Глава 7
Преданность собаки – это драгоценный дар,
требующий не меньшей нравственной ответственности,
чем дружба между людьми.
Связь с верной собакой так крепка,
как могут быть крепки земные узы.
Конрад Лоренц
Элизабет знала, что ей потребуется помощь, дополнительные глаза и уши, если она всерьёз хочет найти одну-единственную собаку в огромном университетском комплексе. Задача осложнялась тем, что люди, вероятно, знающие что-нибудь о собаке, не желали с ней разговаривать.
С напускным безразличием она стала намекать знакомым хендлерам и некоторым приятелям-лаборантам, что интересуется судьбой одного пса. Самым небрежным тоном, на который была способна, сообщала, что ей просто любопытно, как он закончил свои дни. Если кто-нибудь видел полосатого пса с короткими ушами, похожего на питбуля, может, скажут, где он?
Хендлеры и лаборанты были обязаны посещать ежеквартальные собрания, где обсуждались правила, инструкции и сообщения о несчастных случаях. Элизабет отдавала предпочтение вновь набранным людям, осторожно упоминая о собаке и стараясь не выказывать подлинного интереса и нетерпения. Она подружилась с пухленькой девушкой-лаборантом, которая помогла ей в тот первый День с Дамианом, и они сидели на собраниях вместе. В январе на одном особенно скучном докладе Элизабет наклонилась к Патти и прошептала:
– Ты не видела того питбуля, которого я последнее время ищу?
– О! – громко воскликнула девушка, и несколько голов повернулись в её сторону. – Точно, я же собиралась тебе сказать! Джесси говорила, что, похоже, видела твоего пса. – Патти повернулась к Элизабет, и её приятное круглое лицо оживилось от неожиданного воспоминания. – Все собиралась сказать тебе, прости, забыла… Джесси говорила, что видела похожего в корпусе длительного содержания – знаешь, три таких здания с восточной стороны кампуса. Ей показалось, это был он, такой золотистый, с полосками, верно?
Элизабет смотрела прямо перед собой, стараясь говорить ровно:
– Она не заметила, у него действительно маленькие уши?
– Не помню, но она была уверена – это тот самый пёс, о котором ты спрашивала.
Элизабет кивнула, все ещё глядя прямо, в одну точку.
– А чем занимаются в том здании?
В основном исследованиями с летальным исходом. Ну знаешь, где они держат… – Патти притихла, словно только сейчас осознав, что она говорит. – Если кто-то видит собаку, которую ты ищешь, в корпусе длительного содержания, это не сулит ничего хорошего.
– С летальным исходом, – повторила Элизабет тихо, без всякого выражения. – Изучение неизлечимых болезней?
– Да, в основном. Но наверняка они держат там собак и по каким-нибудь другим причинам – ну, к примеру… – Девушка замялась: она прекрасно понимала, что никаких других причин нет. – Может, стоит туда сходить и проверить? Вдруг это вовсе не та собака?
Элизабет смотрела невидящим взглядом, пытаясь усвоить эту новость.
Дамиана заразили какой-то неизлечимой болезнью, или над ним ставят смертельно опасные опыты – и все из-за меня. Потому что я пришла в вольер и спровоцировала ту драку. Если бы не я, он по-прежнему жил бы на выгуле. Хоффман сказал, что он годится только как подопытная собака, не домашняя. Для него не нашли другого места, и теперь эти ублюдки отправили его в раковый корпус и ждут, пока он умрёт. Из-за меня.
Вина захлестнула её.
– Я проверю, спасибо. – Она еле нашла в себе силы ответить Патти.
Дамиан стоял в клетке и ждал её. Все эти недели он терпеливо ждал, что она придёт, и когда Элизабет появилась в конце коридора, его глаза заметались от клетки к клетке, уши поднялись, и он встал, встречая её, у дверцы, словно её не было всего несколько часов. Элизабет присела и обвила руками пса, он вертелся и пританцовывал, а она прижималась лицом к его крепкой шее. Она почувствовала, что плачет, не может сдержать слез, несмотря на всю свою природную сдержанность. Изумлялась, насколько легче ей стало при виде счастливой морды Дамиана. Элизабет прижалась к нему, а он ворчал, и сопел, и пытался сказать ей, что теперь все будет хорошо. Он силился вырваться из её объятий и лизнуть в лицо, изгибая шею и ускользая из-под руки, как боксёр, пытаясь пробраться сквозь её защиту.
Теперь Элизабет уже не колебалась. Она взяла с полки рядом ключ от клетки и отперла дверцу. Видя его здесь, в царстве смерти, среди собак с измученными глазами, не сомневаясь, что скоро он разделит их участь, она решила: «Самое малое, что я могу для него сделать, – подарить ему последний день на свободе».
Они промчались по коридору и выбежали на улицу.
Стояло очень холодное утро, все вокруг было сковано морозом, дыхание обжигало нос и горло. Солнце храбро сияло в отдалении на юге, но нисколько не согревало воздух. Газон был твёрд как камень. Элизабет инстинктивно направилась к полосе деревьев.
Пёс пришёл в крайнее возбуждение. Сначала он никак не мог решить, откуда на него свалилось столько насыщенных земных запахов. Он скакал, вбирая глазами окружающий мир, словно сошёл с ума. Сгребал бурую пожухлую траву и рвал её, проносясь как вихрь; пробовал на бегу раскапывать замёрзшие мышиные норы, с неистовым лаем кидался к деревьям, чтобы их пометить, и все время пытался прыгнуть на Элизабет. Таким петляющим, пьяным шагом они добрались до деревьев и скользнули в спасительную тень вечнозелёных крон. Земля здесь была не такой твёрдой, и Дамиан шумно втягивал древесные запахи, с ликованием размахивая хвостом из стороны в сторону.
Сквозь просветы между елями Элизабет видела огромное поле. Она нагнулась и сняла поводок с шеи пса. Тот постоял рядом всего мгновение, а потом, радостно сверкнув глазами, бросился по тропинке. Элизабет похолодела. Хоффман же говорил, что это дикая собака. Может, он решил, что это его дом, и теперь убежит и больше не вернётся. Если это произойдёт, получится, что она украла подопытную собаку, совершила уголовное преступление. Она обдумывала это, глядя, как Дамиан исчезает в густом подлеске, и удивлялась, что ничего не чувствует. Ни душевного подъёма оттого, что он свободен, ни страха за последствия. Она ещё не стряхнула оцепенения, навалившегося, когда она услышала, что Дамиан попал в камеру смертников. Ещё горше ей стало при мысли о том, как счастлив Дамиан, не подозревающий о своём будущем.
Они выбрались из еловых зарослей и оказались на краю рва. Почва круто обрывалась прямо у них под ногами. Глядя через ров на поле, Элизабет с удивлением заметила, что все поле усажено рядами тоненьких ёлочек. То были посадки лесного факультета.
В поле никого не было видно, а если они с Дамианом спустятся на дно огромного сухого рва, их нельзя будет увидеть даже с края обрыва. Замечательно. Непрочный сетчатый забор преграждал им путь. Элизабет слегка нагнула сетку и осторожно оседлала её. Потом позвала Дамиана, чтобы он перепрыгнул через забор, но он смотрел на неё с сомнением. Пёс обнюхивал нижнюю часть ограды, пытаясь найти собственный путь, и тогда она приподняла край сетки снизу, чтобы он смог пролезть. Позвала его, и он быстро сообразил, что нужно делать.
Оказавшись по другую сторону этой шаткой изгороди, по ту сторону университета, Элизабет почувствовала себя довольно странно. Преступница, прогульщица, она все-таки освободилась теперь от пут, словно все оставшееся позади на самом деле не имело значения, а всё настоящее, реальное было здесь, по эту сторону ограды.
Почему мне так?
Стоя на краю оврага под ярким зимним солнцем, она поняла, что не создана для жизни на природе. Слишком большую часть жизни она провела, готовясь к академической карьере.
Я провела больше времени, уставясь в экран компьютера и читая книги, чем глядя на небо.
Эта мысль её отрезвила.
Так почему же мне здесь так хорошо?
Перед нею был обычный невзрачный овраг, заросший короткой рыжевато-бурой травой. В солнечном свете мерцал иней, и шотландский ракитник почти сливался с травой, словно изо всех сил пытался не привлекать к себе внимания.
Спускаясь по склону, Элизабет представила себя Дамианом: что он чувствует, впервые за столь долгое время оказавшись на свободе? На дне оврага они с Дамианом вспугнули самца фазана, и тот быстро побежал прочь. Пёс погнался за ним, фазан резко поднялся в воздух со странным, пугающим криком, распушив хвост. Со счастливой улыбкой Элизабет смотрела ему вслед – она никогда в жизни не видела дикого фазана.
Вскоре, забыв о птице, Дамиан перекувырнулся и решительно помчался вперёд. Он прижал уши, опустил хвост и раскрыл пасть в широкой глуповатой ухмылке, обнажив впечатляющие клыки. Он бежал прямо на неё. На секунду растерявшись, Элизабет замерла и не двигалась с места, пока хватало выдержки. Она не понимала, что он делает, и увернулась в самый последний момент. Пёс, казалось, от её испуга пришёл в восторг и пронзительно взвизгнул, пробегая мимо.
— Эй, перестань! – крикнула она ему вслед, но он развернулся и снова понёсся ей навстречу. – Он меня атакует! – изумлённо прошептала Элизабет. – Ты напал на меня!
Как Паттон[7], вооружённый револьвером с перламутровой рукояткой, она решила не сходить с места. Теперь она готова была его встретить: пригнув голову, втянув её в плечи, словно хищный зверь перед броском, она ждала, выставив вперёд руки, как лапы. Дамиан увидел, что теперь в роли жертвы оказался он, мгновенно поменял тактику и помчался зигзагами, чтобы его не поймали. Элизабет прыгнула на него, когда он проносился мимо, и они сравняли счёт. Дамиан, казалось, наслаждался игрой – несколько раз касался её на бегу, вынуждая опять его преследовать. Они играли несколько минут, быстро меняясь ролями и точно соблюдая правила, которые оба понимали. В финальном броске пёс прыгнул на неё, схватил зубами за рукав и завертел кругами. Он старался не задеть её тело и ни разу не позволил себе сжать челюсти, даже если Элизабет шутливо хватала его за голову и ругала, когда он сбивал её с ног. Дамиан кружил её, пока она не поскользнулась на кочке и не плюхнулась на землю.
– Ты выиграл, – признала она, – ты, здоровый громила.
Они посидели немного на дне оврага. Им было тепло после бега. Через некоторое время Элизабет нарушила молчание:
– Знаешь, я думаю, ты вляпался в историю, раз уж они поселили тебя в камере смертников. – Она помолчала с минуту и продолжила: – Но, может, ничем таким тебя не заразили. Может, ты просто часть исследования, где они сначала подвергают тебя действию чего-нибудь – или не подвергают – ну, что-нибудь в этом роде, а потом твой труп вскрывают и смотрят, что там внутри. Вроде того. Нужно выяснить это, то есть, я хочу сказать, с тобой наверняка все в порядке. Ты хорошо выглядишь.
Она откинулась назад, опершись на локти.
– Но что мне с тобой делать? Я не могу взять тебя домой – ты даже не представляешь себе, насколько это невозможно. – Вздохнув, она отклонилась назад ещё сильнее, глядя в облачное небо. – Я теперь тоже вляпалась в историю. Как раз сейчас пропускаю занятия. Прогуливаю, понимаешь? Невозможно прогуливать и получать хорошие оценки, знаешь ли. Не говоря уже о том, что наша с тобой прогулка противозаконна.
Она засмеялась, представив себе, в какой ужас пришёл бы Тони, если бы увидел, как она преступно прогуливает занятия. Ей стало легче.
Нужно решать, что делать дальше. Все складывалось довольно глупо. Дамиан устроил подбородок на лапах, тяжело вздохнул и закрыл глаза.
Ты рискуешь своей карьерой.
Ты должна сделать правильный выбор.
Она повернулась к питбулю. Подавшись вперёд, прикоснулась к Дамиану и положила руку ему на бок. Когда она касалась его, он был живым и настоящим, а не задачей, которую нужно решить.
Нужно ли вести тебя обратно?
Она так горько вздохнула, что пёс поднял голову и беспокойно посмотрел на неё. Она слабо улыбнулась.
– Все нормально, – прошептала она, успокаивающе потрепав его, – все хорошо.
Разве?
У неё не было выбора. Она должна отвести его обратно и попросить Патти выяснить, почему он оказался в этом корпусе. Ей нужно время. Она не может просто спрятать его где-нибудь в чулане, надеясь, что он избежит судьбы большинства беспризорных собак, гибнущих под колёсами машин или в приютах для бродячих животных. Кроме того, возможно, его уже заразили какой-нибудь смертельной болезнью. Нет, она должна отвести его назад.
Она встала. Дамиан, поняв, куда она направляется, встал и потрусил вперёд, подняв хвост и слегка виляя задом. Его бочкообразное тело покачивалось, он напоминал рептилию. Элизабет завидовала ему. Он смог сбросить багаж последних месяцев и просто получать удовольствие здесь и сейчас. При любой возможности Дамиан, похоже, был способен наслаждаться жизнью во всей её полноте.
Это замечательно, только вот сама она так не умеет. Её счастье, казалось, всегда маячило где-то в отдалении, его нужно было заработать. Что-то, что нужно заслужить.
Почему вся моя жизнь была подготовкой к чему-то? Почему я не могу жить сейчас?
Она медленно поднималась по склону, размышляя о стойкости питбуля. Через все эти месяцы бесконечных пыток Дамиан сумел пронести изящество, достоинство и мягкость.
Это потому, что он глупый и не знает о том, в каком положении оказался, или потому, что у него дивная душа и он получает удовольствие от жизни?
Она восхищалась Дамианом. В тот день она приняла роковое решение – пропустить не одно, а все занятия. Казалось, гораздо важнее гулять по дну солнечного оврага, наблюдать за птицами и кроликами, бросать палки собаке, бегать и скользить по замёрзшим лужам среди узких теней от высоких елей. Элизабет надела поводок на шею пса, и они ушли из оврага. Немного погуляли по улицам, а остаток дня провели в парке. Впервые в жизни Элизабет играла как ребёнок, под мудрым руководством собаки.
Патти – «мой разведчик», как называла её Элизабет – оказалась, что называется, на вес золота. Меньше чем через сутки она сообщила, что никаких экспериментов над питбулем не проводят, он просто временно живёт в корпусе по распоряжению директора Исследовательского центра. Элизабет вознесла благодарственную молитву в сторону кабинета Новак.
Намереваясь облегчить Дамиану жизнь, Элизабет разработала план, не вынуждавший её обманывать Билла и Дэйва. Им она сообщила, что увлеклась бегом, а раннее утро для этого – самое удобное время. Дэйв никогда не одобрял ничего, что отнимало время и силы от занятий, поэтому объявил затею опасной. Женщина, бегающая в одиночестве, вокруг кампуса в предрассветной тьме, определённо нарывается на неприятности. На это у неё был заготовлен честный ответ: она будет в полной безопасности, поскольку бегать собирается в сопровождении друга мужского пола.
Элизабет всегда была «жаворонком» – обычно по утрам она читала в кровати или сидела на кухне, пока отец собирался на работу, а Билл готовил завтрак для всех троих. Ей, правда, никогда не взбредало в голову выйти из дома до восхода солнца. Теперь, когда она хотела видеться с Дамианом хотя бы раз в день, не жертвуя при этом занятиями, её вдохновлял утренний вид из окна.
Элизабет проснулась до восхода солнца, сквозь занавески увидела, как начинает светлеть небо, подошла к окну и засмотрелась на мягкий зимний пейзаж. Полдюжины малиновок сидели неподвижно на сером газоне, как маленькие часовые. Она потянулась лицом к форточке и глубоко вдохнула морозный воздух. Чистый, пьянящий аромат придал ей решимости – она оделась и, выскользнув из дома, поехала к университету. В корпус вошла по пропуску хендлера и направилась к Дамиану. Тот уже стоял у дверцы и ждал её. Они вместе бегали по газонам кампуса в сером предрассветном воздухе, играя, как дети.
То же самое она сделала на следующий день, и на следующий. Элизабет нравились эти прогулки в утренней полутьме: она отпускала Дамиана бегать без поводка и смотрела, как постепенно светлеет горизонт на востоке, Дни складывались в недели, утро теперь было временем Элизабет и Дамиана. Лишь редкие безрассудные души делили с ними предрассветные часы.
Рядом с оврагом был дендрарий, в котором росли гигантские клёны и дубы. Во время одной прогулки с Дамианом произошёл казус, который подтвердил некоторые давние подозрения Элизабет. Пёс мчался галопом между ровными рядами деревьев, оглянулся на девушку и не заметил, как влетел в квадратный водоём, край которого находился на одном уровне с травой. Пёс исчез под водой и вынырнул через несколько мгновений, весь покрытый водорослями и ряской. Он превратился в зеленого питбуля. Согнувшись от смеха, Элизабет встретила его на берегу. К её удивлению, Дамиан выглядел совершенно расстроенным. Растянув губы в недовольной и глуповатой усмешке, он смотрел, как она смеётся, и медленно помахивал хвостом. Совершенно очевидно, он знал, как глупо выглядит, смущён и осознает комичность ситуации. В этот момент она и поняла, что они – настоящие друзья.
Элизабет начала замечать природу. Она видела небо. После стольких лет жизни под крышей она узнала, что день состоит из погоды, изменений света, температуры и множества других вещей, которые зависят от движения солнца по небу. Она удивлялась всему, что видела, и ей было немного жаль – красота окружала её повсюду, ею можно было наслаждаться в любое время, стоило только отвлечься от ловушек цивилизации. В классе она все чаще обращала взгляд к окну, отрываясь от книги или компьютера. Она поняла, что природа щедро дарит свои сокровища, но никогда никого не ждёт. Мир изменяется каждую минуту, и если пропустишь красную вспышку восхода над вершинами гор, этот миг уйдёт навсегда. Элизабет стала дорожить часами прогулок с Дамианом. Они бродили в овраге и в дендрарии, пёс бежал рядом, и она гордилась, что каждый день встречает восход солнца.
Часто после облачных ночей рассвет приносил с собой белый, сырой туман. Иногда он лежал толстым, чётко очерченным слоем внутри долины, похожий на грандиозный доисторический ледник, возникший всего за одну ночь. В другие дни туман покрывал все вокруг, свисал с веточек саженцев, и тогда верхушки тёмных елей по периметру поля казались полустёртым карандашным наброском. Элизабет теперь воспринимала эти предрассветные часы как чудесный дар – ей и собаке – неизвестно от кого. Пока все остальные ещё спали, дожидаясь, когда с появлением света начнётся день, они с Дамианом да несколько случайных бегунов были единственными свидетелями ежедневного рождения солнца. Когда же наконец оно всходило, заливая светом туман, в толще которого они плыли, все вокруг становилось невыразимо прекрасным, и тогда Элизабет с ласковой признательностью похлопывала пса по спине, понимая, что лишь благодаря ему причастна к этому чуду.
Она очень помогала Дамиану, вызволяя его из стерильной клетки каждое утро, но и он давал ей ничуть не меньше. На прогулках она становилась увереннее, и ей было безопасно от того, что он рядом. Иногда, сталкиваясь лицом к лицу с незнакомцами в сером предутреннем полумраке, она ценила, что рядом с нею – сильный и бдительный пёс. Дамиан, казалось, это ощущал и в такие моменты всегда подходил ближе, подняв хвост и голову и всем своим видом давая понять, что охраняет её.
С вершины пологого холма за дендрарием Элизабет видела горы, полоску неба над ними и вдали, на юге – гигантские ирреальные очертания горы Рейнир, которую восход окрашивал в персиковый и пурпурный цвета. Дамиан искал сусликов в мягкой почве ступенчатого склона, и она иногда теряла его из виду. Иногда он тихонько садился рядом, а его свирепые глаза созерцали те же пейзажи, какими наслаждалась она. Теоретики, как слышала Элизабет, доказали, что собаки не различают цветов, и она гадала, что в такие минуты видит Дамиан. Почему он должен видеть иначе? Почему он не может различать цвета? Она знала о палочках и колбочках, но для неё в этом не было никакого смысла.
Элизабет начала общаться с Дамианом почти без предубеждений, кроме разве что самых распространённых мифов о собаках, и считала, что он испытывает те же чувства, что и она. Друзья открывали для себя значение не только восходов солнца, но и поднятых бровей, улыбки, виляния хвостом, взгляда на горизонт или пальца, прижатого к губам. Так Элизабет и Дамиан учились понимать друг друга.
С тех пор как утра Элизабет стали целиком принадлежать Дамиану, все вечера она проводила за учёбой. И она понимала, что должна честно поговорить с Тони о разрыве: между ними, казалось, все шло не так. Они виделись, это правда, но она хотела, чтобы он понял – ей нужно двигаться дальше. Они были просто друзьями, а у неё оставалось слишком мало времени для дружбы. Элизабет никогда не любила Тони, хотя временами он ей вроде бы нравился. А теперь он её просто раздражал.
И вот она позвонила ему и пригласила на обед. Он согласился – но таким тоном, что Элизабет подумала, нет ли у него дара предвидения. А потом признала, что, возможно, никакого дара и не требуется.
Тони весной должен был закончить медицинскую школу и уже знал, чем займётся дальше. Элизабет грустно покачала головой, когда он появился у её столика. У него был такой дурацкий вид. Они сделали заказ, после чего Тони одарил её таким взглядом, что она решила не тянуть с разговором.
– Я хочу быть честной с тобой, Тони. У нас в эти последние месяцы было много хорошего (не совсем правдивое утверждение), но ты уже заканчиваешь учёбу и будешь заниматься научной работой, а я поступаю в медицинскую школу (господи, помоги мне), и мне кажется, нам нужно подумать о наших планах. (О боже, звучит так, словно я срочно хочу выйти за него замуж!) Я просто думаю, что… Может быть, мы… – Элизабет надеялась, что он поможет ей, но, разумеется, он не был бы самим собой, если б сделал это.
Молодой человек сидел, наслаждаясь её растерянностью, с таким страдальческим выражением лица, что с ума можно было сойти.
Она собралась было что-нибудь соврать; сказать, что встретила другого, но Тони был Тони – он пошёл бы к Дэйву выяснять и запутал бы паутину, которую она ещё даже не сплела.
– Я думаю, тебе нужен кто-нибудь, кто… сможет проводить с тобой больше времени. Как ты считаешь?
– Нет, мне так не кажется. Я думал, у нас с тобой отношения…
Элизабет знала, что он просто упрямится. Тони прекрасно понимал, что их «отношения» не стоили даже того, чтобы упомянуть о них в письме домой.
– Тони, я не хочу «отношений», понимаешь? Если я влюблюсь, я хочу, чтобы у меня был настоящий старомодный роман. Между нами ничего подобного нет, ты прекрасно знаешь.
– Как бы там ни было, Элизабет, что ты пытаешься сказать? Ты не хочешь больше меня видеть? – Он смотрел на неё в упор – его неприятно поразила мысль, что он один из тех неудачников, которых бросают девушки.
– Да, наверное, именно это я и хочу сказать. Но очень важно, чтобы ты не думал, что не нравишься мне – ты мне нравишься, – но я сейчас так занята, да и ты тоже, и я думаю, что нам пора честно признаться друг другу, что наши отношения ни к чему не приведут. (Добро пожаловать на городскую свалку, малыш. Население – ты.)
– О'кей. Так теперь мы просто друзья, да?
– Да. (Надеюсь, даже не это.) Тебя так устроит? – Она видела, что его это не устроит, и огорчилась. На самом деле Тони её не хотел – она это знала – и все равно упирался. Даже теперь, когда она сама пыталась решить проблему, он упрямился, чтобы усложнить ей жизнь. – Похоже, у меня нет выбора, не так ли?
– Господи, Тони, да в чем проблема? Мы же с тобой не Ромео и Джульетта, правда? Я просто хочу, чтобы все было сказано.
– Но почему? Почему сейчас? Что тебя побудило?
– Ничего меня не побудило. – Тут она едва не поддалась искушению сказать что-нибудь вроде: «Видишь ли, мне больше нравится проводить время с собакой, чем с тобой». – Я просто вижу, как ты занят, и хочу быть честной с тобой. Я тоже буду в ближайшее время занята, и если не смогу ответить на твой звонок, я хочу, чтобы ты знал, почему. Понимаешь? Ничего личного. Мы взрослые люди, Тони, я думаю, что должна это сделать, и хотела бы, чтобы мы остались друзьями.
Подошёл официант, поставил тарелки. Было ясно, что теперь нужно просто постараться и закончить обед. Тони, полагала она, чувствовал то же самое.
Они поговорили немного о лекциях, об оценках, затем Тони в качестве прощального жеста заплатил за обоих и ушёл. Почему-то ему было важно расстаться именно так, а Элизабет из-за этого стало неловко. Она посидела в одиночестве, попросила официанта разогреть кофе и попыталась нащупать в себе если не вину, то хотя бы капельку сожаления. Но нет, только облегчение. Тони был не тем мужчиной, который ей нужен.
В том году проливные дожди, которыми знаменит Тихоокеанский Северо-запад, начались необычайно поздно. Сокрушительные ливни, подгоняемые ветром, перемежались мелкой туманной моросью, и она висела в воздухе целыми днями. В первый день сезона дождей Элизабет примчалась в корпус вовремя, но без малейшего намерения выходить на улицу. Привычно поздоровалась со всеми соседями Дамиана, затем открыла дверь и выпустила его из клетки.
– Хочешь гулять? Понимаю, но мы никуда не пойдём сегодня, дружок. Даже не думай. Мы должны остаться здесь.
Ей не пришло в голову принести какую-нибудь игрушку, поэтому она решила попробовать научить его некоторым трюкам. Без ошейника, поводка или лакомств, одними похвалами она начала – в высшей степени наугад – учить его основным командам: «сидеть», «лежать» или «к ноге». Пёс весь дрожал. Он наслаждался любым вниманием, даже взглядом, но слова одобрения, когда ему удавалось понять, чего она хочет, радовали его и смущали в равной мере. Он старался понять, а она старалась быть понятой, и к тому моменту, когда он наконец осознал, чего она хочет, произнося слово «сидеть», оба они совершенно вымотались. Они почти танцевали: он – оттого, что она довольна, а она – оттого, что он такой умный.
– Ты очень хороший, Дами, очень хороший. Мне уже пора идти, так что возвращайся в клетку. Давай иди.
Дамиан попятился, словно убитый горем. Раньше она брала его на прогулки, после которых он без сопротивления возвращался в клетку. Но теперь ей хотелось, чтобы он вернулся, а ведь они даже не вышли на улицу. Хуже того – она собиралась завершить их важную работу.
– Я вижу, ты хочешь гулять, ну прости. Ты должен остаться. Я возьму тебя туда завтра, обещаю. А сейчас иди. – Он не мог не подчиниться. Опустив голову, он поплёлся в клетку. – Извини, приятель. Гулять будем завтра. Ты молодец.
Оставшись один, обычно молчаливый питбуль заскулил – звук шёл, казалось, из самого его сердца.
Не уходи!
Он жаждал, чтобы она его поняла.
Возьми меня с собой!
Элизабет двинулась по коридору. Когда она дошла до входной двери, Дамиан внезапно издал странный, высокий, рыдающий крик, от которого она замерла.
– Оооооууууу!
– Дамиан, прекрати! Я вернусь завтра. Там дождь, понимаешь? Я знаю, что ты хочешь гулять, – обещаю, что возьму тебя завтра. А сейчас прекрати.
Дамиан покорно замолчал, и она закрыла за собой дверь.
Следующий день был ещё хуже. Когда Элизабет проснулась в половине пятого утра, в окно хлестал тяжёлый холодный проливной дождь, и на секунду она захотела выключить будильник и никуда не ходить – всего один раз. Потом вздохнула. Дамиан будет ждать. Её визиты – единственное утешение в его горестном мире, и она не может бросить его просто потому, что ей лень вставать. Она поднялась, тепло оделась, надеясь, что весна в этом году чудесным образом наступит пораньше.
Накануне вечером она заскочила в супермаркет и купила несколько теннисных мячиков. Теперь Элизабет бросала их в коридоре, чтобы Дамиан мог вволю побегать. Пёс, чавкая, радостно хватал зубами мячики, его глаза азартно блестели, когда она замахивалась. Уходя, она хотела оставить ему один мячик, но побоялась, что кто-нибудь станет выяснять, как он туда попал. Если Хоффман увидит его, он обо всем догадается. Когда Элизабет уходила, позади снова раздался страдальческий вой.
Дождь все не прекращался – обычное дело для этих мест. Серое утро сменялось серым днём, который просто исчезал в ночной темноте. На поверхность выползали червяки, становясь лёгкой добычей для промокших насквозь малиновок, которые топорщили пёрышки, пытаясь уберечься от сырости. Элизабет ничего не оставалось – только учить пса выполнять команды в помещении. Она играла с ним как умела, а к семи часам собирала игрушки и уходила до появления уборщиков.
Она видела, что Дамиан расстроен: ему не позволяют гулять, и он скучает. Начав с простых команд, дальше Элизабет стала учить его показывать фокусы, протягивать лапу и подавать голос. Захватив как-то раз с собой два шоколадных батончика, она разделила их на части и подошла к дверце клетки, показывая ему сладости. Дамиан выл и лаял, чтобы его выпустили, и она решила научить его лаять по команде.
– Ну что, хочешь гулять, да? Тогда ты должен попросить. – Она показала ему кусочек конфеты, но он этого не замечал, радуясь, что видит её саму. – Давай же, говори! Вот там дверь, видишь? Хочешь туда? Давай, Дамиан, скажи. – Она держала батончик на уровне груди. – Хочешь гулять? Хочешь туда? Тогда скажи!
Элизабет никогда прежде не медлила, открывая клетку. Это было что-то новое, и Дамиану не понравилось. Он хотел наружу, он знал, что означает слово «туда». И он излил своё горе в коротком вокальном номере.
– Уууаааааах! – выдал он, сильно запрокинув голову. – Ууууаааааахх!
Хороший пёс! – радостно вскрикнула Элизабет, восхищаясь, как же быстро он все понял. – Молодец!
Она дала ему кусочек конфеты, и он его заглотил. Ей понравилось, и он был счастлив.
– Давай ещё разок. Скажи ещё раз! Хочешь туда? – Она показала на дверь и поддразнила его оставшейся конфетой. Пёс снова огорчённо повторил:
– Туууаааааах!
Очень хорошо. Ты очень умный, Дамиан, выходи. – Она открыла дверцу. Пёс выбежал наружу, выхватил батончик у неё из руки и мигом проглотил его.
Господи, ты ешь, как акула. – Элизабет показала ему пустые ладони, растопырив пальцы. – Видишь, больше нет.
Он понял и расслабился.
Потом они ещё немного поиграли с мячиком. Приказывая ему вернуться в клетку, она до боли стиснула кулаки.
– Извини, Дамиан, мне пора. Я вернусь завтра. Надеюсь, тогда мы сможем погулять.
Она собралась уходить, и поведение пса мгновенно изменилось. Он прыгнул на решётку, издав страшный умоляющий звук, который заставил Элизабет вздрогнуть.
Она решительно сделала несколько шагов по коридору.
Дамиан безутешно заплакал и стал царапать сетку. Элизабет обернулась, потрясённая его поведением. Обычно он вёл себя очень тихо, и его отчаянная вспышка ошеломила её.
– Нет, Дамиан. Мне нужно идти – мне и так тяжело. Я знаю, что ты хочешь туда.
И она снова отвернулась. Дамиан не спрашивал – не мог спросить, почему Элизабет так поступает. Не дело со баки спрашивать, почему она не берет его гулять или почему оставляет его, когда уходит сама. Но он понимал, что хочет пойти с ней и может влиять на её поведение. Он помнил, что если пропеть слово «туда», это порадует Элизабет и она выпустит его из заключения. Один раз он уже сказал его правильно, и теперь решил попытаться снова.
– Тууууаааааа! – вырвалось из его пасти. Он почти идеально произнёс Это Слово. Если только…
Элизабет остановилась и посмотрела на него так, что по лицу её ничего нельзя было понять. Дамиан вилял хвостом, надеясь, что она поймёт, как он устал сидеть здесь все эти длинные, утомительные дни.
– Туууудаааах! – прорычал он с надеждой. Он увидел, как расширились её глаза, и принял это за поощрение. Вдохновлённый её вниманием, он попытался ещё раз: – Туудааах! – Он с усилием запрокинул голову.
– Господи и святые угодники, – слабо произнесла она, – ты почти сказал «туда».
– Туда! – Дамиан возбуждённо сжал челюсти. Слово вышло странным, резким, но произнесено было чисто. Она прекрасно его поняла.
Элизабет медленно подошла к клетке, пристально глядя на пса. Он вилял хвостом, довольный, что привлёк её, и глуповато ухмылялся: раз она обрадовалась этому звуку, теперь точно его выпустит.
– Что за черт… – тихо вымолвила она, глядя на него. – Что ты сейчас сказал? Дамиан, ты сказал «туда»? Ты это сказал? Давай, повтори! Скажи ещё раз!
– Туда! – мгновенно ответил он, довольный, что опять может сделать так, чтобы она не уходила.
– Ты шутишь, да? – Элизабет отступила от клетки. Её лицо побелело, как стена, на которую она опиралась. Девушка огляделась: может, её кто-нибудь разыгрывает? Но она видела, как двигались его челюсти, когда появлялся звук. Дамиан ясно произнёс слово «туда», и она испугалась.
Он сидел и с надеждой смотрел на неё. Он хочет, чтобы она его выпустила, – это совершенно очевидно. Она положила руку на задвижку.
– Ты хочешь туда? – спросила она снова.
– Туда! – повторил Дамиан, встал и завилял хвостом. Слово звучало чисто, несмотря на странный, глубокий, урчащий выговор.
– Это невозможно, – прошептала она, выпуская его из клетки. Он помчался по проходу, размахивая хвостом. Добежал до конца и выжидающе встал у наружной двери. Элизабет смотрела на него с другого конца коридора, все ещё держа руку на задвижке.
Похоже, придётся выйти под дождь.
Теперь она не могла его удержать – это уж точно. Она прошла по коридору и взялась за дверную ручку. Посмотрела на пса.
– Туда! – счастливым голосом сказал он.
Чувствуя себя невероятно глупо, она открыла дверь, и довольный пёс умчался в хмурое, дождливое утро.