— Пожалуй, ты прав, такой вояж — предприятие редкостное, познать многое предстоит, а кроме того, — Семен взял за руку друга, — ты мой товарищ добрый, для меня же и тщишься, и я готов делить с тобой все тяготы.
Михаил обнял друга.
— Знаешь, Миша, на «Орле» Швейковский Павел ревизором, быть может, и он изведает сие предприятие?
— Мысль добрая, сей же час отправлюсь к нему.
Тот тоже был удивлен неожиданным предложением, но согласился. На другой день поутру Лазарев доложил директорам об изменениях в экипаже, те со всем согласились и просили как можно быстрее выйти в море, да и сам Лазарев знал прекрасно — надвигалась осень и коварная стихия могла преподнести любые сюрпризы. И тут первый сюрприз преподнес комиссионер Молво — позабыл доставить на корабль порох, хорошо, что вовремя проверил командир. Пришлось еще десять дней ждать, пока не привезли наконец пятьдесят пудов пороха для компании. Используя неожиданную паузу, Лазарев съездил в Петербург, наскоро забежал к Державиным. Те были ошеломлены, стареющий поэт вначале расстроился, но потом повеселел:
— Не напрасно мы с тобой Григорья Шелихова штудировали. Само провидение тебя на этот вояж подвигает. Побываешь в краях, где покойный Николай Петрович Резанов, царствие ему небесное, обретался.
В передней Державин обнял Лазарева, прослезился. Когда еще и придется ли свидеться…
Наконец все припасы погрузили, офицеры перебрались на корабль.
Из донесения Главного правления Российско-Американской компании Александру I:
«Всепресветлейшему державнейшему великому государю императору самодержцу Всероссийскому Российско-Американской компании Главного правления
всеподданнейшее донесение
|
|
По высочайшему Вашего и. в-ва дозволению, объявленному правлению компании через г-на министра внутренних дел в минувшем 1812 году, компания приступила в том же году к снаряжению третьей экспедиции в ея колонии кругом света для отвозу отсель туда разных потребностей, особенно же таковых, коих тяжесть и неловкость в сухопутном по охотской дороге верховом провозе к доставлению туда совсем неудобно, имея притом предметом и торговлю с гишпанскою Калифорниею, в которой бывший там г-н камергер Резанов зделал уже опыт… В нынешнем году сия экспедиция при пособиях начальствующих особ совсем снаряжена и корабль «Суворов» сего месяца восьмого числа по полуночи в 11 часов при ZO ветре отправился из Кронштадта в путь свой под начальством флота лейтенанта Лазарева с помощниками его лейтенантами Унковским и Швейковским, двумя штурманами и штурманским помощником, доктором, суперкаргом и его помощником, с 26-ю из флота и 9-ю вольнонаемными матрозами, а всего экипажу на оном корабле отправилось 44 человека.
О сем событии правление компании долгом поставило Вашему и. в-ву всеподданнейше донести.
Первенствующий директор и кавалер Михаил Булдаков».
В пасмурный полдень «Суворов» снялся с якоря, на траверзе Рифсбанки салютовал российскому флагу и вышел в море.
Из Финского залива «Суворов» направился к берегам Швеции. Дания еще оставалась верной союзной наполеоновской Франции, и проход через проливы «Суворов» совершил в составе большого шведского конвоя из купеческих кораблей. Выйдя в Северное море, «Суворов» прибавил парусов, оторвался от конвоя и 27 ноября бросил якорь на Спидхедском рейде Портсмута. Настроение моряков «Суворова» поднялось. В глубине бухты особняком стояли корабли под Андреевскими флагами.
|
|
— Видимо, эскадра вице-адмирала Кроуна, — сказал Унковский. — Помнится, «Три иерарха» и «Чесма» точно плавали под его флагом.
В тот же день Лазарев с Унковским отправились на корабль «Смелый», где служили их товарищи-однокашники по Морскому корпусу.
Расспросам, казалось, не было конца. Друзья, офицеры кораблей, собравшиеся за стаканом пунша в кают-компании «Смелого», узнав, что «Суворов» идет в Америку, наперебой давали советы, вспоминали происшествия из своих плаваний. Каждый старался хоть чем-нибудь помочь товарищам. Старший офицер «Смелого» подсел к Лазареву:
— Михаил, и тебе может улыбнуться фортуна. Ведь наверняка будешь в Штатах, вспомни, как Юрия Федоровича Лисянского жаловал в Филадельфии сам Джордж Вашингтон.
Усмехнулся Лазарев — вот уж чего с самого начала службы он страшился и обходил, как опаснейшие подводные рифы, так это милости монаршие.
Неожиданная пирушка на «Смелом» затянулась за полночь, пришлось заночевать у друзей. Выпив чая, возвращались шлюпкой утром на «Суворов». Неожиданно сквозь пелену сумрачной хмари, задернувшей небо от края до края, пробились лучи яркого солнца. Бухта преобразилась.
Всюду, куда ни кинь взор, красовались величественные многопушечные линейные корабли, фрегаты, корветы… Десятки судов располагались полукружьями. Ближе к берегу стояли на бочках и якорях фрегаты и корветы. Следующую дугу образовали линейные корабли. Почти на всех судах были убраны и сняты паруса. Солнечные блики сверкали на оголенных мачтах и реях, отливающих естественным блеском ошкуренного и отполированного дерева. Не случайно корабельные мачты в местах стоянки судов часто сравнивают с лесом. Освещенные солнцем высоченные борта отражались в зеркальной глади бухты. Справа, ближе к берегу, отдельной группой стояли на якорях купеческие бриги и шхуны. Подобранные к реям паруса сияли белизной и на фоне мрачных туч чем-то напоминали издали оперенья птиц.
|
|
Между берегом и судами, от одного корабля к другому сновали десятки гребных и парусных вельботов и шлюпок. Вслед за ними тянулись и пересекались пенистые шлейфы на поверхности потревоженной воды. Довершало живописную картину бесчисленное множество белоснежных чаек, паривших и перекликавшихся над бухтой или кормившихся на воде тут и там.
— Красотища какая, — проговорил, поеживаясь от утренней прохлады, Лазарев. — Один раз такую прелесть обозреть — на всю жизнь запомнится.
— Все так, — зевая, сказал Унковский, — однако средь красот этого стройного леса мачт добрая половина сотворена из нашенской, архангельской сосны.
— Ты, пожалуй, прав, — ответил Лазарев, — да и борта сих красавцев проконопачены пенькой вологодской.
Стоянка в Лондоне началась с неотложных забот. Прежде всего Лазарев отвез в Лондон на проверку компасы, хронометры и секстаны.
Парусный корабль в океане подобен щепке в море. Стихия ветра и волн, штормы и ураганы носят его и мотают иногда неделями. Имея даже доброе парусное оснащение, судно бессильно бороться с противным ветром, то есть воздушным вихрем, противным конечной цели плавания. «Мордавиндом» называют в шутку моряки ветер, дующий в направлении, противоположном генеральному курсу корабля, или попросту «мордотыком». Для достижения цели всякий уважающий себя капитан всегда обязан знать достоверно свое место в океане. Особенно важно это для безопасности плавания. И не только вблизи берегов. В неизведанных местах посреди океана часто скрываются под тонкой пеленой пенистых волн коварные коралловые рифы.
Правильное направление движения на судне показывает хорошо выверенный компас, а достоверность места судна обеспечивается точностью хронометров и секстанов.
Еще с гардемаринской поры Лазарев приучил себя проверять исправность мореходных инструментов, чтобы, будучи в море, быть уверенным в них.
Унковский же распоряжался загрузкой товаров Российско-Американской компании, приводил корабль в порядок. За две недели в Кронштадте многое не успели сделать, да и увидели далеко не все изъяны.
На переходе выяснилось, что добрая половина вант и бегучего такелажа оказалась подгнившей и требовала замены. Спустившись через три дня после выхода в море в носовой трюм, командир почувствовал резкий запах плесени. На дне трюма поверх бочек с пресной водой покоился многомесячный запас сухарей, позеленевших от плесени, их пришлось выкинуть. В корпусе кое-где показалась небольшая течь, в палубе местами зияли щели, часть шпангоутов в местах соединения с бимсами расшаталась.
Вернувшись, Лазарев вечером в кают-компании сказал Унковскому:
— Завтра же, Семен Яковлевич, опять отбуду в Лондон, надобно многое успеть, раздобыть материал для работ. — Лазарев озабоченно нахмурился. — Комиссионера Молво как ветром сдунуло, придется заняться и продовольствием. Ты, пожалуй, продолжай ремонтирование и вводи сам корабль в гавань.
Через неделю Лазарев возвратился, заручившись в адмиралтействе разрешением на покупку леса, пеньки, смолы.
— Погляди, Семен, книги знатные раздобыл по Голландии, Тасмании, а это, — он протянул книгу в тисненом переплете, — особливо любопытна — записки знаменитого капитана Кука о втором его плавании к Южному полюсу, то-то будем время коротать с пользой.
Лазарев открыл плетеную корзину, доверху наполненную книгами.
— Решил обзавестись библиотекой на «Суворове», надобно господам офицерам и штурманам объявить о добровольных вложениях в нее, да и компанейским служителям она не без пользы будет.
В каюту зашел Швейковский. Лазарев посмотрел на него, прищурился, что-то вспоминая.
— Совсем забыл. Завтра после обеда, Сеня, бери Павла и айда с ним в Лондон на недельку. Он ведь в этих местах не бывал. Покажи ему все диковинки, не забудь про театр.
Утром после подъема флага Лазарев обратился к матросам и офицерам:
— Нерадивость прежняя немало выявила упущений на корабле. Сие исправить надлежит добротно и споро. Море спуску не дает, расплата быть может суровой, — командир улыбнулся краешками губ, — и грехи замаливать некому будет на том свете. Потому, — он глянул на боцмана, — каждый сплесень, дюйм конопатки проверять самолично, а после мне доложить на поверку. Авось в третий раз ошибки не будет.
Матросы трудились на совесть, с огоньком. Многие усердствовали и потому, что нет-нет да и подумывали о заветной чарке перед обедом, которую получали только в море.
Дело спорилось, и корабельные работы быстро шли к концу, несмотря на жесткость спроса командира. Тем более приближалось Рождество.
Довольные поездкой, появились у Лазарева офицеры.
— Побывал с Павлушей всюду, как ты наказывал, — отчитывался Унковский. — Осмотрели Сент-Джеймс, аббатство в Вестминстере, Тауэр. Дважды смотрели представление в театре. Девочек лондонских лицезрели в балете «Лебеди».
— Наверно, не токмо на сцене, — захохотал Лазарев.
Унковский, ухмыльнувшись, посмотрел на Швейковского и продолжал:
— Съездили в Чатам, эскадру нашу навестили, славно погуляли на моем прежнем корабле, «Мироносце». Появились там в два часа ночи, однако через час в кают-компании пировали. — В руках Унковский держал увесистый сверток. — Приобрел в писчей лавке добротные тетради. Ты же знаешь, решился я вести дневниковые записи.
Лазарев узнал о замыслах товарища еще в Кронштадте.
— Валяй сочинять. Ты не одинок. Наш младший штурманец Российский тем же увлекается. На сие способности потребны. Глядишь, в писатели выйдешь, — не то в шутку, не то всерьез подтрунивал Лазарев. — Не сейчас, так потомки воздадут должное. А впрочем, Сеня, Джеймс Кук тем же прославился.
К Рождеству в основном закончили ремонт, и сразу же после встречи нового, 1814 года «Суворов» вытянулся из гавани и отдал якорь на рейде. Что ни день — пасмурило, частенько шел снег вперемежку с дождем. Матросы вооружали мачты, тянули ванты и тали.
Все вечера до позднего часа Лазарев просиживал над лоциями и описаниями районов предстоящего плавания. В Южную Атлантику, Индийский и Тихий океаны он шел впервые. В его возрасте еще ни один мореплаватель не рисковал отправляться самостоятельно в кругосветное плавание. Потому он тщательно не раз штудировал «Путешествие вокруг света» капитана 1-го ранга Ю. Ф. Лисянского.
В конце января на корабль привезли последние выверенные астрономические инструменты и хронометры. Казалось, все было готово к плаванию, однако выход корабля задерживал комиссионер Молво.
Неделями он пропадал в Лондоне и наконец прислал письмо, где, ссылаясь на торговые операции, сообщал, что раньше чем через две недели не сможет закончить свои дела.
Лазарев зашел в каюту Унковского:
— Вот так-то, Семен Яковлевич, в чужом хомуте воз тащить. И не волен я нынче повелевать Молво. Видимо, загуливает прохиндей в трактирах.
— Поставь ему в убытки стоянку. — Унковский пересел на койку, уступая место капитану. В открытый иллюминатор порывы ветра заносили редкие снежинки, и они таяли на разложенной карте.
— Я и то сам подумываю, надобно проведать о цели его в Лондоне. — Лазарев взял циркуль, прищурился. — Мыслю, что к Горну нам нынче не попасть. — Он прочертил циркулем на восток, сжал губы. — Пойдем на восток, к Новой Голландии[59], в Джексон, оттуда поднимемся к Алеутам в Новоархангельск[60]. Слыхал я о плавании капитан-командора Головнина — сей славный капитан месяц полный, почитай, у мыса Горна противоборствовал штормам, однако в конце концов повернул к Доброй Надежде.
Унковский кивнул согласно. Неделю назад он разговаривал с Швейковским об этом варианте, но не было случая объясниться с капитаном.
Минули все сроки, а комиссионер не появлялся. Возмущению Лазарева не было предела, когда он приехал в Лондон. Как он и предполагал, Молво шастал по увеселительным заведениям и не думал отправляться в плавание.
— Даю вам два дня сроку, ежели не явитесь с грузом и документами, пеняйте на себя — корабль уйдет вместе с конвоем.
Внушение подействовало, все грузы спустя два дня были доставлены на борт. Как раз вовремя. Из Портсмута вот-вот собирался уйти большой караван торговых судов под охраной английского конвоя.
На материке еще продолжалась война с Францией. Обессиленная армия Наполеона яростно сопротивлялась, союзники потерпели ряд неудач, и Наполеон не терял надежды взять реванш. Французский флот изо всех сил старался блокировать Британию, перехватывал купеческие суда, вступал в схватку с одиночными кораблями.
Рисковать успехом кругосветного вояжа в самом начале плавания было неразумно. Лазарев договорился с командиром очередного конвоя капитаном Старком и присоединился к каравану. Сумрачным вечером при довольно свежем ветре 27 февраля конвой вышел в море.
Спустя два дня Унковский сделал первую запись в дневнике:
«Ветер продолжался с прежней своей силой, и скоро берега Европы скрылись из виду. Каждый из нас чувствовал некоторое уныние при оставлении Британского канала, вспоминая близких людей. При этом особенно пронеслась мысль, придется ли еще раз обнять свою добрую матушку, сестру и брата; далекий придется нам путь иметь, и много страданий необходимо нужно было перенести. Дружная наша компания скоро утолила наши мысли. Мы радовались, что оставили Портсмут, не упуская последнего конвоя. Попутный ветер и временами приятная погода рассеивали скуку, и мало-помалу приятное спокойствие духа восстанавливалось».
Неподалеку от Мадеры «Суворов» распрощался с конвоем, поставил полные паруса и начал самостоятельное плавание к берегам Южной Америки.
Монотонно тянулись дни плавания в открытом океане. Ветер менял направления, то крепчал, то слабел, переходил в штиль, и тогда бесконечно долгими казались сутки.
Еще прежде не однажды размышлял Лазарев о превратностях морской службы. Подчас не штормы и шквалы приносили беду кораблям, а многомесячные отрывы от берега, отсутствие земных удобств и общения с близкими людьми. Длительное однообразие деятельности противно натуре человека и любо разве только ограниченным и тупым людям. Например, «усидчивым» чиновникам из Морского министерства и Адмиралтейства, десятилетиями, будто яйца, высиживающими чины и награды.
Настоящему же человеку присущи активные действия, как свежий ветер ему надобны перемены. Природа его такова, иначе им овладеет скука, а отсюда и всякие пакости, дремлющие до поры, просыпаются и выползают наружу.
Командир накануне вояжа запретил на корабле какие-либо азартные игры, особенно в карты. Правда, сам он не был ханжой. В Кронштадте в долгие зимние вечера поневоле поигрывал в картишки с друзьями по квартире, такими же молодыми офицерами. Но больших ставок не делали, играли на мелочь. Все его друзья, как и он, жили на скудное жалованье, которого едва хватало, чтобы свести концы с концами. Другое дело на корабле. Не раз наблюдал Лазарев в английском флоте, как страсти в картежных играх переходили в драки и поножовщину среди матросов.
Вино для офицеров, как правило, подавалось в кают-компании, к обеду или ужину по потребности и настроению. По совести сказать, среди флотских офицеров чрезвычайно редко сыщешь «белую ворону» — непьющего человека. Тем более на корабле, в походе. Поэтому, по традиции, офицеры всегда закупали в складчину запасы вина, оно всегда имелось в кают-компании.
Матросам, по закону, ежедневно отпускалась традиционная «чарка» водки. При больших авралах, в шторм, по праздникам командир за свой счет добавлял частенько казенную «чарку». Вольноопределяющимся, помощнику штурмана, доктору, пассажирам, комиссионеру Молво и его помощнику разрешалось употреблять спиртное только в каютах, но после того запрещалось появляться на палубе. Не всем пришлось это по нутру, особенно комиссионеру и его помощнику Федору Красильникову.
Лазарев уже в первом плавании старался, чтобы матросы, подолгу оторванные от берегов, не скучали. То боцмана подошлет морские байки поведать в кубрике, то сам посидит среди матросов вечером на баке.
Ближе к тропикам, по погоде, ложились в дрейф, сооружали между двумя выстрелами тент, на случай нападения акул, и устраивали купание за бортом. Длинными, темными вечерами с бака долго разносились над океанской гладью то звонкие, то грустные задушевные песни о России…
Заканчивался последний день марта, солнце клонилось к закату. Теплый, умеренный ветер наполнял паруса «Суворова».
— Справа корабль! — крикнул марсовый.
Унковский вскинул подзорную трубу. Милях в восьми-девяти дрейфовал, по-видимому, бриг.
— Доложите капитану, неизвестный парусник справа, — не отрываясь от трубы, скомандовал он.
— Позволь, Семен Яковлевич.
Унковский оторвался от трубы, рядом с ним, в одной рубашке, стоял Лазарев. Взяв трубу, несколько минут разглядывал молча неизвестный корабль, затем повернулся к Унковскому:
— Прикажи прибавить парусов и привестись на полрумба. Сей корабль военный, он начал ставить паруса, не исключено, что французский капер. — Сдвинув брови, Лазарев вскинул голову. Крутой ветер отбирал скорость. — Нам никаким образом нельзя допустить с ним стычку, однако, ежели придется, — он повернулся к Швейковскому, — Павел Михайлович, прикажи вызвать канониров и изготовить орудия на оба борта, чем черт не шутит.
Уже невооруженным глазом было видно, что бриг намеревается пересечь курс «Суворову», но в это время солнце скрылось за горизонтом, короткие тропические сутки укрыли их от преследователя.
Раннее утро 2 апреля застало на ногах половину экипажа. Сегодня предстояло совершить освященное вековой традицией веселое торжество мореходов — праздник Нептуна. Бог морей витал, по преданию, над незримой линией экватора, а потому и празднество начиналось при его пересечении по времени.
На баке двое матросов из пожарной помпы сооружали подобие колесницы, на шкафуте водрузили самую большую кадку, которую наполнили забортной водой. Вокруг кадки расставили множество ведер с водой, а поперек ее, сверху, положили широкую гладкую доску.
Нептуном нарядили рыжего верзилу — боцмана, Осипа Фокина, его супругу, Амфидриду, изображал толстяк матрос Муртаза Мустафин, а их сына — тщедушный матросик Дементий Бяков. Шесть обнаженных, до предела размалеванных красками и сажей матросов изображали свиту морского царя.
В три часа после полудня пушечный выстрел возвестил, что «Суворов» вступил в Южное полушарие и пора начинать праздник.
С гиком и шумом, в сопровождении веселой свиты, с бака к шканцам приблизилась колесница «владыки» морей. Там ожидали их в полной форме командир и офицеры, чуть поодаль стояли вольнонаемные штурмана, доктор и Молво с промышленниками.
— Что за корабль и чей он, кто командир, откуда и зачем идет?
— Сей корабль «Суворов» российский из Кронштадта, свершает вояж кругом света, — с серьезной миной ответил Лазарев.
Нептун степенно погладил бороду, оглядывая командира.
— А есть ли на нем служители, кои впервой на экватор взошли?
Лазарев, подыгрывая спектаклю, кивнул штурману Российскому, тот с поклоном протянул Нептуну свиток.
Важно усевшись в кресло на шкафуте, владыка морей начал громко выкликать «виновников» торжества.
Оба штурмана, доктор Шеффер и компанейские служащие откупились от Нептуна бутылкой водки из личных запасов. Однако помощника Молво Федора Красильникова, с утра уже хмельного, озорной матрос из свиты Нептуна все-таки окатил ведром воды. Пунцовый от смущения, помощник начал было изливать гнев на Нептуна, но тот заговорщицки подмигнул свите — «знай наших».
Два дюжих матроса цепко подхватили растерянного Красильникова под микитки, подтащили к кадке и окунули с головой. Вконец сконфуженный, тот убежал переодеваться в каюту, провожаемый дружным хохотом.
После этого остальных «новичков» по очереди подвергали забавному обряду: каждого из них с завязанными глазами сажали на доску, положенную поперек кадки. По знаку владыки ее выдергивали враз из-под сидящего, под общий хохот он погружался в воду, барахтался некоторое время и едва успевал вылезти из нее, как тут же его опять окатывали забортной водой. И сопровождалось все это забавными шутками и прибаутками, скоморошескими плясками.
Завершилось торжество поздним вечером, когда на палубу поставили ведра с пуншем, сваренным по приказанию командира…
Две недели спустя мысом Фрио открылись берега Бразилии, и, подгоняемый бризом, «Суворов» направился к бухте Рио-де-Жанейро.
Ранним утром 21 апреля, освещенная яркими лучами восходящего солнца, величественно поднималась из глубины бухты гора Сахарная головка.
Впереди по курсу под португальским флагом втягивалось в бухту купеческое судно.
После полудня миновали крепость Санта-Крус, у входа в бухту приняли лоцмана, который первым делом зашел в каюту штурмана и опорожнил два бокала рома, а потом и вовсе не появлялся, пока корабль не стал на якорь. Вскоре прибыли около десятка португальских чиновников для досмотра корабля и бумаг. Только к вечеру разрешили перейти на стоянку ближе к городу. Ветер совершенно стих, и корабль пришлось отбуксировывать шлюпками.
Короткие сумерки быстро сменились непроглядной тьмой, вдалеке на берегу зажглись огни портового города.
Не спалось душной тропической ночью. Лазарев поднялся на верхнюю палубу. Кругом стояла тишина. Штилевая погода, зеркальная гладь бухты, отражающая редкие мерцающие огоньки на берегу, влажный воздух, в котором слышались редкие хлопки крыльев и слабый писк ночных птиц, создавали впечатление какой-то таинственности и загадочности.
Вдруг со стороны океана, у входа в залив, как бы повиснув над водой, вспорхнул слабый проблеск и медленно направился в сторону «Суворова». Полчаса спустя все выяснилось. В ночной мгле загрохотала якорная цепь, фонари осветили черный силуэт пришедшего с моря корабля. В наступившей тишине вперемежку с короткими гортанными окриками людей послышались звуки, напоминавшие приглушенные стоны. Легкий порыв ветра донес смрадный дух со стороны появившегося «соседа». «Странно, — подумал Лазарев, спускаясь в каюту, — скот, что ли, они привезли?»
Ранним утром рейд огласился истошными людскими стенаниями. Сосед, португальский бриг, прибыл из Африки с «живым товаром». В трюмах корчились сотни негров-невольников.
На баке гурьбой столпились матросы, разглядывая выгоняемых на палубу полуживых арапов-рабов, сумрачно усмехались.
— Гляди-ка, в России тоже по холке не гладят нашего брата, однако такого невзвидишь.
Лазарев перешел с Унковским на противоположный борт.
— Поедешь на берег, снесешься с генерал-полицмейстером. Обговори насчет ремонта, воды, провизии. Надобно обсерваторию на берегу соорудить.
Поздним вечером вернулась на корабль шлюпка с Унковским.
— Ну и порядки заведены, насилу добился разрешения на все потребное. Ни шагу без провожатого солдата. А в городе насмотрелся… — Унковский нахмурился. — Заглянул на рынок, думал, зелени прихватить немного, отправить на шлюпку, какое там… — он махнул рукой. — Тех арапов, — Унковский кивнул на открытое оконце каюты, — аки скотину, держат в загонах, цепями скованными, и здесь же торжище идет. От покупателей отбоя не видать, и все американцы да англичане…
Лазарев задумчиво кивнул головой:
— Насмотрелся я на них в Вест-Индии, чаю, и ты не позабыл…
Унковский согласно кивнул.
В открытое оконце вместе с ночной прохладой неслись приглушенные крики, звон цепей, щелканье бича. С португальского брига разгрузка «товара» продолжалась.
— Ну, иди, Сеня, приляг. — Лазарев вздохнул и прикрыл устало глаза.
Придя в каюту, Унковский не сразу заснул, а достал толстую тетрадь в черном коленкоре и пододвинул свечу.
«Я видел сих несчастных, — начал писать Унковский, — продаваемых на рынке своими хозяевами, как будто зверей, не имея к ним никакого сострадания. Город С. Себастьян заполнен сими несчастными жертвами надменных португальцев. — Порыв ветра заколебал пламя свечи, Унковский устало потянулся и продолжал: — Все тяжкие работы исправляют невольники, и ни один природный португалец не снискает трудов рукоделием, но каждый имеет несколько невольников, которых он употреблять может по своей воле, и, утопая в лености, торжествует над сими несчастными, которые должны приносить ему ежедневно положенное количество денег, но если оный не может приобрести положенной суммы, то получает крепкие наказания».
Десяти дней оказалось достаточно, чтобы привести в порядок корабль и подготовить его к переходу через Атлантический океан в Австралию. За неделю до выхода из Англии пришел пакетбот и привез известие о полном поражении французов и вступлении русских войск в Париж.
Ранним утром 24 мая при легком береговом бризе корвет поставил паруса, вышел из бухты и курсом зюйд-ост кратчайшим путем направился в Австралию, к широтам попутных пассатных ветров. Через несколько дней с увеличением широты стали попадаться небольшие, темноватого цвета птицы, обычно предвещавшие штормовую погоду. Свободные от вахты матросы смастерили крючки и поймали на них несколько птиц, мясо их оказалось довольно вкусным, похожим на перепелиное.
На шканцах Лазарев щурился от яркого солнца, оглядывая ясный небосклон; подозвал старшего штурмана Максима Самсонова.
— Пригласите офицеров и всех штурманов. Практиковаться в астрономии надобно. — Он поднял секстан. Через три часа по наблюдениям солнца и луны вычислили долготу, определили склонение магнитного компаса. Оно отличалось на целый градус от указанного на английских картах.
Ветер постепенно крепчал, пришлось взять все рифы у марселей и опустить брам-реи…
Спустя две недели корвет вошел в полосу сороковых широт с устойчивыми попутными ветрами западных румбов. Плавание проходило в прекрасную погоду. Потянулись дни, недели благодатного времени, о котором впоследствии, обычно всю жизнь, с восторгом вспоминают моряки. Бездонный, гигантский купол нежно-голубого неба, ослепительное солнце, бескрайняя ширь океана и обрамленный белоснежными парусами корвет. К исходу дня жгучее солнце касалось, где-то недосягаемо далеко, океана, и на его поверхности тотчас протягивалась красно-медная полоса, уходившая под корму «Суворова». В коротких сумерках одна за другой на потемневшем небосклоне появлялись звезды, и вскоре безоглядная тьма окутывала мчавшийся под парусами корвет.
В таких длительных переходах в относительно спокойную погоду экипажу достается меньше хлопот. Размеренно несут вахту офицеры и матросы, как правило, в две смены. Нет той обычной в штормовое время напряженности у снастей. Ночью экипаж отдыхает спокойно, не ожидая каждую минуту авральной тревоги — «Пошел все наверх!».
В такие-то длинные погожие вечера, после ужина, в свободные от вахты часы неспешно вышагивали на шканцах командир и его помощник, или, как тогда называли, старший среди лейтенантов.
В лунные ночи, опершись о фальшборт, любовались красотой лунной тропинки на океанской ряби. Когда уставали, выносили на ют стулья из кают-компании, усаживались неподалеку от тускло освещенного путевого компаса.
Многое сближало Лазарева и Унковского. Ровесники, из небогатых мелкопоместных дворян, они в один год определились в Морской корпус, крепко там подружились, стали гардемаринами, вместе четыре года волонтерами бороздили моря под английским флагом. Им было о чем поговорить.
Рассуждали о житье-бытье, делились мнениями о службе, оглядывались на прошлое.
Как-то Лазарев, вспомнив о своем пленении, шутливо проговорил:
— Попались мы тогда как кур в ощип. Ты слыхал, видимо, что Ханыков неподалеку от Гангута сдрейфил против шведов и англичан и отошел. «Всеволод» немного отстал и напоролся на камни. Англичане навалились на него, взяли в кинжальный огонь. Я только что мичмана получил и назначение на «Благодать». Вызвался идти на выручку старшим на барказе, чтобы буксировать «Всеволод». Только мы завели буксиры, подошли два линкора англичан и картечью саданули. Наш барказ получил пробоину, пошел на дно. — Лазарев усмехнулся. — Куда денешься. Нас из воды, как щук, вылавливали. Правда, «Всеволод» англичанам не достался, все абордажи отбил. Ханыкова судили потом, да что толку, корабль все одно сожгли. А я через две недели на «Благодать» возвратился по размену.
Унковский слушал, изредка улыбаясь, а когда Лазарев кончил, сказал: