Свое исследование Троцкий начинает с обсуждения экономических успехов СССР. Троцкий не стремится огульно охаивать всё, что достигнуто Советским Союзом, но при этом приводит и свои выводы. Один из главных выводов: низкая производительность, плохая организация и культура труда и как результат — низкое качество товаров потребления. Но Троцкий в то же время и защищает СССР от необоснованных нападок: «Буржуазный мир сперва пытался притвориться, будто не замечает хозяйственных успехов советского режима, т. е. опытного доказательства жизненности методов социализма. От небывалых в мировой истории темпов промышленного развития ученые экономисты капитала и сейчас еще пытаются нередко глубокомысленно отмолчаться, либо ограничиваются ссылками на чрезвычайную «эксплуатацию крестьян». Они упускают, однако, прекрасный случай объяснить, почему зверская эксплуатация крестьян, например, в Китае, в Японии или в Индии никогда не давала промышленных темпов, сколько-нибудь приближающихся к советским».
Отдельное рассмотрение получает программа коллективизации. Конечно, здесь Троцкому трудно удержаться от язвительности, так как сама программа коллективизации была предложена троцкистским блоком еще во время внутрипартийной дискуссии. Победила тогда программа Бухарина, которая предполагала опору на кулачество, которая в итоге не смогла решить необходимых задач. Поэтому Сталину и пришлось прибегнуть к коллективизации. Троцкий одновременно говорит и о плохом исполнении коллективизации, и о множественных жертвах. Но при этом он всё же делает оговорки: «В настоящее время уже вряд ли кто-либо решится повторять либеральный вздор, будто коллективизация в целом явилась продуктом голого насилия». Здесь, конечно, можно поиронизировать: Троцкий всё же ошибся — до сих пор мы слышим подобные месседжи. Однако стоит обратить внимание на то, что СССР Троцкому дорог, но так как это, если так можно выразиться, «утерянная возможность», то в первую очередь критикой СССР (не всегда обоснованной и в исторической перспективе неверной) он атакует своих политических противников — Сталина и его сподвижников. При этом Троцкий признаёт, что до революции не предполагалось, что придется столкнуться с подобными задачами, ведь еще была надежда на мировой характер революции: «Явная недооценка предстоящих трудностей объясняется тем, что программа строилась полностью и целиком на международной перспективе. «Октябрьская революция в России осуществила диктатуру пролетариата... Началась эра всемирной пролетарской, коммунистической революции». Таковы вступительные строчки программы. Авторы ее не только не ставили своей целью построение «социализма в отдельной стране», — эта цель вообще никому не приходила тогда в голову, меньше всего Сталину, — но и не задавалась вопросом о том, какой характер примет советское государство, если ему в течение двух десятилетий придется изолированно разрешать те экономические и культурные задачи, которые передовой капитализм разрешил уже давно».
Лев Троцкий в Копенгагене. 1932
Одна из основных претензий к Сталину — это заявления советского руководства о том, что в стране уже построен социализм, в то время как Троцкий настаивает на том, что при социализме производственные силы должны не догонять страны Запада, а идти в авангарде.
Мы не будем здесь подробно разбирать экономические изыскания Троцкого, так как нас в первую очередь интересует идеология. Троцкий говорит весьма существенные вещи, которые и сегодня могут иметь значение.
Основной вопрос — для чего нужна передовая экономика социалистическому государству? Конечно же, для проведения социалистических реформ. Но к чему они должны привести? Троцкий дает вполне однозначный ответ, ссылаясь на Маркса: «К экономии времени — говорит Маркс — сводится в последнем счете вся экономия», т. е. вся человеческая борьба с природой на всех ступенях цивилизации. Сведенная к своей первооснове, история есть не что иное, как погоня за экономией рабочего времени. Социализм не мог бы быть оправдан одним упразднением эксплуатации; он должен обеспечить обществу высшую экономию времени по сравнению с капитализмом». И далее раскрывает, для чего нужна эта самая экономия времени: «Духовное творчество требует свободы. Самый замысел коммунизма: подчинить природу технике, а технику — плану и заставить сырую материю давать без отказу всё, что нужно человеку, и далеко сверх того, имеет своей высшей целью: освободить окончательно и раз навсегда творческие силы человека от всяких тисков, ограничений и унижающих зависимостей».
При этом Троцкий высказывает эту мысль как саму по себе разумеющуюся для марксистов своего времени и апеллирует к авторитету Маркса. Этот штрих к портрету Троцкого в наше время, когда нынешние марксисты пытаются представить коммунизм лишь как систему производства и распределения материальных благ, очень актуален. Понятно, почему в хрущевскую эпоху такая точка зрения была востребована, ведь тогда коммунизм и приравнивался к определенному уровню потребления. Но разве тем, кто придерживается левой идеологии в наше время, не обидно выслушивать из почвенного лагеря упреки во взращивании потребителя и в то же время говорить о коммунизме как о чисто экономической системе?
Однако вернемся к Троцкому. Одной из особенностей СССР Троцкий считает наличие отдельной касты управленцев, которую он называет бюрократией. При этом он всё же признает, что на переходный период без прямого управления и принуждения не обойтись: «Социалистическое государство, даже в Америке, на фундаменте самого передового капитализма, не могло бы сразу доставлять каждому столько, сколько нужно, и было бы поэтому вынуждено побуждать каждого производить как можно больше. Должность понукателя естественно ложится в этих условиях на государство, которое не может, в свою очередь, не прибегать, с теми или иными изменениями и смягчениями, к выработанным капитализмом методам оплаты труда. В этом именно смысле Маркс писал в 1875 году, что «буржуазное право... неизбежно в первой фазе коммунистического общества, в том его виде, как оно выходит, после долгих родовых мук, из капиталистического общества. Право никогда не может быть выше, чем экономический строй и обусловленное им культурное развитие общества»...
Разъясняя эти замечательные строки, Ленин присовокупляет: «Буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает, конечно, неизбежно и буржуазное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права. Выходит, — мы продолжаем цитировать Ленина, — что при коммунизме не только остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство без буржуазии!»
Но при этом, по мнению Троцкого, сталинская бюрократия выделятся во вполне отдельную касту со своими привилегиями, продолжая разрастаться и укрепляться. При этом она еще не принимает характер некоего класса, но уже, по мнению Троцкого, способствует несправедливому распределению благ и таит в себе опасность.
На этом моменте как раз и стоит заострить внимание. «Изнутри советского режима вырастают две противоположные тенденции. Поскольку он, в противоположность загнивающему капитализму, развивает производительные силы, он подготовляет экономический фундамент социализма. Поскольку, в угоду высшим слоям, он доводит до всё более крайнего выражения буржуазные нормы распределения, он подготовляет капиталистическую реставрацию. Противоречие между формами собственности и нормами распределения не может нарастать без конца. Либо буржуазные нормы должны будут, в том или ином виде, распространиться и на средства производства, либо, наоборот, нормы распределения должны будут прийти в соответствие с социалистической собственностью».
Если же в разговорах об отсталости производственных сил, культуры и общественных отношений Троцкий всё же оказался неправ (так как со временем эти показатели СССР наверстал, несмотря на войну), то в вопросе о бюрократии Троцкий, что называется, попал в яблочко. Вероятно, на тот момент это не было столь очевидно — всё же 1936 год (хоть и есть мнение, что Сталина этот вопрос очень заботил), но сейчас, с высоты прошедших лет, мы имеем возможность оценить данный тезис по достоинству. По сути, так и произошло — после смерти Сталина бюрократия выделилась в отдельную касту, номенклатуру, чьи желания и действия и привели к распаду СССР и реставрации капитализма. И здесь вопрос не в том, будто данная правота делает все теоретические выкладки Троцкого абсолютно верными, а самого Троцкого — святым, а в том, что опасность подобного поворота правящей элиты можно было предвидеть уже тогда.
И здесь главный вопрос — действительно ли Сталин этого не понимал (я всё же считаю, что понимал), либо просто не успел довести дело до конца? Вопрос это открытый, однако для дальнейшего развития левых идей нельзя обходить данный вопрос стороной.
К слову, еще один из факторов, который сыграл свою горькую роль и был подмечен Троцким — заморозка идеологии и выхолащивание ее: «Несмотря на то, что формально марксизм является в СССР государственной доктриной, за последние 12 лет не появилось ни одного марксистского исследования — ни по экономике, ни по социологии, ни по истории, ни по философии, — которое заслуживало бы внимания или перевода на иностранные языки. Марксистская продукция не выходит за пределы схоластических компиляций, которые пересказывают одни и те же заранее одобренные мысли и перетасовывают старые цитаты, сообразно потребностям административной конъюнктуры. В миллионах экземпляров распространяются по государственным каналам никому не нужные книги и брошюры, сработанные при помощи клейстера, лести и других липких веществ. Марксисты, которые могли бы сказать что-либо ценное и самостоятельное, сидят под замком или вынуждены молчать. И это несмотря на то, что эволюция общественных форм выдвигает на каждом шагу грандиозные научные проблемы!»
Если же совокупность данных факторов дала свои плоды и вылилась в распад дорогого нам СССР, то как можно игнорировать данную проблематику, основываясь на измышлениях по поводу личности самого Троцкого? Это, повторюсь, не абсолютизирует все аспекты теории, не говорит о провидческом даре Льва Давыдовича. В некоторых моментах он банально ошибался.
Например, внешнюю политику СССР Троцкий клеймит за попытку сохранять статус-кво и пацифистские намерения, выдвигая со своей стороны идею работы на мировую революцию: «Опасность войны и поражения в ней СССР есть реальность. Но и революция есть реальность. Если революция не помешает войне, то война поможет революции. Вторые роды обычно легче первых. В новой войне не придется целых два с половиной года ждать первого восстания. Раз начавшись, революция на этот раз уже не остановится на полдороге. Судьба СССР будет решаться в последнем счете не на карте генеральных штабов, а на карте борьбы классов. Только европейский пролетариат, непримиримо противостоящий своей буржуазии, в том числе и в лагере «друзей мира», сможет оградить СССР от разгрома или от «союзного» удара в спину». Как показал опыт Второй мировой войны, классовый интерес никакой роли в ней не сыграл, наоборот — национальный интерес оказался выше классового. К примеру, несмотря на всю бедственность положения Третьего рейха зимой-весной 1945 года, не было сколько-нибудь масштабных рабочих выступлений.
И какой же выход из сложившейся ситуации видит Троцкий? Он его видит в политическом перевороте, который должен смести бюрократию и установить подлинную пролетарскую диктатуру, которая завершит все социалистические преобразования. При этом он всегда подчеркивает, что СССР как базис социалистического государства — бесконечно дорог, и поэтому менять всю парадигму не стоит — достаточно для начала лишь снести правящую касту бюрократии и провести чистки.
Лев Троцкий во время работы над книгой «История русской революции» на острове Принципи в Гвинейском заливе. 1931
Предварительные выводы
Сейчас есть возможность подвести предварительный итог, опираясь как на исторические факты, так и на сами теоретические выкладки Троцкого.
По большому счету, одна из главных претензий Троцкого к СССР и сталинской власти заключается в затянутом характере переходного режима, который взращивает бюрократию. Рассмотренные преобразования в СССР Троцкий критикует не с позиции «совсем неправильно», а скорее «слишком мало и слишком медленно», потому что, как можно убедиться, теория перманентной революции подразумевает постоянную эскалацию преобразований, реформ и революционных подвижек в обществе и общественном укладе. При этом также Троцкий упоминает о том, что сталинская бюрократия в принуждении своем опирается на насилие. Но во время переходного периода, пока еще не развиты в должной мере производственные силы, культура и общественные отношения, на что нужно опереться для более высоких темпов этих преобразований? Выходит, что за эскалацией реформ должна идти постоянная эскалация насилия, даже гипернасилия, чтобы поскорей завершить переходный режим и вступить в социалистическое общество.
Здесь понятна стратегия Сталина — затормозить ход этих преобразований для решения сугубо практических задач — индустриализации, построения мощной армии и ликвидации голода, ведь ни для кого не было секретом, что мир тогда стоял на пороге новой, еще более ужасной войны, чем Первая мировая. В этом — оправдание и попыток удержать статус-кво, и попыток осуществить преобразования мягко и постепенно (по сравнению с тем, конечно, что предлагает Троцкий). Будь репрессии безудержней и затронь они более широкие слои (что было гарантировано, достанься политическая победа Льву Троцкому), вряд ли коммунистическая власть устояла бы в ходе неудачного первого этапа войны. Так что победа в Великой Отечественной войне — самое лучшее свидетельство правоты и, можно сказать, «высшего суда» в этом вопросе.
Вопрос же дальнейшей судьбы партии и государства после смерти Сталина — это абсолютно другое. Достигнув весьма высоких показателей в производстве, науке, культуре и общественной жизни, СССР оказался заложником в руках той самой бюрократии, которая, как и описывал Троцкий, предала дело революции и привела к краху СССР, реставрации капитализма и огромной социальной, политической и метафизической катастрофе на всем постсоветском пространстве.