Уильям Голдинг на протяжении всего своего творчества размышлял над проблемами добра и зла, человеческой природы, бытия Бога. Все эти вечные вопросы заключались им в форму философско-аллегорических романов, полных библейских мотивов и образов. Особое место в наследии Голдинга занимает самый известный его роман «Повелитель мух». Одним из центральных в книге является образ Саймона, в котором воплотились представления писателя о любви, сострадании и жертвенности.
Скрытое сопоставление с апостолом присутствует уже на уровне имени героя. «Саймон» («Симон») — имя одного из двенадцати апостолов, который был призван Христом и которому Господь дал новое имя — Петр (Ин. 1:42). Иисус нарекает Симона Петром, это имя означает «камень», на этом «камне» Христос задумывает основать Свою Церковь. В романе Голдинга Саймон превращает джунгли в церковь: «Они… остановились, с любопытством рассматривая кусты вокруг. Саймон заговорил первый[7]:
— Как свечи. Кусты в свечах. Это такие почки.
Кусты были темные, вечнозеленые, сильно пахли и тянули вверх, к свету, зеленые восковые свечи». Саймону не случайно приходит на ум такое сравнение: он был певчим церковного хора, скорее всего, католической церкви, где во время богослужения зажигается множество свечей. Описание зеленых свечек в тексте встречается каждый раз, когда Саймон уходит в джунгли, чтобы побыть одному. По христианским представлениям свеча — символ души человеческой перед Богом. И быть может, упоминание о зеленых свечках предназначено дать нам понять, что он уединяется для молитвы.
Для Голдинга характерно, что Симон Петр, чье имя носит его герой, являет собой не только пример святости, но и грешного человека. Именно он трижды прилюдно отрекается от Христа (Мф. 26:34). Возможно, потому, что его образе показана борьба двух начал в природе человеческой — грешной и нравственно-духовной, отвергающей зло — Голдинг дает его имя своему любимому герою.
|
|
Не только имя, но и внешность Саймона значима. Он похож на традиционный образ Иисуса Христа: он аскетичного телосложения, ходит босиком, у него длинные темные волосы, худое острое лицо с широким низким лбом и сияющие, притягивающие внимание глаза.
С библейскими святыми Саймона роднит способность пророчествовать. В момент отчаяния Ральфа Саймон предсказывает ему, что тот вернется домой: «Ты еще вернешься, вот увидишь. <…> Просто я чувствую — ты обязательно вернешься». Себя Саймон не включает в это пророчество, очевидно, подобно Христу, предвидя скорую смерть (Мф.20:17–19)[8].
В знаковом эпизоде 4 главы («Длинные волосы, раскрашенные лица») Голдинг, указывает на аналогию, которую можно провести между Саймоном и Иисусом Христом: «На вершине горы крылато кружили и бились, раздирая Саймона, страсти». В переводе игра слов отчасти теряется, поэтому обратимся к подлиннику: «Passions beat about Simon on the mountaintop with awful wings». Смысловое сочетание глагола с предлогом «beat about» имеет значение «метаться, биться», но за ним следует выражение «with awful wings», буквально — «с чудовищными крыльями». И тут возникает другой образ — будто над Саймоном кружит черный ангел, и участь героя уже предрешена.
В указанном предложении писатель употребляет слово «passions», которое в единственном числе имеет семантику «страсть», «взрыв чувств», «сильное душевное волнение». Но в контексте данное слово употреблено во множественном числе, а в этой форме имеет два дополнительных значения: «Страсти Господни» (то есть муки Христа на кресте и непосредственно связанные с этим события, рассказ о них или их воспроизведение в церкви во время Страстной недели) и «история жизни того или иного мученика». Сопоставление перевода и текста в подлиннике говорит об игре слов: тут скрыты и сравнение Саймона с Христом, и намек на то, что события на острове приобретают характер инсценировки Страстей Господних, где Саймону отведена главная роль Спасителя; и намек на мученический характер его жизни и смерти.
|
|
Обратимся к описанию Саймона непосредственно перед ключевым эпизодом романа — разговором с Повелителем мух: «Он опустился на коленки, и солнце хлестнуло его лучом. Тогда, в тот раз, воздух трясся от зноя; а теперь нависал и пугал. Скоро густая длинная грива Саймона взмокла от пота. Саймон неловко вертелся и так и сяк. Солнце било нещадно. Скоро ему захотелось пить, потом просто ужасно захотелось. Он все стоял на коленях». «He knelt down and the arrow of the sun fell on him. That other time the air had seemed to vibrate with the heat; but now it threatened. Soon the sweat was running from his long, coarse hair. He shifted restlessly but there was no avoiding the sun. Presently he was thirsty, and then very thirsty. He continued to sit».
Фраза «the arrow of the sun fell on him» переведена «Солнце хлестнуло его лучом», но дословно выражение переводится «стрела солнца атаковала его», так как глагол «to fall», означающий «падать, выпадать» в сочетании с предлогом «on» принимает в английском языке добавочный оттенок — «нападать, налетать, атаковать». Глагол «threaten», который переведен сочетанием «нависал и пугал», имеет значение «грозить, угрожать, предвещать». А сочетание «he shifted restlessly», переданное словами «он неловко вертелся и так и сяк» точнее можно перевести: «он беспокойно двигался, метался».
|
|
Дословный, более близкий к подлиннику перевод приведенной цитаты звучит так: «Он встал на колени, и стрела солнца атаковала его. В прошлый раз воздух вибрировал от зноя, но сейчас он угрожал. Вскоре пот начал капать с его длинных спутанных волос. Он беспокойно двигался, метался, но не было спасения от солнца. Теперь ему хотелось пить. Он продолжал стоять на коленях».
Построчный перевод помогает увидеть, как писатель мельчайшими штрихами вырисовывает образ Саймона, показывает, что ему предстоит, как и Христу, много страдать, даже солнце пытается ранить его лучом, как стрелой (тут снова возникает аналогия с образом Спасителя, которого пронзают копьем во время казни (Ин. 19:34)). Сопоставление перевода и подлинника демонстрирует даже внешнее сходство Саймона с традиционным обликом страдающего Христа. В главе, в которой Саймон разговаривает с Повелителем мух, Голдинг еще более явно указывает на это сходство: «Саймон поднял лицо, из-под тяжелых мокрых прядей посмотрел в небо», «голова у Саймона чуть запрокинулась», «лицо его было лишено выраженья, а возле рта и на подбородке запеклась кровь»[9].
Несмотря на угрозы Повелителя мух, Саймон мужественно идет до конца в познании истины. Он пересиливает дурноту и взбирается на гору, где якобы обитает Зверь, чтобы убедиться, что никакого Зверя нет, а есть только раскачивающееся на ветру тело мертвого летчика. И тогда гора становится для Саймона Голгофой, где герой принимает мученическую смерть. Саймон и поднимается на гору, как на Голгофу, с трудом, в муках: «Он пошел дальше, спотыкаясь от усталости, но не останавливаясь. В глазах не было всегдашнего сиянья. Он продвигался вперед с унылой сосредоточенностью, как старик». «Саймон бросился вниз, у него подкашивались ноги, он заставлял себя идти, но ковылял кое-как». Когда же он пытается донести правду до остальных, его зверски убивают. Смерть Саймона страшна. Подобно Христу, он остался непонятым, одиноким в предсмертных муках, над ним тоже жестоко издевались. Вслед за Христом он умер мученической смертью, из-за своей любви к ближним.
После смерти Саймона Голдинг как бы канонизирует его: «Вода двинулась дальше и одела жесткие космы Саймона светом. Высеребрился овал лица, и мрамором статуи засверкало плечо. Странно бдящие существа с горящими глазами и дымными шлейфами суетились вокруг головы <…> Медленно, в бахромке любопытных блестящих существ, само — серебряный очерк под взглядом вечных созвездий, мертвое тело Саймона поплыло в открытое море». «Странные лучистые создания с горящими глазами», «суетящиеся» вокруг головы мертвого Саймона, составляют как бы нимб Христа, мученика.
Несмотря на кажущуюся безнадежность, Саймон становится экзорцистом — изгоняющим дьявола, Повелителя мух, ибо смертью своей изгоняет призраков, страх и ложь с острова; но смерть становится также мощным толчком к осознанию мальчиками своей грешной природы. Не случайно дети все без исключения, плачут в конце романа, осознавая темноту души человеческой, которую, как они убедились, каждому следует держать под контролем[10].
Библейские образы Иисуса Христа, апостола Петра, а также библейские мотивы жертвенности, божественного искупления отражены в образе Саймона. От него во всех последующих романах Голдинга берут начало персонажи-визионеры, святые-мученики, прозревающие источник зла в натуре человека. Как и Саймона, своих святых писатель сознательно делает носителями христианского идеала любви и сострадания, абсолютного добра, которое духовным светом милосердия преодолевает ужасы ада современности. В последующих философско-аллегорических романах указанные библейские мотивы и образы получают свое дальнейшее развитие, углубление и в какой-то мере даже переосмысление, воплощаясь в совершенно разных персонажах, от святого Мэтти («Зримая тьма») до средневекового фанатика Джослина («Шпиль»).