Заслышит их домашни дроги: —
Поступком оскорбясь таким,
Все дружбу прекратили с ним.
Какую дружбу? Как можно прекратить дружбу, которая и не начиналась? Это всего лишь прекратились визиты вежливости; пустые, тягостные. Он одинок. Пушкин об Онегине прямо говорит:
Один среди своей пустыни...
У Тани то же.
Вообрази: я здесь одна...
Ни подруг, ни друзей, поговорить не с кем. Удрать от гостей ей невозможно.
В уныние погружена,
Гостей не слушает она
И проклинает их досуги,
Их неожиданный приезд
И продолжительный присест.
Одинока, как Онегин. Проклинает тягостные визиты мысленно, но в точности, как Онегин. Вот только причины разные. Натуры разные.
Вообрази: я здесь одна,
Никто меня не понимает,
Рассудок мой изнемогает,
И молча гибнуть я должна.
Знаменитые слова! Кто ж не твердил их наизусть? И не о Татьяне, а о себе; это ж так близко любому, кто способен чувствовать. Полно народу, но «я одна». Вроде бы свои, но «никто меня не понимает». Сыта-одета-обута и — «молча гибну». Она умирает среди родных, среди любящих. Умирает от переполняющих чувств, душевных терзаний.
А Онегин? К 26 годам ему опостылела городская жизнь, смертельно надоело всех подряд осестривать (словцо Северянина *).
* В двадцать лет он так нашустрил:
Проституток всех осестрил,
Астры звездил, звезды астрил,
Погреба перереестрил.
Оставалось только — выстрел.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вседневные наслаждения — это как на работу; хуже, чем на работу; тянуть лямку в чём-то проще, чем... не любя да каждый день.
В красавиц он уж не влюблялся,
А волочился как - нибудь;
Откажут — мигом утешался;
Изменят — рад был отдохнуть.
Он их искал без упоенья,
А оставлял без сожаленья,
Чуть помня их любовь и злость.
Так точно равнодушный гость
На вист вечерний приезжает,
Садится; кончилась игра:
Он уезжает со двора.
Последние четыре строчки просто ужасны. Сексуальные контакты уподоблены опостылевшей карточной игре. Сел, поиграл, кончил, уехал. О любви тут и речи нет, по-русски это называется пойти по бабам, сходить налево и т.д. Все глаголы — одни телодвижения; никаких чувств.
Нет: рано чувства в нём остыли;
Ему наскучил света шум;
Красавицы не долго были
Предмет его привычных дум;
Измены утомить успели;
Друзья и дружба надоели...
Он умирает от скуки. От пресыщенья и тоски. Он с гораздо большим правом, чем Татьяна, мог сказать «я здесь один», но тяготит его вовсе не одиночество. Ему никто не нужен. Никто.
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не захотел;
Но к жизни вовсе охладел.
Онегин не захотел попробовать. А Иванов в «Иванове» захотел! И застрелился. Иванов не «русский Гамлет». Он — Онегин, измученный бессмысленной семейной жизнью.
17-летняя восторженная мечтательная девственница и угрюмый пресыщенный истаскавшийся 26-летний циник. Онегин и Татьяна — вот уж лёд и пламень. Почище, чем в сравненьи с Ленским.
Потому и не сошлись. Она о нём мечтала, а он не знал, как избавиться. Вертел в руках письмо, а там:
Я знаю, ты мне послан Богом,
До гроба ты хранитель мой...
Она написала до гроба, думая обрадовать, осчастливить, а он ужаснулся: «До гроба? Господи, помилуй!» Думает: ладно, съезжу, а то чего доброго сама заявится, ведь тогда жениться придётся; вот морока. Приехал, нашёл в парке у ручья на лавочке.
Ждала Татьяна с нетерпеньем,
Чтоб трепет сердца в ней затих,
Чтобы прошло ланит пыланье.
Но в персях то же трепетанье,
И не проходит жар ланит,
Но ярче, ярче лишь горит.
Она дрожит и жаром пышет...
Пушкин не пишет, стонала она или скулила, но и трепыханья персей (на современном языке не решаюсь написать), такого трепыханья довольно, — если, конечно, читать это, понимая, что написано; видя картину, а не школьную хрестоматию.
Вот и Евгений. Перед ним не пастораль и не акварель, а совершенно растерзанная девица. Он небось колебался: то ли сделать вид, что не узнал, то ли прямо тут привычно (чтоб не сказать профессионально) ответить на пылкое чувство. Она б и ахнуть не успела... Всё ж дал ей малость отдышаться.
...Понимая, что девушка в горячке, Онегин (или Пушкин?) заставил её ждать двое суток, авось остынет. Не остыла. Онегин видит это и говорит холодно, сухо. Правильно делает. Эту взбудораженную, извините, потную («пышет жаром» — как духовка. Пушкин сказал бы, как паровоз, но их ещё не было) — тронь пальцем — она в ту же секунду вообразит себя у алтаря. Пискнет своё: «Твоя до гроба!» И что тогда делать?
Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошёл
И молвил: «вы ко мне писали,