«Автроил» вошел в состав отряда Баратынского, и фрегату пришлось пройти испытания накануне ухода эскадры.
В первых числах февраля фрегат послали разведать укрепления крепости Сплит на Далматинском побережье.
Под покровом ночи фрегат с потушенными огнями подошел к крепости. В предрассветной дымке обозначились крепостные и береговые батареи. Неожиданно ветер стих, и гигантские волны зыби медленно дрейфовали «Автроил» к берегу. На фрегате давно сыграли тревогу, и у заряженных пушек дымились фитили. Первыми открыли огонь береговые батареи. Переложив руль на борт, командир фрегата капитан-лейтенант Бизюкин сумел подвернуть корабль, и шестнадцать бортовых пушек заставили замолчать береговую батарею. Тем временем из-за мыса вывернулись две канонерские лодки и устремились в атаке на «Автроил». И тут наконец-то паруса стали наполняться ветром, и фрегат, лениво переваливаясь на волнах зыби, развернулся навстречу канонеркам. Противник не ожидал такого маневра, и канонерки оказались по обоим бортам «Автроила». Теперь успех дела зависел от сноровки канониров.
Но мастерства русским артиллеристам еще со времен Федора Ушакова занимать не приходилось. Не успели канонерки навести свои орудия, как борта «Автроила» окутались пороховым дымом. Три десятка ядер обрушились на французов. Канонерки развернулись и бросились наутек, а вслед им прогремел еще один залп.
После ухода эскадры «Автроил» крейсировал с другими кораблями отряда вдоль побережья, охраняли которские бухты и острова от французов, огневыми шквалами сдерживали оккупантов, то и дело ущемлявших далматинцев. Там, где они властвовали, с жителей брали непомерные, тягостные налоги, конфисковали без всякого повода имущество, всячески притесняли население. Особое озлобление у французов вызывали симпатии далматинцев к русским. За это они старались «всеми ужасами военного самовластия унизить дух храброго народа, мера терпения его исполнилась, и славяне поклялись погибнуть или свергнуть тягостное для них иго».
|
|
Далматинцы на оккупированном побережье тайно сговорились и послали ходатаев к Баратынскому.
В конце апреля на Корчулу пришла шхуна с посланцами.
— Наш народ сплочен общим желанием прогнать вражью силу, — сказал седовласый далматинец, — и соединиться с нашей матерью-Россией. Мы готовы выступить хоть завтра, но просим вашей помощи. Одним нам не управиться.
Баратынский задумался. Не раз слышал он на берегу в Которе и других местах о возмущении среди жителей. Однако после ухода Сенявина в Которе осталось мало войск.
— Друзья, мы всегда были с вами, поможем и на этот раз. Но больше пяти — семи сотен нам не потянуть.
— Спасибо и на этом, — поклонился старик.
Через несколько дней, погрузив на транспорта шесть рот егерей, Баратынский ушел в Корчулу.
Далматинцы рассчитывали выступить недели через две, однако непредвиденный случай ускорил события. По дороге в порт Сплит крестьяне одной деревни убили курьера, который вел себя заносчиво. В отместку французы расстреляли несколько крестьян и сожгли деревню. В соседних деревнях ударили в набат, и далматинцы с яростью напали на мелкие отряды французов, рассеянные по побережью, и истребили их. Генерал Мармон не заставил себя ждать. Карательный отряд в несколько тысяч солдат двинулся на повстанцев «с мечом мщения, расстреливая попавшихся в плен и предавая селения огню».
|
|
В середине мая у Баратынского с просьбой о помощи появился взволнованный иеромонах Спиридоний, связной повстанцев.
— Еще раз обещаю вам, отче, всю возможную помощь и покровительство государя нашего. Однако сей же час мы не вольны.
Капитан-командор вышел с монахом на шканцы и показал на топ-мачты, где штормовой ветер трепал вымпел.
— Глядите, отче, — ветер дует нордовый, как говорят моряки, мордотык. Наберитесь терпения. Как только ветер переменится, тотчас снимемся с якоря, пойдем к Брачу и дальше к вашему войску.
Скоро ветер переменился, и отряд, в том числе и фрегат «Автроил», вышел на помощь восставшим. И как раз вовремя…
Хорошо вооруженные регулярные французские войска рассеяли повстанцев и прижали их к берегу.
«При появлении российских кораблей, — описывал это событие мичман Владимир Броневский, — патриоты ободрились, собрались и 25 мая напали на французов. Как сражение происходило у морского берега, то эскадра снялась с якоря, приблизилась к оному и сильным картечным огнем принудила неприятеля отступить и заключиться в крепость. 26-го недалеко от Спалатры (Сплита. — Ред.) высажено было на берег 5 рот солдат и несколько матросов. Французы скоро появились на высотах в таком превосходном числе с двух сторон, что войска наши вместе с 1500 далматцев возвратились на суда. Хотя неприятель, рассыпавшись в каменьях, вознамерился препятствовать возвращению, но, поражаемый ядрами и картечью с близ оставленных судов и вооруженных барказов, скоро отступил с видимою потерею».
|
|
Генерал Мармон имел большое превосходство, однако не рискнул начать наступление на юг к Боко-ди-Которо. Впрочем, спустя всего три месяца он войдет в этот город без единого выстрела. По повелению Александра I.
В ту же самую пору эскадра Сенявина славно начала кампанию против турок. Англичане оказались плохими союзниками. Невзирая на обязательства, преследуя свои выгоды, адмирал Дукворт отказался действовать совместно с русской эскадрой, атаковать турок в Дарданеллах и взять Константинополь. Он поспешно увел свои корабли в Египет.
Несмотря на недостаток сил, Сенявин успешно блокировал Дарданеллы, приступом овладел сильной крепостью на острове Тенедос и жаждал сразиться в море с турками. Капудан-паша Сеид-али всячески уклонялся от встречи, но все же Сенявину удалось выманить его из проливов.
10 мая 1807 года эскадра одержала явную победу над турками у Дарданелл. Разгневанный неудачей Сеид-али казнил своего вице-адмирала и двух капитанов.
Спустя месяц с небольшим неподалеку от Афонской горы эскадра под командой Сенявина наголову разгромила превосходящий ее турецкий флот. Перед сражением Сенявин обратился к морякам:
— Надеюсь, что каждый сын отечества потщится выполнить долг свой славным образом.
Успех был полный: турки потеряли восемь судов, русские — ни одного.
Среди взятых в плен оказался турецкий адмирал Бекир-бей. В бою погиб офицер редкой отваги, командир линейного корабля капитан 1-го ранга Дмитрий Лукин.
Увы, плодам своей победы российские моряки радовались недолго, а принесенные ими жертвы оказались тщетными.
Тильзитский мир[44]перечеркнул все славные деяния эскадры Сенявина в Средиземном море.
Секретные статьи договора с Наполеоном гласили:
«Статья первая. Российские войска сдадут французским войскам землю, известную под именем Котор. Статья вторая. Семь островов поступят в полную собственность и обладание его величества императора Наполеона».
Как частенько бывало во времена правления Александра I и как верно потом заметил его внучатый племянник великий князь Николай Михайлович Романов:
«…опять русскому солдату-крестьянину пришлось своей кровью обагрить пол-Европы. Ту же ошибку отца в союзе с Австрией в борьбе с Бонапартом совершил и Александр. Никаких существенных интересов России не было затронуто, одно чувство тщеславия заставило принимать решения, выгодные австрийцам и пруссакам и вредные для русского народа. Но аустерлицкий урок не пошел впрок, и снова на полях Прейсиш-Эйлау и Фридлянда совершились безумные бои под предводительством немца из Ганновера, Беннигсена[45], кончившиеся ни в чью пользу и даже не спасшие от позора поражения под Иеной и Аустерлицем Пруссию и Гогенцоллернов. Русские воины должны были спасать от насилия Наполеона именно тех, которые впоследствии породнились с русским императорским домом и так долго и упорно вмешивались в нашу политику… Русские люди проливали свою кровь, достигая часто блестящих результатов, а перья дипломатов отнимали в один миг все то, что завоевал наш землепашец».
В начале сентября русская эскадра пришла на Корфу.
Еще до прихода Сенявина, получив распоряжение из Петербурга, Баратынский передал французам земли, с таким трудом у них завоеванные.
Иониты и далматинцы утратили все свободы и привилегии самоуправления, дарованные им Ушаковым и Сенявиным. Отныне интересы французских купцов являлись для них законом. На крепостных стенах, над ратушей развевались французские флаги. С грустью смотрели моряки на город, омытый кровью их соотечественников, а теперь «отданный по миру тем войскам, которых мы привыкли видеть пленными, а теперь властелинами, жители в унынии», — сообщал в письме другу гардемарин с «Рафаила» Всеволод Панафидин.
Французы вели себя заносчиво, высокомерно. Сенявин рекомендовал офицерам как можно реже съезжать на берег.
«Несносно хвастовство французских офицеров, — писал Панафидин, — которые составляют теперь здешний гарнизон, до того довело, что были беспрерывные дуэли и съехать на берег почти всегда влекло к какой-нибудь неприятной истории. То желание было общее — оставить Корфу».
Через две недели русская эскадра покинула уже бывшую Республику Семи островов. Ураганные осенние штормы несколько недель жестоко мотали ее в Атлантике. Командующий, сберегая людей, укрыл истрепанные до предела корабли в Лиссабоне. Здесь застало наших моряков известие о войне с Англией. В два раза превосходящие в силе англичане заблокировали Лиссабон. Спасая честь флага, корабли и людей, Сенявин сумел уговорить англичан принять корабли на сохранение до конца войны. Их экипажи возвратились на родину с транспортами.
Отряд Баратынского ушел из Котора в Венецию. Там корабли, в том числе и «Автроил», были проданы за бесценок французам, а офицеры и матросы отправились пешком в Россию.
Солнечным апрельским днем 1810 года в нарядном особняке Державина на Фонтанке поднялся необычный переполох.
Последние пять лет, выйдя в отставку, поэт жил размеренно, без прежней суеты. Зимовал в Петербурге, а лето проводил всегда в своем любимом имении Званке, близ Новгорода. До обеда занимался разборкой своих прежних сочинений, размышлял над записками о прожитом, читал письма, отвечал друзьям. Обедал иногда у приятелей, но чаще приглашал к себе.
Сегодня ожидались к обеду старинные друзья: поэт Иван Дмитриев и директор Российско-Американской компании Михаил Булдаков, свояк Резанова.
В полдень неожиданно в доме Державина появились три брата Лазаревы. Прошло больше года, как прибыл из Англии средний Лазарев — Михаил. Зимой часто он навещал Державина, последний раз гостил на масленицу.
— Помилуй Бог! — взволновался Державин, обнимая братьев. — Андрея и Алешу, почитай, годков пять не видывал? Да вы в чинах все нынче. Кто же главный?
Андрей смутился:
— Две недели тому назад указ государя состоялся, Гаврила Романович. Пожалован я в лейтенанты, ну, меньшие — оба мичманы покамест.
Державин покачал головой, повернулся к жене:
— Ну и ну, Дарья Алексеевна, давно ли пострелами гонялись наперегонки, а нынче… — Державин вдруг хлопнул себя по бедрам и шутливо прикрикнул: — Что же вы не раздеваетесь, проказники?
В гостиной Державин усадил братьев на диван, сам сел напротив в кресло, жадно расспрашивал Андрея и Алексея о всем пережитом. Михаил сидел посредине, слушал внимательно, все для него было в новинку. Он встретился с братьями только вчера. Когда Алексей рассказывал, как эскадра Сенявина выходила из Портсмута и повстречалась с англичанами, Михаил прервал брата:
— Постой-ка, так ты пребывал на адмиральском корабле, на головном?
Алексей согласно кивнул.
— А я ведь шел в той аглицкой эскадре на концевом фрегате!
Андрей пошутил:
— Токмо на морских дорогах такое приключиться может. На сухом пути тоже всякие напасти произойти могут, особливо в чужой стороне. — Он кивнул на младшего брата: — Нам с Алешкой досталось, пока пол-Европы протопали. И все в одной паре сапог, жаль, лапти плести не научились.
— Вам еще повезло, — проговорил Михаил, — Семен Унковский всю Европу прошагал через Францию до Минска.
— Как так? — перебил Алексей.
— Отводил он призовую купеческую шхуну в Англию, а французы его перехватили, в плен взяли. Подробностей не знаю, я накоротке один раз встречал Сеню в Кронштадте. — Михаил загадочно усмехнулся, почесал затылок.
Войну с Англией и Швецией[46]мичман Михаил Лазарев встретил на борту «Благодати» — флагмана эскадры адмирала Ханыкова.
В августе 1808 года эскадра Ханыкова встретилась с англо-шведской эскадрой. Концевой линейный корабль «Всеволод», неудачно маневрируя при слабом ветре, отстал на пять миль. Два английских корабля атаковали его, сильно повредили, и он в конце концов приткнулся к мели в шести милях от Балтийского порта. На выручку с эскадры послали десятки барказов и шлюпок. Командиром барказа вызвался идти Лазарев. Пока спускали барказы и подходили к «Всеволоду», поднялся ветер. Англичане опять налетели на «Всеволод», открыли по барказам и шлюпкам картечный огонь. Барказ с «Благодати» подбили, он пошел ко дну, и Михаил с матросами попал в плен.
— Англичане, — продолжал Михаил, — однако, меня продержали недолго. Благо там оказались знакомые по службе в британском флоте. Спустя две недели нас выменяли на пленных англичан. — Михаил невесело усмехнулся: — Нынче многое быстро меняется. Сегодня союзники, завтра недруги. Однако нам свою выгоду надо бы держать непременно.
Затянувшуюся беседу прервал приход гостей. Разговор продолжался за столом. Проходя через кабинет, мимо книжных шкафов, Державин вспомнил о книгах, которые они с Дмитриевым отправляли в Русскую Америку на шлюпе «Нева» с экспедицией Резанова.
— Все добротно Лисянский передал по описи Баранову, — заверил Булдаков, — Александр Андреевич весьма благодарен был, отписал нам о том. Из тех книжиц библиотеку он составлять начал.
Рассказывая о Лисянском, Булдаков невольно вспомнил о печальной участи Резанова. Все помянули его добрым словом.
— Соколом было взлетел, замыслами переполнился, да, видно, не судьба, — с горечью вздохнул Державин. — Он всегда на подвиг для пользы отечества стремился.
Дмитриев прервал молчание:
— Слыхал я, будто у Николая Петровича, царство ему небесное, роман приключился в Америке?
Булдаков грустно улыбнулся:
— Было дело, он мне перед самой кончиной письмо написал, в том признался. Токмо не все так просто. — Булдаков поднял бокал с вином, посмотрел на свет. — Чувства к той девице питал искренние, однако повинился, что в сердце его место все занято было покойной голубкой Аннушкой.
Булдаков вздохнул и выпил бокал.
Отвлекая его от печальных мыслей, Державин спросил:
— А что, Михайло Михайлович, компания ваша снаряжает суда в Америку?
Булдаков оживился:
— Давно потребно послать туда суда компанейские, однако нынче война, англичане заперли выход в море.
— Не вечно же бойне продолжаться, — включился в беседу Дмитриев, — англичане должны одуматься. Да и с Наполеоном, мыслю, схватки нам не миновать, хотя нынче мы и в союзниках.
Державин переглянулся с Булдаковым, покачал головой. Совсем недавно Дмитриева назначили министром юстиции, видимо, ему известно больше, чем простым смертным.
— Однако будем уповать на мир, — сказал Державин, поглядывая на Лазаревых, — глядишь, замирение произойдет, в страны дальние, в Америку кораблики наши поплывут. — Поэт подмигнул среднему брату: — Не позабыл, Мишутка, про вояжи Григорья Шелихова?
— Он спит и видит себя Куком, — засмеялся Андрей. — Все книжицы его привез из Англии.
— Не токмо Куком надобно восхищаться, — проговорил Булдаков, — и нашим российским мореходам многое по плечу. Вона Юрий Федорович Лисянский тропу в Америку проложил, новые земли открыл в Великом океане. Пример достойный для наших моряков.
Слушая Булдакова, Державин поглядывал на Лазаревых, потом разлил вино по бокалам.
— Позвольте мне, как бывшему в воинской службе шестнадцать годков, высказать пожелание. — Державин повернулся к рядом сидящим Лазаревым и продолжал: — Нынче вы не отроки-гардемарины, а мужчины-офицеры. Власть вам дана над людьми. Властвуйте мудро, справедливо, по-суворовски, во благо отечества. И наиглавнейшее помните, что вы россияне.
О росс! О род великодушный!
В полях ли брань — ты тмишь свод звездный;
В морях ли бой — ты пенишь бездны,—
Везде ты страх твоих врагов![47]
Несмотря на возраст, Державин до сих пор отличался в кругу друзей юношеским задором, не скрывал своих порывов и искренних чувств, когда разговор касался родной стороны.
Простившись, бывшие гардемарины отправились на корабли. Алексей получил назначение на фрегат «Перун», Михаил возвратился на двадцатипушечный бриг «Меркурий», Андрей ждал направления от Адмиралтейств-коллегии. Война с Англией продолжалась вяло, ни шатко ни валко…
В природе грозовые тучи весьма редко заволакивают небо в зимние месяцы. Такие явления происходят раз в несколько лет. Закономерно, что первые грозы гремят с наступлением теплого времени, весною. В летнюю жаркую пору они довольно часты.
Само приближение грозы знаменуется вполне определенными признаками. Обычно первыми приметами служат едва различимые еще белесые тучки на далеком горизонте. Через некоторое время они разрастаются, и угрюмая пелена заволакивает полнеба. Чем ближе надвигается мрачная громада, тем тоскливей и тревожней становится вокруг, а душа сжимается в предчувствии неотвратимого грохота…
Но грозы гремят не только на небе. И на земле они чреваты лихолетьем. Со времен Тильзитского мира не прошло и трех лет, а Наполеон все явственнее понимал, что «путь к Англии лежит через Россию». Скоро непрочность мира уяснил и Александр. Когда Наполеон передал ему через русского военного атташе князя Волконского: «Мир — как яблоко. Мы можем разрезать его на две части, и каждый из нас получит половину», — Александр заметил: «Сначала он удовольствуется одной половиной яблока, а затем потянется и к другой…»
На берегах и Темзы и Невы прекрасно осознавали, что война не нужна ни России, ни Англии.
Видимо, поэтому лондонское адмиралтейство сочло благоразумным в кампанию 1810 года не проводить военных операций против русского флота в Балтийском море. Однако война пока продолжалась, и Кронштадтская эскадра охраняла морские рубежи от неприятеля. В ее строю находился и бриг «Меркурий».
Глубокой ночью, в октябре, в штормовую погоду «Меркурий» шел курсом вест неподалеку от Толбухиной косы. Бушевавший шторм выбросил в районе Толбухина маяка несколько канонерских лодок. Там же люгер «Ганимед» сел на мель, терпели бедствие другие суда. «Меркурий» спешил на выручку — спасать людей, помочь товарищам в беде.
Вахтенным начальником стоял Лазарев. Он пристально всматривался вперед: чуть позади него находился командир корабля капитан-лейтенант Богданов. Шквалистый ветер вперемежку с дождем и мокрым снегом яростно бил в лицо. Внезапно Лазарев повернулся к Богданову:
— Справа проблеск фальшфейера.
Командир поднял подзорную трубу. Серая пелена плотной завесой окружила корабль.
«Может быть, почудилось?» Богданов опустил трубу.
За короткую совместную службу он убедился, что Лазарев в таких случаях не ошибается.
— Приводите к ветру. — Командир оперся о фальшборт, всматриваясь в серую, непроницаемую мглу.
Заливистая трель боцманских дудок понеслась над палубами, матросы споро исполнили команды. Корабль лег в дрейф. Полчаса спустя завеса дождя постепенно рассеялась, и ветер окончательно разогнал пелену. Прямо по корме взметнулись в небо два фальшфейера. Оторвавшись от трубы, Богданов покачал головой:
— Люгер, четыре канонерки и еще что-то… Многовато. — Повернулся к Лазареву: — Подойдем ближе на пять кабельтовых и ляжем в дрейф. Прикажите спускать оба катера и барказ. Вызвать охотников, кто из господ офицеров.
— Есть, господин капитан-лейтенант! — Лазарев просяще смотрел на командира. — Дозвольте мне идти…
Богданов, вскинув брови, спросил:
— А вахта?
— С вашего разрешения старшему офицеру передам…
Тот мгновение раздумывал: «А ведь не рисуется, всякий раз охотником вызывается, когда риску немало, и все у него быстро и ладно получается, такой выдюжит». Шквал ветра рванул грот, брызги окатили стоящих на мостике.
— Добро, Михаил Петрович. — Он кивнул на поднявшегося на мостик офицера: — Будьте за старшего.
Больше Богданов не добавил ни слова. Знал, что Лазарев сообразно обстановке примет самое верное решение. Через четверть часа барказ и катера отвалили от борта «Меркурия». Когда Лазарев с людьми прибыл к аварийным судам, барказ со шлюпа «Сибирь», выброшенный на мель ударом большой волны, разломало, в воде барахталось с десяток матросов.
— Шапирев, спасай людей! — крикнул Лазарев в рупор. — И отправляйся с ними на «Меркурий».
Спасательные работы Лазарев начал с канонерок, им приходилось весьма тяжко: ветер прижимал их к мелководью, волны, захлестывая через борт, заливали суда. Пришлось с одной канонерки снять всех людей — вода полностью залила ее и хлестала в днище, в пробоину. Остальные три канонерки катера сняли с мели — сидели они неглубоко, — и Лазарев с подоспевшим Шапиревым отбуксировали их еще засветло на «чистую» воду.
Много хлопот принес севший на мель носовой частью люгер «Ганимед». Уже совсем стемнело, когда Лазарев поднялся на борт «Ганимеда». Быстро осмотрев судно изнутри, он предложил командиру выкинуть за борт большую часть балласта.
— После того ваш верп заведем с кормы и возьмем на буксиры, сообща попытаемся стащить с мели.
Командир люгера, с серым лицом, не спавший трое суток, утвердительно кивал головой. Пока перегружали многопудовый верп, якорный канат и заводили якорь, минула полночь. Всю ночь жгли фальшфейеры. Временами мокрый снег с дождем скрывал и корабли, и спасательные суда, приходилось действовать на ощупь. С «Меркурия» спустили еще одну шлюпку. Матросы на барказе и трех шлюпках с нечеловеческими усилиями выгребали против волн и ветра, стягивали люгер с мели. Втугую натянулся якорный канат заведенного с кормы верпа. Вся команда люгера навалилась дружно на вымбовки. Дюйм за дюймом незаметно для глаз начал вращаться шпиль, выбирая канат.
Едва рассвело, на судах осипшими голосами, без команды, дружно и протяжно закричали: «Ура-а!» Люгер нехотя сполз с места, стал на ровный киль. Через час после осмотра корпуса с «Ганимеда» передали семафором, что течь небольшая, можно следовать в гавань. К вечеру «Меркурий» и «Ганимед» благополучно возвратились в Кронштадт.
2 ноября 1810 года главный командир Кронштадтского порта доносил рапортом министру морских сил: «Бриг «Меркурий», посланный для снятия с мели люгера «Ганимед», 31 числа минувшего месяца возвратился в Кронштадт вместе с люгером благополучно… Командир брига «Меркурий» капитан-лейтенант Богданов в особенности представляет мне, что находящиеся на бриге мичмана Лазарев и Шапирев во время заморозков и свежих ветров при подании помощи канонерским лодкам и при спасении людей с разбитого барказа, принадлежащего шлюпу «Сибирь», все поручения по службе исполняли с отличным усердием и ревностью, мичман же Лазарев, отправленный им, г. Богдановым, на барказе с верпом и кабельтом от Толбухина маяка… для подания помощи люгеру «Ганимед», доказал при сем случае совершенную его деятельность…» Спустя два месяца Михаила Лазарева произвели в лейтенанты.
В эту кампанию ему не пришлось проявить себя в поединках с англичанами. Британские корабли не появлялись на Балтике, и хотя война формально не окончилась, старинным торговым партнерам, России и Англии, она была невыгодна. Однако англичане иногда перехватывали суда русских купцов в море Баренца. Под занавес кампании 1810 года они таки обмишурились. В середине августа шкипер Матвей Герасимов повел небольшую купеческую шхуну из Архангельска в Норвегию с грузом пшеницы. На траверзе Нордкапа русскую шхуну перехватили линейный корабль и фрегат англичан и взяли ее в плен. На борт шхуны высадили офицера и семь матросов. Герасимова и трех его спутников заперли в трюм и выставили часового, а шхуна под командой офицера и управлением матросов легла в кильватер отряду, направлявшемуся в Англию. Однако русские моряки оказались не робкого десятка. Через два дня начался шторм. Ночью караван раскидало в разные стороны. Россияне разобрали палубу, скинули за борт часового, остальных англичан скрутили и заперли в форпик. Развернув шхуну, Матвей Герасимов привел ее в норвежский порт Варде. Там он сдал коменданту пленных под расписку, выгрузил пшеницу и благополучно возвратился домой в Колу. За подвиг Матвея Герасимова наградили Георгиевским крестом.
Как-то получилось, что англичане потеряли интерес к подобным акциям в следующую кампанию.
На Балтике в это время установилось затишье. Кронштадтская эскадра крейсировала на подступах к Финскому заливу. В ее составе исправно патрулировал «Меркурий».
Командир брига не преминул отметить своего лейтенанта Михаила Лазарева: «…поведения весьма благородного, в должности знающ и отправляет оную с особенным радением…»
Гроза двенадцатого года
На море безветрие и тишина предшествуют буре. Кипение страстей бытия человеческого тоже начинается не вдруг. Симптомы накала заметны не сразу и доступны взорам далеко не всех смертных.
…Десять с лишним лет назад, в ссылке, в Кончанском, Суворов, наблюдая за успехами молодого Бонапарта, проговорил:
— Далеко шагает мальчик! Пора унять.
Вскоре Австрия и Италия призвали Суворова в спасители. Едва он отвел от них угрозу[48], как был ими же предан.
Маршал Франции Массена говорил, что отдал бы все свои победы за один Швейцарский поход Суворова.
Беда навалилась на русскую армию после неожиданного приказа Павла I — покинуть Италию — и предательства австрийцев. Эрцгерцог Карл увел свои войска, открыв дорогу французам. Нечеловеческими усилиями армия Суворова, перехитрив противника, преодолела Альпы и сразилась с французами. Раздетая, голодная, изможденная переходом через Альпы, армия чудо-богатырей преодолела натиск намного превосходящих сил французов. Русские солдаты действовали штыками против французских орудий. Суворов отбил все атаки Массены и с честью отвел сохраненную армию. Старый полководец восхищался своими гренадерами:
— Орлы русские облетели орлов римских.
Европа восторгалась подвигами русских солдат. Суворов все еще строил планы, не оставлял надежды сразиться с Наполеоном. Но в это время генерал Бонапарт решал более важную для себя задачу. Он подбирался к вожделенной императорской короне. К тому же Суворов был подвластен своему самодержцу. Повелением императора его армия срочно отзывалась в Россию.
Пока снедаемый недугами полководец добирался до Петербурга, царские милости сменились опалой. Прославленному воину предписано было въехать в столицу вечером, торжественной встречи и почестей не велено было оказывать. Зимний дворец для него закрыт. Надлежит остановиться в доме его племянника, графа Хвостова…
Огорченный ничем не объяснимой немилостью, Суворов слег. Грустные вести раньше всех узнают друзья. Неделю спустя к близкому приятелю Дмитрию Хвостову приехал встревоженный Державин. Не раз общался он прежде с отважным полководцем. Чем-то походили они друг на друга — независимостью суждений, строптивостью, простотой нравов.
Теплым, солнечным майским днем Суворов встретил поэта с улыбкой, смеясь, спросил:
— Какую же, дружок, ты мне напишешь эпитафию?
Державин, почти не раздумывая, ответил:
— По-моему, слов много не нужно: «Тут лежит Суворов».
Полководец оживился:
— Помилуй Бог, как хорошо!
Потомкам Суворов оставил свои заветы и вечную славу побед русского солдата. Предрек он и будущее: «Тщетно двигнется на Россию вся Европа. Она найдет там Фермопилы, Леонида[49]и свой гроб».
Весной 1810 года Наполеон затребовал книги по истории России, ее особенностях. К осени французский император свыкся с мыслью, что окончательно утвердиться в Европе возможно, только поставив на колени Россию. Тогда Англия сама преклонится перед ним, задушенная континентальной блокадой.
Для Петербурга замыслы Наполеона не были новостью. Еще два года назад в Эрфурте Талейран[50]впервые предал Наполеона. Михаил Сперанский[51]по поручению Александра через посольского чиновника в Париже Карла Нессельроде имел прямую связь с Талейраном. За большие деньги в Петербурге знали все планы Парижа.
Талейран называл время начала войны — лето 1812 года.
В начале 1812 года Наполеон заключил союз с Пруссией и Австрией против России. Они обязались выставить десятки тысяч войск. Остальная Европа уже лежала у его ног…
22 июня Наполеон подписал свой приказ по Великой армии:
«Солдаты, война начата. В Тильзите Россия поклялась в вечном союзе с Францией и клялась вести войну с Англией. Она теперь нарушает свою клятву. Она не хочет дать никакого объяснения своего странного поведения, пока французские орлы не перейдут обратно через Рейн, оставляя на ее волю наших союзников. Рок влечет за собой Россию: ее судьбы должны совершиться. Считает ли она нас уже выродившимися? Разве мы уже не аустерлицкие солдаты? Она нас ставит перед выбором: бесчестье или война. Выбор не может вызвать сомнений. Итак, пойдем вперед, перейдем через Неман, внесем войну на ее территорию… война будет славной для французского оружия».
Через два дня французская армия перешла Неман без объявления войны. Наполеон сам руководил переправой у Ковно. «Я иду на Москву, — сказал он, выступая к русской границе, — в одно или два сражения все кончу… Без России континентальная система — пустая мечта…»