю работать хендлером. Помнишь собаку, о которой я говорила? Ту, про которую спрашивала тебя ночью на кухне? Она все ещё в университете, над ней проводят опыты. – Лицо Билла посуровело. Элизабет заметила это, но храбро бросилась в бой. – Кроме того, я должна сказать тебе ещё одну вещь – на своих утренних пробежках я гуляю с этой собакой. – Она подождала ответа, но Билл молчал и пристально смотрел на неё. – Мы с ним друзья. Я не знаю, как это объяснить, но других слов у меня нет.
Она сделала паузу, глядя на него и дожидаясь хоть какого-то ободряющего знака, но он бесстрастно молчал. Элизабет перевела дух и начала снова:
– Я знаю, что ты думаешь, и я не виню тебя, но ты не знаешь Дамиана. Господи, мне так тяжело объяснить, как все это случилось… Ну ладно, теперь главное: произошло кое-что уникальное – мягко выражаясь, – и мне нужен вой совет. В общем, я хочу, чтобы ты взглянул на него…
– Нет, – сказал Билл, – остановись. – Элизабет потряс его тон. – Элизабет, я не хочу в этом участвовать. Я…
– В чем участвовать? – выпалила она резче, чем собиралась: Билл мгновенно заметил какие-то подводные камни.
– Ты не рассказываешь об этой собаке в университете так же, как дома?
Она слегка обиделась:
– Ну, в общем, да, но…
– Хорошо, и когда ты намерена остановиться? Ты собираешься его украсть? Может, ты хочешь связаться с «зелёными» и выкрасть всех животных из университета? Что ты делаешь, Элизабет?
– Я очень осторожна и не делаю ничего плохого. Просто гуляю с ним по утрам – какой от этого вред? Мне кажется, я от этого становлюсь лучше. Я не хочу превратиться в человека, которому наплевать на страдания собаки.
– Но ведь ты как-то сумела с этим справиться в отношении остальных собак? Сколько их в университете, Элли, сколько их в одной только лаборатории твоего отца? Чем они отличаются от этого пса?
– Я не знаю, почему становишься другом кому-то одному, а не другому! – Элизабет почти кричала – слишком велики были разочарования последних месяцев. Затем перевела дыхание и понизила тон. Она не могла кричать на Билла. – Если я предам доверие Дамиана, если уйду – я стану таким человеком, каким ты бы хотел меня видеть?
– Ты молодая женщина, у тебя впереди перспективная медицинская карьера. Я хочу видеть тебя врачом. Ты будешь помогать тысячам людей, спасать тысячи жизней. Если займёшься наукой, тебе, возможно, придётся жертвовать животными или дорогим оборудованием ради спасения миллионов людей. Вот как я вижу будущее, Элизабет. А ты – ты видишь одну-единственную собаку, с которой забавно играть и которую ты не воспринимаешь как серьёзную угрозу твоей карьере. Вхождение в терапию требует дисциплины, это тяжёлая работа, но важен конечный результат. А ты собираешься отбросить все это и поставить под угрозу своё положение в университете, ради того чтобы тайком гулять с лабораторной собакой, к которой привязалась? Я думал, ты умнее.
Запустив пальцы в волосы, Элизабет сменила тактику:
– Я просила тебя выслушать меня. Ты это сделаешь?
– Ты не можешь сказать ничего, что изменило бы суть того, что я сказал тебе. Или, быть может, ты собираешься меня убедить, что не собираешься продолжать эти глупые игры? Если так, я тебя выслушаю. Однако, если ты намерена чем бы то ни было оправдывать своё возмутительное и, говоря откровенно, ненормальное поведение, я не хотел бы продолжать этот разговор.
Ненормальное поведение? То, что она помогала Дамиану? Что ненормального в её действиях? Она безгранично уважала Билла. Она всегда хотела быть, как он, – такой же одарённой, такой же умной, каждый день спасать жизни так буднично, как другие выпивают чашку кофе. Но разве он прав?
– Мне жаль, что ты так это воспринял. Но я тоже отношусь к этой собаке серьёзно. Возможно, мои прогулки с Дамианом незаконны и кажутся тебе извращением, но позволь мне кое-что сказать. Это не ошибка и не заблуждение. Я поступаю правильно.
Совершенно разочарованная, Элизабет чувствовала, что теряет над собой контроль. Глаза её наполнились слезами, и она выбежала из комнаты. Флетчеры не плачут. По крайней мере, на людях.
Они больше не возвращались к этой теме. Как всегда, Элизабет с Дамианом пришлось самим о себе заботиться. Она раздумывала, к кому можно обратиться. Профессор Хоффман, первый благодетель Дамиана, казался лучшей кандидатурой, но её беспокоила его дружба с Севиллом. Размышляя, Элизабет начала серьёзно заниматься с Дамианом, стараясь научить его словам – многим словам, чтобы можно было показать его кому-нибудь, кто окажется в состоянии помочь. Пусть она не может вытащить Дамиана из университета – по крайней мере, поможет ему добиться сострадания.
Элизабет теперь много читала о поведении собак и неожиданно обнаружила, что их не считают умными животными. Ей это показалось странным: даже не учитывая способности повторять слова, Дамиан хорошо понимал все, чего она хотела от него добиться. Её все больше возмущали все эти высокомерные сомнения в наличии у собак разума.
Гордясь своим учеником, Элизабет никогда не пропускала их утренних уроков. Теперь она приносила полотенце, чтобы вытирать Дамиана, и каждое мокрое тёплое утро они гуляли. Их прогулки к оврагу стали одновременно часами занятий. Питбуль носился возле неё кругами, вился у ног, приносил палки, затем отступал, глаза его смеялись и призывали бросать палку как можно дальше.
Она стала учить его многосложным словам, просто из любопытства – сумеет ли? Для начала выбрала своё имя, все больше ощущая себя Джейн из «Тарзана». Чтобы понять то, что Дамиан знал с самого начала: он не может произносить многосложные слова, – ей понадобилось три дня. Пёс выговаривал слова резко, как лаял, с отчётливыми паузами. Сначала Элизабет думала, что он сумеет прорычать слово – как собаки в телешоу, которые якобы умели говорить «я люблю тебя» и «мама», но у Дамиана техника была совершенно иной. Её имя оказалось для него слишком сложным, и в конце концов они сошлись на Люкс: краткое и резкое, оно получилось у собаки лучше всего.
Когда он справился с именем, она начала учить его понятиям «хорошо» и «плохо», решив, что для собаки они достаточно просты. Вместо «плохо» она использовала слово «фу», вместо «хорошо» – «добро», которое Дамиан выговаривал как «добр». Довольно быстро она выяснила, что, хотя Дамиан прекрасно понимал, когда его действия заслуживают оценки «хорошо», а когда – «плохо», приписывать эти качества объектам ему сложно. Много раз она почти отказывалась от занятий, и продолжать её заставляло одно – уверенность, что проблема не в Дамиане, а в ней самой: она не могла как следует объяснить ему урок.
Затем Элизабет решила научить его словам, которые могли пригодиться в будущем. Словам, которые могли бы тронуть сердца тех людей, в чьи руки он попадёт. С помощью прикосновений они выучили слова «пёс» и «боль».
Мягко поглаживая его, она повторяла «пёс». Когда она остановилась, Дамиан, зная, что за правильное повторение его вознаградят, слегка ткнулся носом ей в руку и повторил: «пёс». Когда он усвоил, Элизабет ударила его по спине, напугав его, и резко произнесла слово «боль». К счастью, выучил это слово он быстро, однако пользовался им неохотно и часто путал со словом «фу».
В университете оценки Элизабет постепенно становились хуже. Она тратила все больше времени на обучение собаки и пропускала лекции. Дома поселилась напряжённость. Билл не упоминал о собаке Дэйву и продолжал обходить её молчанием в разговорах с Элизабет. Дэйв, не подозревая об истинном положении дел, требовал сосредоточиться на учёбе, а не тратить столько времени на бег. Она отмалчивалась. Выпускные экзамены и поступление в медицинскую школу приближались неотвратимо. Элизабет чувствовала, что у неё осталось мало времени.
Они с Дамианом добились определённых успехов, но Элизабет решила, что много проще, хотя и менее эффектно, научить его называть предметы, а не понятия. Питбуль учился охотно и внимательно, но не потому, что ему нравились занятия – он бы лучше погонял теннисный мячик, – а из-за того, что она от его действий приходила в восторг. Повторяя звуки, связывая их с визуальными сигналами, которые она подавала, он мог заслужить награду и одобрение. Дамиан был искренне счастлив – он открыл новый способ радовать Единственную. Раз от него требуется такая работа, он будет охотно её исполнять. И все же он не разговаривал с нею, не общался. Как любой представитель семейства собачьих, он изначально не был животным говорящим; речь не входила в список заложенных в него от природы умений. Она была явлением исключительным, и когда он говорил, в основном то были попытки выразить что-то для него важное, а чаще – просто желание привлечь внимание Элизабет. По большей же части их подлинное общение сводилось к обмену взглядами.
В сравнении со словами-понятиями слова-предметы давались ему легко. Дамиан просто запоминал имя, соответствующее предмету, и произносил его в ответ на вопрос «что это?».
Элизабет вырезала несколько цветных квадратов из непромокаемой ламинированной бумаги. Она просто отказывалась верить, что Дамиан не может видеть мир так же, как она. Ну, возможно, он не видит его совершенно таким же, ведь, в конце концов, она же не чувствует запахов, как собака. Но Элизабет была уверена, что он различает больше цветов, чем склонны думать учёные.
Проводя первый примитивный цветовой тест, она научила Дамиана словам для чёрного, белого и серого. Когда он стал ассоциировать эти слова с соответствующими квадратами и правильно называть их, она поняла, что цвета он как-то различать умеет. Её слегка обескуражило, что пёс не просто подражает её словам – он прекрасно понимает, о чем его спрашивают. Её подозрения подтвердились, и она перешла к другим цветам, предлагая ему короткие, односложные слова. Жёлтый превратился в «жел», оранжевый в «ор», а пурпурный стал «кровь». Окрылённая лёгкой победой над цветами, она перешла к геометрическим формам, научила его слову «дом» (квадрат), «три» сгодилось для треугольника, а круг так и остался «кругом».
Наконец пришла весна. Дождь не прекращался, но стал заметно слабее и теплее. Занимаясь со своим прилежным учеником, Элизабет продолжала думать, как и кому показать пса. Хоффман был самым подходящим человеком, но она почему-то не могла заставить себя ему доверять. Вторым и лучшим кандидатом казалась Новак.
И лишь одна очень неприятная мысль не давала ей покоя: Дамиан ей не принадлежал. У неё не было на него никаких прав. Элизабет надеялась только, что, когда придёт время показать его способности, кто-нибудь авторитетный позволит ей остаться с собакой, заботиться о ней и учить её. С холодной решимостью девушка отказывалась даже думать о том, что их могут разлучить. Но такая возможность существовала, и Элизабет безжалостно заставила себя её рассмотреть. Кто-то другой мог бы опекать и учить Дамиана – если она убедится, что с ним будут хорошо обращаться. Есть шанс, что, когда выяснится истинная ценность Дамиана, откроются его способности, какой-нибудь терпеливый и добрый дрессировщик сможет уберечь его от опытов, а она вернётся к семье и карьере.
И все-таки она не могла представить, как это будет. Дадут ли ему бегать по росистым лужайкам? Поймут ли, что ему не вредит мягкий летний дождь; что он любит сталкивать камни в грязные лужи, а затем ворочать их там, пока весь не перепачкается? Будут ли помнить, что он любит играть в воде, но весь ёжится, как дворняга, когда его пытаются отмыть струёй воды из шланга? Будут ли играть с ним в «ку-ку», как она, когда вытирала ему голову, а он зубами вырывал у неё из рук полотенце? Когда кто-нибудь узнает, что пёс разговаривает, их прогулки прекратятся.
Все может измениться. Оставалось надеяться – изменится к лучшему. Пока что она была уверена лишь в одном: Дамиан проводит целые дни в камере смертников, забытый всеми, но под постоянной угрозой продолжения опытов.
Элизабет готовила Дамиана, но постоянно как могла подчёркивала, что он не должен разговаривать ни с кем, кроме неё. Она не знала, понимает ли он её. Лучшее, что она смогла придумать, – научить его немедленно закрывать пасть, если она прижимала палец к губам. Но Дамиан часто путал этот сигнал с поднятым пальцем, которым она обозначала единицу, и мог не умолкнуть, а ответить счастливым громким «раз». (Пёс не был гением в математике, но отличить один палец от двух все-таки умел.) В такие минуты она смеялась над ним – но и беспокоилась. Если он ляпнет такое при посторонних, быть беде.
Элизабет пыталась понять, почему одни слова даются ему легко, а другие – нет или почему он не может произносить все слова, которые – она это знала – понимает. Пёс уверенно исполнял множество команд, знал названия мест, имена и действия, но никогда не использовал эти слова в речи. Он говорил только то, чему она специально его учила. За одним исключением: «дём». Так он произносил «идём», и эту настойчивую просьбу довольно часто повторял, когда водил её по полям. Этому слову он научился сам.
Пришла мягкая весна, и окрестности мрачных университетских зданий наполнились щебетом и чириканьем. Неуверенно набухали почки на деревьях; земля покрылась нежной порослью, почти каждый день шёл дождик. Повсюду скакали крошечные зеленые древесные лягушки, окликая друг друга возбуждёнными дребезжащими голосами, как будто весь этот тёплый влажный мир создан только для них.
Лёжа на бетонном полу камеры смертников, Дамиан знал: весна здесь. Долгие, томительные часы он проводил в ожидании Единственной; властный страждущий первобытный Голос восставал против бесконечного заключения, досаждая больше, чем неудобства, создаваемые людьми. Весна – время возрождения, и тот же Голос, который заставляет мёрзлый, захороненный где-нибудь в болоте жёлудь рваться вверх гордым молодым дубком, а нежные побеги травы – пробиваться сквозь бетонные тротуары, наполнил все вокруг тем же безумием, той же магической энергией, что свойственна только этому времени года. Юные творения природы бегали, резвились, дрались или спаривались при любой возможности. Даже старые, умудрённые жизнью существа – и те чувствовали весну, были беспокойны и озабоченны. Голос требовал двигаться, охотиться, играть, любить, убивать. Жить – после долгих месяцев темноты и холода. Все кругом пришло в движение: резкий ветер спешно гнал прочь белые облака, гуси возвращались на север, соки поднимались, саженцы тянулись вверх, олени возвращались на холмы, солнце поднималось все выше, и земля поворачивалась к нему лицом. Повсюду самки искали самцов, пыльца ждала своего шмеля. То было время волнений и безрассудства, великий праздник гедонизма для тех удачливых игроков Природы, кому удалось пережить ещё одну суровую зиму.
То было время перемен, время действий – Элизабет, как и все, это ощущала. В то тёплое, влажное, все ещё се рое утро она не пошла на лекции. Они с Дамианом отправились гулять по оврагу и свежевспаханному полю. Было очень рано, солнце ещё не поднялось над горизонтом, и Элизабет совсем не думала об учёбе – она предавалась серьёзным, мимолётным, эфемерным размышлениям юности, созерцая три четверти луны над западным горизонтом и яркую звезду рядом. Луна, решила Элизабет, гораздо красивее и значительнее в предрассветном небе, нежели вечером. Сейчас красота её, казалось, уступала место мужественной энергии солнца, но девушку восхищали какое-то особенное изящество, спокойная и прозрачная грация луны. «Она отказывается от величия, – думала в такие минуты Элизабет. – Её сила не так очевидна, но тем не менее реальна». Ей нравилась луна.
Полосатый питбуль крадучись двигался вперёд, оставаясь поблизости и время от времени заглядывая ей в лицо. Она остановилась, присела, и Дамиан прижался к ней, обнюхивая и тычась в колени.
– Что такое, Дамиан? В чем дело? – Она не ожидала ответа и не получила его. Дамиан жался к ней, чтобы она к нему прикоснулась. Пёс чувствовал её беспокойство и на собачий манер пытался её успокоить. – Все хорошо, дружок. Все будет хорошо. – Она уговаривала скорее себя, чем его.
Сегодня в три часа у неё была назначена встреча с директором Исследовательского центра, на которой она собиралась раскрыть уникальные способности собаки. Что случится потом – одному богу известно, но, по крайней мере, что-то произойдёт, и это лучше, чем висеть в неопределённости. Осенью она поступит в медицинскую школу, а там уже некогда будет заниматься Дамианом. Оставалось совсем немного времени, чтобы решить все проблемы. Нужно убедиться, что Дамиана оценят по достоинству и позаботятся о нем должным образом. Она понимала, что такому уникальному псу вряд ли предоставят ту свободу, к которой она его приучила. Но хотя бы он будет в безопасности. Оно того стоит. Им наверняка не позволят видеться. Может быть, думала она, в это утро они последний раз гуляют вместе и пёс это чувствует.
Она сидела на корточках, пёс пытался её успокоить, а она крепко сжимала в объятиях его мускулистое тело, приникнув щекой к тёплой плоской макушке. Дамиан стоял совершенно неподвижно, предчувствуя беду.
Элизабет явилась в офис доктора Новак с питбулем на поводке и с полной сумкой реквизита. Она не могла не заметить, с каким беспокойством встретили животное: приглушённо загудели голоса, поднялись головы. Все смотрели на них. Элизабет опустила руку на мощную голову пса – это её успокоило.
Их встретила личная секретарша доктора Новак – и ещё полдюжины сотрудников, очевидно, в целях обеспечения безопасности. Едва они вошли, женщина принялась отряхивать платье, словно собачья шерсть уже на неё попала.
– Чем я могу вам помочь? – нахмурилась она. – У меня встреча с доктором Новак в три часа. – Хотя Элизабет специально не предупредила, что будет с Дамианом, присутствие собаки явно требовало объяснений, и она добавила: – Доктор Новак хочет видеть эту собаку.
– Я не думаю, что…
Дверь в кабинет открылась, и показалась голова Новак. Директор секунду смотрела на Дамиана, затем приказала:
– Лидия, пропусти её.
Элизабет прошла мимо помрачневшей секретарши, глубоко вздохнула перед дверью и шагнула в кабинет. Новак ждала её, стоя у стола, и лицо её выражало неодобрительное нетерпение. Она не предложила Элизабет сесть.
– В чем дело?
– Я хочу сообщить вам одну очень важную вещь. Пожалуйста, поймите, это действительно очень важно. Я не знаю, к кому ещё обратиться. Я привела Дамиана, поскольку без него не смогла бы все объяснить.
Элизабет наклонилась и почесала ему шею – ей как никогда требовалась его поддержка. Однако пёс напряжённо втягивал воздух, кончик его носа трепетал, а голова медленно покачивалась, словно он искал источник запаха, который только он и мог разобрать.
– Это, должно быть, связано с вашими прошлыми жалобами на доктора Севилла?
– Нет-нет, ни в коем случае. Я хочу сказать, да, это та самая собака, о которой шла речь, но сейчас это никак не связано с доктором Севиллом.
– Итак, в чем дело? Что на этот раз? – Директор обошла вокруг стола и села в кресло. Вид у неё был не слишком обнадёживающий.
– Если бы я просто сказала вам, что этот пёс может делать, вы бы никогда не поверили мне, так что я собираюсь вам это показать. Я даже не буду пытаться ничего объяснить, хорошо? Но прежде чем я начну, могу я попросить об одной вещи?
Новак нетерпеливо махнула рукой.
– Я думаю, то, что может делать Дамиан, очень важно для учёных в целом и для этого университета в частности. Я знаю, что кто-нибудь авторитетный захочет взять его на попечение, и я бы хотела иметь хоть какую-то уверенность, что в любом случае мне позволят объяснить, как с ним нужно обращаться. Вы понимаете, мне бы не хотелось, чтобы в конце концов он попал в руки кого-нибудь вроде Севилла.
– Элизабет, прошу вас, поймите: то, что вы говорите, не имеет абсолютно никакого смысла. Как я могу давать вам какие-то обещания, когда не знаю даже, о чем речь? Очевидно, вы испытываете ко мне определённое доверие, раз пришли сегодня сюда. Так не могли бы вы довериться мне до конца и позволить поступать так, как я сочту уместным, что бы там ни было?
Элизабет опустила глаза.
– Простите, я не хотела сказать, что не доверяю вам. Наоборот. Вы не знаете, как я волновалась, прежде чем сюда прийти. Видите ли, у меня нет никаких прав на эту собаку – официальных прав, – и я целиком полагаюсь на вас. Я просто хочу объяснить, как это важно для меня.
Дамиан внезапно прижался к её ноге, будто испугался. Нагнувшись, она потрепала его и прошептала:
– Все хорошо, мальчик, с тобой все будет в порядке. – Дамиан быстро взглянул на неё. Казалось, его отвлекало что-то у дальней стены. – Дайте мне минуту, пожалуйста, – сказала она директору, – мне нужно приготовиться.
Она рылась в сумке с реквизитом, а Дамиан, не отводя глаз от стены, обошёл вокруг Элизабет и сел рядом, поджав хвост и прижав уши к голове.
– Бел, – резко произнёс он. Голова Новак дёрнулась, но лицо осталось бесстрастным. Она сидела прищурившись и недоверчиво рассматривала собаку. Элизабет нервно рассмеялась.
– Дамиан, спокойно. Подожди, я достану карточки.
Пёс проявлял нетерпение – это было странно.
Она достала цветные карточки и попыталась встать перед собакой. Дамиан, однако, следовал за ней при каждом движении. Несколько неловких мгновений она пыталась усадить его на рабочей дистанции от себя, потом, извиняясь, улыбнулась доктору Новак:
– Простите, он тоже нервничает.
Ни один мускул на лице Новак не дрогнул.
– Показывайте.
У Элизабет перехватило дыхание. Вот те на! Шутить не намерена.
В этот момент она решила, что сделала правильный выбор. Эта женщина поможет Дамиану, если будет на его стороне. Когда энергичная Катарина Новак возьмёт заботу о нем в свои руки, пёс окажется в безопасности, как ей и хотелось. Пришло время показать, что Дамиан заслуживает особенной заботы.
– Простите.
Она повернулась к собаке и приподняла брови, устанавливая с ним контакт. Отступать было некуда, оставалось надеяться на лучшее. Судьба двух друзей была в руках доктора Новак.
– Итак, Дамиан. Стой там, стой на месте, мы будем работать. Я хочу, чтобы ты поздоровался. Скажи «здравствуй».
Слабый запах, висевший в комнате, возбуждал в нем неприятные воспоминания, и взгляд пса беспокойно метался.
– Бел, – сказал он снова, резко клацнув зубами, пытаясь единственным доступным ему способом предупредить Элизабет, что в комнате пахнет Севиллом. Тот был здесь совсем недавно, и единственное слово, которым Дамиан мог назвать Севилла, было цветом лабораторного халата. Севилл был белый, когда стоял перед клеткой Дамиана.
– Нет. Прекрати. Поздоровайся. Скажи «здравствуй».
Уши пса печально распластались по обеим сторонам широкой головы. Он посмотрел девушке в лицо, и она ободрила его быстрым кивком.
– Здравствуй, – подчёркнуто артикулировано сказала она ему.
– Здра, – ответил он неохотно, но покорно. Слово было слышно отчётливо.
Лицо Новак побелело, она плотно сжала губы. В наступившей тишине слышалось только мягкое клацанье собачьих когтей по полу – Дамиан встал и покрутился на месте. Элизабет видела, как женщина медленно оправилась от первого шока и глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки. Лицо её посуровело – она не верила. Пока не верила.
– Он знает другие слова? – тихо спросила Новак – будто о чем-то не слишком важном, – и Элизабет пришлось признать: она восхищается профессионализмом этой женщины. Девушка с гордостью погладила собаку по спине. Дамиан взглянул на неё, шевельнул хвостом. Она скромно пожала плечами:
– Да, он знает ещё несколько слов, цвета и предметы.
– Цвета? Покажите.
Элизабет почему-то стало легче. Вниманием директора она завладела.
– Конечно. – Она повернулась и посмотрела на собаку. – Так, дружок, будем работать. Сначала цвета.
Она по очереди брала потрёпанные кусочки грязной ламинированной бумаги и просила назвать каждый цвет. Дамиан, ещё раз насторожённо оглядев комнату, включился в работу – отвечал быстро и правильно.
– Что это?
– Синь.
– Что это?
– Чернь.
– Да, правильно. Это?
– Грязь.
– Хорошо. А теперь этот? – Ор.
– Так он называет оранжевый. Простите, я забыла объяснить: он не умеет произносить два слога подряд, некоторые слова для него слишком сложные, так что мы их немного изменили. – Новак кивнула, словно в трансе. – Он ещё знает геометрические формы, я… – Элизабет протянула руку за другими карточками, но Дамиан вдруг резко развернулся и спрятался за неё. – Дамиан, поди сюда!
– Бел Боль.
Она впервые слышала от него два слова подряд – на такой подвиг раньше он был неспособен. Но «белый» и «боль»? Что это значит? Она повернулась: Дамиан, прижав уши и спрятав хвост между лап, смотрел в сторону.
Посреди комнаты стоял доктор Джозеф Севилл – словно материализовался из воздуха. Элизабет догадалась: он вышел из боковой комнатки, дверь которой была приоткрыта. Надеясь, что он не слышал собачьего голоса, девушка застыла, но по его лицу было понятно, что слышал он всё. Дамиан, с его собачьей чуткостью, заметил плотно сжатые губы Севилла, посеревшее лицо и сузившиеся глаза. За те месяцы, что они провели вместе, питбуль видел Севилла нетерпеливым, недовольным, злым, но таким, как сейчас, – никогда: напряжённым и каким-то жутким. Элизабет на время работы бросила поводок, и теперь Дамиан мог убежать. Он ткнулся носом в щель и быстро взглянул на Элизабет.
– Туда! – взмолился он. – Туда. Дём.
В комнате повисло жуткое молчание. Совершенно сбитая с толку, Элизабет подошла к двери и оттащила пса. Что будет делать Новак теперь? Девушку напугало, как учёный смотрел на Дамиана. Мужчина и женщина обменялись многозначительными взглядами, и все это вдруг показалось Элизабет очень, очень подозрительным. Что происходит? Почему здесь Севилл?
– Я должна признаться тебе, Элизабет, – начала Новак тихо, словно пытаясь контролировать свой голос. – Я попросила прийти сегодня доктора Севилла, поскольку думала, что ты и дальше собираешься выдвигать против него обвинения, и хотела, чтобы он услышал их сам. Тебе следует знать: я не нашла никаких признаков жестокого обращения с животными, никаких нарушений протокола в работе доктора Севилла. Я подумала, что, если ты будешь настаивать, тебе лучше всего поговорить с ним лично и разрешить все вопросы. Твоя дальнейшая медицинская карьера может пострадать, если ты будешь выдвигать необоснованные обвинения в адрес мэтров университета и не получишь возможности выяснить, в чем ошибаешься. Но это…
Севилл поскрёб ру