Я уже собралась уточнить этот немаловажный пункт, но тут зазвонил мобильник.
– Ну все, мамочке пора, – объявляет она, захлопывая крышечку. Ее уход сильно напоминает попытки рубить собаке хвост по частям. Каждый раз, когда миссис N. отходит на несколько футов, Грейер закатывается рыданиями, и она спешит назад, увещевая его на ходу:
– Да будь же ты большим мальчиком!
Только когда Грейер окончательно впадает в истерику, она смотрит на часы и с очередным: «Вот теперь мамочка опоздает», – растворяется в воздухе.
Мы сидим на единственной свободной скамейке в тени и едим сандвичи с чем‑то вроде овощной пасты и, похоже, с колбасой. Когда он засучивает рукав, чтобы вытереть нос, я впервые замечаю, что с его ремня свисает нечто похожее на визитную карточку.
– Грейер, – говорю я, – что это у…
– Не трогай! – кричит он, отбрасывая мою руку. – Это моя карточка!
Бумажный прямоугольничек почернел от грязи, погнут и, очевидно, не раз побывал в переделках, но я вроде бы различаю выцветшее имя мистера N.
– Чья это карточка, Грейер?
– Говорю же, моя! – Он стучит кулаком себе по лбу, явно возмущенный моей тупостью. – Моя карточка. Иисусе! Покачай меня на качелях!
К тому времени как мы доели сандвичи и немножко покачались на качелях, оказывается, что нам пора идти в гости. Я провожаю его до дома и машу на прощание рукой.
– До свидания, Грейер! До завтра!
Он замирает как вкопанный, оборачивается, показывает мне язык и убегает.
– Желаю хорошо повеселиться!
Я улыбаюсь другой няне, словно хочу сказать: «Ах это? Это просто такая игра!»
Оказавшись в вагоне метро, я вытаскиваю синюю папку, к которой изнутри прикреплен конверт с почасовой оплатой.
Миссис N.
Парк‑авеню, 721, кв. 9В
Нью‑Йорк, шт. Н.‑Й., 10021
«Дорогая няня!
Добро пожаловать!
К записке прилагается график внешкольных занятий Грейера.
Кейтлин расскажет вам подробнее, но я уверена, что вы уже бывали в большинстве этих мест. Если возникнут какие‑то вопросы, дайте мне знать.
Спасибо. Миссис N.
P.S. Я оставила также список возможных развлечений.
P.P.S. Предпочитаю, чтобы Грейер днем не спал».
Я просматриваю график. Она права: я настоящий эксперт в подобного рода занятиях.
ПОНЕДЕЛЬНИК
2.00‑2.45: Урок музыки. «Диллер Куэйл», 95‑я улица, между Парк – и Мэдисон‑авеню.
(Родители платят астрономические суммы за эту престижную музыкальную школу, где четырехлетки обычно сидят в каменном молчании, пока их няни, встав в кружок, поют детские песенки.)
5.00‑5.45: «Мамочка & Я». Угол 92‑й улицы и Лексингтон‑авеню.
(Судя по названию, ожидается присутствие матерей. Тем не менее половину группы составляют няни.)
ВТОРНИК
4.00‑5.00: Урок плавания в «Эсфелт‑Грин», угол 90‑й улицы и Ист‑Энд‑авеню.
(Одна истощенная женщина в купальнике от Шанель и пять нянь в парео, тщетно уговаривающие младенцев идти в воду.)
СРЕДА
2.00‑3.00: Физическое воспитание в «Кэтс», угол Парк‑авеню и 64‑й улицы.
(Погружение в чрево холодной, промозглой церкви, воняющей грязными носками, чисто балетные выверты для четырехлетних атлетов.)
5.00‑5.45: Карате, угол 92‑й улицы и Лексингтон‑авеню.
(Трясущиеся от страха дети делают для разминки по пятьдесят отжиманий от пола. Единственные занятия, которые посещаются папочками.)
ЧЕТВЕРГ
2.00‑2.45: Урок фортепьяно с мистером Шрейдом (дома).
(Несчастная музыка!)
5.00‑6.00: Французский. «Альянс Франсез», 60‑я улица, между Мэдисон – и Парк‑авеню.
(Стандартные факультативы, проводимые на другом языке.)
ПЯТНИЦА
1.00‑1.40: Катание на коньках. «Айс стьюдио», Лексингтон‑авеню, между 73‑й и 74‑й улицами.
(Холодная, как хрен моржовый, и сырая. Нужно полчаса переодеваться только затем, чтобы сорок минут повертеться на льду, увертываясь от летящих мимо острых металлических лезвий, и снова идти переодеваться.)
Я дам вам знать, когда у него назначены визиты:
К офтальмологу.
К ортодонту.
Примерка скоб для исправления прикуса.
К физиотерапевту.
К специалисту по аюрведе.
В случае отмены занятий допустимы следующие незапланированные посещения:
Выставка Фрика.
Метрополитен‑музей.
Музей Гупенхейма.
Библиотека Моргана.
Институт французской кулинарии.
Оранжерея орхидей в Ботаническом саду.
Зал торговых операций Нью‑Йоркской фондовой биржи.
Художественная галерея (предпочтительно залы немецких экспрессионистов, но возможны и другие направления при наличии соответствующих табличек).
Я пожимаю плечами, распечатываю конверт и с радостью обнаруживаю, что мне заплатили не за два часа работы, как полагалось бы, а за целый день. Конверт – самое большое преимущество в нашем деле. Обычно мы не ведем никаких записей, берем строго наличными, что всегда заставляет надеяться на лишнюю двадцатку. Моя знакомая работала няней с постоянным проживанием в одной семье, где отец регулярно подсовывал несколько сотен под ее дверь всякий раз, когда его жена напивалась и «устраивала сцену». Это все равно что служить официанткой: сроду не узнаешь, когда клиент вдруг начнет изнемогать от благодарности.
– Кейтлин? Привет. Я няня.
Миссис N. рассказала, что моя коллега – блондинка из Австралии, ее легко заметить в море лиц тех, кто уже закончил работу и кто еще работает. Я узнаю ее, поскольку раньше уже видела в парке.
Она сидит на ступеньках детского сада. Одета довольно практично: в блузку от Изод и джинсы. Рукава теплого свитера завязаны на талии. В руках яблочный сок для Тренера с заранее вставленной соломинкой. Впечатляет.
Едва она поднимается, чтобы ответить на мое приветствие, во двор выбегает наш подопечный с одноклассниками, и сразу становится шумно. Грейер бежит к Кейтлин, но замирает при виде меня. Его энтузиазм испаряется прямо на глазах.
– Грейер, сегодня няня пойдет с нами в парк. Правда, это здорово?
По ее тону чувствуется, что сама она не слишком в этом уверена.
– Грейер обычно немного не в себе, когда кончаются уроки, но все образуется, стоит ему немного перекусить.
– Разумеется.
В воцарившемся хаосе няни разбирают детей, а последние договариваются о встречах.
Я поражена искусством, с которым Кейтлин управляет Грейером. Пока он влезает в свитер, одновременно разговаривая на повышенных тонах с тремя одноклассниками, рюкзак открывается, листок с домашним заданием отшпиливается от лацкана, и самокат уже наготове. Настоящий кукольник, ни на минуту не прекращающий дергать за веревочки. Я серьезно подумываю о конспекте: «Правая рука на руле самоката, левой – поправляешь свитер, два шага влево и присесть».
Мы направляемся к парку. Эти двое не перестают болтать. Поразительно, как ловко Кейтлин помогает Грейеру маневрировать, хотя это не слишком легкий груз вместе с формочками для песка, школьными учебниками и пакетом сандвичей.
– Грейер, кто твой лучший друг в саду? – спрашиваю я.
– Заткнись, поганка! – шипит он, пиная меня в коленку. Остаток пути я стараюсь держаться от самоката подальше.
После ленча Кейтлин знакомит меня с другими нянями, большинство из которых ирландки, филиппинки или уроженки Ямайки. Каждая окидывает меня быстрым холодным взглядом, и у меня возникает ощущение, что я не наживу здесь друзей.
– А чем вы занимаетесь на неделе? – спрашивает Кейтлин с подозрением.
– Заканчиваю Нью‑Йоркский университет.
– Понять не могу, как это ей удалось найти человека, который согласился работать только по уик‑эндам.
Что? Какие уик‑энды?!
Поправляя свой конский хвостик, она продолжает:
– Я бы сама согласилась, но по субботам и воскресеньям работаю официанткой, а к пятнице просто голова кругом идет, так что мне позарез необходима хоть какая‑то передышка. Я думала, они наймут девушку, которая по субботам и воскресеньям работает в пригороде, но, похоже, та не подошла. Вы намереваетесь по пятницам ездить с ними в Коннектикут? И как – на машине или поездом?
Она многозначительно смотрит на меня. Я отвечаю недоумевающим взглядом.
И тут нам обеим становится ясно, почему хозяйка запретила «обсуждать условия найма». Я не подмена. Я замена.
Ее лицо становится грустным, и я спешу сменить тему:
– А что там с карточкой?
Она морщит нос:
– А‑а, эта засаленная гадость? Он повсюду таскает ее с собой. Требует, чтобы ее прикалывали к штанишкам и пижаме. Миссис просто на стенку лезет, но иначе он отказывается натянуть даже трусики.
Она несколько раз моргает и отворачивается.
Мы возвращаемся к песочнице, где расположилась целая семья; судя по одинаковым жилеткам и неукротимой жажде жизни – это туристы.
– Такой умненький. Это ваш единственный ребенок? – спрашивает мать с монотонным среднезападным выговором.
Мне двадцать один. Ему четыре.
– Нет, я его…
– Я же велел тебе убираться отсюда! Ты плохая! – во весь голос вопит Грейер, швыряя в меня самокат.
Кровь бросается мне в лицо, но я с фальшивой уверенностью парирую:
– А ты… глупый…
Клан туристов подчеркнуто сосредоточивается на грандиозном проекте песчаного замка. Я размышляю, не стоит ли устроить блиц‑голосование по вопросу: следует ли мне «убраться», а если решу, что не стоит, говорит ли это о степени моей испорченности?
Кейтлин поднимает самокат, словно нападение Грейера было частью нашей милой игры.
– Похоже, у кого‑то избыток энергии. И этот кто‑то прямо напрашивается, чтобы его поймали!
Заливисто смеясь, она гоняется за Грейером по всей площадке. Он скатывается с горки, и она его ловит. Прячется за лесенку, и она его опять ловит. Я принимаюсь носиться за ней, пока она преследует его, но сдаюсь, когда он умоляюще смотрит мне в глаза и стонет:
– Хва‑а‑а‑атит.
Я шагаю к скамье и смотрю, как они играют. Нужно отдать Кейтлин должное. Она довела до совершенства магическое искусство, называемое уходом за детьми, создав иллюзию легкого дружеского общения. Мало того, она вполне могла бы быть его матерью.
Наконец Кейтлин с летающей тарелочкой в руке подтаскивает Грейера ко мне:
– Ну, Грейер, почему бы нам не научить Нэнни играть в тарелочку?
Мы становимся треугольником, и она бросает тарелочку мне. Я ловлю игрушку и перекидываю Грейеру, который показывает мне язык и поворачивается к нам спиной. Я поднимаю валяющуюся у его ног тарелочку и кидаю Кейтлин. Она передает тарелочку ему, он ловит и отправляет обратно к ней. Это продолжается, кажется, целую вечность, и игра неизменно прерывается, когда дело доходит до моего общения с Грейером. Он просто отрицает мое существование и на все попытки доказать обратное высовывает язык. Мы играем и играем, поскольку она желает исправить положение и, вероятно, считает, что, утомив мальчика, сможет заставить его швырнуть мне тарелочку. Думаю, однако, что мы слишком многого хотим.
Три дня спустя, как раз когда я нагибаюсь, чтобы поднять замызганную маленькую кроссовку, которую Грейер зашвырнул на мраморную лестничную площадку квартиры, за моей спиной с оглушительным грохотом хлопает входная дверь. Я нервно дергаюсь, не выпуская из рук кроссовки.
– Дерьмо!
– Я слышал! Ты сказала «дерьмо»! Так и сказала! – доносится из‑за тяжелой двери злорадный голосок Грейера.
Я стараюсь овладеть собой и требую негромко, но властно:
– Грейер! Открой дверь!
– Нет! Я могу просунуть в щель пальцы, и ты их не увидишь! И язык тоже высунуть.
Очевидно, он мгновенно привел свою угрозу в исполнение.
Ладно, какие могут быть варианты?
Первый: постучать в дверь живущей напротив сварливой дамы. Допустим, а потом? Позвонить Грейеру? Пригласить на чай?
Из‑под двери вылезают маленькие пальчики.
– Няня, попробуй поймать мои пальцы! Давай! Давай!
Ну же, лови!
Я напрягаю все мышцы и собираю всю свою волю, чтобы не наступить на них.
Вариант второй: спуститься к швейцару и взять запасные ключи.
Ну да, как же! К тому времени как он закончит расписывать все случившееся миссис N., меня не наймет даже Джоан Кроуфорд[14].
– Ах, ты даже играть не хочешь? Тогда пойду купаться! Так что больше не возвращайся, ладно? Ма говорит, тебе ни к чему возвращаться.
Голосок постепенно затихает, по мере того как мальчишка удаляется от двери.
– Сейчас залезу в ванну.
– ГРЕЙЕР! – истерически ору я, не успев опомниться. – Не уходи от двери! Э‑э‑э… у меня для тебя сюрприз!
Вариант третий: подождать, пока миссис N. вернется, и выложить печальную истину, что ее сын – социопат.
Но прежде чем я останавливаюсь на последнем варианте, двери лифта скользят вбок и на площадке появляются миссис N., ее соседка и швейцар.
– Няня! Ня‑я‑яня! Не хочу никакого сюрприза! Убирайся! Честночестно, убирайся отсюда!
Что ж, по крайней мере теперь все в курсе.
Соседка, многозначительно кашлянув, входит к себе. Швейцар отдает пакет, который, по всей видимости, помогал нести, и исчезает в кабине лифта.
Я поднимаю кроссовку Грейера.
Миссис N., словно она в телестудии позирует перед зрителями, вынимает ключи, бросаясь исправлять ситуацию…
– Ну давайте откроем эту дверь!
Она смеется и вставляет ключ в скважину. Но она распахивает дверь слишком быстро, и Грейер не успевает убрать пальцы.
– А‑а‑ай! Няня сломала мне руку! Ой‑ой‑ой, моя рука сломана! Проваливай отсю‑ю‑ю‑да! Ухо‑о‑о‑ди!
Он, рыдая, бросается на пол и стучит ногами. Миссис N. нагибается, словно для того, чтобы поднять его, но тут же выпрямляется:
– Ну, похоже, он слишком набегался в парке. Няня, вы можете идти. У вас наверняка целая куча своих заданий. Надеюсь увидеть вас в понедельник.
Я осторожно переступаю порог, обмениваю его кроссовку на свой рюкзак и пытаюсь объяснить:
– Он только бросил кроссовку, и я…
При первом же звуке моего голоса Грейер начинает вопить с новой силой:
– А‑а‑а‑а! Убира‑а‑а‑айся!
Мать с широкой улыбкой наблюдает, как ее малыш извивается на полу, и знаком показывает, что мне стоит вызвать лифт.
– Кстати, няня, К‑е‑й‑т‑л‑и‑н больше не вернется. Но Я уверена, что вы успели освоиться.
Я закрываю дверь и остаюсь в уже знакомом вестибюле. Жду лифта и слушаю вопли Грейера. Такое чувство, что весь мир показывает мне язык.
– Не лезь не в свои дела, нянюшка, – советует отец, с шумом втягивая в рот последние капли супа вон‑тон. – Откуда тебе знать? Может, эта Кейтлин нашла работу получше?..
– Мне так не кажется…
– Ребенок тебе по душе?
– Да, если не считать истории с дверью.
– Так вот: тебе за этих людей замуж не выходить. Ты просто работаешь на них… сколько… пятнадцать часов в неделю?
Официант ставит на стол блюдо печений с предсказаниями и берет чек.
– Двенадцать, – поправляю я, беря печенье.
– Пусть двенадцать. Так что нечего из кожи вон лезть и на ушах стоять.
– Но что делать с Грейером?
– Детей приручить не так‑то легко. Они не сразу оттаивают, – объясняет отец. Кому, как не ему, знать, с его восемнадцатилетним опытом преподавания английского. Он хватает печенье и берет меня за руку. – Пойдем, поговорим на ходу. Софи и так слишком долго терпит. Больше ей не выдержать.
Мы выбираемся из ресторана и шагаем к Вест‑Энд‑авеню. Я беру отца под локоть. Он сует руки в карманы спортивной куртки.
– Будь для него Глиндой – Доброй Колдуньей, – предлагает он задумчиво.
– Можно немного подробнее?
Он бросает на меня взгляд:
– Дай доесть печенье. Ты внимательно слушаешь?
– Да.
– Пойми, это наилучшая политика. В сущности, ты и есть Глинда. В тебе присутствует все необходимое: легкость, простота, искренность и чувство юмора. А он – неодушевленный предмет с нелепо болтающимся языком. Если снова зайдет слишком далеко – я имею в виду хлопанье дверьми, физическое насилие или что‑то грозящее ему опасностью, – КРИБЛЕ‑КРАБЛЕ‑БУМС! Перед ним Злая Колдунья Запада! Мгновенно приседаешь на корточки, глаза в глаза, и шипишь, чтобы никогда, никогда в жизни больше не смел делать этого. Он не успеет и глазом моргнуть, как ты снова превращаешься в Глинду. Даешь понять, что у него могут быть свои чувства, но для всего есть определенные границы. И что на этот раз он их преступил. Поверь мне, ему сразу легче станет. А теперь жди, пока я схожу за Софстер.
Он исчезает в подъезде, а я поднимаю голову к оранжевому небу, просвечивающему между зданиями. Через несколько минут из подъезда вырывается натянувшая поводок Софи. Виляет хвостом, на морде улыбка. Я приседаю, обхватываю ее за шею и зарываюсь лицом в коричнево‑белый мех.
– Я выгуляю ее, па. – Обнимаю его и беру поводок. – Мне хочется побыть рядом с кем‑то, кто не выше трех футов и при этом не огрызается.
– И высовывает язык исключительно из биологической необходимости, – добавляет отец.
В понедельник я стою на тротуаре перед детским садом Грейера. Пришлось, следуя строгим инструкциям миссис N., приехать на десять минут раньше, так что остается время пролистать записную книжку и определить крайний срок представления следующих двух статей. На углу визжит тормозами такси, и остальные машины разражаются такой какофонией гудков, что я поднимаю глаза. Прямо напротив, под навесом, неподвижно стоит блондинка. Машины снова возобновляют бег, и она исчезает.
Я вытягиваю шею, пытаясь рассмотреть женщину и удостовериться, что это Кейтлин. Но противоположная сторона Парк‑авеню уже пуста, если не считать рабочего‑ремонтника, протирающего медный пожарный гидрант.
– Опять ты!
Грейер медленно тащится по двору, словно направляясь навстречу своей неминуемой смерти.
– Привет, Грейер. Как дела в саду?
– Фигово.
– Фигово? Что именно?
Я отстегиваю листочек с домашним заданием, отдаю ему сок.
– Ничего.
– Ничего фигового?
– Не хочу с тобой разговаривать.
Я встаю на колени перед прогулочной коляской и смотрю мальчику в глаза:
– Послушай, Грейер, я знаю, ты не очень меня любишь.
– Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ!
Я светлая. Я легкая. Я одета в широкое розовое платье.
– Немудрено, ведь мы знакомы совсем недолго. Но мне ты ужасно нравишься.
Он пытается лягнуть меня.
– Я знаю, ты скучаешь по Кейтлин.
При звуках этого имени он замирает, и я успеваю поймать его ногу.
– Я понимаю. Мне тоже грустно без Кейтлин. Если скучаешь по человеку, значит, любишь. Но своими выходками ты обижаешь меня, а Кейтлин наверняка не хотела бы, чтобы ты ранил чьи‑то чувства. Поэтому, раз уж мы вместе, Давай хорошенько повеселимся.
Его глаза становятся круглыми, как блюдца. Едва мы выходим со двора, дождь, собиравшийся все Утро, наконец разражается, и мне приходится так энергично подталкивать Грейера в спину, словно мы участвуем в Олимпийских играх для детей в прогулочных колясках.
– Здо‑о‑о‑орово! – визжит он, и я, изображая вой гоночной машины, резво огибаю лужи. К тому времени как добрались до подъезда, мы оба насквозь промокли, и я молюсь про себя, чтобы миссис N. не было дома. Не дай Бог увидит, как я подвергаю ее ребенка опасности подхватить пневмонию!
– Ох, какая же я мокрая! А ты, Грейер?
– Еще бы! Еще бы не мокрый!
Он улыбается, но зубы начинают стучать.
– Немедленно идем наверх, и в горячую ванну. Ты когда‑нибудь обедал в ванне, Грейер?
Я доставляю его в лифт и уже хочу нажать кнопку…
– Подождите! – раздается из‑за угла мужской голос. Пытаясь откатить ходунок от двери, я ударяюсь ногой.
– Ой… черт!
– Спасибо, – благодарит он.
Я поднимаю глаза. Каштановые длинные волосы прилипли ко лбу, поношенная футболка облепила торс. А голова… макушка едва не касается потолка! Вот это да!
Как только дверь закрывается, он, наклонившись, обращается к мальчику:
– Эй, Грейер, как ты?
– Она мокрая, – объясняет Грейер, тыча пальцем куда‑то за спину.
– Привет, мокрая девушка. Вы подружка Грейера?
Он улыбается мне, заправляя блестящую от воды прядь за ухо.
– Он еще не уверен, что готов к столь серьезным отношениям.
– Ну, Грейер, только не упусти ее.
«Если ты попытаешься поймать меня, обещаю бежать очень медленно».
Слишком, слишком скоро мы добираемся до девятого этажа.
– Желаю хорошо провести время, приятели, – говорит он нам вслед.
– Вам того же! – кричу я в закрывающуюся дверь. «Кто ты?»
– Грейер, кто он? Влажная рубашка уже стянута.
– Он живет наверху. Ходит в школу для взрослых мальчиков.
Прочь туфли, прочь штаны, хватаем коробку с ленчем.
– Вот как? В какую?
Тащу голого малыша в ванную, и мы включаем воду. Грейер на секунду задумывается:
– Туда, где ходят корабли. С маяком. «О'кееей… Два слога, похоже на…»
– Гавань?
– Да. Он ходит в Гарбад[15].
«Здравствуйте! Ну что ж, я вполне могу ездить в Бостон, особенно экспрессом. Мы могли бы чередовать уик‑энды… Иисусе!»
ЗЕМЛЯ – НЭННИ! ОЧНИСЬ, НЭННИ!!!
– Давай в ванну, Грейер!
На секунду отрешившись от гарвардских фантазий, усаживаю его в ванну.
– Грейер, у тебя есть прозвище?
– Что такое прозвище?
– Другое имя, которое дают тебе люди.
– Меня зовут Грейер. Грейер N.
– Значит, можно подумать и о прозвище.
Я делаю воду чуть погорячее и вручаю ему сандвич с натуральным арахисовым маслом и айвовым желе. Энергично жуя, он болтает ногами и, судя по всему, испытывает совершенно необычные ощущения. Я оглядываю комнату и вижу его голубую зубную щетку из «Улицы Сезам»[16].
– А как насчет Гровера?
Он обдумывает предложение, склонив голову набок, делая Серьезное Задумчивое Лицо, потом кивает:
– Попробуем.
Глава 2
КУЧА ОБЯЗАННОСТЕЙ
О Господи! Вот голова болит! Трещит, как будто хочет разломиться, А уж спина моя, а поясница… Не грех тебе кормилицу гонять? Ведь так меня ты насмерть загоняешь! [17]
У. Шекспир. Ромео и Джульетта
Няня!
Когда поведете сегодня Грейера поиграть с Алексом, пожалуйста, спросите мать Алекса, кто занимался подготовкой ее последнего ужина. И передайте, что смесь кейджанской [18] кухни с азиатской – просто гениальная находка!
Кстати, должна сообщить, что родители РАЗВОДЯТСЯ. Так грустно. Пожалуйста, постарайтесь, чтобы Грейер не сказал что‑нибудь невпопад. Я заеду к Агексу в 4.30, чтобы отвезти Грейера к ортодонту. Увидимся.
– Няня! Няня! – раздается бесплотный голос миссис N., когда я одолеваю квартал, оставшийся до детского сада.
– Что?
– Сюда!
Я оборачиваюсь. Из распахнутой дверцы «линкольна» мне машет холеной ручкой миссис N.
– Как я рада, что вы приехали, – пыхчу я, наклоняясь, чтобы получше разглядеть миссис N., восседающую в роскошной полутьме среди магазинных пакетов. – Мне необходимо спросить…
– Няня, я всего лишь хотела напомнить, что просила вас приходить за десять минут до конца занятий.
– Разумеется.
– Но сейчас без пяти двенадцать!
– Мне очень жаль, но я пыталась найти классный список Грейера. Не могу понять, какой именно Алекс…
Но она уже деловито достает из сумочки кожаный блокнотик.
– Я хотела бы немного поговорить о вечеринке, которую устраиваю в конце месяца для чикагского филиала компании мистера N.
Она то и дело скрещивает и разводит ноги; лиловые туфли от Прады описывают яркие дуги на темном фоне обивки лимузина.
– Там будет вся администрация; это очень важное событие, и я хочу, чтобы все прошло идеально.
– Звучит чудесно, – бормочу я, не совсем понимая, какое отношение имею ко всему этому.
Она поднимает глаза в темных очках, желая убедиться, что я ловлю каждое ее слово.
Следует ли мне отнести в чистку свой деловой костюм?
– Поэтому я просила бы вас выполнить в этом месяце несколько поручений. Беда в том, что со всеми этими приготовлениями я кручусь как белка в колесе, а Конни мне не помощница. Если что‑то потребуется, я оставлю вам записку. Это ведь не слишком обременительно.
Мы обе слышим тяжелый стук двойных дверей, сопровождаемый нарастающим детским смехом.
– Мне нужно ехать, иначе он увидит меня и расстроится. Скорее, Рикардо! – окликает она водителя, еще не успев захлопнуть дверцу. Машина сорвалась с места.
– Подождите, миссис N., я хотела спросить… – взываю я к удаляющимся габаритным огням.
В классе Грейера имеются четыре Александра и три Александры. Я знаю. Я проверяла.
И теперь, когда миссис N. удрала с бешеной скоростью, я окончательно запуталась и совсем не представляю себе, кого именно она имела в виду.
Однако Грейер прекрасно знает, о ком идет речь.
– Это не он, а она, – поясняет он, показывая туда, где сидит на корточках малышка, явно занятая чем‑то интригующим. Я хватаю Грейера и направляюсь к ней.
– Привет, Алекс. Сегодня мы будем играть с тобой! – с энтузиазмом сообщаю я.
– Меня зовут Кристабель. На Алекс рубашка, – отвечает она, ткнув пальцем в толпу детей в рубашках. Грейер равнодушно смотрит на меня.
– Грейер, мамочка велела тебе играть с Алекс, – напоминаю я.
Он пожимает плечами:
– Как насчет Кристабель? Кристабель, хочешь, поиграем вместе?
Значит, для него нет особенной разницы.
– Гровер, милый, мы можем поиграть с Кристабель в другой раз. Согласен?
Девочка удаляется. Даже в четыре года она, похоже, уже понимает, что если свидание откладывается, значит, возможно, оно вообще не состоится.
– Так, Гровер, думай. Что сказала мама сегодня утром?
– Сказала, чтобы я выдавливал на щетку больше пасты.
– Алекс Бранди… тебе это ни о чем не говорит? – спрашиваю я, пытаясь припомнить все имена из списка.
– Он в носу ковыряет.
– Алекс Кашман?
– Она плюется жвачкой.
Я вздыхаю, оглядывая оживленный двор. Где‑то в этом хaoce толчется другая пара, с такими же планами на сегодняшний день. Я немедленно представляю что‑то вроде встречи в аэропорту – себя в шоферской фуражке, с Грейером на плечах и с большой табличкой, на которой написано: АЛЕКС.
– Привет, я Мернел. – Перед нами появляется женщина постарше и в униформе. – Это Алекс. Простите, никак не могли оторваться от красок. Нужно было докончить рисунок.
Я замечаю следы синей краски на ее нейлоновой куртке.
– Алекс, поздоровайся с Грейером, – наставляет она с сильным вест‑индским акцентом.
Познакомившись, мы толкаем наших подопечных к Пятой авеню. Они развалились на своих сиденьях, как маленькие старички в инвалидных креслах. Осматриваются и перебрасываются репликами.
– Мой «Пауэр‑рейнджер» своим субатомным автоматом может снести твоему голову!
Мернел и я в основном молчим. Несмотря на то что наши должности называются одинаково, по ее мнению, у меня с Грейером гораздо больше общего. И немудрено: между ней и мной по меньшей мере пятнадцать лет разницы, а также долгое путешествие на метро из Бронкса.
– Сколько времени вы у них служите? – спрашивает она, кивком указывая на Грейера.
– Месяц. А вы?
– О, почти три года. Моя дочь присматривает за Бенсон, Кузиной Алекса, на Семьдесят второй улице. Знаете Бенсон?
– Не думаю. Она в их классе?
– Нет, ходит в школу около парка. Сколько вам лет?
– В августе исполнился двадцать один, – улыбаюсь я.
О‑о, как раз ровесница моего сына. Нужно бы вас познакомить. Хороший мальчик! И такой способный! Недавно открыл свою закусочную у Ла‑Гуардиа[19]. У вас есть бойфренд?
– Нет, я еще не встретила такого, от которого был бы хоть какой‑нибудь толк, а не одни неприятности.
Она согласно кивает.
– Должно быть, это совсем нелегко… я имею в виду управлять рестораном.
– Да, но он у меня труженик. Весь в мать пошел, – гордо объявляет она, нагибаясь, чтобы поднять пустую коробку из‑под сока, брошенную Алексом на тротуар. – Мой внук тоже молодец, а ведь ему только семь. Едва ли не лучший в классе.
– Здорово!
– Моя соседка говорит, он такой старательный! Она сидит с ним днем, то есть часов до девяти вечера, пока моя дочь не приедет от Бенсон.
– Няня! Я хочу еще сока!
– «Пожалуйста», – наставляю я, сунув руку в боковой карман коляски.
– Пожалуйста, – мямлит Грейер, когда я протягиваю ему вторую коробку с соком.
– «Спасибо», – поправляю я, и мы с Мернел обмениваемся понимающими улыбками.
Я замыкаю процессию, которая входит в квартиру Алекса. За годы работы няней я многое повидала, но тут ошеломленно хлопаю глазами при виде длинной тесьмы, разделяющей прихожую надвое.
Согласно закону штата Нью‑Йорк, если один из супругов перебирается в другое место, второй может предъявить иск об оставлении жены и ребенка и почти наверняка получит квартиру. Порой такие гнездышки стоят от пятнадцати до двадцати миллионов, что приводит к затяжным многолетним сражениям не на жизнь, а на смерть, когда каждый супруг старается измотать противника, поселив, скажем, в доме полуголого инструктора по гимнастике и любовника по совместительству.