Сердцем ликуя и радуясь, вверх побежала старушка,
Весть принести госпоже, что желанный супруг возвратился.
Были от радости тверже колена ее и проворней ноги [47]
Гомер. Одиссея
Нажимаю клавишу «backspace» и наблюдаю, как мой пятый вариант вводного предложения стирается буква за буквой. Жан Пьяже… Что сказать, что сказать?
Я откидываюсь на спинку, перекатывая голову по истертой коже, и смотрю, как серые тучи медленно плывут над крышами особняков на другой стороне улицы. Джордж игриво цапает лапкой мою свисающую руку.
— «Пьяже», — громко повторяю я, ожидая, пока меня посетит вдохновение, и шевелю пальцами, чтобы подбодрить Джорджа. Звонит телефон, но я не беру трубку. Пусть автоответчик потрудится. Либо это миссис N., которой не терпится проверить, осталась ли во мне еще кровь, которую она не успела высосать, либо матушка, горящая желанием прояснить ситуацию.
«Привет, это Чарлин и Нэн. Оставьте сообщение».
— Эй, труженица! Я только хотел…
Комнату наполняет мой любимый голос, и я мгновенно хватаю трубку:
— Привет.
— Эй, что ты делаешь дома во вторник, да еще в час сорок три?
— А с чего это ты вздумал мне звонить из Гааавааада, во вторник, да еще в час сорок три?
Я отталкиваюсь в кресле и обвожу ногами в носках большие круги на полу.
— Я первый спросил.
— Видишь ли, миссис N. заказала на Валентинов день места в «Жан Жорж», а они то ли что-то перепутали, то ли просто не записали ее имени, поэтому она немедленно отослала меня домой со списком четырехзвездочных ресторанов и с требованием немедленно позвонить по всем номерам и добиться столика.
Я оглядываюсь на рюкзачок, где лежит сложенный список.
— Почему бы ей не позвонить самой?
— Я давно перестала задавать подобные вопросы.
— Так куда ты их определила?
Никуда! Валентинов день завтра. По-моему, она не понимает, что столики резервируются не менее чем за месяц и что она уже заставила меня провести четырнадцатое января, воскресенье, огромное ей спасибо, с телефонной трубкой в руках. Но все равно я смогла достать им столик только на десять вечера, да и то пришлось для этого поклясться администратору здоровьем моего первенца, что к одиннадцати они уберутся. Не пойдет-с! Повезет, если они получат кабинку в «Бургер кинг»[48].
Я представляю, как миссис N. рассеянно обмакивает в кетчуп соломинки жареного картофеля, пока он читает деловой раздел в газете.
— Так ты нашла трусики?!
— Нет.
— Ты, должно быть, облачишься в траур, когда мы перестанем обсуждать чужие трусики, верно? — смеется он.
— Собственно говоря, — перебиваю я, — вчера у нас была ложная тревога, и ваша покорная служанка в нерассуждающеи панике быстренько нырнула в волшебный плащ Снупи[49].
— Они совсем не обязательно черные. Тебе следует мыслить шире: они могут оказаться пастельными, или с тигровым рисунком, или прозрачными…
— Вот видишь! Ты слишком увлекаешься подобными темами! — упрекаю я.
— А чем ты занимаешься, когда не резервируешь столики и не охотишься за трусиками?
— Пытаюсь написать статью о Жане Пьяже.
— Ах да, Жан.
— Как, ты о нем не слышал? И они еще называют эту груду кирпича «Лигой плюща»!
— Не просто «Лига плюща», даагаая, а «ЛИГА ПЛЮЩА», — поправляет он, намеренно утрируя аристократический выговор.
— Верно. Так вот, он, если так можно выразиться, отец-основатель науки, называемой детской психологией. Я пишу реферат по его теории эгоцентризма: о том, что дети видят физический мир исключительно в собственной, крайне ограниченной перспективе.
— Очень похоже на твою хозяйку.
— Да, и что интересно, она даже не может сама вымыть голову. Тема, вероятно, достойная изучения. Уф! Я впала в полнейшую прострацию. Неожиданно свалившаяся роскошь в виде свободного дня вызывает у меня ложное ощущение, что можно вволю побездельничать. А вот на это как раз нет совершенно времени. Но хватит обо мне: чему я обязана удовольствием неожиданного звонка?
Телефон громко пищит, заглушая его.
— …насчет этой интернатуры. Сегодня выступал один парень и говорил потрясающие вещи. Он…
БИИИИП.
— …Военные преступления в Хорватии. Гаагский трибунал собирается судить военных преступников…
БИИИП. И автоответчик не может меня защитить.
— Прости, не подождешь секунду?
Я нажимаю мигающую кнопку и замираю.
— Няня! Я так рада, что застала вас!
Голос миссис N. возвращает меня к действительности.
— Я подумываю о «Петросяне», потому что там в основном подают икру, а большинство людей ожидают в этом случае полного ужина. Но я на все согласна. Вы уже звонили им? Вам следует позвонить им в первую очередь. Вы можете связаться с ними прямо сейчас?
— Да. На другом канале у меня «Цирк», поэтому…
— О! Замечательно. Посмотрим! Если они предложат дежурные блюда, соглашайтесь!
— Обязательно. Я дам вам знать.
— Подождите! Няня! Только не говорите сразу о дежурных блюдах, узнайте у них, может, есть что-то получше, а уж если нет, спрашивайте о дежурных.
— Обязательно. Позвоню вам, как только что-то найду.
— Хорошо. На сотовый тоже можете звонить.
Я чувствую, что она намеревается в который раз дать мне номер своего сотового.
— Договорились. Ваши номера у меня перед глазами.
До свидания.
Я переключаюсь на Г.С.
— Извини, на чем мы остановились? Что-то насчет преступников…
Я ложусь на постель и пристраиваю Джорджа у себя на животе.
— Да, так вот я думаю добиваться интернатуры в Гааге на это лето. После лекций о конфликте в Хорватии неплохо бы познакомиться с этой историей поближе, верно? Суметь что-то сделать. Понимаю, претендентов и без меня достаточно, но попробовать стоит.
Умереть не встать.
— Я просто в обмороке.
— Рад это слышать.
Следует многозначительная пауза.
— Во всяком случае, как только лекции закончатся, я позвоню и все расскажу.
— А вот эта часть мне особенно нравится.
— Хреново, что тебе приходится работать в Валентинов день. Я предпочел бы куда-нибудь с тобой пойти.
— Да, но ведь это не я еду в Канкан на весенние каникулы!
— Брось, как я мог предположить, что встречу тебя?
— Даже не пытайся оправдаться своим полным отсутствием интуиции!
Несмотря на бесчисленные телефонные звонки, дальше того, что было на ступеньках музея, мы пока не продвинулись. Сначала у нас были экзамены, потом болезнь Грейера — не слишком сексуальная обстановка. Два уик-энда назад он приехал на ночь, но у Чарлин отменили полеты и пришлось готовить романтический ужин на четверых. Я подумывала приехать к нему, но у него в комнате еще три человека, а я отказываюсь проводить первую ночь с ним а) под вопли Мэрилина Мэнсона, несущиеся из-за стены в три часа ночи, и б) наблюдать, как утром они варят кофе, используя в качестве фильтра свое нижнее белье. Подобные вещи меня убивают. БИИИП.
— Черт! Прости, еще минуту.
Я нажимаю кнопку и готовлюсь к очередному раунду.
— Алло?
— Ну что? Дежурные блюда? — нетерпеливо спрашивает она.
— Что? Нет… э… я еще не выяснила.
— «Петросян»?
— Нет, «Цирк». Сообщу, как только дозвонюсь.
— Хорошо, но помните, не начинайте с дежурных блюд. Может, стоит попробовать «21»? Вдруг у них что-то есть? Значит, потом «21». Нет, сначала «Петросян», а потом «21». Да, это идет третьим номером.
— Прекрасно. Начнем с «Цирка».
— Да-да. Позвоните сразу же, как только что-то прояснится.
— Пока.
Глубокий вздох. Щелчок.
— Пусть теперь ждет. И я немного передохну.
— Рад слышать. Ладно, нужно бежать на лекцию. Слушай, к апрелю я точно приеду на несколько дней. И мы что-нибудь придумаем. Удачи с Жаном.
— Эй, — успеваю крикнуть я, прежде чем он отключается, — Гаага — это потрясно!
— А я думаю, что это ты потрясная! Позвоню позже. Бай!
— Бай.
Я вешаю трубку, и Джордж немедленно спрыгивает с моего живота на пол.
Телефон снова звонит. Я смотрю на автоответчик. «…Чарлин и Нэн. Пожалуйста, оставьте сообщение.
Это твоя мать. Ты можешь не узнать меня, поскольку сейчас не два часа ночи и на твоих коленях не сидит задыхающийся ребенок, но заверяю тебя, это я самая. Слушай, цветочек, сегодня, завтра или через неделю, но мы должны поговорить. А пока я оставляю тебе два мудрых слова, относящихся к твоей работе: «совсем неладно». Я очень тебя люблю. Пока».
Да, кстати, о работе. Что делать с ресторанами?
— Бабушка!
— Да, дорогая!
— Мне нужен столик на двоих в Валентинов день, в любом месте, где не стелют бумажные скатерти. Что ты можешь сделать для меня?
— Вижу, ты сразу берешь быка за рога. Нельзя ли начать с чего-нибудь попроще, вроде разрешения носить драгоценности короны?
— Ба, это мать Грейера. Длинная история, но она будет донимать меня, пока я не найду ей столик.
— Особа с наушниками? Она не заслуживает крошек с твоей тарелки!
— Знаю, но не можешь ли ты взмахнуть для меня своей волшебной палочкой?
— Хм-м… позвони Морису в «Лютецию» и скажи, что на следующей неделе я пришлю ему рецепт сладкой ватрушки.
— Ты моя надежда и опора, ба.
— Нет, дорогая, всего лишь старая женщина. Я тебя люблю.
— И я тебя.
Еще один звонок, и назад, к маленьким эгоцентрикам.
Город охватила Валентинова лихорадка. Я то и дело отмечаю новые признаки этой болезни по пути в салон Элизабет Арден, где ждет меня бабушка. С тех пор как в январе сняли последние рождественские декорации, во всех витринах обыгрывается Валентинова тема. Даже в хозяйственном магазине выставлено красное сиденье для унитаза. В прошлые феврали я бы с досадой ждала в длинной очереди мужчин и женщин, покупающих устрицы (шампанское), кондомы, в то время как мне приходилось платить только за грейпфрут (пиво), бумажные салфетки и жить дальше. В этом году на мою долю приходится одно лишь терпение.
Это первый Валентинов день, когда я не одинока. Однако, следуя привычной традиции, когда быть-одной-в-та-кой-день-просто-стыд-и-срам, мы с Сарой послали друг другу постеры из «Тайгер бит»[50], и я сопровождаю бабушку на наш ежегодный праздник тела.
— Дорогая, правило номер один от святого Валентина, — наставляет она, пока мы пьем нашу лимонную воду и восхищаемся отлакированными ноготками на ногах, — «Куда важнее проявить к себе немного любви, чем иметь мужчину, который подарит тебе что-то не того цвета и размера».
— Спасибо за педикюр, ба.
— Не за что, дорогая. Пойду наверх делать маску из морских водорослей. Будем надеяться, что на этот раз они про меня не забудут. Им следовало бы прикреплять таймеры на руки клиентам. Представляешь, какая-то бедная уборщица находит тебя, покрытую морскими водорослями и обернутую клеенкой! Правило номер два: «Никогда не соглашайся на последний в этот день сеанс. Тебя обязательно бросят одну».
Я рассыпаюсь в благодарностях, собираю вещи, прощаюсь с ней и иду на любовное свидание со своим поклонником из детского сада. В полдень он выбегает во двор, держа большое кривоватое сердце, разбрызгивающее шлейф красных блесток.
— Что это у тебя, приятель?
— Валентинка. Я сам сделал ее. Можешь взять.
Я беру сердце и отдаю ему коробочку с соком, которую все это время согревала в кармане. Пока он устраивается в коляске, я разглядываю сердце, по-видимому, предназначенное для миссис N.
— Миссис Баттерс мне все написала. Я говорил слова, а она писала. Прочти, няня, прочти.
Я лишаюсь дара речи.
Я ЛЮБЛЮ НЯНЮ. ОТ ГРЕЙЕРА АДДИСОНА N.
— Угу. Так я и сказал.
— Какая прелесть! Спасибо, Гровер, — бормочу я, шмыгая носом.
— Можешь подержать его, — предлагает он, вцепившись в коробку с соком.
— Знаешь что? Я лучше положу его в карманчик коляски, чтобы оно не помялось. У нас сегодня особый день.
Несмотря на то что сегодня один из самых холодных дней года, мне даны строгие указания привести Грейера домой только после урока французского. Поэтому я принимаю судьбоносное решение отправиться на ленч в «Калифорния пицца китчен», а потом на Третью авеню, посмотреть новый мультик. Я боялась, что он испугается темноты, но Грейер поет и аплодирует в продолжение всего фильма.
— Это было так смешно, няня! Так смешно! — твердит он, пока я застегиваю пряжки ремешков коляски, и по пути к учительнице французского мы всю дорогу мурлычем главную мелодию.
Оставив его у мадам Максим делать валентинки, я перебегаю Мэдисон и влетаю в «Барниз» за какой-нибудь безделушкой для Г.С.
— Чем могу помочь? — полуспрашивает-полуцедит знакомая блондинистая стерва за прилавком. Век ей гореть в аду за то, что обвинила Сару в краже тонального крема, который та пыталась вернуть.
— Нет, спасибо. Просто смотрю.
Я подхожу к другому продавцу, высокому евразийцу в дорогой на вид черной сорочке.
— Привет, я ищу сувенир для моего бойфренда.
Мне нравится, как звучит это слово. Бойфренд, бой-френд, бойфренд. Да, у меня ужасно умный бойфренд. Мой бойфренд не любит шерстяных носков. Кстати, мой бойфренд к тому же работает в Гааге.
— О'кей, какую парфюмерию он предпочитает?
Да, действительно, какую?
— О, не знаю. От него хорошо пахнет. Он бреется. Может, крем для бритья?
Он показывает мне кремы, более, на мой взгляд, подходящие для начинающей модели.
— Э… в самом деле? Карандаш для губ? Видите ли, он играет в лакросс…
Покачивая головой, он показывает мне еще более эзотерические кремы и лосьоны, известные, по-видимому, только посвященным.
— Я не хотела бы намекать, что у него что-то не в порядке, знаете… дать понять, что с ним что-то неладно. Он не нуждается ни в чем подобном.
Я наконец выбираю бритву из нержавеющей стали и наблюдаю, как ее заворачивают в ярко-красную бумагу и обвязывают черную коробочку красным бантом. Parfait[51].
Я приветствую Грейера за дверью классной комнаты.
— Bonsoir, monsier N. Comment 9a va?[52]
— С;а va tres bien. Merci beaucoup. Et vous?[53]— спрашивает он, помахивая своими волшебными пальцами.
— Oui, oui, tres bien[54].
Максим высовывается из двери классной комнаты и дружелюбно кивает:
— Грейер прекрасно выучил глаголы. Но если у вас найдется время повторять каждую неделю список существительных, это было бы замечательно. Вдруг вы или ваш муж…
— Я не его мать.
— Ah? Mon Dieu! Je m'exuse![55]
— Non, non, pas de problem! [56]
— Alors[57], до следующей недели, Грейер.
Я стараюсь идти как можно быстрее, потому что по Парк-авеню разгуливает ледяной ветер.
— Как только поднимемся наверх, — объявляю я в лифте, присев на корточки, чтобы развязать его шарф, — намажем тебе щеки вазелином. Они обветрились.
— Ладно. Что мы будем делать сегодня вечером? О, давай полетаем?
Я несколько раз ставила его к себе на ноги, и мы «летали» по комнате.
— Только после ванны, — предупреждаю я, вкатывая ходунок в холл. — Что желаете на ужин?
Пока мы вешаем пальто, появляется миссис N. в вечернем красном платье до пола и бигуди на «липучках». Очевидно, мы застали ее в самый разгар подготовки к романтическому ужину с мистером N.
— Привет, друзья. Хорошо провели время?
— С Валентиновым днем, мамочка! — радостно орет Грейер.
— И тебя тоже. Поосторожнее с мамочкиным платьем! Пила!
— Вы такая красивая, — бормочу я, снимая сапоги.
— Вы так считаете?
Она растерянно смотрит на свою талию.
— У меня еще есть немного времени: самолет мистера N. прибывает из Чикаго только через полчаса. Не могли бы вы мне помочь?
— Разумеется. Только сначала нужно приготовить ужин. По-моему, Грейер проголодался.
— Ах да… почему бы вам не заказать что-нибудь на дом? Деньги в ящике.
Вот это да!
— Здорово! Грейер, идем, поможешь мне выбрать.
На такие случаи у меня в прачечной спрятаны меню из различных ресторанчиков, доставляющих еду на дом.
— Пицца! Хочу пиццу. Пожааааалуйста, няня!
Я только брови поднимаю. Ну и негодник! Не могу же я упомянуть в присутствии его матери, что мы уже ели пиццу на ленч и он прекрасно это помнит!
— Вот и хорошо. Закажите пиццу, включите ему видео и приходите мне помочь, — приказывает она, удаляясь.
— Ха-ха-ха, пицца! Няня, мы будем есть пиццу! — смеется он, бурно аплодируя, еще не веря такой удаче.
— Миссис N.! — окликаю я, толкая дверь.
— Я здесь, — отзывается она из гардеробной. Она уже стоит в другом красном платье до пола, а сзади висит третье.
— О Боже, какая красота!
На этом бретельки пошире, а юбка отделана аппликациями из бархатных листьев. Цвет поразительно гармонирует с ее густыми черными волосами.
Она смотрит в зеркало и качает головой:
— Нет, не то.
Я присматриваюсь к ней и только сейчас понимаю, что никогда не видела ее обнаженных рук и шеи. Она выглядит как балерина — миниатюрная, но мускулистая. И бюста у нее совсем нет, платье висит мешком.
— Наверное, оно слишком велико в груди, — нерешительно роняю я.
Миссис N. кивает.
— Вот что значит грудное вскармливание, — брезгливо бросает она. — Давайте примерим третье. Хотите вина?
Тут я замечаю на туалетном столике открытую бутылку «Сансерре».
— Нет, спасибо, не стоит.
— Да бросьте! Бокалы на стойке бара.
Я прохожу через музыкальную комнату, куда из библиотеки доносятся звуки: «Я Мадлен! Я Мадлен».
Когда я возвращаюсь, она уже стоит в третьем платье в стиле ампир из шелка-сырца и удивительно напоминает Жозефину.
— О, это гораздо лучше. Вам идет завышенная талия.
— Да, но оно не слишком сексуально, правда?
— Вероятно… нет, оно прекрасно, но все зависит от того, как вы хотите выглядеть.
— Ослепительной, няня. Неотразимой.
Мы улыбаемся друг другу, и она, зайдя за китайскую ширму, объявляет:
— У меня еще одно.
— Вы собираетесь оставить все? — спрашиваю я, разглядывая нули на болтающихся бирках,
— Нет, конечно, нет! Только одно, которое надену сегодня. Остальные верну. Кстати, не могли бы вы отвезти их завтра утром в «Бергдорф»?
— Без проблем. Съезжу, пока Грейер будет у приятеля.
— Верно! Застегните мне «молнию».
Я отставляю бокал и помогаю ей влезть в сногсшибательно сексуальное платье, напоминающее моду тридцатых годов.
— Да! — восклицаем мы, когда она смотрит в зеркало.
— Потрясающе! — добавляю я, и притом вполне искренне. Это единственное платье, которое показывает ее фигуру в самом выгодном свете. В нем она кажется не тощей, а грациозно-неземной. Глядя на ее отражение, я вдруг сознаю, что переживаю за нее. Переживаю за них.
— Как по-вашему, нужны тут серьги? Я должна надеть колье, которое подарил мне муж.
Она вынимает бриллиантовую нитку.
— Ну разве не прелесть? Но выглядеть кричаще мне тоже ни к чему.
— У вас есть маленькие «гвоздики»?
Она роется в шкатулке с драгоценностями, а я тем временем сажусь на бархатную скамью и попиваю вино.
— Эти?
Она показывает небольшие бриллиантовые серьги на «гвоздиках».
— Или эти?
Такие же, но рубиновые.
— Нет, определенно бриллианты, иначе будет слишком много красного.
— Я заехала сегодня к Шанель, купила помаду точно такого же оттенка, и вот!
Она вытягивает ногу. Ногти покрыты лаком «Шанель редкот».
— Идеально, — киваю я.
Она надевает серьги и накладывает помаду.
— Как по-вашему? О, подождите!..
Она подходит к сумке с этикеткой «Маноло Бланик» и вытаскивает коробку с изящными черными шелковыми босоножками.
— Не чересчур?
— Нет-нет! Они восхитительны! — протестую я, когда она надевает босоножки и вновь поворачивается ко мне.
— Ну как? Чего еще недостает?
— Ну… я бы сняла бигуди. Она смеется.
— Вы само совершенство.
Я быстро оглядываю ее напоследок.
— Только вот…
— Что?
— У вас есть «танга»?
Миссис N. снова смотрит в зеркало.
— О Боже! Вы правы.
Она принимается рыться в пластиковых пакетах, сложенных в ящичке с бельем.
— По-моему, мистер N. подарил мне пару во время нашего медового месяца. Блестяще! Просто блестяще! Вот они!
Она поднимает шикарные тонкие черные трусики от Ла Перла, с кремовой шелковой вышивкой. От души надеюсь, что это ее собственные.
В дверь звонят.
— НЯЯЯНЯ! Пиццу принесли.
— Спасибо, Грейер, — откликаюсь я.
— Сойдут и такие. Я готова. Большое спасибо.
Когда мы с Грейером умяли половину средней пиццы, я достала из рюкзака маленькую картонную коробочку.
— А сейчас десерт в честь Валентинова дня!
В коробочке лежат два шоколадных кекса, украшенных красными сердечками. Грейер тихо ахает при виде такого отступления от нарезанных фруктов и соевых печений. Я наливаю два стакана молока, и мы принимаемся за дело.
— А что это у вас?
Мы застываем, не донеся кексы до ртов.
— Няня пвинесла ошобые кексы на Ваентинов день, — оправдывается Грейер, принимаясь тем не менее жевать.
Миссис N. собрала длинные волосы в свободный узел и наложила косметику. И стала почти красавицей.
— О, как мило! Ты поблагодарил няню?
— Спашибо, — шепелявит он, обдавая меня фонтаном крошек.
— Машина должна подъехать с минуты на минуту.
Она присаживается на край банкетки, натянутая как струна, напряженно прислушиваясь, не раздастся ли жужжание домофона. И при этом очень похожа на меня — старшеклассницу, разодетую, ожидающую звонка, чтобы узнать, чьи родители уехали за город, где мы встречаемся и где будет он.
Мы смущенно доедаем кексы, пока она изнывает от волнения.
— Что ж… — Она встает, как только я начинаю вытирать мордочку Гровера. — Подожду в кабинете. Не позовете ли меня, когда зазвонит домофон?
Она уходит, украдкой оглядываясь на домофон.
— Давай полетаем, няня, ну пожалуйста!
Он поднимает руки и принимается описывать круги вокруг меня, но я стоически мою тарелки.
— Грейер, по-моему, ты немного переел. Лучше достань свои раскраски, и мы посидим здесь, чтобы услышать звонок домофона.
Следующий час мы молча раскрашиваем книжки, передавая друг другу фломастеры, то и дело поглядывая на безмолвный домофон.
В восемь часов миссис N. зовет меня в кабинет. Она сидит на краю офисного кресла. На столе — старый «Вог». На подлокотнике — норка.
— Няня, не позвоните Джастин? Может, она знает что-то. Телефон — в списке самых неотложных, в кладовой.
— Конечно, сейчас.
В офисе никто не отвечает, поэтому я набираю номер сотового.
— Алло?
Где-то на другом конце звякают столовые приборы, и мне стыдно, что я мешаю праздничному ужину.
— Алло, Джастин? Это Нэн, няня Грейера. Простите, что беспокою вас, но мистер N. запаздывает, и я хотела бы спросить… может, вы знаете номер его рейса.
— Все осталось там, в офисе…
— Миссис N. немного тревожится, — настаиваю я, пытаясь донести до нее всю безотлагательность ситуации.
— Няня! Не могу найти красный фломастер! — взывает Грейер с банкетки.
— Послушайте… я уверена, что он скоро даст о себе знать. Следует пауза, в продолжение которой я слышу нарастающий шум ресторанного веселья.
— Простите, няня, я ничем не могу вам помочь…
И тут меня осеняет. Я знаю, просто нюхом чувствую, Что происходит!
— Няяяня! Мне нужен красный фломастер! Без него не получается!
— Ладно, спасибо.
— Ну? — спрашивает миссис N. из-за спины.
— Джастин не на работе и не помнит, когда он должен прилететь.
Я поспешно отхожу и принимаюсь рыться в ведерке с фломастерами. Грейер усердно корпит над раскраской.
Может, я не то делаю? Может, нужно сказать что-то? Но что? Какие у меня факты? Предположим, я знаю, что мисс Чикаго месяц назад была здесь, но с тех пор все могло измениться. Откуда мне известно, что дело не в опоздании?
— Почему бы вам не включить канал «Погода»? — предлагаю я, наклоняясь, чтобы поднять закатившийся под скамью красный фломастер. — Может, О'Хара не принимает самолеты?
Я кладу фломастер рядом с кулачком Грейера и выпрямляюсь.
— Сейчас я позвоню в аэропорт. Рейсом какой компании он летел?
— Джастин знает. И заодно позвоните в «Лютецию» и предупредите, чтобы они никому не отдавали наш столик.
Она почти бежит к библиотеке. Грейер вскакивает и мчится за ней.
Трижды мне сообщают, что абонент недоступен, но поскольку Джастин бросила меня на произвол судьбы, продолжаю звонить до тех пор, пока она не откликается. В трубке бьется раздраженный голос:
— Алло?!
— Джастин, мне ужасно жаль, но рейсом какой компании он летит?
— «Американ». Только, Нэн… я на вашем месте не стала бы… — Ее голос обрывается.
— Что?!
— Он обязательно позвонит. Я не стала бы беспокоиться…
— Поняла. Что же, спасибо, до свидания.
Я получаю номер по справочной, потому что не знаю, как дальше быть.
— Здравствуйте, спасибо за то, что позвонили в «Американ эрлайнз». С вами говорит Венди. Чем могу помочь?
— Здравствуйте. Я хотела бы узнать, задерживались ли сегодня вечером какие-нибудь рейсы из Чикаго в Нью-Йорк и не изменил ли номер рейса пассажир N.?
— Простите, но мы не даем информации по отдельным пассажирам.
— В таком случае скажите хотя бы, все ли самолеты вылетели по расписанию?
— Минутку. Я проверю.
Включается другой канал.
— Здравствуйте, это квартира N. Могу я спросить, кто звонит?
— Кто это? — звучит мужской голос.
— Привет, это няня…
— Кто?
— Няня…
— Не важно. Послушайте, передайте миссис N., что в Чикаго снегопад и самолеты не выпускают. Позвоню завтра.
— Но она наверняка хотела бы поговорить…
— Сейчас не могу.
Короткие гудки.
Я переключаюсь на другой канал.
— Алло, мисс! Сегодня рейсы не задерживались. Все самолеты принимались строго по расписанию.
— Спасибо, — вздыхаю я, вешая трубку. Черт! Черт!! Черт!!!
Я медленно прохожу через гостиную и подсматриваю из-за двери библиотеки, как миссис N. и Грейер, сидящие на синем кожаном диване, изучают погоду на Среднем Западе.
«Оставайтесь с нами, потому что после перерыва на рекламу мы свяжемся с Синди из Литл-Спрингс, которая расскажет, что делается на ее заднем крылечке», — вещает из телевизора задорный голосок.
Мне становится дурно.
— Няня!
Она летит ко мне, едва не сбивая с ног.
— Меня только сейчас осенило: позвоните Джастин и узнайте телефон его отеля. Погода хорошая; может, совещание затянулось?
— Э… собственно говоря, мистер N. только что позвонил по другой линии, пока я ждала ответа справочной авиакомпании, и сказал именно это — совещание затянулась. Передал, что позвонит завтра вечером и… э…
Она повелительно поднимает руку, чтобы заставить меня замолчать.
— Почему вы не пришли за мной?
— Э… он сказал, что должен идти…
— Понятно, — цедит она, поджимая губы. — И что еще он сказал?
Я чувствую, как по спине катится пот.
— Он сказал… э… что проведет ночь в Чикаго.
И поспешно отвожу глаза. Она делает шаг навстречу.
— Няня. Я хочу. Услышать от вас. Дословно. Что он сказал. «Пожалуйста, не заставляй меня делать это…»
— Итак?
Она ждет ответа.
— Он сказал, что в Чикаго снег и что он позвонит вам завтра, — тихо отвечаю я.
Она содрогается. Я вскидываю голову, но у нее такой вид, словно я только что ударила ее по лицу. Поэтому я поспешно опускаю глаза и начинаю рассматривать пол. Она идет в библиотеку, поднимает пульт и выключает телевизор, ввергая комнату в темноту и немоту. И эта стройная фигурка долго остается без движения, освещенная лишь огнями Парк-авеню. Красное шелковое платье чуть поблескивает, едва оттененное синей мебелью. Ее рука все еще стискивает пульт.
Грейер не сводит с меня широко раскрытых вопроси тельных глаз, и я спохватываюсь:
— Пойдем, Грейер. Тебе пора спать.
Я протягиваю ему руку, он сползает с дивана и без единого слова протеста следует за мной. Пока мы чистим зубы и надеваем пижаму, он кажется необычайно притихшим. Чтобы немного подбодрить его, я читаю «Мейзи ложится спать», историю о маленькой мышке.
— Мейзи почистила зубы. А Грейер почистил зубы?
— Да.
— Мейзи умылась. А Грейер умылся?
— Да.
И так далее и тому подобное, пока он не зевает и не закрывает глаза. Я встаю, целую его в лоб и, вдруг сообразив, что он вцепился в мой свитер, осторожно разгибаю маленькие пальчики.
— Спокойной ночи, Гровер.
Закрываю дверь, нерешительно выхожу в холодный серый свет мраморного фойе.
— Миссис N.! Я ухожу. Вы слышите?
Молчание.
Я бреду длинным темным коридором, через бесконечные жаркие озерца света, озаряющего картины, к ее спальне. Дверь открыта.
— Миссис N.?
Я вхожу в спальню и слышу приглушенный плач из гардеробной.
— Э… миссис N., Грейер спит. Вам ничего не нужно? Молчание.
— Я должна идти.
Я стою прямо напротив двери и слушаю тихие всхлипывания. Сердце сжимается, как представлю ее, свернувшуюся комочком на полу в своем нарядном вечернем платье.
— Няня, — доносится вымученно-жизнерадостный голос, — это вы?
— Да.
Я собираю пустые бокалы, стараясь не звякнуть стеклом.
— Вы уже уходите? Хорошо, увидимся завтра.
— Э… тут еще осталась пицца. Хотите, разогрею?
— Нет, не стоит. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Я иду длинным бежевым коридором на кухню, кладу бокалы в раковину и на всякий случай вынимаю фруктовую тарелку. Пожалуй, лучше сначала спуститься вниз, прежде чем отменить заказ в ресторане.
Возвращаюсь в холл, хватаю куртку и ботинки и вынимаю из кармана коляски сердце Грейера, роняющее красные блестки. Встаю на колени, собираю блестки и вместе с сердцем сую в рюкзак.
Ее тихие рыдания сменяются тонким жалобным воем, и я осторожно закрываю за собой дверь.
Глава 7