Андрей распахнул иллюминатор, ласковый бриз зашелестел шторками.
— Как-то наведался по делу к вице-адмиралу Сарычеву, — сказал он, — там, между прочим, слыхал, будто он задумывает дальние вояжи…
Авинов встрепенулся:
— А что, сие верно, надобно разведать, все лучше, чем здесь гнить.
Позевывая, Шестаков потянулся:
— Нет уж, братцы, я, кажись, свое отплавал, пора и в отставку. Верно, Семен?
Унковский молча зажмурился…
Первые лучи солнца высветили верхушки мачт кораблей на рейде, и безоблачный небосвод на востоке постепенно окрасился ярким пурпуром.
Лазарев заговорщицки прищурился:
— А что, братцы, махнем вместе в Петергоф? Кто там разберет, чьи вы?
В полдень, погрузив всю живность на шхуну, компания отправилась в путь.
В Петергофском парке предводительствовал граф Алексей Толстой. Он кивнул как старому знакомому Алексею Лазареву и даже ухом не повел, увидав столько офицеров. Главное, что привезли диковинок для развлечения. Граф сразу распорядился разбить для офицеров палатку, выделил прислугу и по-простецки сказал Михаилу:
— Сей же час вам накроют стол, подадут все потребное для питья и закуски. Не церемонься, запасов хватит, ежели будет заминка, относись прямо ко мне.
В это время среди тенистых деревьев Петергофского парка в загончиках два матроса разместили всех лам, вигонь, альпаку, черепах. На кустах развесили клетки с попугаями.
— Вы, братцы, не подкачайте, — Лазарев озорно подмигнул матросам, — за ламчиками ухаживайте, но, чур, с их величествами не спутайте.
Матросы заулыбались…
Вечером, когда июльское солнце еще катилось по горизонту, офицеры уютно обустроились в палатке, продолжая застолье. Просидели напролет белую ночь, на утренней заре едва успели прикорнуть.
В полдень приехал маркиз де Траверсе. Михаил видел его впервые. Напыщенный и напомаженный, с лисьей физиономией, он, небрежно кивнув, поприветствовал офицеров, осмотрел зверей и подозвал Лазарева.
— Вам с офицерами быть там, — махнул перчаткой в сторону белевшей палатки.
Вскоре на линейках подъехали Александр I с обеими императрицами и всем царствующим домом. Восхищенно любовались они редкими животными, особый восторг у царственных дам вызвали добродушные нежные ламы. Их ласкали, кормили хлебом. Александр стоял в стороне, равнодушно слушая заискивающего перед ним маркиза.
Унковский с досадой вполголоса проговорил:
— А господин маркиз лишь тварей представляет государю, а о истинных виновниках и не вспоминает.
— Не до российских новооткрытий этому чинуше, Семен, коли море ему не по нутру. — Лазарев, не оборачиваясь, слегка вздохнул. — Довольно своей лужи, ноздри прополаскивать.
Ни царь, ни Траверсе до самого отъезда так и не взглянули на моряков. Когда уехали, к Лазареву подошел граф Толстой, который был уже сильно навеселе:
— Благолепные сии твари по вкусу пришлись его величеству и государыням императрицам, — граф подмигнул, — так что можете в свое удовольствие пировать.
Но огорченные моряки долго не задержались. Забрав вино и закуски, еще до захода солнца, несмотря на штормовой ветер, под парусами на барказе ушли в родной Кронштадт.
Там на Галкиной улице, ничем не стесненные, в каморке Лазаревых, друзья от души продолжили встречу.
Вернувшись утром на корвет, Унковский бережно вынул из стола толстую тетрадь и дописал последнюю страницу дневника:
«…нам не сделано было никаких приветствий, потому что наш морской министр де Траверсе не счел нужным нас представить. Грустно и досадно было нам такое невнимание, но, вспомнив, что мы уже исполнили такой славный и еще редко совершаемый русскими мореходцами подвиг, и будучи в душе довольными сами собой, мы не нуждались ни в чьей похвале, скромно сознавая свое достоинство, не домогаясь никаких наград. Однако надо было выработать такое убеждение в себе не одним трудом, но чистой любовью к делу. В эту пору нашей молодости никогда не чувствовалось на душе никакого затаенного эгоизма, все мысли настроены к одному честному исполнению дела и обязанности, на нас возлагаемой. Любовь сотоварищей и полное уважение к нам было лучшей наградой… невнимание и малое сочувствие к честным трудам — вот что поражает благородную душу и раздражает сердце… погода была самая отвратительная, но нам казалось, что лучше быть дома у своего скромного и теплого очага, нежели в гостях у холодных и неприветливых хозяев…»
Через неделю друзья расставались. Унковский уезжал в отпуск, в сельцо Колышево Калужской губернии, к своей матери и сестрам, с которыми не виделся пять лет.
— Безмерно счастлив, Мишель, — Унковский подсел к другу на диван, — что ты подарил мне столь отрадные дни. Поглядеть привелось весь свет и лепту ничтожную внести в разгадку земель дальних. Помнишь, как Платон Гамалея нам говаривал?
Лазарев задумался о чем-то своем. Унковский тронул его руку:
— А ты как далее?
Тот промолчал, немного нахмурился, кивнул на гавань.
— Зришь в Кронштадте запустение немалое, корабли хилые, гниют у стенок, в море парусов не видать. Да и на берегу не слаще, чиновные воры округ сплошь. — Порыв ветра окатил друзей бисером брызг. Лазарев оживился, вздохнул. — Буду вновь в вояж дальний проситься, таю задумку одну. Спафарьев позавчера сказывал, будто адмирал Сарычев мыслит землю Южную отыскивать…
Звонко хлопали паруса почтового транспорта, на котором уходил Унковский. Ветер с залива крепчал, от низких свинцовых туч повеяло осенью.
Бывшему французскому маркизу, а волею царской морскому министру де Траверсе претило все русское. Он даже похвалялся, что «по-русски знает худо». Потому и кругосветку «Суворова» не удостоил вниманием, неприязненно скользнув безразличным взглядом по казенной бумаге.
Михаил Лазарев вторым, после Лисянского и Крузенштерна, совершил кругосветное путешествие. Среди прежних мореплавателей всех стран не сыскать было в те времена капитана, в двадцать пять лет рискнувшего в одиночном плавании обогнуть земной шар. Мало того, он первым из россиян открыл неведомую землю в Южном полушарии.
Но оказалось, не одни кронштадтские моряки радовались успеху «Суворова». Простые обыватели, и не только петербургские, гордились нашими мореходами.
Вскоре в «Духе журналов» Г. Хвостов напечатал свои стихи «На прибытие корабля «Суворов» и окончил их следующими строфами:
Хвала вам, Росски Аргонавты!
Дерзали вы по безднам плыть.
Ревнуя добычи богаты,
С своим Отечеством делить.
Чудесный мой орел «Суворов»,
Оставя грозный океан,
Внезапно над Невой летает,
Уже с когтей своих бросает
Избытки чужеземных стран.
Терра Инкогнита
Океан и суша. Оболочка Земли, сотворенная неведомым волшебником. И тут и там присутствует жизнь. Но как разнятся эти среды обитания. Суша тверда и незыблема, тут обустроиться человеку по плечу. Океан — динамичная водная стихия, до сих пор неподвластная человеку. На суше человеку проще, но без океана трудно. Он кормит его, соединяет воедино материки и острова, дает шанс на будущее.
Люди в прошлом на континентах обустраивались по-разному, но жизнь их все равно была связана с землей.
Моряки, чьей судьбой стало море, люди несколько иного склада.
Природой предназначено людям, как и всему живому на земле, трудиться. В этом смысл существования. Но и здесь есть различия.
Одни живут не задумываясь, лишь бы заполнить отведенный природой срок.
Другие напоминают трудолюбивых пчел. Честно и добросовестно, иногда с великим мастерством, работают они самозабвенно, всю жизнь без роздыха, не размышляя о конечной цели своих усилий.
Третьи, как правило, тоже с недюжинными способностями, но не с ординарными взглядами на жизнь. Ими руководит настойчивая идея — принести пользу человечеству. Они-то и стремятся своим трудом внести посильную лепту в избранную область, способствуя поступательному движению общества.
Однако сама жизнь человеческая дает далеко не равные права и возможности каждому члену общества.
В утробе матери, еще не увидев света, одинаковые по физиологии и природе, люди разнятся. По праву наследования титула или звания, богатства или вечного рабства и нищеты.
Первые появляются на свет правителями стран, повелителями народов или стоящими рядом с ними — князьями, графами, баронами, маркизами. К примеру, по воле Екатерины II заслуги вице-адмирала Самуила Грейга были отмечены пожалованием его сына, еще в утробе матери, офицерским званием «мичмана».
Вторым обеспечено, по крайней мере, беззаботное существование. Денег — пруд пруди, занимайся чем душе угодно.
Третьи обречены корпеть всю жизнь, с весьма малой надеждой когда-либо увидеть свет полновесной жизни. Иным это заказано безвозвратно — рабам, невольникам, крепостным, как было в России…
Михаил Лазарев относился как раз к той категории людей, которые уже в ранние годы, наперекор судьбе, отыскали свою «красную нить» жизни, поймали ветер в паруса жизни, самостоятельно отыскав свой курс и следуя им всегда, бескорыстно исполняя долг, служа своему народу и отечеству не за страх и деньги, а за совесть.
В море Лазарев отыскал отраду своей душе, здесь обрел свою жизненную цель.
Военный моряк по профессии и призванию совмещает две ипостаси — морскую и военную. И, конечно, истинный моряк не упустит любой возможности испытать и проявить себя в родной стихии. А тут выпал случай для мореплавателя довольно редкий. Предстоял поиск совершенно неизвестного континента на планете Земля.
Порывистый октябрьский ветер гнал с залива длинную, растянувшуюся до самого горизонта гряду мрачных, косматых туч. Поднявшаяся Нева выплескивала свинцовые волны на гранитные ступени парапета, обдавая брызгами набережную и стоявшие вдоль нее дома.
В гостиной скромного особняка главного гидрографа флота вице-адмирала Сарычева беспрерывно шумел самовар. Гавриил Андреевич третий час потчевал чаем старого товарища, генерал-майора Леонтия Спафарьева. Во время кампании директор маяков Финского залива редко бывал в Петербурге, но каждый раз старался навестить товарища, а теперь, уже который год, начальника по службе.
В долгих беседах за чашкой чаю делились они мыслями о нуждах и заботах гидрографии русского флота, вспоминали былое, мечтали о грядущих плаваниях.
На днях в Адмиралтейский департамент доставили первое донесение со шлюпа «Камчатка», год назад отправленного из Кронштадта в кругосветное плавание. Капитан-командор Василий Головнин лестно отзывался о точности карт, составленных в департаменте. Сарычев был доволен.
— В оных местах молодые лета промчались словно вихрь. На байдарках каждый закуток обмерил самолично в морях океана Великого… — Главный гидрограф радушно улыбался, вспоминая молодые годы.
— Акватории те и капитаном Куком описаны были, Гаврила Андреевич! — Спафарьев хорошо помнил упоминания об этом Сарычева в его сочинениях, изданных полтора десятка лет назад…
Сарычев согласно закивал головой.
— Справедливо заметил, Леонтий Васильевич. Рвение великое проявил сей капитан, однако принужден он был многие места за крепкими ветрами, туманами и отмелями оставить неосмотренными. — Сарычев отпил чай. — Да и те берега, которые видел, означил на картах в некоторых местах не соответственно их настоящему положению. Заливы малость пропустил, острова не отделил от матёрой земли, а туманы почел за острова. Вот так-то…
Спафарьев несколько смутился, но знал, что адмирал зря наговаривать не станет.
— В таком разе оный же капитан искусный в своих сочинениях не раз отвергал матёрую землю у Южного полюса. Как ваше суждение по сему случаю?
В комнату вошла неслышно жена адмирала, внесла самовар. Она любила эти длинные беседы, за которыми в редкие часы отдыхал вечно занятый муж.
И прежде Сарычев и Спафарьев не раз вели разговор о Южном материке, но как-то не доводили его до конца…
Великие мореплаватели и путешественники прошлого мечтали об открытии неведомого континента. В поисках его голландцы открыли Австралию, а затем Новую Зеландию. Плавая дальше к югу, Абель Тасман не нашел каких-либо признаков суши и заявил, что в высоких широтах материка нет.
Английский король дважды отправлял на поиски Южной земли Джеймса Кука, но плавания не имели успеха…
Постепенно в конце XVIII века этот материк стал исчезать с западноевропейских карт — сказались авторитет Кука и его категорическое суждение об отсутствии суши у Южного полюса…
Сарычев встал, вынул из шкафа книгу и открыл ее на закладке.
— Нелишне вспомнить, Леонтий Васильевич, как сей капитан, отваги немалой, сочинил: «Я обошел вокруг Южного полушария в большей широте таким образом, что неоспоримо доказал — нет в оном никакой матёрой земли, разве в окрестностях полюса, куда невозможно достигнуть… По непрестанным опасностям, коим подвержено плавание в сих местах, никто еще не осмелился пройти столь далеко, как я, далее же идти невозможно…»
Сарычев глянул на товарища поверх очков.
— А далее скромности вовсе маловато: «Я льщу себя надеждой, что положен конец дальнейшим поискам Южного материка».
Адмирал поставил книгу на место, поманил Спафарьева к большой карте, висевшей на стене.
— О сих местах, — Сарычев закрыл ладонью Южный полюс, — еще великий Михайло Ломоносов упоминал, как о половине света, где стужа поболее намного, чем в Северном полушарии. Но токмо он утверждал, что причиной тому льды великие, укрывающие матёрую землю и острова. Вот вам и мой ответ.
— В таком случае, Гаврила Андреевич, сию землю сыскивать надобно, открытие это человечеству пользу великую принесет.
Адмирал вздохнул, поднял брови, согласно закивал головой:
— О том пекусь, Леонтий Васильевич, давние годы.
Беседа продолжалась за чаепитием. Сарычев рассказал, что еще два года назад обговаривал с Василием Головниным плавание для изысканий в Ледовитом океане и поисков Южного материка.
— Ну, так за чем же дело остановилось? — Спафарьев подул на блюдечко.
— Казна нынче небогата. На другие нужды средства идут. Граф Аракчеев[63]всем распоряжается. Однако удалось-таки выпросить кое-что. В Архангельске снаряжаем бриг для вояжа к Новой Земле, днями командир туда убывает, лейтенант Лазарев.
— Который на «Суворове» капитанствовал? — спросил Спафарьев.
— Нет-нет, старший брат его. Исправный, пытливый моряк.
— А как же с вояжем в южные края?
Сарычев ухмыльнулся.
— Нашего маркиза плыть далее Толбухина маяка трудненько уговорить. — Он слегка насупился, помешал чай. — Для этого надобно государя убедить, а Траверсе только ублажать способен.
Год назад Сарычев проводил в кругосветное плавание военный шлюп «Камчатку» под командованием В. Головнина, в первый вояж, оснащенный за счет казны. С большим трудом уломал Траверсе доложить императору.
— Который месяц у нас в Адмиралтействе поговаривают, — продолжал разговор главный гидрограф, — надобно снарядить экспедицию на поиск в Ледовитый океан с другой стороны материка, из пролива Беринга. Мне там на утлых судах восемь годков мытариться привелось, а потребны крепкие корабли, фрегаты. Все одно, убедиться надобно окончательно о проходе северным путем вдоль нашего материка. Граф Аракчеев мысль сию будто бы государю докладывать непременно будет.
Собеседники оживились.
— В одночасье доложил бы уж сиятельный граф и другой вояж государю — к полюсу Южному…
Сарычев внимательно посмотрел на товарища:
— Дело нешуточное, требует обдумывания обстоятельного.
— А у меня на примете и готовый капитан, — оживился Спафарьев.
— Кто таков? — вице-адмирал удивленно вскинулся.
— Командир «Евстафия», лейтенант Лазарев-второй, проходу не дает, рвется в дальние вояжи.
— Который на «Суворове» пребывал? Многоопытный, знающий капитан, только рано еще толковать о том.
После ухода Спафарьева нахлынули воспоминания.
Год назад Василий Головнин, перед уходом в плавание, так же вот гостил у него и с жаром убеждал Сарычева о необходимости экспедиции к Южному полюсу.
— Беспременно англичане от спячки Куковой проснутся или американцы, те понахальнее, упредить могут. Как-никак первыми открывателями Южной земли всяк пожелает быть…
Сарычев улыбнулся… Иван Иванович… Он-то прекрасно помнит те времена, когда французский эмигрант и авантюрист, безвестный сухопутный капитан Жан-Франсуа маркиз де Траверсе был благосклонно принят на службу покойной императрицей Екатериной II. Она питала особую слабость к беглецам из бунтующей Франции. Карьера его была скорой и блестящей, не в пример русским офицерам. Уже в 1802 году Александр I назначил Траверсе главным командиром Черноморского флота и военным губернатором Севастополя и Николаева. Все, что можно было разрушить из созданного адмиралом Ф. Ф. Ушаковым и его сподвижниками там для укрепления флота, Траверсе добросовестно разрушил. За эти «заслуги» император в 1811 году назначил маркиза министром морских сил. И на этом поприще он и поныне так же действует — разваливает все, что было сделано его предшественниками, вредит своим бездействием флоту…
Сарычев вздохнул. С таким верховодом трудно задуманное осуществить, а надобно беспременно… Снестись бы со старыми моряками, однако Ушакова уже нет, Сенявин в опале, разве Мордвинова упросить.
…Теми же днями в Кронштадте в окнах небольшого домика на Галкиной улице допоздна горели свечи. К Михаилу Лазареву заехал Семен Унковский. Неделю тому назад состоялся наконец указ о его отставке.
— Понимаешь, Мишель, и грустно, и радостно, — откровенничал Унковский, — два десятка годков флотской жизни в душе до конца дней сияние оставят, а с другого бока, — Семен озорно сверкнул глазами, — надоело бобылем скитаться.
— Не ты первый, — понимающе сказал Михаил, — Алексей Шестаков уже второй год в отставке. Пишет, жениться надумал. Я-то вот один теперь. Андрея неделю как проводил в Архангельск. Добился он таки своего. Назначен командиром брига, отправится к Новой Земле следующим летом.
— А что с Алексеем?
Лазарев досадливо махнул рукой.
— Совсем отбился, государевы яхты его с панталыку сбили. Сам понимаешь, все время с Константином и Николаем в их свите, а там половина юбок. Легковесная жизнь. Роман завел с танцовщицей Дуней Истоминой, а у нее поклонников пруд пруди. — Лазарев согнал улыбку. — Надобно его из этой трясины вытащить на простор морской.
Глаза Унковского потеплели, он похвалил друга:
— Молодец ты, печешься о младшеньком, хватка у тебя флотская, вызволишь непременно. — Добавил с доброй завистью: — Тебе-то все нипочем, стоек ты духом и телом крепок, море — что дом…
Михаил чуть покраснел.
— Что верно, то верно — прикипел к парусам. Только нынче, видишь, служба не в радость, любезный маркиз о флоте печется будто неприятель. — Он оживился, подался вперед. — На днях, правда, обрадовал капитан-лейтенант Бестужев, помощник Спафарьева. Сказывает, будто в Адмиралтействе вояжи задумывают к Северному и Южному океану. Ежели то сбудется, к самому императору пробьюсь, определюсь в оные.
Унковский поднял бокал:
— За твои свершения, Миша!
Друзья расставались на долгие годы.
…Апартаменты морского министра ныне располагались в новом здании Адмиралтейства. Семь лет назад, сменив Чичагова, де Траверсе завел здесь свои порядки. Гармония и спокойствие окружили министра. Вкрадчивый ум, слащавая любезность, безупречность французского светского обращения завоевали ему симпатии высшего общества и оказали решающее влияние на его карьеру. Он готов был пустить прахом все корабли флота ради достижения своих целей. Среди них главная была — приобрести любой ценой расположение нужных людей, и в первую очередь всесильного графа Аракчеева. Мало-помалу Александр I удалялся от дел, сторонился общения со своими министрами, принимал доклады и отдавал распоряжения, как правило, только через Аракчеева. Не был исключением и морской министр.
Сегодня первым маркиз принимал непременного члена Адмиралтейского департамента, главного гидрографа флота вице-адмирала Сарычева.
Напомаженный и надушенный, слегка наклонившись вперед, министр вполголоса заканчивал чтение врученной ему только что записки о проекте экспедиции к Южному полюсу.
— «…плыть к юго-востоку или востоку, стараясь подойти к Южному полюсу возможно ближе… В половине февраля корабли должны удалиться от холодных стран и направиться к Вандиеменской земле, располагая плавание между путями капитанов Кука и Фюрно…»
Траверсе, несколько утомленный чтением, быстро пробежал записку и, полузакрыв глаза, откинулся в кресле. Через минуту-другую он встал и прошел к окну мимо стоявшего Сарычева. Уже десять лет назад министр получил звание полного адмирала, но до сих пор при каждом удобном случае любил показать свое превосходство.
Несмотря на ветер и дождь, по Дворцовой площади разносилась барабанная дробь. Чеканя шаг, обучались фрунтовой службе матросы флотских экипажей. Маркиз считал своей величайшей заслугой введение обучения фрунтовой службе матросов.
— А не правда ли, господин вице-адмирал, — Траверсе вполоборота повернулся к Сарычеву, — фрунтовая служба лучшее лекарство от дурных мыслей.
Главный гидрограф недоуменно поднял брови.
— Сие предприятие дорогое удовольствие, но почему сей же час надобен такой вояж? — продолжал маркиз.
— Ваше превосходительство, — Сарычев ждал этого вопроса, — Россия давно побила супостата. Пора Европе поведать о наших мореходских успехах. Нынче Южный материк единый не проведан путешествующими мореходами. Капитан Кук и тот сробел в Южном Ледовитом океане. — Вице-адмирал перевел дух и закончил: — Сим вояжем отечество возвысим и славу государю императору добудем.
Последняя фраза явно пришлась по вкусу маркизу.
— Хорошо, мы размыслим над вашим прожектом. — Он благосклонно наклонил голову, заканчивая аудиенцию.
Спустя месяц, перед Рождеством, Траверсе вчитывался в письмо Крузенштерна. Он также предлагал отправить корабли, но не только в Южный, но и в Северный Ледовитый океан. Для научных изысканий и поисков Южного материка и прохода Северным морским путем в Атлантику. Крузенштерн писал: «Командир приуготовляемой экспедиции должен пройти к югу далее, нежели что было возможно для Кука…»
Траверсе отложил письмо. В последние недели его внимание все чаще занимали мысли об этой экспедиции. Еще в начале своей карьеры на посту министра маркиз взял за непреложное правило воздействовать на государя эффектными поступками, поражать его своим служебным рвением. Например, строил корабли за несколько месяцев вместо трех лет. Государь бывал приятно удивлен, но он, конечно, не знал, какой ценой это доставалось и что это были за корабли…
«Во время министерства маркиза де Траверсе, — писал его современник, — корабли строились, отводились в Кронштадт и… гнили, не сделав ни одной кампании, ибо мачты переставляются с одного корабля на другой… И так переводится последний лес, тратятся деньги, а флота нет. Можно сказать, что прекраснейшее творение Петра I маркиз де Траверсе уничтожил совершенно». Но французу все сходило с рук…
Сейчас он задумал увлечь государя популярностью и славой, которые принесет русскому престолу, в случае успеха, экспедиция, хотя сам Траверсе в душе сомневался в удаче.
Накануне Рождества он почтительно доложил Аракчееву:
— Ваше сиятельство не затруднит в удобный момент сообщить его императорскому величеству, что имеется прекрасная возможность добавить к славе военной Российского государства перлы научные и изыскательские?..
Он подробно доложил свое мнение о проектах предстоящего плавания.
— Чтобы не вызвать беспокойства у Европы, мы предполагаем также экспедицию, кроме южных морей, направить на Север, в Ледовитый океан, — вкрадчиво закончил маркиз.
Аракчеев, прищурившись, внимательно выслушал министра.
— Ну что ж, пожалуй, мысль эта будет приятна государю. Но только не нынче и не вдруг… Видимо, после Рождества, при соответствующем расположении его величества, найду удобным привлечь внимание его…
Довольный Траверсе расшаркался перед грозным временщиком.
В конце января Александр I вызвал Траверсе.
— Мы ознакомились с вашими прожектами и нашли их здравыми и на пользу престолу и отечеству служащими. — Александр I говорил, не глядя на Траверсе, повернувшись к окну, и смотрел на снежную пелену, крутившуюся на Дворцовой площади.
Морской министр почтительно склонился.
— Ваше величество, предприятие сие обещает быть знаменитым в случае успеха и прославить деяния вашего величества.
Император невидящим взором скользил поверх головы Траверсе.
— Так надобно, чтобы оно было беспременно успешным. И не мешкайте, коли приступили. Вот ледоход сойдет, и пускай ваши моряки отправляются с Богом.
Через неделю Адмиралтейств-коллегия получила предписание министра.
«3 февраля 1819 года.
Е.и.в. высочайше повелеть изволил в будущую коммуникацию отправить в дальний вояж находящиеся в Кронштадте и на Охте на стапеле два шлюпа и построенные в Лодейном поле два транспорта и чтобы с наступлением июня месяца суда сии могли вступить под паруса и выйти в море по назначению…»
Впервые в истории русского флота на государственные средства с научными целями снаряжались две кругосветные экспедиции.
Северной экспедиции предстояло отправиться на поиски Северо-Западного пути из Тихого океана в Атлантику. Семен Дежнев[64]положил начало изысканиям этого пути. Бесплодной оказалась попытка Кука проникнуть в Арктику.
Восемь лет провел в тех краях лейтенант Сарычев, настойчиво пробиваясь сквозь льды Арктики к берегам Америки. Побережье Берингова моря, Алеутские острова были исхожены им, подробно описаны и положены на карту. Но самой важной из задуманных экспедиций был вояж в далекие ледовитые моря, на другой край света, для поисков таинственной земли у Южного полюса. Предстояло найти или отвергнуть существование последнего континента планеты.
Собрание Адмиралтейств-коллегии без колебаний одобрило рекомендацию вице-адмирала Сарычева — назначить начальником экспедиции к Южному полюсу капитана 1-го ранга Макара Ратманова. Опытный мореход, отважный командир корабля в эскадре адмирала Ф. Ф. Ушакова на Средиземном море, старший офицер корабля в первом кругосветном плавании россиян, он не вызывал сомнений у почтенных членов коллегии.
Командиром шлюпа «Мирный» единодушно рекомендовали лейтенанта Лазарева, прочно завоевавшего авторитет искусного мореплавателя, решительного и инициативного капитана. Самый молодой капитан, не только в России, но и в Европе, совершил первое самостоятельное кругосветное плавание весьма успешно.
Умудренных членов Адмиралтейств-коллегии привлекали в Лазареве высокая морская культура и порядок на корабле после окончания плавания. Матросы же, несмотря на взыскательность командира, служили на его корабле с душой, что было редким событием на флоте в те времена. Зачастую рядом с ними на реях и вантах он сноровисто и умело показывал, учил примером.
В разгар масленицы Лазарева вызвал морской министр.
Приемная и кабинет министра благоухали, словно будуар великосветской дамы. Маркиз питал слабость к нежным ароматам и почитал заботу об этом главной обязанностью своих адъютантов.
Он говорил высокопарно, важно вышагивая вдоль массивного стола:
— Его императорское величество милостиво определил вам начальствовать на «Мирном», предназначенном в вояж для поисков земель в Южном океане.
…Две недели назад генерал-майор Спафарьев обрадовал Лазарева. Адмиралтейств-коллегия представила его кандидатуру в дальний вояж командиром «Мирного». В тот же день Лазарев не утерпел, разыскал и до позднего вечера облазил еще пахнувший смолой корабль. Осенью прошлого, 1818 года шлюп сошел со стапелей верфи Лодейного поля и произвел отрадное впечатление добротной и тщательной отделкой. Конечно, наметанный глаз Михаила Петровича уловил кое-какие неполадки…
— Весьма польщен, ваше высокопревосходительство, столь высокой милостью его императорского величества и не премину доказать, что выбор сей не случаен.
Траверсе сжал губы. «Этот лейтенант себе на уме и не шаркун».
— Государь император повелел отправиться в вояж нынче летом, посему мы надеемся, что с получением предписания вы немедленно начнете приуготовлять суда к вояжу, тем паче начальник экспедиции задерживается.
Вице-адмирал Сарычев на другой же день направил, не мешкая, капитану над главным портом генерал-майору С. И. Миницкому указ Адмиралтейств-коллегии, чтобы не чинили препон Лазареву.
У главного гидрографа была еще одна забота.
Минул месяц, как направили депешу капитану 1-го ранга Ратманову — срочно прибыть в Петербург для аудиенции у государя. Скоро уже ледоход на Неве, а его все нет. Правда, Сарычев знал, что Ратманов по пути в Россию попал осенью в кораблекрушение у берегов Швеции и чуть было не погиб. Да и путь из Дании по сухопутью не близкий. Знавал он коротко Ратманова со времен первого кругосветного плавания, готовил его тогда в дальний вояж.
Наконец вечером, в день ледохода, на квартиру Сарычева прибежал посыльный с запиской.
— Макар Иванович только что прибыли-с в Петербург, просят дозволения свидеться с вашим высокопревосходительством.
— Проси немедля, — коротко передал Сарычев.
Встретились тепло, но без ликующих эмоций.
Ратманов несколько оправился за четыре месяца, однако выглядел утомленным и все время прикрывал глаза от светильников.