“Последнее было таким
постыдным фактом ” - а почему не просто: это было постыдно?
“ Прокомментировал этот
факт ” - господи, да просто: объяснил, в чем тут дело!
“Никогда раньше я не пытался
этого анализировать, просто констатировал тот факт, что не все идет гладко”. Если человек не болен тяжелой формой канцелярита,
он, уж наверно, скажет:... я не пытался в этом разобраться, видел
(понимал) только...
“ Фактически дело
обстояло так...” - а зачем фактически? Дело обстояло так, или:
А на самом деле, или даже просто: Оказалось...
Герой переводного романа
обнаружил, что после грозной катастрофы в живых остался только он с тремя
друзьями. “Меня поразил этот факт, страшный и нежданный”. Право,
уж лучше бы в такую трагическую минуту человека поразило страшное и нежданное открытие!
Негр, всемирно известный
музыкант, вернулся в родной город, на юг США. Он осмелился приехать в спальном
вагоне: “ Факт, необычный для негра в этих краях”. Да просто: поступок, для негра в этих краях необычный, неслыханный, либо - такого негры
в этих краях себе не позволяют. Либо - о таком в этих краях
не слыхивали.
“Туземцев... нисколько не
смущал тот факт, что они не понимают языка пришельцев”.
Канцелярский, газетный термин никак не сочетается с неграмотными туземцами. Факт
тут - и еще в сотнях, в тысячах подобных случаев! - мусор,
ненужность, надо сказать просто: нисколько не смущало.
“Он мужественно признал тот факт, что друг для него потерян”. А не вернее ли потрясенному утратой человеку
признать горькую истину?
Роман о Венгрии, крестьянский
быт, позапрошлый век. Читаем: “Саранча из фактора, уничтожающего
пищу... превращается в фактор, создающий ее...”
А вот другой зловредный
паразит нашей речи:
“Самый маленький шанс лучше,
чем полное отсутствие надежды”. А почему бы не сказать: самая малая искра
надежды лучше, чем безнадежность?
Пишут: “не стоит упускать шанс ”вместо - упускать случай, возможность; выпал шанс
вместо - выпало счастье, посчастливилось, повезло,
улыбнулось счастье (или удача); “наконец я получил шанс рассказать о
своих похождениях” вместо наконец-то я мог, сумел, мне удалось
рассказать...
“У нас мало шансов на
победу ” - а надо бы: едва ли мы победим. “Всегда
есть шанс ” - говорит священник (!). Уж конечно, в его устах
естественнее надежда!
И право же, подчас эти шансы
приводят на память речи бессмертного Остапа Бендера или крик воровской души
из ранних стихов Сельвинского: “А у меня, понимаешь ты, шанец жить...”
“У меня не было абсолютно никаких
шансов на спасение” - абсолютно рядом с никаких лишнее,
оно ничего не прибавляет к смыслу, не усиливает интонацию, а, напротив,
разжижает, разбавляет фразу.
“Это абсолютно исключено” -
исключено само по себе решительно и недвусмысленно, абсолютно здесь
лишнее. Говорят, пишут, переводят: абсолютно верно - вместо совершенно
верно, абсолютно невозможно - вместо никак нельзя,
абсолютная темнота - вместо хотя бы непроглядная тьма или темно,
хоть глаз выколи, абсолютно одинокий - вместо очень (совершенно)
одинокий, один как перст. А вместо “это уж абсолютно глупо”
в разговоре куда правдоподобней прозвучало бы - это уж совсем глупо, и даже в ином случае, прошу прощенья, - он просто (круглый) дурак!
“Вся эта болтовня не дала абсолютно
никаких результатов ”. Непритязательной болтовне совсем
некстати два таких книжных, официальных привеска, лучше: ничего не дала,
ни к чему не привела, от нее не было никакого толку, либо,
наконец, - все это были пустые (никчемные, зряшные,
пустопорожние) разговоры.
В романе десятки раз
“абсолютно” стояло там, где лучше бы “совершенно”. Оно примелькалось,
обесценилось. И в том единственном случае, когда слово это и впрямь необходимо,
поставлено в своем истинном значении: нечто приобрело “ абсолютную ценность ” -
оно уже не воспринимается.
Порой доходит до анекдотов.
Пишут: “Никто не предполагал... что какой-нибудь фермер будет начинать с абсолютного
нуля ”. Переводчик имел в виду, разумеется, на пустом месте и
не заметил, что в текст ворвалось совсем некстати инородное физическое понятие:
температура -273°!
Юный герой одного рассказа
был “единственным, кого не затрагивала... радостная, праздничная атмосфера ”.Вот еще одно слово-паразит! Достаточно сказать: мальчика не заражало общее
веселье, он не разделял праздничного настроения. Иногда
атмосферу лучше передать словом волнение, иногда - обстановка, да мало ли способов избежать чрезмерной учености или казенщины!
Из газетной заметки: “Увы,
дальнейшие события лишь подтвердили, что подобная атмосфера ни от чего
не гарантирует ”.
А вот случай, когда атмосфера
употреблена в прямом значении слова, и все-таки в переводе не грех бы ее
избежать. В переводном романе (и даже не очень современном) речь идет о белой
мыши на подводной лодке: “...это создание со своим более хрупким организмом
предупреждало моряков о порче атмосферы ”. А надо примерно: по
этому хрупкому зверьку моряки замечали, что воздух становится негодным для
дыхания.
Если
бы начинающих литераторов, редакторов, переводчиков можно было учить за партой,
не худо бы на обложках тетрадей (как для первоклашек таблицу умножения)
помещать примерный список соответствий: слева - образчики того, как чаще
всего переводят (вернее, заимствуют без перевода!) иностранное слово,
справа - как в девяти случаях из десяти (даже в статье или газетном
очерке, а тем более в художественной прозе!) его надо бы перевести. Список
получился бы длиною метра эдак на три. Думается, вышло бы вполне наглядно. И
пусть бы начинающий литератор запомнил как дважды два, что
| не стоит писать так: | когда лучше так: |
| Это полный контраст тому, что было | Совсем не то, что было |
| аргументы | доводы, соображения |
| Стол стоял в центре комнаты | Среди, посреди, посередине |
| оказался в центре событий | в гуще |
| Не надо совать носа в детали | ... в подробности (а может быть, - заниматься мелочами или даже крохоборством) |
| Они привыкли держаться изолированно | отчужденно, обособленно, разобщенно, привыкли к одиночеству |
| Он оказался изолирован от остальных | отделен, оторван (или даже просто - одинок) |
| Сделал паузу | умолк, примолк, ненадолго замолчал |
| Наступила пауза | На минуту все затихли, стало тихо, настала тишина (затишье), наступило молчание, все смолкло |
| После небольшой паузы сказал | Немного помолчав, сказал |
| Заботливо культивировавшиеся цветы | Заботливо выращенные, ухоженные |
| Сердито отпарировала | Сердито возразила |
| Скудная растительность вызывала ассоциации с тундрой | напоминала (наводила на мысль) о тундре |
| Она командует ситуацией | она хозяйка положения |
| я моментально уснул | мигом, сразу, тотчас же |
| дождался удобного момента именно в тот момент | улучил минуту как раз тогда, в то мгновение |
| В этот самый момент раздался стук в дверь | Тут в дверь постучали |
| Это мне в данный момент не необходимо | Мне сейчас не нужно (ни к чему) |
| Момент выбран удивительно удачно | Это сделано (вышло) очень кстати |
Кстати,
момент - это своего рода пробный камешек, лакмусовая бумажка, по
которой легко отличить переводчика (и вообще литератора) неопытного либо
зараженного канцеляритом.
Мы давно забыли, что и секунда,
минута тоже слова западноевропейского происхождения: они стали у нас
своими, обыденными. В моменте же и сейчас есть призвук официальности,
газетности: данный, текущий сочетается с ним привычнее, чем
роковой. Пушкин покинул своего героя “в минуту злую для него”. А
многие наши писатели всюду, где, смотря по смыслу и настроению, можно и нужно
сказать время, минута, секунда, миг, час,
мгновенье, тотчас же, с той поры, отныне, до тех
пор, обходятся одним и тем же способом:
“В момент, когда
пробьют часы” - а почему бы не как только (или едва) пробьют?
“С того момента, как
мы познакомились” - а не лучше ли: с тех пор, с того дня,
с того часа?
“Бывают такие моменты, когда стихия требует от человека сообразительности и моментальных решений” -
это уже нелепо. А надо бы: В иные минуты стихия требует... мгновенных
(молниеносных) решений.
“Но своего апогея вечер
достиг в тот момент, когда...” - читаем мы в формально
“точном”, буквальном, нетворческом переводе, а по смыслу и тону вернее: Лучшей
минутой за весь вечер была та...
Не странно ли в резком
объяснении между двумя близкими людьми: “Мне кажется, ты мог бы выбрать более
подходящий момент, чтобы предать меня”. Разве не ясней будет
горечь, ирония, если сказать: Удачно же ты выбрал минуту... (или подходящую...)
Бывает даже и так, что в
подлиннике написано “But it isn’t the kind of trouble any of us would want
banging over us when we’re fighting for our skins”. А в переводе: “Но разве можно
допустить, чтобы подобная угроза висела над человеком в критический момент ”Даже если бы он был в подлиннике, этот “критический момент”, по-русски он
все равно безлик, невыразителен, и легко заменить его чем-то конкретным,
раскрыть, расшифровать, как алгебраический значок. Но у автора его нет.
Переводчик даже не калькирует, а прибавляет от себя, хотя перевести надо
примерно:
“Но когда дерешься не на
жизнь, а на смерть, не годится, чтобы над головой висела еще
и такая угроза”.
Это
далеко не редкость: даже когда в подлиннике нет моментов, фактов,
ситуаций, многие переводчики, по привычке к штампу, вставляют их
сами. Щедро сыплют ими и люди, пишущие по-русски. И не чувствуют, не замечают,
какой казенной, нудной становится их речь. Не живая речь, не повествование -
протокол!
| мобилизовала все свои силы | собрала, призвала на помощь (а может быть, и собралась с духом) |
| адекватно | равноценно, равнозначно |
| Пантера атаковала девушку | напала, бросилась на |
| результаты | плоды, выводы |
| Хитрость эта дала положительные результаты | Хитрость удалась |
“Его усилия были безрезультатны ” -
отчего не напрасны или тщетны? Или, допустим: он старался
понапрасну, зря старался, его усилия пропали даром?
| Это произвело неожиданный эффект | впечатление (действие, воздействие) |
| Чудо дало только временный эффект | поразило людей лишь на минуту (а вернее: впрочем, изумленные люди быстро опомнились) |
| Он чувствовал себя вознагражденным за беспокойство регулярными беседами с другом | Частые (постоянные) беседы вознаграждали его |
| Он позволил себе сделать короткий антракт в работе | перерыв, передышку |
| в моральном аспекте | в нравственном отношении, с точки зрения нравственной |
| Он был измучен морально и физически | измучен телом и душой |
“Вам
не кажется, что в моральном отношении мы с вами пара?” - было
сказано у одного переводчика. В подлиннике: “...Don’t you think you might treat
me as a moral equal?”, то есть примерно: Мы одинаково смотрим на жизнь,
взгляды (понятия) у нас одинаковые, и вы можете относиться ко мне,
как к равному, - вам не кажется?
“Вид
комнаты вызвал во мне сентиментальные чувства ” - а надо бы:
при виде этой комнаты я расчувствовался (или даже растрогался).
| Без всяких инцидентов он долетел до места назначения | Без всяких происшествий, без помех, благополучно |
| Он побледнел, и агрессивность его исчезла | и храбрости у него сильно поубавилось |
| Они могут ответить на ваши вопросы во всех деталях | подробно, толково, обстоятельно ответить |
| Инстинктивно она отшатнулась | невольно |
| Особый инстинкт подсказывал ей | Какое-то шестое чувство, чутье (а иногда нюх! или какой-то внутренний голос!) |
То
же и с интуицией. Далеко не всегда верно и хорошо сказать, что
человек что-то почувствовал, так или иначе поступил интуитивно, почти
всегда лучше: невольно, бессознательно, неосознанно,
сам того не сознавая.
Далеко не всегда хорошо
сказать, что человек судит о чем-то, относится к чему-то объективно. Не
хуже, а подчас много лучше и вернее вместо газетного, давно уже стертого,
надоевшего объективный поставить хорошие русские слова: беспристрастный,
справедливый.
Хорошо ли в задушевном
разговоре: “Я не могу это игнорировать ”? Не лучше ли: Не могу
закрывать на это глаза?
Девица “высокомерно игнорировала ”слова кучера, а вернее: пропустила мимо ушей!
То же самое ignore, смотря по
контексту, можно перевести и как не обращать внимания, и как смотреть
сквозь пальцы - да мало ли возможностей? Надо ли напоминать и
доказывать, что язык наш богат и разнообразен? И право же, в огромном
большинстве случаев, когда избавляешься от иностранного слова, русская фраза
становится и яснее, и ярче.
Получается нелепо и обидно:
десятки, если не сотни совершенно разных книг, написанных разными людьми, на
разных языках, в разное время, в совершенно несхожей манере и на самые разные
темы, становятся неотличимо похожи друг на друга: тот же стертый, однообразный
неживой язык, те же казенные слова-штампы. Слова эти въедаются, как репьи, даже
в добротную ткань хороших переводов - и не только переводов, но и
оригинальной прозы. К ним привыкли, их вовсе не считают лишними не только
неумелые и неопытные литераторы.
Всячески избегать этих
въедливых словечек, отсеивать их, как шелуху, не мешало бы каждому литератору.
Заметить их и в крайнем случае предложить замену тому, кто сам не сразу ее
найдет, - долг каждого редактора. Заменять нужно, можно и не так уж трудно.
Ибо - таковы азы нашего
дела - за исключением редких случаев, когда того особо требует характер
повествования или героя, русское слово всегда лучше и уместнее иностранного.
Это справедливо и для газеты, для публицистики, но стократ - для художественной
прозы.
Куда же идёт язык?
Бывает, что литератор,
переводчик сыплет иностранными словами по недомыслию, по неопытности -
такому можно что-то растолковать и чему-то его научить. Гораздо опасней, когда
ими сыплют по убеждению, из принципа, теоретически обоснованно. Намеренно,
упорно переносят в русскую книгу, в русскую речь непереведенные слова из чужих
языков в уверенности, что слова эти будто бы и непереводимы - и переводить
их вообще не нужно!
Порочность этого
буквалистского принципа прекрасно показал в своей книге “Высокое искусство” К.И.Чуковский, писал об этом теоретик и мастер переводческого искусства И.А.Кашкин (он учил этому искусству других, именно вокруг него возникла в 30-х
годах блестящая плеяда истинных художников перевода); были и еще серьезные,
убедительные работы.
Сейчас “война” между двумя
школами перевода - уже история. Однако горькие плоды ее оказались, увы,
долговечными. Несколько десятилетий Диккенс, например, был доступен нашим
читателям только в буквалистском переводе. В таком виде иные лучшие,
значительнейшие его романы вошли и в 30-томное собрание сочинений, изданное
огромным тиражом. И кто знает, когда теперь будут заново переведены “Оливер
Твист”, “Домби и сын”, “Дэвид Копперфилд”, “Записки Пиквикского клуба”...
А между тем как верно и
талантливо, умно и проникновенно, с каким блеском воссозданы на русском языке
нашими лучшими мастерами другие его романы! Рядом с ними злополучные переводы
буквалистов выглядят плачевно: чуть не по полстраницы занято не текстом самого
Диккенса, а сносками и примечаниями к “принципиально” оставленным без перевода
словам, объяснениями того, что же должны означать гиг, бидл,
атторней, солиситор и прочее. Родителям, библиотекарям, учителям
нелегко приохотить ребят к чтению Диккенса, многие отчаивались в своих
попытках: ребята не в силах пробиться к сюжету сквозь колючие заросли
непонятных слов и набранных бисером примечаний. Где уж там взволноваться
мыслями и чувствами героев, изъясняющихся этим чудовищным языком, где уж там
почувствовать сострадание, уловить прославленный юмор Диккенса... “Кто это
выдумал, что он хороший писатель? Почему ты говоришь, что про Домби (или
Оливера, или Копперфилда) интересно? Ничего не интересно, а очень даже скучно.
И про Пиквика ни капельки не смешно!” - такое приходилось и еще придется
слышать не только автору этих строк.
А жаль.
* * *
Далеко не всякое иностранное
слово, которое пытались вводить даже такие исполины, как Пушкин, Герцен,
Толстой, прижилось и укоренилось в русском языке. Многое, что вначале
привлекало новизной или казалось острым, ироничным, с годами стерлось,
обесцветилось, а то и совсем отмерло. Тем более не прижились все эти солиситоры,
бидлы и гиги - они не обогащают язык, ничего не прибавляют к каретам,
коляскам, двуколкам или, скажем, к стряпчим, поверенным и
судейским крючкам, при помощи которых переводчики творческие, не
буквалисты и не формалисты, прекрасно передают все, что (и как) хотел сказать
Диккенс.
Казалось бы, и теоретически,
и практически все ясно, многократно показано и доказано. Превосходная русская
проза тех, кто воссоздал на русском языке того же Диккенса, Стендаля, Рабле,
десятки лучших произведений классической и современной литературы, - все
это может многому научить не только переводчиков.
А если люди учиться не
желают? Если, воображая себя сверхсовременными открывателями и архиноваторами,
они упорно твердят зады?
К примеру читаешь: “Появился
столик на колесах, а за ним бой - человек лет шестидесяти”. А мы
ведь уже научились боя заменять, смотря по эпохе и обстоятельствам, слугой,
лакеем, официантом. Последние два тоже иностранного
происхождения, но давно укоренились, и нет нужды в наше время заимствовать для
того же понятия еще и английское слово.
Мало кто помнит, что,
допустим, слесарь и контора - слова немецкие, они
давным-давно обрусели, так же, как и минуты, секунды, лампы и
многое множество всякого другого.
Но вот выходит из печати
сборник рассказов, и - жив курилка! - мелькают никому не нужные бейлифы
и ланчи.
Редкость, единичный промах,
“нетипичный случай”? Ничего подобного, такими переводами и сейчас хоть пруд
пруди. Опять кто-то субсидирует женщину, а не содержит, кто-то
разгуливает “в шляпе - американской федоре (!) с лентой” и т. п.
Возрождается высмеянный десятки лет назад атторней с подстрочным
примечанием, и не только автор, сам герой говорит: “Он был когда-то генеральным
атторнеем и снова сможет им стать ” - классический
образец дурной кальки, давно отвергнутого формализма и буквализма.
Непостижимо, зачем надо, как
говорили в старину, гальванизировать этот труп?
Жил в прошлом веке известный
пушкиновед, замечательный знаток русского слова П.И.Бартенев. Его внучка
вспоминает: “Весьма ревностно дедушка относился к русской речи”. Оригинальности Бартенев не без оснований предпочитал самобытность, орфографии - правописание. Его нелюбовь к иностранным словам
доходила порой “до чудачества”. Однажды “к деду разлетелся брандмейстер и, желая
блеснуть образованием (курсив мой. - Н.Г.), лихо
начал: «Я явился... констатировать факт пожара по соседству с
вашим владением и о мерах ликвидации оного ». Дед рассвирепел:
«Что, что? Какие мерзости вы пришли мне тут рассказывать?»”.
Не такое уж, в сущности,
чудачество.
* * *
Пожалуй, точно так же этот
страстный ревнитель чистоты языка встретил бы и нынешнего переводчика, у
которого люди и машины названы “единственными подвижными компонентами
пейзажа ”. И заметьте, еще сто с лишним лет назад как раз
полуневежда, собрат чеховского телеграфиста щеголял теми самыми иностранными
словами, которые у нас кое-кто считает непременной приметой современности!
Разумеется, не все иностранные
слова надо начисто отвергать и не везде их избегать - это было бы
архиглупо. Как известно, нет слов плохих вообще, неприемлемых вообще:каждое слово хорошо на своем месте, впору и кстати.
Но пусть каждое слово (в том
числе и иностранное) будет именно и только на месте: там, где оно -
единственно верное, самое выразительное и незаменимое! А в девяти случаях из
десяти - приходится это повторять снова и снова - иностранное слово
можно, нужно и вовсе не трудно заменить русским.
Забыты хорошие, образные обороты:
человек замкнутый или, напротив, открытый. На каждом шагу
встречаешь: контактный, неконтактный - и за этим ощущается
уже не живой человек, а что-то вроде электрического утюга.
Давным-давно некий семилетний
поэт, сочиняя стишок, донимал родителей вопросом: как лучше - а роплан
или э роплан? Малолетнему стихотворцу было простительно: а эроплан
никак, хоть тресни, не лез в строчку, разрушал размер, а самолет в ту
пору относился еще только к сказочному ковру...
Еще раньше не кто-нибудь, а
Блок вводил в стихи “кружащийся аэроплан ”, но он же пытался и
найти замену, стихотворение “ Авиатор ” он начал строкой: “Летун
отпущен на свободу”. Многие годы спустя летун осмыслился совсем иначе,
но как хорошо, как полно заменили аэроплан и авиатора самолет и летчик. А чем плох вертолет вместо геликоптера?
Рецептов тут, конечно, нет.
Ведь прочно вошло в наш обиход, даже в детские стишки и песенки, взятое у
англичан и французов короткое и звонкое метро и не привилась подземка, которую еще в “Городе Желтого Дьявола” ввел Горький, опираясь на
американское subway. Рецептов нет, но возможности русского языка
необъятны, и засорять его ни к чему.
Есть еще и такое
“теоретическое оправдание” у любителей заемных слов: это, мол, нужно для
“экзотики”, для “местного колорита”.
В 20-30-х годах в переводной
литературе такой приметой “местного колорита” были всевозможные хэлло,
о’кей, олрайт. Тогда они были в новинку, и на сцене Камерного
театра в знаменитом “Негре” это “ хэлло ” помогало Алисе Коонен и
ее партнерам перенести зрителя в новую для него, непривычную обстановку. Очень
долго переводчики, даже лучшие, оставляли такие слова в неприкосновенности. Но
сейчас уже установлена простая истина, одна из основ перевода: своеобразие
иноземного быта надо живописать не формалистически оставленными без перевода
словечками, а верно воссоздавая средствами русского языка ту особенную
обстановку, быт и нравы, что показаны в переводимой книге языком подлинника.
Как некстати бывает холл в
скромном доме, где-нибудь в глуши или, допустим, в позапрошлом веке, где
естественна передняя или прихожая! И как необязательны,