таких анекдотов. И хорошо, если редактор вовремя заметит, что в переводе люди
“медленно поднимались к небу, точно на могучем элеваторе ”. В
отличие от чисто английского lift, в Америке elevator - лифт, подъемник,
но для нас элеватор все-таки зернохранилище!
А как быть, если редактор
ошибки не заметил? И вдруг читатель с недоумением обнаружил, что планета Венера
стерильна? Это уже прямое вранье, английское sterile здесь никак
нельзя переносить в русское повествование. Писатель-фантаст хотел сказать, что
планета бесплодна, лишена жизни.
Дико звучит в серьезной
философской повести: дружба наша импотентна. В подлиннике
impotente означает - бесплодна, напрасна, бессильна, ни одному из “друзей” ничего не дает. Но ни сам переводчик,
ни редактор в журнале, где напечатан был перевод, не почувствовали, как
пародийно, нелепо исказило авторскую мысль необдуманно взятое взаймы слово.
Ведь в русском языке оно имеет не то значение, вернее, у нас значение его более
узко, ограниченно, чем во французском или в английском.
Слово, взятое из подлинника
механически, оставленное без перевода, не рождает живого образа, не передает
ясно мысль иностранного автора. На таком слове читатель поневоле спотыкается, о
цельности впечатления и восприятия нечего и мечтать.
* * *
Ну, а если иностранное слово
не искажает чувства? Не затуманивает мысль? Не приводит к стилистическому
разнобою и прямым ошибкам?
Все равно в огромном
большинстве случаев оно не нужно, даже вредно: разрывает художественную
ткань, придает бытовой, лирической или трагической прозе официальную,
казенную окраску.
Повествование вовсе не
требует газетной официальности, и все-таки читаешь: “Если бы поехали туда всей
компанией, мы бы все реорганизовали ” - вместо: перестроили,
переделали, устроили по-другому. (Ведь это компания в самом
обыденном, простом значении слова, а не торговая фирма.) А нам “остается сидеть
здесь маленькой группой, обреченной на деградацию ” (вместо -
на вырождение или даже вымирание).
Люди, уцелевшие после
катастрофы, “осознавали, что им остается только одна альтернатива: умереть
с голоду или разделить судьбу ушедших”, - да просто они оказались перед
выбором, а может быть, и “выбор” не нужен, просто: людям оставалось
либо умереть, либо...
Отец рассуждает о будущем
своей маленькой дочки: “...мир, в котором ей предстоит расти, вряд ли будет находить
пользу в сюсюканье, в эвфемизмах, наполнявших мое детство” (а
куда как лучше - в недомолвках и полуправде). И он
старается “говорить с ней об ужасных и причудливых зрелищах с одинаковой
объективностью ”. А право, не худо бы перевести все это на обычный
человеческий язык: отец старается говорить правду, говорить
честно, откровенно обо всем, что попадается девочке на глаза страшного и
удивительного.
Другой отец, человек чуткий и
скромный, опасается своей старомодностью дискредитировать сына-подростка
в глазах соучеников. По всему настроению, по складу характера куда правдивей
прозвучало бы: опасается уронить сына в их глазах. А в каких-то
других поворотах можно бы сказать и осрамить его, повредить ему...
Свадьбу справили конфиденциально. А нельзя ли: без огласки, без шуму? Мало ли слов и
оттенков, которыми ту же мысль можно отлично выразить по-русски! Или в обычном
житейском разговоре: “Я тебя не критикую ”, когда надо бы
просто - не осуждаю.
Чем лучше повесть или
рассказ, чем одаренней и человечней автор, тем обидней читать (даже не в
переводе), что, допустим, два голоса корреспондировали друг другу
(вместо - отзывались, перекликались, как-то соответствовали,
что ли). И дико слышать, что “после смерти отца все братья и сестры (Леонардо
да Винчи) вступили в коалицию ”, чтобы лишить его -
незаконнорожденного - наследства.
Случай очень показательный и
опять не из перевода. Теоретик поучает поэта. Может быть, и не очень удачна
строка “два наводненья с разницей в сто лет”, но что взамен “неточной”
разницы предпочел бы увидеть критик? Более точное (и такое поэтичное!)... интервал.
Перевод современного романа.
Герой “мгновенно пожалел о своих словах. Даже на него самого они произвели шоковое
впечатление ”, то есть он и сам поражен, потрясен тем,
что у него вырвались такие слова. А шоковое бывает состояние - и
это уже из обихода “Скорой помощи”. И странно “ человеческий постфактум ”,уместней бы - послесловие к судьбе, развязка судьбы.
В газете кто-то горячо
отстаивает чистоту русского языка, а на другой полосе - беседа “за круглым
столом”, да не о чем-нибудь, о поэзии, и уважаемые собеседники не раз
повторяют: “поэты одной генерации ”, “каждая последующая генерация ”...Ну почему о поэзии надо говорить не по-русски? Чем не угодило сим
знатокам слово поколение, которым не брезговал Пушкин?
Конечно, переводчик, не
совсем глухой к слову, просто не сможет вложить в уста героя возглас:
“Прекратите вашу аргументацию! ” В подлиннике No arguments! -
но живой нормальный человек скажет хотя бы: не спорьте, довольно
споров. Такую откровенную кальку встречаешь только в очень плохом
переводе (что, увы, тоже не редкость). Примеры же не столь разительные,
нелепости чуть менее вопиющие попадаются на каждом шагу.
Человек пишет апология там,
где достаточно восхваления, люди привилегированные - там,
где вернее и выразительнее сильные мира сего, “семья, базирующаяся
на корысти” вместо основанная, построенная...
Даже в газетной статье или
очерке, тем более в обыкновенном повествовании далеко не всегда надо писать,
что человек или явление доминирует, лучше - господствует,
преобладает, берет верх; ни к чему монополизирует там,
где вполне довольно присваивает. Незачем говорить “описания эти
истинны и универсальны ”, когда можно сказать, что событие или
явление описано правдиво и всесторонне (либо, быть может, – со
всей полнотой).
“Он обошел молчанием абсолютно
нетипичный эпизод ” - не лучше ли совершенно исключительный
случай?
“Она поддерживала с нами
постоянный контакт ” - а женщина попросту часто виделась (встречалась)
со своими друзьями!
В таком же неофициальном,
житейском повествовании вдруг читаешь: “Теперь он вывернется наизнанку, чтобы
реабилитироваться ”. А надо бы просто: оправдаться!
Или: “ Парк...
реабилитировал (в глазах героя)... короля” (самодура, который, однако, этот
парк неплохо устроил) - опять же довольно бы: оправдал! Тем
более что рассказ - о событиях вовсе не официальных, и казенные, газетные
словеса тут не требуются.
“Ты ее идеализируешь ” -
иногда можно и так. Но в живом разговоре двух простых, не склонных к
книжности людей вернее хотя бы: Не такая уж она хорошая, как тебе
кажется.
В нашу речь прочно вошло:
энергичный человек, энергичные действия (хотя подчас ничуть не хуже -
решительные). Но незачем людям говорить энергично или даже “полным энергии голосом”,
верней: бодро, властно, с силой, напористо, смотря
по характеру и обстановке. В девяти случаях из десяти о человеке лучше сказать,
что вид у него не импозантный, а внушительный или солидный
(в каком-то повороте даже, может быть, величественный) А если люди
сражались “действенным, но малоимпозантным оружием бюрократизма”, то
можно лишь пожалеть, что редактор не предложил заменить малоимпозантное хотя
бы на малопочтенное.
“...Были симптомы, внушавшие
опасения”. Но ведь это о чувствах и настроениях людей, медицина тут не при
чем - уместнее русское слово: некоторые признаки внушали опасения.
Незачем he was disoriented
переводить “он получил дезориентирующие сведения” - лучше неверные, и нет нужды в обиходном разговоре жаловаться, что собеседник тебя “совсем дезориентировал ”,достаточно: запутал, сбил с толку.
Как ни печально, иной
переводчик способен написать, что героиня “ находилась под действием ложной
пропаганды тетушек” (очевидно, она заблуждалась, ее сбили
с толку их рассуждения, разговоры) или что герой был тетушками проинструктирован
(то есть выслушал их наставления). Он “решил стать писателем”, но
его родственники оказались “весьма скептичны! ”. Тут не надо бы
даже - оказались отчаянными скептиками, в рассказе,
написанном очень иронически и чуть старомодно, верней прозвучало бы: маловерами. Но слова вроде sceptic почти всегда переносят в русский текст нетронутыми
даже хорошие, опытные переводчики.
“ Скептичные скелеты
деревьев” - что сие значит? “Она эманировала злобу вокруг
себя” - а может быть, попросту источала злобу, дышала злобой?
В самом современном тексте
незачем человеку стараться “переделать максимум дел в минимальное количество
времени” (да еще “с любезной миной ”!). Неудачного
соседства не было бы, если б герой старался втиснуть (уложить, вместить) как можно больше дел (или успеть как можно больше) в
самый короткий срок (в самое малое, короткое время, как можно
быстрее).
И если через несколько
страниц уместно: “иногда мне хочется изобрести такой концентрат ”, то
уже не стоит продолжать: “который в минимальном объеме выражал бы максимум
вещей ”, а вполне хватило бы в самом малом объеме выражал бы как
можно больше понятий. Вероятно, переводчик соблазнился сжатостью,
“концентрированностью” фразы и не почувствовал, какая она получилась казенная.
А ведь это говорит о себе живой человек - не сухарь-теоретик, а чуткая,
думающая женщина.
Героине современного романа,
женщине работающей, вполне интеллигентной, опостылели капризы докучной
заказчицы. “Бывают дни, когда проблемы мадам (такой-то) меня не
волнуют”, - говорит она. “У вас (свои) проблемы? ” - спрашивает
собеседница. И дальше передаются мысли героини о себе: “Ее проблемы все
те же”... (следует перечень). Неужто не вернее трижды повторенные проблемы заменить
словом заботы?
Не надо хозяйке решать проблему, что сготовить на ужин, достаточно просто решить, что сготовить. В быту француженки или англичанки, в рассказе или романе европейского
автора problem сплошь и рядом означает отнюдь не мировую проблему, а просто
самую обыкновенную задачу!
Почему в переводе человек
“победоносно взглянул на слушателей над архаичными очками”? Да потому,
что в подлиннике archaic. А проще и грамотней было бы: взглянул... поверх старомодных
очков.
“Она не поблагодарила меня за
советы, никак не прокомментировала их”. В подлиннике comment, но
естественней хотя бы: никак на них не отозвалась (ни слова не ответила).
“Не буду вступать с тобой в дискуссию ” -
в обычном житейском разговоре простые бесхитростные люди, не книжники и не
чиновники, уж наверно скажут: не стану спорить (а может быть, смотря по
настроению, ввязываться в спор).
Вошла лимфатического вида служанка.
Lymphatic означает вовсе не только внешний вид: она была вялая,
малоподвижная, неповоротливая, медлительная, а может
быть, и ленивая!
“Они впали в панику ”(еще пример слепоты и глухоты!). Словом panic у нас тоже часто злоупотребляют,
ведь по словарю паника - это крайний, неудержимый страх, внезапный ужас,
охвативший, как правило, сразу множество людей. Бывает, конечно, что толпу
охватит паника или человек панически чего-то боится. А чаще можно
и нужно сказать хотя бы: ими овладел ужас, они насмерть перепугались,
ему стало страшно, он был в страхе, его охватил ужас, он
страшился, смертельно боялся, отчаянно, до смерти боялся.
Точно так же и sympathy
по-русски далеко не всегда - симпатия, чаще - сочувствие, подчас - приязнь, расположение, доброжелательство (особенно
в прозе писателей-классиков, в книгах о людях и событиях прошлого или
позапрошлого века), и антипатия почти всегда менее уместна в русской
фразе, чем неприязнь.
Не реже попадает в русский
текст еще одно злополучное слово - интеллект. Особенно в
современной научной фантастике, где действуют представители иных миров, наши
братья по разуму. И вот в уста не слишком культурного землянина переводчик
вкладывает такое: “Они странные и красивые, это верно, но с интеллектом не
выше, чем у дождевого червя”. А говорящий явно не способен так выражаться, он
скажет хотя бы: но разума (даже мозгов!) у них не больше...
Бедная, бедная научная
фантастика... Без конца можно черпать из нее примеры канцелярской тяжеловесности,
канцелярской сухости. В любом плохом переводе (а подчас и в неплохом!)
встречаешь кальку вроде “Я не рекомендую тебе с ним связываться”, когда
так и просится: не советую. Но, кажется, только в фантастическом
рассказе можно прочитать, что “мама... иногда чувствовала парадоксальную жалость”
к девочке, – а вернее да и человечней безо всяких непереваренных,
непереведенных paradox: как ни странно, мама порой жалела
девочку.
А вот опять - отнюдь не
фантастическое, повседневное, то, что встречаешь на каждом шагу.
“Припоминаю знаменательный инцидент ”.Конечно же, incident равнозначен нашему случай, происшествие,
событие, и нет в нем того оттенка, что в выражении “пограничный
инцидент”.
“Закончил объяснение задач
нашего эксперимента ” - а куда лучше: объяснил, для
чего нужен наш опыт. Научности и серьезности это не повредило бы
даже в деловом отчете, а в романе, в разговорах и раздумьях людей - тем
более! Зачем unprecedented experience переводить как беспрецедентный опыт? По смыслу это беспримерное, небывалое, неслыханное событие. Зачастую
experience просто попытка, испытание, проба. Сухой эксперимент
не всегда необходим даже в научном тексте.
“Мы оказались в тисках дилеммы ” -
а лучше перед выбором, нелегко нам было сделать выбор, у нас не было выхода.
Когда англичанин восклицает:
absurd! - верней и естественней перевести не абсурд, хотя и
это слово мы тоже позаимствовали из европейских языков, а чушь, вздор,
чепуха, нелепо, смехотворно, в каких-то случаях -
бред (то есть перевести так, чтобы русский читатель воспринимал русское
слово, как европеец воспринимает absurd).
И когда оратор в парламенте
was competent, то есть умно и умело отвечал на запрос, не надо тащить в русский
текст “он был компетентен ”, куда вернее: он был на высоте, он говорил толково, дельно, находчиво. А в ином
случае просто - знал свое дело (знал, что говорит).
Привыкнув к иностранным
словам и словечкам, иные литераторы то ли для солидности, то ли, как им порой
кажется, для иронии вставляют их в самые неподходящие речи и описания. Тем
легче поддаются этому соблазну переводчики.
У автора буквально: едва
герой достиг (добрался до) клочка тени, места, где можно укрыться от
палящих солнечных лучей, едва он туда дополз... А у переводчика
“едва маневр был завершен”! У автора: the greatest journalistic scoop.
Тут даже можно бы сказать, что описываемое событие стало величайшей сенсацией
за все время существования газет. Но переводчику этого мало, он вставляет два
иностранных слова: это, мол, был рекорд информации!
В подлиннике просто: How
would you like it? - А как бы вам это понравилось? В переводе:
“Улыбалась бы вам такая перспектива? ”
В подлиннике
suggestions - намеки, можно перевести: напрасно вы намекаете, что
с вами поступили непорядочно, я не хочу этого слушать. А в переводе: “Я не
желаю выслушивать инсинуации (!), что с вами поступили
непорядочно”. О человеке сказано: faithful - верный, преданный, можно бы - воплощенная преданность, но переводчик
ставит: воплощенная лояльность!
Два брата ехали, “оцепенев в
атмосфере темного купе и стараясь симулировать сон”. Через 20 лет при
переиздании “исправлено”: имитировать сон! Одно французское слово
заменили другим, даже менее верным. А смысл этой невнятицы по-русски очень
прост: братья забились каждый в свой угол и притворялись (прикидывались)
спящими, делали вид, будто спят.
Что было бы с человеком,
попади он “в аналогичную ситуацию ”? Это уже не из перевода, а из
оригинальной повести. Почему-то хорошему, думающему литератору легче написать
так, чем хотя бы: окажись он в таком же (подобном) положении или попади
он в такой переплет. Тем легче злополучную situation
перетаскивает в русский текст переводчик:
“Братья... когда сумма всех
необходимых факторов с учетом возможных ошибок покажет, что ситуация сложилась
с балансом риска два - один в нашу пользу, мы начнем восстание”.
Это не пародия! Это опубликованный перевод фантастического рассказа, причем
обстановка - средневековая, действуют воины и монахи, а разговаривают они,
как заправские канцелярские крысы XX века.
Увы, так переводят не только
начинающие, и отнюдь не только фантастику (которой и вправду нередко занимаются
неопытные переводчики, непрофессионалы).
“Такую ситуацию нелегко
распутать” - а почему не узел?
“В такой отчаянной
ситуации ” - почему не в беде?
“ Ситуация не оставляла
мне выбора” - а почему не просто у меня уже не было выбора?
Одаренный переводчик, притом
не новичок, не смущаясь пишет: “Таков был итог трезвого анализа
ситуации корреспондентом ”. Хотя вполне в его силах и возможностях
сказать: Вот к чему пришел корреспондент, трезво оценив (обдумав)
положение. Тем более что рядом, в рифму к ситуации, есть еще “кто
согласится быть свидетелем эксгумации? ”. А надо просто: кто
захочет смотреть, как извлекают мертвецов (или трупы) из могилы...
“Он был упрям, но тут он
нарвался на другого упрямца. На этот раз инициатива оказалась в руках
собеседника”. Да, initiative в подлиннике есть. Но не лучше ли, не вернее ли
даже в современном романе о хитросплетениях парламентской политики сказать хотя
бы: Конечно, он был упрям, но тут нашла коса на камень. Хозяином положения оказался
собеседник.
“Командирам предоставили
полную инициативу ” - а лучше бы: командиры могли действовать
самостоятельно.
А если переводчик пишет: “ Инициатива
разрыва исходила от него”, он еще и глух, ибо не замечает совершенно не
нужную тут рифму!
И не надо переводить буквально:
“отозвал ся с сарказмом ” - не нужен и плохо звучит этот
“свист”. Не лучше ли по-русски: язвительно (а может быть, даже ехидно)
отозвался?
* * *
Есть тут и еще одна беда.
Слова яркие,
нестандартные - те же самые ехидно, язвительно,
едко - становятся редкостью, даже насмешку встретишь не часто:
их вытесняет одна и та же ирония. Пусть и она по-своему неплоха,
но плохо, когда какое-то одно слово заменяет многие, живые и образные, и они
постепенно выпадают из обихода, “вымирают, как мамонт со льда”.
Странно звучит (о человеке,
который считался в определенных вопросах знатоком и высказывался немногословно,
но весьма уверенно): “его спокойный, сдержанный детерминизм ”. Философский
термин не очень к месту, вполне хватило бы уверенности или решительности.
Насколько естественней,
когда, скажем, cynical переводится равноценным русским словом (и не всегда
одним и тем же, смотря о ком и о чем речь). Конечно же, у коровы глаза не циничные, а равнодушные, и у какого-нибудь мальчишки физиономия едва ли
циничная - скорее попросту дерзкая, нахальная. И
конечно, ни к чему в хорошем английском рассказе:
“Даже движения его ног
казались циничными ”!
“ Террор в лесу” -
а смысл: лесные страхи, ужасы.
К сожалению, очень и очень
многие авторы и переводчики уже не ощущают чужеродности заемного слова в
русской фразе - страницы их так и пестрят иноплеменными словами.
В неплохом переводе сложного
и впрямь иронического текста сказано: “Простые механизмы жизни раздирали
деликатную розовую кожицу моего тельца”. Не знаю, как насчет
“механизмов”, но кожица, вероятно, просто нежная (чувствительная).
Из другого, тоже очень
неплохого перевода: “Дом... был одним из тех курьезных зданий”, которые
столько достраивают и переделывают, что в них уже ничего толком не разберешь.
Переводчик не догадался подставить русское: несуразных, нелепых, а может быть, хватило бы и своеобразных.
О ручье: мягкий вкус профильтрованной
листьями воды - а надо бы: процеженной сквозь листья, отцеженной
листьями.
И еще: человек слушал “птиц,
насекомых, нервный шорох сосновых иголок” - вот тоже коварное
слово! Как часто nervous переводят буквально, и оно некстати придает
повествованию то ли медицинский, то ли “дамский” оттенок. Шорох сосновых иголок
скорее уж тревожный, беспокойный. Когда у героя
художественной прозы неспокойно на душе, ходить из угла в угол или постукивать
пальцами по столу ему тоже хорошо бы не нервно, а тревожно,
беспокойно, взволнованно. Но, к сожалению, и в обыденной
нашей речи, и в литературе нервы встречаешь поминутно, словно в истории
болезни.
“Она выглядела, как обычно, цветущей, но издерганной и нервной ” - переводчик не
заметил, что это плохо сочетается. А суть в том, что у героини рассказа вид
был, как всегда, цветущий, однако она казалась
неспокойной и озабоченной.
“Она так нервничала ” -
а лучше: волновалась, огорчалась, тревожилась, не
находила себе места, не находила покоя (только не “переживала”!).
“Его нервы не
выдержали” - а куда лучше: ему изменило самообладание, не
хватило выдержки, он потерял власть над собой.
“Никто бы не подумал, что он
мог до такой степени распустить свои нервы ”. В подлиннике that he
had not been able to trust his nerve (не nerv es) - что ему могло
изменить мужество! Это можно бы счесть нечаянной “глазной”
ошибкой, но пристрастие к тому же злополучному словечку обнаруживается снова и
снова. “Он начал нервничать”, а у автора: His nerve began to fail him -
опять-таки мужество ему изменило. Кто-то ухитрился даже космический корабль
окрестить “ Нерва ”! А это, конечно, “Мужество” или “Отважный”.
“Он нервировал меня”,
а в оригинале he was baiting me - поддразнивал, искушал, в
данном случае - старался вызвать на разговор. Не стоило бы
придираться к этим все же случайным промахам, не будь они так показательны.
Затасканное, стершееся слово употребляют кстати и некстати, уже не вдумываясь,
почти не замечая.
А вот как легко и удачно
избежал его молодой переводчик: “ От волнения у нее зуб на зуб не попадал ”.
Если книга - все равно,
написанная по-русски или на русский язык переведенная, - пестрит
иноплеменными словами, это всегда плохо. Но есть среди них особенно зловредные,
пронырливые и настырные слова, слова-паразиты, от которых поистине отбою нет.
Они не несут никакой информации, не прибавляют ничего нового. Это -
всевозможные факты, моменты и иже с ними. В 99 случаях из 100 их
можно выбросить без малейшего ущерба для фразы. Словесная труха эта
отвратительно засоряет речь, сушит мысль и чувство, искажает образ, живых людей
с их горем и радостью обращает в манекены.
“Но не сам факт неудачи
послужил причиной отчаяния” - факт совершенно лишний. Лучше: Но
не сама неудача привела его в отчаяние.