– Вот как… няня? Верно, – бормочет она, прежде чем ретироваться за свою парту.
Я отключаюсь от назойливой, бессмысленной трескотни женщин, чтобы пробежать глазами объявления, вывешенные другими нянями:
Приходящая няня нуждается в детях.
Очень любит малышей.
Пылесосит.
Я смотреть за вашими детьми.
Много лет работы.
Вы мне звонить.
Доска до того пестрит листочками, что я, борясь с угрызениями совести, прилепляю свой лист поверх чьей‑то розовой бумажки с нарисованной фломастерами каймой, но при этом честно стараюсь убедиться, что закрыты только маргаритки, а сама информация осталась нетронутой.
Жаль, что я не могу объяснить этим женщинам простую истину: секрет объявлений кроется не в украшательстве. Все дело в пунктуации: главное – побольше восклицаний. И хотя мое объявление представляет собой скромную карточку три на пять и даже без ухмыляющейся рожицы, я щедро усеяла его восклицательными знаками, заканчивая описание каждого из своих завидных качеств обещанием сияющей улыбки и непоколебимой положительности.
Няня на старте!
Выпускница школы Чапина свободна по будням
(неполный рабочий день)!
Превосходные рекомендации!
Специализация в области дошкольного воспитания! (NYU) [11].
Единственное, чего мне не хватает, – летающего зонтика.
Я наскоро проверяю орфографию, застегиваю рюкзак, прощаюсь с Алексис и, бодро спустившись по мраморным ступенькам, окунаюсь в несусветную жару.
Бреду по Парк‑авеню. Солнце все еще не поднялось настолько чтобы положить конец параду колясок. Я прохожу мимо множества маленьких человечков, обливающихся потом на своих липких сиденьях. Беднягам до того жарко, что они на время забыли о своих обычных дорожных спутниках: одеяльцах и игрушках, засунутых в боковые карманы колясок. Я не выдерживаю и хмыкаю при виде малыша, который небрежно отмахивается от протянутой коробки с соком, словно хочет сказать: «Сейчас мне не до этого!»
Остановившись на переходе из‑за красного света, я лениво разглядываю магазинные витрины – глаза Парк‑авеню. С точки зрения плотности населения – это Средний Запад Манхэттена. Все, что высится надо мной, – комнаты, комнаты и комнаты. И все пустые. Туалетные, гардеробные, музыкальные, гостевые, и где‑то в вышине, правда, затрудняюсь сказать точнее, кролик по имени Артур имеет шестнадцать квадратных футов в полном своем распоряжении.
Я пересекаю 72‑ю улицу, прохожу под сенью голубого навеса Поло‑Мэншн и сворачиваю в Центральный парк. Помедлив перед детской площадкой, где неугомонные ребятишки из кожи вон лезут, несмотря на жару, я достаю из рюкзака бутылочку воды. Как раз в эту самую минуту что‑то врезается мне в ногу. Я опускаю глаза и хватаю нарушителя покоя – старомодный деревянный обруч.
– Эй, это мое!
Малыш лет четырех скатывается с пригорка, где чуть раньше вместе с родителями позировал для портрета. Его матросская шапочка катится по траве.
– Это мой обруч! – объявляет он.
– Ты уверен?
Он озадаченно смотрит на меня.
– Похоже на колесо от фургона. – Я верчу обруч в руках, возношу его над белокурой головкой. – Или на нимб? А может, на большую пиццу?
Протягиваю обруч мальчику, знаком показывая, что тот может его взять. Он широко улыбается мне и стискивает обруч.
– Ты глупая!
И тащит игрушку обратно на пригорок, не обращая внимания на мать, наклонившуюся, чтобы подобрать шапочку.
– Простите, – говорит она, стряхивая пыль с возвращенного трофея, – надеюсь, он вас не побеспокоил?..
Она прикрывает ладонью светло‑голубые глаза.
– Нет, что вы, вовсе нет.
– Ой, ваша юбка…
Она с ужасом смотрит вниз.
– Ничего страшного, – смеюсь я, смахивая следы, оставленные обручем. – Я работаю с детьми, так что привыкла ко всяким неожиданностям.
– О, правда?
Она поворачивается спиной к мужу и белокурой женщине, стоящей чуть в стороне от фотографа с коробкой сока для мальчика. Няня, так я полагаю, где‑то поблизости?
– Понимаете, семья уехала в Лондон на лето, так что…
– Мы готовы! – нетерпеливо окликает отец.
– Иду! – весело отзывается она и снова оборачивается ко мне. – Видите ли, – объясняет она, понизив голос, – нам как раз необходима женщина, которая согласилась бы помочь, хотя бы неполный день…
– В самом деле? Неполный день – это замечательно, потому что у меня в этом семестре большая нагрузка…
– Как с вами связаться?
Я роюсь в рюкзаке, пытаясь выудить ручку и обрывок бумаги, на котором и пишу номер телефона.
– Вот… готово!
Я отдаю ей ключ, и она незаметно сует его в карман платья, прежде чем поправить головную повязку в длинных темных волосах.
– Превосходно, – любезно улыбается она. – Была рада познакомиться. Я позвоню.
Она делает несколько шагов вверх по склону и тут же останавливается.
– О, до чего же глупо с моей стороны! Я – миссис N.
Я возвращаю улыбку, прежде чем женщина успевает занять свое место в затеянной фотографом живой картине. Солнце пробивается сквозь листву, бросая рябую тень на три силуэта. Ее муж, в белом костюме из ткани в крепированную полоску, величественно возвышается посредине, опустив руку на голову сына. Жена жмется к нему.
Блондинка выступает вперед с расческой, и малыш машет мне рукой, заставляя ее повернуться и проследить за его взглядом. Пока она подносит руку к глазам, чтобы получше меня разглядеть, я показываю ей спину и продолжаю свое путешествие через парк.
Бабушка приветствует меня в дверях. Сегодня на ней полотняный китель в стиле Мао Цзэдуна и жемчуга.
– Дорогая! Заходи! Я как раз заканчиваю свои тай‑чи!
Она целует меня в обе щеки, крепко обнимает и качает головой:
– Солнышко, да ты вся мокрая! Хочешь принять душ? Нет ничего лучше, чем слушать, как бабушка перечисляет все прелести современного быта.
– Может, просто холодное обтирание?
– Я знаю, что тебе нужно.
Она берет меня за руку, сплетает свои пальцы с моими и ведет в ванную комнату для гостей. Я всегда любовалась, как маленькие лампочки антикварной хрустальной люстры освещают мебельный ситец глубокого персикового цвета. Но мои любимицы – бумажные французские куклы в рамках. В Детстве я устраивала под раковиной салон, для которого бабушка поставляла не только настоящий чай, но и темы для бесед с моими прелестными французскими гостьями.
Она сует мои руки под кран и поливает запястья холодной водой.
– Точки теплового равновесия, – объясняет она, садясь на унитаз и скрещивая ноги. И оказывается права: мне тут же становится прохладнее. – Ты ела?
– Завтракала.
– Как насчет обеда?
– Сейчас только одиннадцать, бабушка!
– Разве? Я на ногах с четырех. Спасибо Господу за Европу, иначе и поговорить было бы не с кем.
– Как поживаешь? – улыбаюсь я.
– Вот уже два месяца, как мне семьдесят четыре! Так и поживаю!
Бабушка становится в балетную позицию и приподнимает штанины.
– Это называется «сафо». Сделала сегодня утром педикюр в салоне Арден[12]. Как по‑твоему? Не чересчур ли?
Она шевелит пальчиками с коралловыми ноготками.
– Фантастика! Ужасно сексуально! Ладно, как бы мне ни хотелось провести здесь остаток дня, придется тащиться в город и приносить жертвы Богам Обучения!
Я закрываю кран и театрально отряхиваю руки над тазиком. Бабушка протягивает мне полотенце.
– Знаешь, когда‑то я была в Вассаре[13], но что‑то не припомню таких бесед, какие вы, нынешние, ведете сейчас.
Она имеет в виду мою бесконечную историю тет‑а‑те‑тов с администрацией Нью‑Йоркского университета. Я плетусь за ней на кухню.
– Сегодня я готова. Захватила карточку социального страхования, водительские права, паспорт, ксерокопию свидетельства о рождении, все письменные извещения, полученные от них, и сообщение о приеме в университет. В этот раз мне никто не посмеет сказать, что я не хожу на лекции,
не сдала экзамены за последний семестр, не заплатила за последний год обучения, за пользование библиотекой, не имею правильного ИНН, номера социального страхования, адреса, нужных документов и что скорее всего попросту не существую.
– О‑хо‑хо… – бормочет она, открывая холодильник. – Бурбон?
– Неплохо бы апельсинового сока.
– Дети! – Бабушка закатывает глаза и тычет пальцем в стоящий на полу старый кондиционер. – Дорогая, позволь мне позвать швейцара, чтобы он помог тебе его вынести.
– Нет, ба, сама справлюсь, – заверяю я, отважно пытаясь подхватить прибор. – Ладно, что поделать, придется вернуться с Джошем и забрать это.
– Джошуа? – вопрошает она, поднимая брови. – Твой маленький синеволосый дружок? Он весит пять фунтов, да и то в мокром виде!
– Ну, если мы не хотим, чтобы па опять надорвался, все‑таки придется обратиться за помощью к нему. Других знакомых мужчин у меня нет.
– Я каждое утро распеваю за тебя буддистские молитвы, дорогая, – заверяет бабушка, потянувшись к стакану. – Давай я наскоро приготовлю тебе яйца «бенедикт»!
Я смотрю на старые стенные часы.
– Времени нет, бабушка. Нужно добраться до университета, пока очередь к секретарю не протянулась по всему кварталу.
Она снова целует меня в обе щеки.
– В таком случае приводи своего Джошуа к семи, и я накормлю вас нормальным обедом, а то ты скоро превратишься в привидение!
Джош стонет и медленно переворачивается на спину, едва не теряя сознание после того, как роняет кондиционер У моей двери.
– Ты соврала! – натужно хрипит он. – Сказала, что это на третьем этаже!
– И что же? – удивляюсь я, привалившись к перилам и отряхивая руки.
Джош ухитряется приподнять голову ровно на дюйм.
– А то, что пролетов всего шесть. Два пролета на этаж, что, формально говоря, и составляет шесть этажей.
– Ты помогал мне переехать из обще…
– Да, и как это… а‑а, вспомнил, там был лифт!
– Хочешь хорошую новость? Заруби себе на носу: я не собираюсь никуда уезжать отсюда. Ни сейчас, ни после. Можешь навестить меня, когда мы оба состаримся и поседеем. – Я вытираю пот со лба.
– Забудь! Я буду вечно торчать у твоей двери, сверкая лысиной с остатками синих волос!
Он откидывает голову.
– Вперед, – кряхчу я, подтягиваясь на перилах. – Холодное пиво ждет!
Отпираю все три замка и открываю дверь. Квартира представляет собой нечто вроде машины, долго жарившейся на солнце, и мы поспешно отступаем, чтобы выпустить в коридор первую волну спертого воздуха.
– Чарлин, должно быть, захлопнула окна перед уходом, – поясняю я.
– И оставила плиту включенной, – добавляет он, входя за мной в крохотную прихожую, носящую заодно и гордое звание кухни.
– Добро пожаловать в мой полностью упакованный чулан. Можно приветствовать тебя крендельком?
Я роняю ключи рядом с двухконфорочной плитой.
– Сколько платишь за это местечко? – интересуется Джош.
– Лучше тебе не знать, – отмахиваюсь я, и мы дружно принимаемся потихоньку толкать кондиционер через всю комнату.
– А где знойная сожительница?
– Джош, не все стюардессы – знойные создания. У некоторых вполне почтенный вид.
– Она из таких? – удивляется Джош.
– Не останавливайся. Вперед!
Мы возобновляем процесс.
– Нет… она действительно знойная девушка, но мне не нравится, что ты заранее предполагаешь это, даже не видя ее. Утром она улетела во Францию, Испанию или что‑то в этом роде, – объясняю я, пока мы огибаем угол, направляясь к моей половине комнаты, изогнутой буквой L.
– Джордж! – восклицает Джош при виде моего кота, в полном отчаянии распростертого на теплом деревянном полу. Кот едва поднимает серую взлохмаченную голову и жалобно мяучит.
Джош распрямляется и подолом футболки вытирает пот со лба.
– Куда поставить эту дрянь?
Я показываю на верх оконной рамы.
– ЧТО? У тебя крыша поехала!
– Этому трюку я научилась на авеню. По крайней мере не заслоняет вид. Те, у кого не имеется центрального отопления, готовы из кожи вон лезть, чтобы это скрыть, дорогой, – объясняю я, сбрасывая босоножки.
– Какой еще вид?
– Если вжать лицо в стекло и взглянуть налево, можно увидеть кусочек реки.
– Эй, ты права.
Он отходит от окна.
– Послушай… вся эта затея, именуемая «Джош‑прилаживает‑тяжелую‑штуковину‑над‑стеклянным‑листом», не состоится, и не проси, нянюшка. Я иду за пивом. За мной, Джордж!
Он направляется на кухню, а Джордж крадется следом. Я пользуюсь моментом, чтобы выхватить из открытого ящичка чистый топ и стянуть пропотевший. Прячась за коробками, чтобы переодеться, мельком ловлю лихорадочное подмигивание красного глазка своего автоответчика, стоящего на полу. О, да в нем кончилась лента!
– Снова включила свою машинку?
Джош протягивает мне запотевшую банку «Короны».
– Пришлось. Повесила сегодня объявление насчет работы, и мамаши потеряли покой.
Я делаю глоток, проскальзываю между коробками и нажимаю на кнопку «play».
Комнату заполняет женский голос:
– Привет, это Мими ван Оуэн. Видела ваше объявление в Лиге. Нужна помощница для ухода за сыном. Неполный рабочий день… ну, вы понимаете. Может, два, три, четыре дня в неделю, по полдня или дольше. Иногда ночи или уик‑энды, или и то и другое. Когда у вас найдется время. Но предупреждаю, ребенок находится под моим постоянным надзором!
– Что же, это очевидно, Мими, – кивает Джош, садясь рядом на пол.
– ПриветяЭннСмитищунянюкотораямоглабыприсмот‑ретьзамоимпятилетнимсыномоченьспокойныймальчикихо‑зяйствоунаснебольшоеноналаженное…
– Фу‑у‑у!
Джош загораживается руками, и я перехожу к следующему сообщению.
– Привет. Я Бетти Поттер. Видела ваше объявление в Лиге Родителей. У меня пятилетняя дочь Стантон, трехлетний мальчик Тинфолд, десятимесячный Джейс, и я нуждаюсь в срочной помощи, поскольку снова беременна. Правда, в объявлении вы не упоминали о жалованье, но я плачу шесть.
– Шесть американских долларов? – потрясенно спрашиваю я у аппарата.
– Эй, Бетти, я знаю чокнутую шлюху на Вашингтон‑сквер, которая делает это за четвертак, – сообщает Джош, потягивая пиво.
Привет, это миссис N. Мы встречались утром в парке. Позвоните мне, когда сумеете. Я хотела бы подробнее побеседовать о той работе, которую вы ищете. У нас есть няня… Кейтлин, но она собирается сократить часы работы, а кроме того, вы произвели большое впечатление на нашего сына Грейера. С нетерпением жду разговора. До свидания.
– Эта похожа на нормальную. Свяжись с ней.
– Считаешь? – спрашиваю я, и тут трезвонит телефон, да так пронзительно, что мы оба подскакиваем. – Алло? – изрекаю я деловым официальным тоном истинной няни, пытаясь всего двумя слогами донести до слушателя собственную респектабельность.
– Алло? – передразнивает мать мне в тон. – Как прошла операция «Кондиционер»?
– Ой, это ты? – вздыхаю я облегченно. – Прекрасно…
– Подожди минуту.
Я слышу шарканье.
– Пришлось отодвинуть Софи: она упорно садится в двух дюймах от кондиционера.
Я улыбаюсь, представляя нашего четырнадцатилетнего спрингера с длинными, развевающимися ушами.
– Да отойди же, Софи… Теперь она придавила задом представленные на гранты работы.
Я припадаю к банке.
– Как там у вас?..
– Хм‑м… это слишком угнетающе. Лучше расскажи что‑нибудь веселенькое.
С тех пор как к власти пришли республиканцы, материнская Коалиция за Организацию Женских Убежищ получает еще меньше денег, чем обычно.
– У меня несколько забавных посланий от жаждущих помощи мамаш, – сообщаю я.
– Я думала, мы это уже обсудили.
Откуда только взялся прежний адвокатский тон!
– Стоит только начать, и через несколько дней снова станешь вскакивать в три утра, боясь, что маленькая принцесса провалит урок степа или джем‑сейшн с далай‑ламой…
– Мама! Ма! Я еще даже не ходила на собеседования! Кроме того, в этом году я собираюсь работать неполный День, потому что у меня диплом…
– Именно! Именно диплом! В этом году у тебя диплом, точно так же как в прошлом была интернатура, а в позапрошлом – социологическое исследование. Не понимаю, почему ты не подумаешь об академической работе? Могла бы спросить своего руководителя, не нужны ли ему ассистенты! Или поискать что‑нибудь подходящее в научной библиотеке!
– Мама, это мы уже проходили, причем не один раз! – кричу я, закатывая глаза. – На такие должности устроиться почти невозможно: у доктора Кларксона уже есть аспирант на полной стипендии, и этого вполне хватает. Кроме того, они платят всего шесть долларов в час, причем «грязными»! Мама, любая моя легальная работа принесет одни гроши, пока я не получу диплом, если, разумеется, не попробовать себя в стриптизе!
Джош начинает крутить бедрами и стягивать воображаемый лифчик.
Матери повезло получить должность ассистента, которая и оставалась за ней все четыре года аспирантуры. Но в те времена квартира около Коламбас‑авеню стоила столько же, сколько я теперь плачу за коммунальные услуги.
– Ну что, в который раз потолкуем о ценах на недвижимость?
– В таком случае, Господи Боже мой, проще торговать косметикой в «Блумингдейл». Пробиваешь время прихода, мило улыбаешься, смотришься куколкой и получаешь денежки.
Она и представить себе не в состоянии, что такая девица способна в три утра просыпаться в холодном поту, гадая, наложен ли на ночь увлажняющий крем.
– Ма, мне нравится работать с детьми. И кроме того, для споров на улице чересчур жарко.
– Пообещай мне, что подумаешь, прежде чем соглашаться выполнять работу. Не хочу, чтобы ты пачками глотала валиум только потому, что какая‑то особа, не знающая, куда девать деньги, бросила своего ребенка на тебя, а сама по мчалась развлекаться в Канны!
Я честно думаю об этом, пока мы с Джошем прослушиваем все сообщения, пытаясь по голосу определить мамашу, не слишком склонную к подобным приключениям.
В понедельник, по пути на свидание с миссис N., я успеваю забежать в свой любимый магазинчик канцелярских принадлежностей, чтобы пополнить запас клейких листочков для записей. Сегодня в моей записной книжке лежат только два таких: крохотный розовый, с напоминанием купить пачку листков, и зеленый, на котором начертано: «Кафе, миссис N., 11.15».
Я отрываю розовый листочек, бросаю его в урну и продолжаю путь на юг, к кондитерской «Вкус месяца», где назначена встреча. На Парк‑авеню мне начинают попадаться шикарные дамы в осенних костюмах, держащие в отягощенных кольцами ручках листки почтовой бумаги с монограммами. Каждую сопровождает энергично кивающая темнокожая женщина ростом поменьше.
– Ба‑а‑а‑а‑ле‑е‑е‑ет! По‑ни‑ма‑е‑те? – грубо орет на кивающую спутницу проходящая мимо особа. – По понедельникам уДжозефины ба‑а‑а‑а‑ле‑е‑е‑е‑е‑ет!
Я сочувственно улыбаюсь женщине в униформе, дабы показать свою солидарность. Что тут скрывать: такая вот дрессировка – штука поганая. И становится еще поганее в зависимости от того, на кого приходится пахать.
Работа няни бывает трех типов.
Тип А – обеспечить «время парочкам», иначе говоря, несколько ночей в неделю дать отдохнуть людям, работающим днем и воспитывающим детей по вечерам.
Тип В – обеспечить «время продыха», то есть несколько дней в неделю помогать женщине, которая день и ночь не спускает с ребенка глаз.
Тип С – тяжелее всего – двадцать четыре часа в сутки (а если можно, и дольше) обеспечивать «свободное время» для женщины, которая не желает ни работать, ни воспитывать ребенка. При этом для всех остается загадкой, чем занимается она сама.
– В агентстве сказали, вы умеете готовить. Умеете вы готовить? – допрашивает на следующем углу женщина, облаченная в костюм от Пуччи, очередную потенциальную няню.
Мать, поручающая вам работу типа А, сама женщина деловая, относится ко мне как к профессионалу, то есть уважительно. Она знает, что я пришла выполнять свои обязанности, и поэтому, проведя по квартире, оставляет список телефонных номеров, по которым следует звонить в экстренных случаях, и срочно улепетывает. Это наилучший вариант, на который может надеяться няня. Ребенок рыдает по матери самое большее минут пятнадцать, после чего не успевает оглянуться, как мы уже заняты игрой.
Мать, которой требуются услуги типа В, может и не работать в офисе, зато она бывает со своим ребенком достаточно времени, чтобы понять, какой это труд, и после одного дня, проведенного со мной и детьми, предоставляет мне полную свободу действий.
– Это номер химчистки, а это – цветочного магазина и поставщика провизии.
– А как насчет доктора для детей? – тихо спрашивает стоящая рядом со мной мексиканка.
– А… это… получите на следующей неделе.
Достаточно сказать, что коэффициент причуд и капризов резко увеличивается в приближении к типу С. Единственная вполне предсказуемая вещь матери типа С – это ее способность распространять неуверенность в собственных силах на всех окружающих, усложнять самые простые вещи и делать период привыкания почти невыносимым.
Я толкаю тяжелую стеклянную дверь кондитерской и сразу вижу миссис N.. занятую собственным списком. Увидев меня, она встает, открывая лиловую юбку до колен, идеально совпадающую по тону с кардиганом, накинутым на плечи. Без своего молодежного белого платья она выглядит старше, чем мне показалось в парке. Несмотря на легкомысленный конский хвост, ей можно дать лет тридцать пять.
– Здравствуйте, Нэнни, огромное спасибо за то, что согласились встретиться так рано. Хотите кофе?
– С удовольствием, спасибо, – киваю я, садясь спиной к деревянной панели стены и расстилая на коленях салфетку.
– Официант, еще один кофе с молоком и корзинку с булочками.
– О, это совсем ни к чему, – скромничаю я.
– О нет, так будет лучше. Вы сможете выбрать все, что хотите.
Официант приносит корзинку, набитую булочками и маленькими корытцами джема. Я цепляю бриошь.
– Здесь чудесная выпечка, – сообщает она, беря круассан. – Кстати, я предпочитаю, чтобы Грейер воздерживался от очищенной муки.
– Разумеется, – мямлю я с полным ртом.
– Хорошо провели уик‑энд?
Я поспешно сглатываю непрожеванный кусок бриоши.
– Сара, моя подруга по Чапину, вчера устроила небольшую прощальную вечеринку, перед тем как все разъедутся по колледжам. Теперь остались только я и друзья из Калифорнии, у которых каникулы до октября! Посоветуйте Грейеру поступать в Стэнфорд!
Я смеюсь. Она улыбается.
– Так почему вы перевелись из Брауна? – спрашивает она, отламывая кончик круассана.
– В Нью‑Йоркском университете программа детского воспитания гораздо сильнее, – отвечаю я, стараясь тщательно подбирать слова на случай, если имею дело с ярой приверженкой Брауна. Предпочитаю не упоминать о куче дерьма в комнате для отдыха по соседству с моей спальней и не пересказывать миллион не менее очаровательных анекдотов, которыми могла бы поделиться.
– Я так хотела учиться в Брауне, – вздыхает она.
– Вот как?
– Но я получала стипендию в Коннектикутском университете.
Она забывает о круассане и принимается играть с бриллиантовым сердечком, свисающим с ожерелья.
– Потрясающе, – бормочу я, пытаясь представить то время, когда ей могла понадобиться стипендия.
– Собственно говоря, я из Коннектикута, так что…
– О, там очень красиво!
Она опускает глаза в тарелку:
– Да, но это был Нью‑Лондон, так что… Зато после окончания я переехала сюда и стала директором картинной галереи Гагошн.
– Вот это да! Вам можно позавидовать.
– Да, было ужасно весело, – кивает она, – но когда у тебя ребенок, о таком занятии можно сразу забыть: оно требует всего твоего времени. Вечеринки, поездки, выпивка, поздние возвращения…
Женщина в темных очках а‑ля Джеки Онассис случайно натыкается на наш столик, едва не сбив на пол чашки.
– Бинки? – спрашивает миссис N., касаясь руки женщины, пока я поспешно хватаю чашки.
– О Господи, не заметила! – восклицает та, поднимая очки. Глаза ее распухли и покраснели от слез. – Прости, что не приехала на день рождения Грейера. Консуэла сказала мне, все было просто сказочно.
– Я собиралась позвонить, – отвечает миссис N. – Что я могу для тебя сделать?
– Ничего, если только не знаешь подходящего киллера.
Она вытаскивает платок из сумочки от Тода и громко сморкается.
– Этот адвокат, которого рекомендовала Джина Цукерман, совершенно беспомощен. Оказывается, все наше имущество записано на компанию Марка. Он получает яхту, дом в Ист‑Хэмптоне. Мне остается квартира за четыреста тысяч долларов, и это все.
Миссис N. ахает, а Бинки со слезами продолжает:
– И мне предписано предоставлять квитанции на каждый цент, потраченный на содержание детей. И что прикажете? Ходить к детскому косметологу?
– Возмутительно!
– Подумать только, у этого судьи хватило наглости рекомендовать мне вернуться на работу! Он и понятия не имеет, каково это быть матерью!
– Откуда им? – поддакивает миссис N., для пущего эффекта постукивая пальцами по списку. Я скромно смотрю на бриошь.
– Знай я, что он зайдет так далеко, притворилась бы, что ни о чем не подозреваю… – Голос Бинки срывается. Сжав блестящие от помады губы, она откашливается и злобно шипит: – Ладно, нужно бежать. Везти Консуэлу к хирургу. Ну, знаешь, насчет замены тазобедренного сустава. Клянусь, это уже третий раз за месяц! Поверь, просто никакого терпения не хватит! Ну, рада была повидаться.
Она снова насаживает очки на нос и с воздушным поцелуем исчезает в толпе, ожидающей, пока освободятся столики.
– Итак… – Миссис N. смотрит ей вслед и, поморщившись, вновь обращает взгляд на меня. – Итак, перейдем к делу. Я все здесь напечатала, так что можете прочесть позже. Сейчас пойдем в школу, чтобы Грейер увидел нас вместе и усвоил, что я вам доверяю. Это его успокоит. У него встреча с другом в час тридцать, так что у вас как раз хватит времени на ленч в парке. Завтра вы и Кейтлин можете провести с ним день, чтобы ознакомиться с его режимом. Пусть видит, что вы обладаете одинаковой властью. Буду очень благодарна, если пока не станете обсуждать с ней условия найма. Конечно, – заверяю я, силясь осмыслить все сразу: бриоши, ее инструкции, Бинки. – Спасибо за завтрак.
О, не за что Она встает, вытаскивает из сумочки от Гермеса синюю папку с надписью «НЯНЯ» и изящно посылает ее мне по столу.
– Я так рада, что вы свободны по вторникам и четвергам! Думаю, для Грейера будет большой радостью поиграть с кем‑то молодым и энергичным. Он наверняка устал от своей скучной старой мамочки.
– Грейер молодец, – объявляю я, вспоминая его хихиканье в парке.
– Ну… у него свои недостатки, как у всякого ребенка.
Я закрываю сумочку, опускаю глаза и впервые вижу ее лиловые шелковые лодочки.
– Боже, до чего красиво! Они от Прады?
Эти серебряные пряжки ни с чем не спутаешь!
– Спасибо.
Она поворачивает щиколотку, любуется туфлями.
– От Прады. Вам они действительно нравятся? Не считаете их слишком… кричащими?
– О нет, – уверяю я, провожая ее к выходу.
– Моя лучшая подруга только что родила, и ее ноги увеличились на целый размер. Она позволила мне выбрать все, что хочу, но… не знаю.
Пока мы стоим на переходе, она сокрушенно оглядывает туфли:
– Наверное, я просто привыкла носить низкие каблуки.
– Нет, они шикарные. Вам определенно стоит оставить их себе.
Довольная, она улыбается и надевает темные очки.
Миссис Баттерс, преподавательница Грейера, улыбается мне и пожимает руку.
– Рада познакомиться, – говорит она, с обожанием глядя вниз. – Вы обязательно полюбите Грейера. Он совершенно особенный.
Она одергивает вельветовое платье‑фартук, болтающееся поверх блузки с пышными рукавами. Со своими круглыми щечками в ямочках и пухлыми ручками она сама выглядит четырехлеткой.
– Привет, Грейер! – восклицаю я, гладя белокурую головку. На нем белая спортивная рубашечка с расстегнутым воротом, хранящая свидетельства бурной утренней деятельности: следы смывающейся краски для рисования и одинокую макаронину. – Как сегодняшние занятия?
– Грейер, помнишь Нэнни? Сегодня вы пообедаете на детской площадке, – сообщает мать.
Он цепляется за ее ногу и неприязненно бурчит мне:
– Уходи!
– Милый, мы могли бы перекусить вместе, но у мамочки дела. Вы так хорошо проведете время без меня! А теперь прыгай на свой самокат, и няня даст тебе что‑то вкусненькое.
По дороге на детскую площадку мы с Грейером внимательно слушаем длинный список Симпатий и Антипатий Грейера.
– Он любит детские горки, но лестницы быстро его утомляют. Не позволяйте ему ничего подбирать с земли, он это обожает. И пожалуйста, не пускайте его к питьевому фонтанчику у часов.
– Э‑э‑э… а куда идти, если ему захочется в туалет? – спрашиваю я, когда мы проходим под пыльными деревянными арками детской площадки на 66‑й улице.
– Да куда угодно.