– Продолжай ездить в лифте, дорогая. Вы обязательно встретитесь. А что там с твоими выпускными?
– Остался еще один, и все! Настоящее сумасшествие: N. каждый вечер уезжают на очередную рождественскую вечеринку. Я могу заниматься, только когда Грейер засыпает. Впрочем, это куда лучше, чем пытаться сосредоточиться под те звуки, что издают Чарлин и ее волосатый приятель…
Она вопросительно смотрит на меня.
– Даже говорить об этом не хочу.
– Только не изводи себя. Оно того не стоит.
– Знаю. Но бонус в этом году обещает быть неплохим: она упоминала о Париже.
– О ла‑ла, tres bien[36].
– Няня, Эл хочет знать, почему папа не украшает верхние ветки? – тихо спрашивает Грейер из‑за ели.
Я смотрю на бабушку, не зная, что ответить.
– Грейер, – ободряюще улыбается мне она, – хочешь быть христославом?
Заинтересовавшийся Грейер вылезает на свет божий, подходит и кладет ей руку на колено.
– Что вы сказали?
– Христослав, дорогой. Когда славишь Христа, именно ты зовешь Рождество. Ты, маленький Грейер, и есть лучший подарок на праздник! Все, что тебе нужно сделать, – постучать в чью‑то дверь, дверь того, с кем ты хочешь разделить радость Рождества, а когда этот кто‑то откроет, излить свое сердце в песне. Попробуй!
Он ложится рядом со мной, и мы смотрим вверх, сквозь ветви, устроив головы на одной подушке.
– Бабушка, покажите мне. Спойте что‑нибудь, – просит он.
Я поворачиваюсь и улыбаюсь ей. Окруженная свечами, она словно озаряется внутренним светом. И начинает петь вместе со своим Фрэнком: «Ты так прекрасна сегодня».
Грейер закрывает глаза, и я еще чуточку больше влюбляюсь в нее.
Неделю спустя я бодро шагаю вслед за миссис N. и своим воспитанником по тому же коридору, который нам пришлось пробежать в вечер Хэллоуина. Искусственная паутина сменилась зелеными ветками и подмигивающими цветными огоньками. Миссис N. толкает тяжелую дверь офиса мистера N.
– Входи, дорогая. Мистер N. встает, четко освещенный заходящим солнцем, льющимся в огромные, от пола до потолка, окна позади его письменного стола. Я снова потрясена его способностью излучать спокойную силу независимо от того, темно или светло в этой комнате.
Он смотрит в сторону Грейера, но как бы сквозь него:
– Привет, парень.
Грейер пытается отдать пакет с рождественскими подарками, собранными для благотворительной организации, которую поддерживает фирма его отца, но мистер N. уже схватился за нервно заверещавший телефон.
Я беру пакет и наклоняюсь, чтобы расстегнуть сложные застежки на куртке Грейера.
– Джастин говорила что‑то насчет печенья в конференц‑зале. Почему бы вам пока не отвести Грейера туда? Я поговорю и тут же приду, – распоряжается мистер N., прикрыв рукой микрофон.
Миссис N. роняет свою норку на диван, и мы идем на звуки рождественских гимнов, доносящиеся из‑за двойных дверей в конце коридора.
Миссис N. – сказочное видение в зеленом костюме от Мое кино, украшенном ягодками остролиста и пуговицами в форме листочков омелы. В довершение всего каблуки ее туфель представляют собой миниатюрные снежки, с оленем в одном и Санта‑Клаусом в другом. Я тихо радуюсь, что меня не заставили одеться снеговиком и прицепить красный нос.
С королевской улыбкой миссис N. открывает двери конференц‑зала, в дальнем конце которого сидит небольшая компания женщин, по всей видимости, секретарш. Перед ними открытая банка печенья. Из магнитофона несется бодрая мелодия.
– О, простите. Я думала, тут рождественская вечеринка, – говорит миссис N., останавливаясь у стола.
– Хотите печенье? Я сама пекла, – предлагает жизнерадостная краснощекая особа с сережками в виде елочных лампочек.
– О… – бормочет сконфуженная миссис N.
Дверь снова распахивается, едва не ударив меня и Грейера. Я растерянно моргаю при виде мисс Чикаго. Она как ни Похоже, Грейер помнит.
– Ты не носишь трусов.
О Иисусе сладчайший!
Но в этот момент двери распахиваются, и проем заполняет солидная фигура мистера N.
– Звонит Эд Стросс. Хочет уточнить кое‑что в контракте, – обращается он к мисс Чикаго.
– Прекрасно, – кивает она с улыбкой и медленно идет к выходу мимо миссис N., бросив на прощание: – Всем веселого Рождества. – И, оказавшись рядом с мистером N., добавляет: – Так приятно познакомиться наконец со всей вашей семьей.
Мистер N., стиснув зубы, быстро поворачивается и захлопывает за собой дверь.
– Папа, подожди!
Грейер пытается догнать отца, но чашка с виноградным соком выскальзывает из рук, фиолетовые капли падают на рубашку, а на бежевом ковре расплывается огромное пятно. Немедленно поднимается суматоха. Множество пальцев тянется к Грейеру с бумажными салфетками, смоченными минеральной водой. Он жалобно хнычет.
– Няня, буду вам крайне благодарна, если вы станете повнимательнее приглядывать за ним. Пойдите умойте его. Я буду ждать в машине, – цедит миссис N., ставя нетронутую чашку с кофе на стол, словно отказавшаяся от яблока Белоснежка.
Она величественно плывет к двери, но оборачивается и растягивает губы в сияющей улыбке, предназначенной секретаршам:
– До следующей недели!
На следующий день, после обеда, Грейер, слезая со стульчика, объявляет о своих планах:
– Славить Христа.
– Что?
в чем не бывало подплывает к миссис N. Облегающий фланелевый костюм оставляет ровно столько простора воображению, сколько наряд, бывший на ней в вечер Хэллоуина.
– Я что‑то слышала о печенье, – объявляет она, но тут в зал врывается приземистая брюнетка, подтолкнувшая всех нас почти к самому столу.
– Миссис N., – бормочет брюнетка, слегка задыхаясь.
– Джастин! Веселого Рождества! – приветствует миссис N.
– Привет, веселого Рождества, не хотите пойти на кухню? Выпить кофе?
– Что за глупости, Джастин! – улыбается мисс Чикаго. – Кофе и здесь есть.
Она подходит к столику с хромированным чайником и пластиковыми чашками.
– Не узнаешь, с чего это они так тянут с этими цифрами?
– Уверены, что не хотите пойти со мной, миссис N.?
– Джастин?
Мисс Чикаго поднимает бровь, и Джастин медленно бредет к двойным дверям.
– Мы не слишком рано? – справляется миссис N.
– Рано? – удивляется мисс Чикаго, наливая две чашки кофе. – О чем вы?
– О семейной рождественской вечеринке.
– Но это же на следующей неделе! Странно, разве муж не сказал вам? Какой стыд! – Она со смехом протягивает ей чашку.
Грейер протискивается мимо голых коленей мисс Чикаго с явной целью пробраться к другому концу стола и выманить у секретарш парочку печений.
– Э… да… должно быть, муж перепутал даты… – лепечет миссис N. заикаясь.
– Мужчины! – фыркает мисс Чикаго.
Миссис N. перекладывает пластиковую чашку в левую руку.
– Простите, мы с вами знакомы?
– Лайза. Лайза Ченович, – улыбается мисс Чикаго. – Исполнительный директор чикагского филиала.
– Вот как… очень рада.
– Простите, что не смогла быть на вашем званом ужине: я слышала, что все было замечательно. К сожалению, ваш муж – настоящий рабовладелец! Настоял, чтобы я немедленно вернулась в Иллинойс.
Она наклоняет голову набок и сыто улыбается, словно кошка, сожравшая канарейку.
– Подарочные пакеты – просто чудо. И всем ужасно понравились ручки.
– Вот как…
Миссис N., словно защищаясь, поспешно прикрывает рукой ключицы.
– Вы работаете с моим мужем?
Я немедленно решаю, что моя святая обязанность – помочь Грейеру выбрать обсыпанного сахаром оленя.
– Я возглавляю команду, занимающуюся слиянием с «Мидвест мьючел». Ну не ужас ли?.. Впрочем, вы, конечно, уже все знаете.
– Совершенно верно, – кивает миссис N., но голос выдает ее неуверенность.
– Поверьте, было совсем нелегко заставить их согласиться на восемь процентов. Такой успех! Должно быть, эта история доставила вам немало бессонных ночей, – продолжает она, сочувственно покачивая своей тициановской головкой. – Но я сказала ему, что, если отодвинуть дату распродажи и сэкономить издержки на ликвидацию, они могут дрогнуть. Они в самом деле дрогнули. Подняли лапки и уже не сопротивлялись.
Миссис N. стоит очень прямо, крепко сжимая чашку.
– Да, он очень много работает.
Мисс Чикаго направляется к нашему концу стола, бесшумно ступая лодочками из кожи ящерицы по мягкому ковру.
– А ты – Грейер. Помнишь меня? – спрашивает она наклоняясь.
– Я хочу славить Христа. Устрою свое собственное Рождество. Я стучу в дверь, ты открываешь, и я изливаю сердце в песне.
Удивительно, что он все запомнил! Целая неделя прошла с того вечера у бабушки, но она, очевидно, каким‑то образом умеет оставаться в душах и памяти встреченных на долгом пути людей.
– Ладно, за какую дверь мне встать?
– Моей ванной, – бросает он на ходу, решительно устремляясь к своему крылу. Я иду следом и, как велено, встаю за дверью ванной. Слышится тихий стук.
– Да? Кто там?
– НЯНЯ, ты должна просто открывать дверь! Ничего не говори, открывай, и все!
– Есть, сэр! Слушаюсь!
Я сажусь на край ванны и принимаюсь изучать волосы в поисках посеченных концов, подозревая, что игра, похоже, сильно затянется.
Снова стук. Я подаюсь вперед и толкаю дверь, едва не сбив Грейера с ног.
– НЯНЯ, как не стыдно! Ты меня чуть не ударила! Нехорошо! Давай снова.
Одиннадцать стуков спустя я наконец все делаю правильно и вознаграждаюсь оглушительным воплем, призванным изобразить «С днем рождения» и сотрясающим оконные стекла.
– Гровер, почему бы тебе заодно не потанцевать? – спрашиваю я, когда последние звуки затихают. – Им понравится!
При этом я надеюсь, что благодаря движениям он немного истощит свою неутомимую энергию, устанет и скорее успокоится.
– Христославы не танцуют. Они изливают сердце в песне, – наставительно поясняет он, подбочениваясь. – Закрой дверь, и я постучу.
Значит, все сначала!
Мы славим Христа примерно с полчаса, пока я не вспоминаю о присутствии домоправительницы Конни и не посылаю Грейера к ней. Он мчится по квартире, во все легкие распевая «С днем рождения», перекрывая ревущий пылесос, а после пяти раундов с Конни снова возвращается терзать меня.
– Хочешь поиграть в карты?
– Нет. Хочу славить Христа. Идем в ванную.
– Только если ты будешь танцевать.
– Ну уж нет, НИКАКИХ танцев, пока я славлю Христа!
– Пойдем, мистер, позвоним бабушке.
Один короткий звонок, и Грейер уже и танцует, и поет: «Пришли Христа мы славить средь зелени ветвей». Меня осеняет чудесная идея.
Пока я в последний раз осматриваю христославский наряд Грейера перед выходом на большую сцену (водолазка в зеленую и красную полоску, фетровые оленьи рога, яркие подтяжки), врывается миссис N. в сопровождении нагруженного коробками Рамона. Ее щеки раскраснелись, глаза блестят.
– О, что там только творится! Зоопарк, настоящий зоопарк. Я едва не подралась с женщиной в «Хамачер Шлеммер», – положите сюда, Рамон, – из‑за последнего штопора. Но все же вовремя опомнилась и уступила: не стоит опускаться до ее уровня. По‑моему, она приезжая. Кстати, я нашла у Гуччи изумительные бумажники. Интересно, в Кливленде поймут, что это Гуччи?.. Спасибо, Рамон. Надеюсь, им понравится. Грейер, что ты делал, пока меня не было?
– Ничего, – бормочет он, шаркая тапочкой у стойки для зонтиков.
– До обеда мы пекли печенье без сахара, украшали его, а потом разучивали гимны, и я читала ему «Ночь перед Рождеством» на французском, – поясняю я, пытаясь освежить его память.
– О, замечательно! Хорошо бы кто‑нибудь почитал мне!
Она снимает свою норку и едва не вручает Району.
– Это все, Рамон, спасибо. А ты, Грейер, чем займешься?
– Я собиралась позволить Грейеру попрактиковаться в пении гимнов…
– Хочу славить Христа!
– …петь для пожилых людей, тех, кто живет в этом доме и кому не хватает праздничного веселья.
Миссис N. ослепительно улыбается:
– О, превосходно! Какой у меня хороший мальчик! И кроме того, это его з‑а‑й‑м‑е‑т. У меня столько дел! Развлекайтесь!
Я позволяю Грейеру нажать кнопку лифта.
– Какой этаж, няня?
– Давай начнем с твоего друга на одиннадцатом!
Приходится позвонить трижды, прежде чем из квартиры слышится «Иду!». И когда дверь открывается, я понимаю, что не зря терпела полуторачасовую «практику». Г.С. возникает на пороге в выцветших зеленых шортах и поношенной футболке, протирая заспанные глаза.
– ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫСЛАВИТЬ, ВОТ ПРИШЛИ ХРИСТА МЫСЛАВИТЬ СРЕДИ ЗЕЛЕНИ ВЕТВЕЙ!
Покрасневший от натуги Грейер раскачивается, дирижируя себе так усердно, что рога кивают в такт. На какую‑то секунду мне даже показалось, что вот сейчас он в самом деле изольет свое сердце в песне.
– ПУСТЬ РАДОСТЬ И ЛЮБОВЬ ПРИДУТ К ВАМ!
Его голосок разносится по вестибюлю, отражаясь от любой поверхности, так что кажется, здесь собрался хор темпераментных христославов. Нет… что‑то вроде буйства. Ошибочно предположив, что гимн подходит к концу, Г.С. наклоняется и открывает рот.
– И ГОСПОДЬ БЛАГОСЛОВИТ ВАС!!!
Беспечность дорого стоила Г.С., поскольку Грейер, потея от усилий и брызжа слюной, выдает еще более громкий финал.
– Что же, Грейер. И тебе доброго утра.
Грейер бессильно плюхается на пол, пытаясь отдышаться. Я очаровательно улыбаюсь. Будем откровенны: у меня тут своя цель имеется. Я здесь, чтобы назначить Свидание. Настоящее Свидание со временем, местом и всем остальным.
– Мы ходим по квартирам с рождественскими гимнами… – начинаю я.
– Славим Христа, – пищит тонкий раздраженный голос откуда‑то с пола.
– Славим Христа по всему дому.
– А можно мне теперь печенье?
Грейер садится, исполненный решимости получить награду.
– Конечно, – кивает Г.С. – Входите. Не обращайте внимания на мой вид.
Так и быть, если ты настаиваешь.
Мы следуем за облаченным в шорты хозяином в точно такую же квартиру, как и у N., только двумя этажами выше. То есть расположение комнат такое же, но обстановка… никогда бы не подумала, что мы находимся в одном и том же здании. Стены в прихожей выкрашены в кирпично‑красный цвет и декорированы в стиле «Нэшнл джиогрэфик», то есть черно‑белыми снимками, развешанными между расписными циновками. На полу выстроились кроссовки, весь ковер в собачьей шерсти. Мы проходим на кухню и едва не спотыкаемся об огромного седеющего желтого Лабрадора, растянувшегося на полу.
– Грейер, ты ведь знаешь Макса, верно?
Грейер садится на корточки и с нехарактерной для него нежностью гладит уши Макса. Собачий хвост дружелюбно барабанит по кафелю. Я оглядываюсь: вместо пустого пространства посреди кухни, как у миссис N., здесь стоит старый обеденный стол, с одного конца загроможденный выпусками «Тайме».
– Печенье? Кто‑нибудь хочет печенья? – спрашивает ГС, размахивая расписанной рождественскими сюжетами банкой печенья от Дейвиса, которую выхватил из горы праздничной выпечки на буфете. Грейер немедленно мчится к нему, а я вынуждаю себя сосредоточиться.
– Только одно, Гровер.
– О Господи!
– Хочешь молока?
Г.С. лезет в холодильник и наливает полный стакан.
– Большое спасибо, – говорю я. – Эй, Грейер, может быть, ты хочешь что‑то сказать нашему хозяину?
– Спасибо, – мямлит он с полным ртом.
– Нет, парень, это тебе спасибо. Самое малое, что я могу сказать после такого мощного исполнения. – Он улыбается мне: – Даже вспомнить не могу, когда мне пели в последний раз, если не считать дня рождения.
– Я и сейчас могу! Могу спеть «С днем рождения».
Грейер ставит стакан на пол и складывает перед собой руки, готовясь начать.
– Погоди‑ка! Здесь мы уже все спели, – вмешиваюсь я.
– Грейер, сегодня у меня не день рождения. Но обещаю пригласить тебя, чтобы ты спел.
«Надеюсь, и меня тоже».
– Ладно. Пойдем, няня. Пора славить Христа. Пойдем.
Грейер вручает Г.С. пустой стакан, вытирает губы рукой в перчатке и направляется к двери.
Я без всякой охоты поднимаюсь из‑за стола.
– Простите, что так и не добралась до вас той ночью. Вечеринка затянулась допоздна.
– Пустяки, вы ничего не потеряли. В «Затем» был закрытый прием, так что мы просто пошли поесть пиццы в «Рубин».
В тот «Рубин», что находится ровно в двадцати футах от моего крыльца?! Что за невезение!
– Сколько вы пробудете дома? – спрашиваю я не моргнув глазом.
– НЯ‑НЯ! Лифт пришел!
– Всего неделю. А потом мы летим в Африку.
Лифт ждет, мое сердце колотится.
– Что же, если будете свободны в этот уик‑энд, я пока никуда не уезжаю, – бормочу я, ступив в кабину.
– Договорились, – отвечает он от двери.
– Договорились!
Я киваю головой, и дверь закрывается.
– ДОГОВОРИЛИСЬ, – распевает Грейер, разогреваясь к следующему концерту.
Едва сдерживаясь, чтобы не написать свой телефон на клочке бумаги и подсунуть под его дверь, я покидаю дом 721 на Парк‑авеню, зная, что шансы увидеть Г.С. до того, как он отправится в Африку, равны нулю. Черт!
Вечером я заставляю Сару, приехавшую домой на рождественские каникулы, сопровождать меня на праздничную вечеринку, которую устраивают мои однокурсники. Вся квартира увешана яркими фонариками в форме перца‑халапеньо, и кто‑то наклеил вырезанный из бумаги огромный пенис на изображение Санта‑Клауса в гостиной.
Меньше пяти минут уходит на то, чтобы решить, что нас не прельщают светлый «Будвайзер», охлаждающийся в ванне, горсть кукурузных чипсов в прозрачной мисочке, а также великодушные предложения быстрого орального секса от мальчиков из студенческого братства.
Мы встречаем Джоша на лестнице.
– Тоска? – осведомляется он.
– Это как посмотреть, – поясняет Сара. – Конечно, я, как и все девушки, обожаю играть в стриптиз, но…
– Сара! – восклицает Джош, обнимая ее. – Вперед, я уже облизываюсь!
Несколько часов спустя я, ослабевшая от мартини и переживаний, сижу в угловой кабинке «Затем» и пересказываю Саре историю с рождественскими песнями, пока Джош клеит какую‑то модную девицу у стойки бара.
– А потом… он дал ему печенье. Это должно что‑то означать, верно?
Мы обсасываем каждый нюанс пятиминутной беседы, пока окончательно не лишаем встречу всякого смысла, даже если таковой до этого и присутствовал.
– А потом он сказал «договорились», и я ответила «договорились».
Субботнее утро я встречаю лежа в туфлях на кровати, с жутким похмельем и ужасным сознанием того, что у меня остался всего один день, чтобы купить подарки для родных, семейства N. и тех малышей, за которыми я присматривала все эти годы. Девочки Глисонов уже прислали две позолоченные ручки и камешек, на котором краской выведено мое имя. Пора ответить тем же. Нужно собраться и встать.
Я пожираю тост с томатным соусом, выпиваю литр воды, заглатываю двойной эспрессо в угловом кафе, и тру‑ля‑ля! Жива, готова к подвигам и полна Праздничного Духа.
Час спустя я вываливаюсь из «Варне энд Ноубл джуни‑ор», облегчив бумажник на добрых сто пятьдесят долларов. Волей‑неволей приходится заняться математикой. Шагая по Парк‑авеню, я складываю, делю, умножаю… Черт с ним, с Парижем, мне позарез необходим этот дурацкий бонус, чтобы выкрутиться и оплатить радости Рождества!
Направляюсь вниз, по Мэдисон‑авеню, в «Бергдорф», купить свечу от Риго для миссис N. Пусть самую крошечную, но она по крайней мере поймет, что это не дешевка.
Стоя в очереди за самым главным – серебряной оберткой, я стараюсь сообразить, что подарить четырехлетнему Малышу, у которого все есть. Что может сделать его по‑настоящему счастливым, кроме появления отца, согласившегося украшать верхние ветки? Ну… может, ночник? Потому что он боится темноты. Или рамку для автобусного билета, в которую можно положить знаменитую карточку, прежде чем она распадется на молекулы.
Поскольку я как раз нахожусь на углу 55‑й улицы и Пятой авеню, логичнее всего перейти улицу, где в «Сворсе» имеется гигантская секция «Улицы Сезам», и отыскать там ночник в виде Гровера, но я не могу, не могу, не могу.
И спорю с собой, что быстрее: поехать на поезде в Куинс, в другой магазин игрушек, или рискнуть окунуться в бедлам, творящийся на площади в несколько тысяч футов, всего в квартале отсюда. Вопреки здравому смыслу тащусь через Пятую авеню, чтобы встать в очередь, где, похоже, мерзнет целое население штата Небраска, прежде чем высокий игрушечный солдатик помогает мне миновать вращающиеся двери.
– Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир. Добро пожаловать в наш мир, – монотонно и неустанно бубнят скрытые динамики, отчего звуки словно теряют реальность и превращаются в пискливое пение, как будто исходящее у меня из головы. И даже оно не в силах заглушить надсадные вопли:
– Но я это хооооочу! Кууупи!!!
А ведь на этом этаже только плюшевые игрушки!
Зато наверху царит полный хаос: дети стреляют из лазерных автоматов, швыряются игрушками, спортивным снаряжением, толкаются, дерутся… Я смотрю на родителей. На их лицах такое же смиренно‑мученическое выражение, как у меня: «Ничего не поделаешь, придется через это пройти» Продавцы, отправляющиеся на ленч, осторожно пробираются сквозь толпу, очевидно, надеясь выйти из испытания без видимых физических увечий. Я почти ползу в угол «Улицы Сезам», где распростерлась на полу маленькая девочка лет трех, громко рыдающая от несправедливости всего сущего.
– Может, Санта принесет это тебе, Салли.
– НееееЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! – воет она.
– Чем могу помочь? – спрашивает продавщица, нацепившая красную блузку и застывшую улыбку.
– Ищу ночник‑Гровер.
– По‑моему, мы продали всего Гровера.
После получасового стояния в очереди что‑то подсказывает мне, что это не совсем так.
– Давайте посмотрим.
– Да, давайте.
Мы идем в секцию ночников, где перед нами предстает целая стена Гроверов.
– Простите, все сразу же ушло, – говорит она, качая головой, и поворачивается, чтобы отойти.
– Да вот же он, – произношу я, поднимая ночник.
– А‑а, этот синий парень?
Именно синий!
Нет, не стоит заводиться. Никто в «Варне энд Ноубл джуниор» даже не слышал о «Дил‑дил‑крокодил». Да и тут то же самое. Не драться же теперь с ней!
Стоя в очереди на упаковку подарков, я пользуюсь возможностью попрактиковаться на рыдающих детишках в трансцендентальной медитации.
В понедельник утром миссис N. просовывает голову в кухню, где я режу фрукты.
– Няня, вы мне очень Нужны. Я ездила в «Сакс» за подарками для обслуги и, как последняя дурочка, забыла чеки на бонус. Я оставила пакеты в камере хранения и поэтому прошу вас вложить туда чеки. Только, умоляю, не перепутайте. На конверте написаны имена. Джастин получает сумочку от Гуччи, миссис Баттерс – хозяйственную сумку, домоправительница – спортивную, а бумажники – для преподавателей музыки и французского. Обязательно потребуйте подарочную обертку и скорее возвращайтесь домой, лучше на такси.
– Без проблем, – откликаюсь я, взволнованно прикидывая, куда впишусь сама. Между Гуччи и спортивной сумкой?!
Во вторник Грейер пригласил в гости Эллисон, очаровательную китаяночку из своего класса, которая с гордостью объявляет всем любопытным, что у нее два папы!
– Здравствуйте, няня, – неизменно приветствует она, приседая. – Как ваши занятия? У вас шикарные туфли.
Она просто убивает меня!
Стоит мне приняться за мытье кружек из‑под горячего какао, как звонит телефон.
– Алло? – говорю я, аккуратно вешая полотенце на дверку духового шкафа.
– Нэнни? – нерешительно шепчет кто‑то.
– Да, – отвечаю я растерянно.
– Это Джастин, из офиса мистера N. Я так рада, что застала вас! Не могли бы вы сделать мне одолжение?
– Разумеется, – отвечаю я.
– Мистер N. просил меня выбрать кое‑что для миссис N., а я не знаю точно, какого дизайнера и какие цвета она предпочитает.
Похоже, бедняжка в полной панике.
– Не знаю, – бормочу я, озадаченная. И почему не смогла запомнить вкусы и размеры работодательницы? – Погодите немного.
Я иду в хозяйскую спальню и беру отводную трубку.
– Джастин!
– Да? – шепчет она.
«Интересно, где она прячется? Под столом или в дамской комнате?»
– Ждите, сейчас пойду в чулан.
На самом деле «чулан» – это большая шоколадно‑коричневая гардеробная с длинной бархатной скамьей. Паранойя миссис N. дошла до такой степени, что она твердо убеждена, будто я не только ежедневно шарю здесь, но и прямо в эту минуту надеваю ее нижнее белье. На самом деле я обливаюсь холодным потом и гадаю, не стоит ли попросить Джастин перезвонить через несколько минут, а самой пока связаться с миссис N. и убедиться, что в данный момент она далеко‑далеко от дома.
Но несмотря на все страхи, я принимаюсь ворошить содержимое шкафов и отвечать на вопросы Джастин:
– Размер два… Эррера… Ив Сен‑Лоран… Обувь – семь с половиной, Феррагамо, Шанель… Сумочки все от Гермеса, никаких внешних карманов, и она ненавидит «молнии»… Не знаю, может быть, жемчуг? Она любит жемчуг.
И так далее и тому подобное.
– Вы моя спасительница! – изливается Джастин. – Да, еще одно. Грейер занимается химией?
– Химией?
– Мистер N. велел купить ему набор для химических опытов и туфельки от Гуччи.
– Да ну?
Мы дружно смеемся.
– «Король‑лев», – поясняю я. – Он обожает все, что имеет отношение к «Королю‑льву», «Аладдину», «Винни‑Пуху». Ему ведь всего четыре.
– Еще раз спасибо, Нэнни. Веселого Рождества!
Повесив трубку; я оглядываю гору кашемировых свитеров. Подумать только, для каждого выделены отдельная обертка и чистый ящичек! Целую стенку занимают туфли, в которые втиснуты атласные треугольнички. На вешалках‑тремпелях висят ряды осенних, зимних и весенних костюмов, рассортированных слева направо по оттенкам, от светлых к темным. Я нерешительно выдвигаю ящичек. Каждая пара трусиков или чулок, каждый лифчик лежат в застегивающихся на «молнию» мешочках с этикетками: «Лифчик, Анро, белый», «Чулки, Фогал, черные».
С ума сойти!
В дверь звонят, и я подскакиваю футов на шестнадцать, Немного прихожу в себя, только когда Грейер впускает Генри, отца Эллисон. Закрываю ящичек и спокойно выхожу в холл, где Генри ошеломленно наблюдает, как Грейер и Эллисон пытаются удушить друг друга новыми шарфами.
– О'кей, Элли, я начинаю готовить ужин. Пойдем со мной, поможешь.
Ему наконец удается поймать ее, зажать между коленями и завязать шарф.
Я снимаю с вешалки ее маленькое суконное пальтишко. Генри нахлобучивает на нее шапку, берет на руки и тащит в вестибюль.
– Попрощайся с Эллисон, Грейер, – приказываю я, и он принимается энергично махать руками.
– До свидания, Грейер. Спасибо за прекрасный день. Au revoir, няня! – кричит она, как только двери лифта открываются.
– Спасибо, няня, – кивает Генри, разворачиваясь и случайно въезжая ботиночком Эллисон прямо в еще одного члена семьи N.
Миссис N. охает и отскакивает.
– Мне так жаль, – извиняется Генри, видя, что Эллисон от страха зарылась личиком в его шею.
– О, ничего страшного, все в порядке. Весело было?
– Да! – дружно орут дети.
– Что же, – бормочет Генри, – пора готовить ужин. Ричард скоро вернется. А мне нужно еще снять с антресолей украшения.
– Ваша няня выходная? – спрашивает миссис N. с понимающей улыбкой.
– О, у нас нет няни…
– Зато у нее целых два папы, чтобы вешать игрушки, – вмешивается Грейер.
– Боже, – поспешно вмешивается миссис N., – как же вы справляетесь?
– Ну… вы понимаете, детство бывает только раз.
– Да, – сухо цедит она. – Грейер, попрощайся.
– Я уже, ма. Ты опоздала. Двери смыкаются.
Этим же вечером, только гораздо позже, я еду вниз, полусонная, мечтающая о прогулке по набережной Сены под звуки «Жизни в розовом цвете». Двадцать второе декабря, двадцать минут первого ночи. Еще двадцать четыре часа, и впереди целый свободный месяц с денежками в кармане.
– Спокойной ночи, Джеймс, – прощаюсь я со швейцаром как раз в ту минуту, когда он открывает дверь для Г.С., розовощекого, с пакетом из бакалеи.
– Привет. Только с работы? – спрашивает он улыбаясь.
– Угу.
Ох, только бы продержаться, не стоять перед ним с собачьими глазами и высунутым языком!
– Здорово вы Христа славили! Это ты его научила?
– Впечатляет? – осторожно спрашиваю я, стараясь не улыбаться.
«Довольно трепотни, где мое свидание?!»
– Слушай, – начинает он, разматывая шарф, – ты сейчас свободна? Мне нужно сбегать наверх. Ма на ушах стоит с этой рождественской выпечкой, а у нас ваниль кончилась.
«Ох! Сейчас?!»
«Ладно, я на все согласна».
– Да, конечно.
Пока цифры на маленьком табло бегут от одиннадцати и обратно, я быстро подлетаю к зеркалу и начинаю с безумной скоростью прихорашиваться. Надеюсь, я не окажусь занудой. Надеюсь, и он не зануда.
Я пытаюсь вспомнить, брила ли ноги утром. «Черт, я с ума сойду, если он все‑таки зануда. И хорошо бы отказать ему в эту ночь. Нельзя же сразу укладываться с ним в постель».