Лазарева тронуло его внимание. «Насколько отличен он характером от Баранова», — подумал он и пригласил Ивана Александровича в каюту, угостил вином. Вручил ему депеши от Баранова и посчитал, что лучше не посвящать его в конфликт, который произошел в Ситхе.
— Благодарю за честь, но по крайней нужде мне надобно быть в заливе Святого Франциска, а суть рейд ваш небезопасен, особливо случись безветрие и зыбь с океана.
Для Кускова это было очевидно.
— Наш рейд Бодего не приспособлен для надежной якорной стоянки. В сем разе, господин капитан, прошу принять от нас в дар свежих припасов.
Лазарев обрадовался, поблагодарил, в свою очередь ответил ящиком доброго вина и пригласил Кускова отобедать в кают-компании.
Пока перегружали продовольствие с прибывших лодок и ожидали Кускова, «Суворов» лежал в дрейфе.
В залив Святого Франциска корабль входил в темноте. С берега, у входа в залив, светили огни, а на крепости Сан-Франциско зажгли фонари. «Суворов» бросил якорь, не доходя мили до пристани.
Утром снялся с якоря и ушел в Ситху с грузом пшеницы стоявший рядом бриг «Чириков».
Испанские власти радушно встретили россиян, предложили в изобилии живность, овощи и фрукты в обмен на русские товары — парусину, самовары, топоры, которые с охотой брали местные торговцы. Удалось даже купить несколько быков.
Комендант крепости дон Аруэлло любезно пригласил офицеров отобедать у него:
— Я весьма рад приветствовать у себя русских офицеров. Впервые в наших краях с визитом русский корабль из столицы вашего отечества.
Переводчиком служил Унковский, кое-как объясняющийся по-французски, вспомнивший десяток-другой и испанских слов.
На следующий день Лазарев с офицерами гостил у радушного коменданта. Прежде чем сесть за стол, комендант представил гостям своих жену и сына:
|
|
— Донна Игнация, дон Луис.
Кроме них за столом сидел настоятель здешнего монастыря падре Хуан.
Обед, приготовленный хозяйкой, оказался на славу.
Обильное угощение из свежей дичи, зелени, фруктов, доброе красное вино завладели вниманием моряков. Незнание языка не помешало им выразить свое признание хозяйке дома с помощью жестов и громких восклицаний. Всеобщий восторг вызвал поданный на десерт горячий шоколад.
После обеда гости вышли прогуляться в сад. Мимо них в длинном темном платье быстро прошла изящная молодая женщина редкой красоты. Печально опустив глаза, она слегка поклонилась гостям.
— Моя дочь Консепсион, — ласково, с некоторой грустью представил ее комендант и, обменявшись взглядом с настоятелем, предложил офицерам: — Пока вы мои гости и ваш корабль будет загружаться провизией и товарами, почему бы вам не прогуляться в окрестностях Сан-Франциско? Заодно падре Хуан покажет вам свою благопристойную обитель.
Лазарев рассеянно слушал коменданта, глядя вслед его дочери, удаляющейся по аллее. «Бог мой, — подумал он, — неужели это та неписаная красавица, та самая испанка, о которой вспоминали у Державина? Ведь когда-то она была обручена с Резановым! И по всей видимости, до сих пор не замужем».
Когда Унковский перевел предложение коменданта, Лазарев принял его не колеблясь.
— Завтра в десять утра оседланные лошади будут ждать вас на пристани, — заверил дон Аруэлло.
Возвращаясь на шлюпке, Лазарев рассказал вкратце историю любви Резанова и Кончиты.
|
|
— Постарайся завтра выведать о ней что-либо у монахов, — попросил командир Унковского.
Как и условились, наутро у пристани офицеров ждали прекрасные андалузские кони. Тучный настоятель уверенно держался в седле.
Осмотрев живописные окрестности залива, кавалькада направилась в монастырь, к францисканским монахам. В монастыре хозяева были необычайно радушны — моряки закупили весьма выгодно у них пшеницу. После обильного обеда святые отцы показали русским гостям свою небольшую и довольно бедную церковь. На их полях гнули потные спины полунагие, с черными длинными волосами, истощенные индейцы. Монахи, не задерживаясь, повели гостей в казармы новообращенных в христианскую веру. Внутри стояли перегородки, как на скотном дворе, на дощатых нарах, покрытых рогожей, жили семьями. Впоследствии из разговоров выяснилось, что добровольно индейцы не являлись сюда, их отлавливали арканами солдаты и приводили к миссионерам.
Унковский вполголоса проговорил:
— Не возьму в толк, как эти монахи могут толковать своим неофитам о христианской религии, когда те не понимают испанского языка, а службу святые отцы правят на латинском диалекте?
Лазарев грустно улыбнулся:
— Видимо, все это делается токмо для одного виду, а главное, чтобы иметь даровых работников…
Простившись с монахами, Лазарев с офицерами вечером поскакали обратно в Сан-Франциско. По пути Унковский рассказал:
— За обедом я полюбопытствовал у настоятеля о той прекрасной даме, что встретилась нам у коменданта. Дон Хуан поведал мне, что Консепсион, или, как он называл ее, Кончита, до сей поры ожидает своего нареченного русского офицера Резанова.
|
|
— Так он давно Богу душу отдал, — удивился Лазарев.
Унковский пожал плечами.
— Монах говорит, что она этому не верит и дала обет ждать его до конца жизни.
Поздней ночью на корабле Унковскому не спалось, он зажег свечу и вынул дневник.
«Проходя по казармам, мы видели одни грустные лица этих жалких дикарей, — вспоминал он события минувшего дня, — истощенных до крайности, и несколько больных, лежащих на своих кроватях. Один из них, кажется, был близок к смерти, к этому и подошел падре Романо, стал на колени, покрыл его своей рясой, стал исповедовать, но сам был после обеденного стола слишком отягощен от туземного вина, между тем ему хотелось показать вид своей заботливости и сострадания к умирающему…»
Не теряя времени, на следующий день Лазарев на барказе осмотрел залив, определил заметные места, измерял глубины. На восточной стороне острова Святого Ангела пристали к берегу. Матросы развели костер для обеда, а Лазарев с Унковским, взяв бумагу, карандаш и зрительную трубу, поднялись на вершину. Сделав наброски бухты, начали было спускаться, как вдруг рядом затрещал терновник. Из кустов сначала высунулась свирепая морда, а следом разъяренный медведь на задних лапах бросился к морякам.
— Беги вниз! — громко крикнул Лазарев, и Унковский покатился с откоса. Лазарев несколько мгновений выждал, вдруг сдернул с себя лакированную шляпу и запустил ею в морду медведя. Тот опешил, схватил лапами шляпу, остановился и стал ее разглядывать… Лазарев, не мешкая, бросился вслед за Унковским. Снизу бежали матросы с ружьями… Несколько выстрелов отпугнули зверя, и он нехотя скрылся в кустах.
Барказ отошел от берега, обогнув остров, и тут матросы увидели на лужайке холма медведя, мирно пощипывающего траву…
Покинув Сан-Франциско, «Суворов» продолжал путь на юго-запад к берегам Перу. Погода радовала. Ясное, безоблачное небо над чуть вспененной океанской равниной сопровождало корвет до самого экватора.
Лазарев не раз убеждался в малой достоверности испанских карт, а теперь, вычислив точные координаты острова Сокорро, который с трудом отыскали в океане, покачал головой.
— Ну и врали господа гишпанские мореходы, на девять десятков миль сей остров Сокорро «вынесли» в сторону…
До тропиков добрались без особых приключений, в погожие дни. Однако и хорошая погода приедается, и томительно тянутся дни в однообразной обстановке. Небеса тоже, видимо, не бездушны. Спустя месяц после выхода из Сан-Франциско грянул гром, и тропический ливень потешил моряков. Благо заодно набрали полные кадки воды. Среди океанской пустыни на подходе к экватору на пути мореходов оказался островок с чудным названием Кокос. Корвет лег в дрейф. Островок манил к себе живописным видом, густыми рощами пальм. На берегу попробовали диковинку, лакомились вкусными плодами кактусов, похожими на персики, но покрытыми пухом. Лазарев набрал несколько редких раковин, которые матросы прозвали шумовками. Приложив ухо к раструбу, морякам слышался гул морских волн и прибоя.
Вокруг корабля кишели акулы. Унковский ухитрился с барказа оглушить багром и подцепить двухметровую хищницу. Подтащили ее к борту, накинули петлю и выволокли на палубу. Первый раз матросы безбоязненно трогали руками и с любопытством разглядывали вблизи грозу морей.
У Галапагосских островов палуба «Суворова» огласилась хохотом и криком пестрых попугаев, пением диковинных птиц. На правом шкафуте, в выгородке, накрытой сеткой, копошились в траве две огромные черепахи. Лазарев был неравнодушен ко всякой живности, а к диковинной тем более. Вот и задумал доставить на родину не виданных в России разных зверюшек, птиц из дальних стран…
После двухмесячного плавания наконец-то показались берега Перу. Будучи гардемарином в Вест-Индии, наслышался Лазарев рассказов об этой загадочной и могущественной в прошлом империи инков, триста лет назад покоренной испанскими конкистадорами. В последнюю неделю ноября рейд главного порта Перу — Кальяо впервые принимал корабль под русским флагом.
Некогда цветущий прибрежный город семьдесят лет назад в несколько мгновений разрушило сильное землетрясение, а его остатки смыла гигантская океанская волна.
Лазарев насчитал на рейде около трех десятков купеческих судов и военный бриг «Патрилио» под испанским флагом. Представляли они невеселую картину. Обветшалые, облупившиеся борта, рассохшиеся мачты и реи, измочаленный такелаж, в заплатах и даже кое-где в дырах паруса наводили на грустные мысли. Лазарев повернулся к Унковскому, кивнул на корабли:
— Видать, одряхлела гишпанская корона со времен славного Колумба, сей позорный вид судов нетерпим для просвещенного государства.
Он взмахнул рукой. Девять пушечных выстрелов окутали пороховым дымом борта «Суворова». Крепость Святого Ангела ответила равным салютом русскому кораблю.
Не успели отдать якорь, на борт поднялись таможенные чиновники. Не понимая русской речи, не разбираясь в записях журналов, они жестами пригласили капитана съехать на берег для объяснения.
В таможне Лазарев все растолковал изумленным чиновникам по-английски, но корабельные документы те так и не смогли прочитать.
Утром прибыл чиновник с приглашением русскому капитану от вице-короля — наместника испанского монарха в Перу.
Впервые Лазарев отправлялся с визитом к главе государства. Раньше, в Рио-де-Жанейро, он общался с портовыми чиновниками, в Джексоне с английским генерал-губернатором небольшой колонии. Нынче предстояло нанести официальный визит верховной власти незнакомой прежде державы.
На следующий день Лазарев в офицерском мундире отправился в Лиму — столицу Перу. За ним вице-король прислал специальный экипаж. Возвратился Лазарев поздно вечером в хорошем настроении, поделился первыми впечатлениями с Унковским.
— Вице-король, преклонных лет симпатичный старик, приятно удивился нашему неожиданному визиту. После поражения Буонапарте они все наслышаны о России немало, однако россиян прежде не видывали… Всяческое содействие нам обещает. — Лазарев добродушно рассмеялся. — Только не разумеет ни по-русски, ни по-английски. Добро, среди свиты короля вдруг оказался офицер-испанец, прежде бежавший из французского плена в армию фельдмаршала Кутузова. Славный малый…
За чаем в кают-компании Лазарев продолжал рассказывать:
— Представили меня за обедом негоцианту знатному, дону Педро Абадия, правителю компании по торговле с Филиппинами. Интерес проявил к нам весьма знатный, обещался быть на неделе…
Действительно, через два дня на корабль прибыл директор Филиппинской компании дон Абадия. С любопытством рассматривал он корабль, русские товары и тут же предложил свои услуги по обмену их и продаже. Но больше всего заинтересовали его дела Российско-Американской компании.
— О промыслах вашей уважаемой компании до меня доходили слухи и прежде, но ныне воочию убедился, что, не откладывая, надобно сношения установить с господином Барановым. — Абадия доброжелательно смотрел на русских офицеров. — На этой неделе большие торжества в Лиме — день рождения ее величества королевы Испании, рекомендую использовать сие время для знакомства с местным обществом.
За два дня корабль привели в щегольской вид. В праздник на «Суворов» прибыли многочисленные гости из Лимы. Все спешили увидеть русский корабль. Высшие чиновники, и особенно их жены, восхищались чистотой и опрятным видом корабля и матросов.
Мимо внимания Унковского не прошло, что «в числе посещавших очень много было дам. Лимянки вообще славятся красотой и кокетством».
Неделю спустя вице-король, маркиз де Абагадиль задал обед в честь офицеров русского корабля. В полной парадной форме отправились офицеры в Лиму в присланном за ними роскошном экипаже. Столица Перу — Лима — выглядела довольно скромно, улицы застроены одно- и двухэтажными домами.
Во дворце русских моряков встретил офицер, стража взяла ружья «на караул». После краткого представления и беседы маркиз пригласил всех за стол и провозгласил первый тост за русских моряков. За обедом вице-король объявил, что разрешил торговые привилегии русским товарам наравне с испанскими из метрополии. Переводя эту фразу на французский, Абадия наклонился к Лазареву:
— Сие благоволение дано иностранцам в Лиме впервые…
Негоциант не скрывал своих симпатий к новым партнерам и способствовал этим добрым отношениям.
Возвращаясь на корвет, офицеры в один голос говорили о теплоте и сердечности, которой их окружили в Перу.
— Возможно, та добросердечность проистекает от Гишпании, в том, что Россия испокон веков не причиняла ей зла. — Лазарев посмотрел в окошко кареты. В вечерних сумерках мелькали вдоль дороги стволы высоких деревьев. — Напротив того, повергнув Буонапарте, Россия вызволила их от иноземцев. О том за столом и господин Абадия сказывал.
Но моряки посещали не только званые обеды. Присматривались они и к местным обычаям: в городе больше половины жителей составляли индейцы, креолы, мулаты и негры. Не однажды Лазарев с Унковским на окраинах Лимы наведывались в примитивные жилища коренных перуанцев — печальных и искренних инков. Те заприметили отзывчивых и простодушных иноземцев и с охотой принимали их в своих лачугах. Вернувшись с одной из таких прогулок, Унковский занес в дневник:
«Как только солнце своим нижним концом коснется горизонта, тогда при захождении его смолкнет все говорящее народонаселение и весь католический мир Лимы благоговейно, с тихой молитвой на устах, провожает это великолепное светило с точно такими же приветствиями, как и встречало утренний восход его. Это европейцы и креолы испанские заимствовали от прежних обитателей этой страны — перуанцев, поклонявшихся солнцу. Племя этих последних кротких обитателей живет в первобытных своих жилищах в окрестностях Лимы, и мы нередко посещали жилища этого доброго народа, уныло, но с добродушием принимавших нас в своих хижинах под тенью ветвистых деревьев. Я пил у них квас, приготовленный из риса или кукурузы, совершенно похожий по вкусу на наш русский».
Приметили суворовцы и симпатии населения к повстанцам-инсургентам, выступающим против королевской власти. Не раз на рейд Кальяо приходили вооруженные суда повстанцев и обстреливали испанские суда. В этих случаях «Суворов» снимался с якоря и отходил в сторону, не ввязываясь в стычки…
В дневнике Семена Унковского появилась запись:
«Во время пребывания нашего в Лиме, власть королевская в колонии уже сильно колебалась, и повсюду, и повсеместно составлялись общества креолов и мулатов, противящихся королевскому правительству, особенно в Чили. Это движение весьма распространилось, и поминутно инсургенты одерживали верх над королевскими войсками, но в Лиме еще было спокойно, хотя брожение умов очень было заметно».
Незадолго до Рождества Унковский, вернувшись с берега, доложил Лазареву:
— Степан Хромов, как и предполагалось, нездоров, видимо, тоже чахоткой болен. — Унковский вздохнул. — Подлец таки Шеффер…
Лазарев посуровел. Хромов был одним из лучших и исправных матросов, уважаемый и любимый товарищами. В шторм, непогоду, днем и ночью на него можно было положиться, надежнее марсового не сыскать.
— Завтра поутру, Семен Яковлевич, поезжай в Лиму ближе к горам. Сними добрый домик, приставь к Хромову товарища из матросов, верного, денег на добрую провизию выдели. Пусть поживет там месяц-другой, мы подождем, авось на поправку пойдет…
Но Хромов не протянул и месяца, скончался 20 января.
Вся команда в полной форме, с офицерами, во главе с Лазаревым провожала в последний путь Хромова на местное кладбище при церкви Богородицы. Капитан пригласил семь католических священников, которые по полному обряду совершили печальную церемонию. Вслед за гробом, покрытым русским флагом, шли все русские моряки с зажженными свечами. Местные жители, встречавшиеся по пути, молились за усопшего, многие присоединялись к погребальной процессии и шепотом удивлялись, что так хоронят простого матроса.
После погребения священников пригласили на корабль на поминки.
Получив щедрое вознаграждение, главный священник несколько взволнованно обратился к Лазареву:
— Ни разу не служили мы такой богатой службы за простого усопшего… Никогда не изгладится из нашей памяти такое почитание вашего единоверца…
Между тем Лазарев успешно заканчивал торговые переговоры в Перу.
Покидая Кронштадт, он не получил права компании самостоятельно распоряжаться ее товарами, заключать коммерческие сделки. Для этой цели на корабле находился Молво, только он имел полномочия на торговлю товарами. Лазарев раньше, как правило, не вмешивался в его дела. В Перу же обстоятельства сложились далеко не ординарные.
«Суворов», как и всякий другой корабль, был частичкой своего отечества, а его капитан являлся, кроме прочего, первым представителем России в этой стране.
Молво и его помощник и не подумывали о выгодах торговых отношений с Перу. Напротив, они ленились, не желая обременять себя лишней канителью, и Молво уперся на том, что компания разрешила производить торг только в обмен на меховой товар.
Конечно, и Лазарев мог, прикрывшись любезностями, покинуть Перу без хлопот и забот. Однако по его действиям и поступкам правители в Лиме, быть может, надолго составят суждение о нравах российских.
— Ты-то понимаешь меня, — сказал он Унковскому, — выгода торга будет немалая для компании, но риск тоже большой, а Молво не желает себя им обременять. — Лазарев махнул рукой. — Да Бог с ним, такой случай упускать не стану. Не корысти своей ради, а интересам Булдакова и его акционеров сие послужит. А главное — перуанцы сметку нашу оценят.
Унковский и сам высоко ценил, что в их кругу, близких друзей-офицеров, свято чтились такие человеческие качества, как бессребреничество, полное отсутствие меркантильности. По этим важным жизненным устоям у них никогда не происходило разногласий. И все же Унковский давно подметил особую щепетильность в таких делах Михаила.
— Откуда у тебя такое страстное неприятие личного обогащения на порядочной основе? Ведь и купцы некоторые по-честному наживаются.
— Э-э, нет, брат, — протяжно ответил Лазарев, — где деньги, там, почитай, всегда неправда, а подчас и беда. Человечество все больше грязнет в этом болоте всех зол. А что до нас с тобой, так мы чтим старую библейскую заповедь.
— Какую же? — искренне удивился Унковский.
Смеясь, Лазарев достал с полки Морской устав:
— Сия книжица — библия российского моряка, и ты просто позабыл истины, в ней заложенные великим Петром, мудрейшим родителем флота нашего. Хотя и чтишь эти правила по привычке и натуре.
Унковский, недоумевая, пожал плечами.
— Наберись терпения и изволь выслушать до конца. — Лазарев раскрыл устав: — «И понеже корень всему злу есть сребролюбие, того для всяк командующий должен блюсти себя от лихоимства и не точию блюсти, но и других ото оного жестоко унимать и довольствовать определенным. Ибо многие интересы государственные чрез сие зло потеряны бывают».
«А ведь и в самом деле, — подумал Унковский, слушая друга, — еще в гардемаринские годы не раз втолковывали нам сию заповедь на кораблях».
Лазарев захлопнул томик, потянулся:
— Такого постулата нравственности для капитана не сыскать ни в одном уставе иноземного флота…
Взяв в свои руки дело торговли, командир «Суворова» открылся еще одной гранью своего недюжинного характера — талантом предприимчивости.
В обмен на русские товары в трюмы корабля грузили медь, гуммигут[62], перуанский бальзам, хлопчатую бумагу, а главное, хину. Этот редкий и ценный продукт Россия ввозила из Испании за большие деньги. В Перу же Лазарев закупил по дешевой цене восемьсот пудов хины.
На верхней палубе «Суворова» плотники мастерили три деревянные выгородки, над ними натянули парусиновый тент. Вечером к борту подошла шхуна. На ее палубе «паслось» стадо — девять лам, альпака и вигонь. Диковинные обитатели Кордильер из семейства верблюдов давно привлекали внимание Лазарева. Многочисленные стада этих благородных и нежных животных заполняли пастбища на отрогах гор, окружающих Лиму. Он обратился к Абадии с просьбой помочь выбрать животных для отправки в Петербург, но тот его огорчил:
— Не однажды европейцы пытались заполучить этих добрых тварей. В Британию и на Пиренеи пытались их вывезти, Наполеон даже нарочный корабль прислал — все без успеха, в пути они подохли — весьма нежны, чистоплотны и прихотливы эти звери. Ни лама, ни вигонь, ни альпака не станут пить из одной и той же посуды, каждой отдельную подавай. Так что, господин капитан, рискованное это дело…
Однако Лазарев решился взять их на борт и во что бы то ни стало привезти в Россию. Матросы осторожно, в больших сетках, поодиночке перегружали животных на палубу, где сам капитан распоряжался их размещением.
Еще раньше на корабль привезли любовно собранные капитаном атрибуты древних инков — оружие, утварь, одежду.
Накануне выхода в море вице-король вручил Лазареву письмо к русскому императору. Маркиз изъявлял желание установить дипломатические и торговые связи между Россией и Перу, в самых лестных выражениях отзывался о пребывании «Суворова». С письмом вице-король отправил и богатые подарки Александру I.
15 февраля, сверкая свежевыкрашенными бортами, «Суворов» снялся с якоря. Соскучившиеся по ветру паруса расправлялись, весело трепетали в лучах заходящего солнца. Сопровождаемый выстрелами прощального салюта из крепости, корабль покинул гостеприимные берега Перу.
Восемнадцать суток дул устойчивый зюйд-зюйд-ост. Это позволило без помех, не меняя галса, спуститься к оконечности Южноамериканского материка.
Неприятности начались с поворотом на новый галс, в направлении к мысу Горн. Чем ближе к коварному месту, тем размашистей бросал корвет с волны на волну штормовой океан. Сильный дождь шел непрестанно несколько дней. Воды в трюмах заметно прибавилось. Сменявшиеся с вахты спускались вниз и беспрерывно откачивали помпами воду. Две недели спустя прошли наконец траверз последнего острова — Огненной Земли. Слева угрюмо выглядывали из тумана мрачные скалы мыса Горн. Неожиданно справа налетел шквал со снегом, все вокруг заволокло.
Лазарев поежился, накинул капюшон. Вторые сутки он не сходил с мостика. Повернув лицо навстречу ветру, сосредоточенно всматривался в снежную завесу, словно пытаясь разгадать причину ее внезапного появления. «Раз снег, значит, холод идет от тех самых непроходимых льдов, которые остановили Кука. А что за ними?»
Снежный заряд оборвался так же неожиданно, как и появился. Небо постепенно очищалось. Слева за корму уходили хмурые тучи, нависшие над мысом Горн. Лазарев, не оборачиваясь, скомандовал рулевым у штурвала:
— Лево руль, на румб норд-норд-ост!
Искоса поглядывая на ноктоуз, Алексей Российский следил, как нехотя поворачивается картушка компаса. Матросы, будто почуяв первые дуновения северного ветра с далекой родимой стороны, лихо работали с парусами. Увалившись под ветер, «Суворов» набирал ход, с каждой милей приближаясь к далеким берегам Европы.
Пересекая Атлантику, «Суворов» побывал в Рио-де-Жанейро, на острове Фернанду-ди-Норонья и 8 июня бросил якорь на рейде Портсмута, опоясав Землю кругосветным плаванием.
Спустя месяц крепкий ветер с дождем, гром и молния как бы приветствовали моряков у входа в Финский залив.
В полночь 15 июля показались проблески огня родного Толбухина маяка, а утром «Суворов» стал на якорь на Малом Кронштадтском рейде против ворот Средней гавани.
Вся команда последнюю ночь, не смыкая глаз, провела на верхней палубе, всматриваясь в родные берега, озаряемые лучами восходящего солнца.
Трепетное волнение при встрече с отечеством после долгой разлуки овладело каждым — почти три года без вестей о России, родных и близких, друзьях и товарищах…
Не успели убрать паруса и выкинуть трап, на корабле появились первые товарищи и друзья с кораблей, стоявших на Кронштадтском рейде. В полдень весь Кронштадт высыпал на стенку полюбоваться давно не виданным зрелищем — возвращением русского корабля из вояжа вокруг света…
Прибыли на корабль и директора Российско-Американской компании. Довольные лица сияли улыбками. Успешный рейс «Суворова» повысил акции компании. Они одобрили действия Лазарева в Ситхе и особенно похвалили капитана за установление добрых отношений с Перу. Об одном не вспомнили директора — о своих посулах наградить команду жалованьем в случае успешного окончания плавания.
Спустя неделю настроение верхушки компании стало меняться. Молво настрочил каверзный доклад, облыжно обвинял капитана «Суворова». Главное обвинение — Лазарев якобы поступал самочинно и нанес ущерб компании. Попутно приплел о раздорах с Барановым. Мелкая душонка комиссионера Молво выплеснула потоки грязи на безупречного человека. Молво не мог забыть свои обиды и злобно мстил. Тяжба затянулась надолго. Лазарева в конце концов оправдали по всем статьям, но он зарекся впредь когда-нибудь связываться с торгашами…
Корабль между тем ввели в гавань, ошвартовали у стенки и начали передавать компании.
Сотни кронштадтцев собрались в гавани полюбоваться, как выводили на берег и выносили на руках диковинных животных — лам, вигонь, альпаку, черепах. Приставленные к ним матросы в пути ухаживали за ними, как за детьми, и они благополучно перенесли странствие по морю, а одна лама даже родила детеныша. С грустью расставались моряки с полюбившимися им добродушными животными.
Едва «Суворов» ошвартовался, по трапу первыми бегом поднялись Андрей и Алексей. С двух сторон обхватили брата и так, обнявшись, пошли в каюту. Выпили шампанского, не скрывая, искренне завидовали Михаилу.
— Будет вам, — Михаил застенчиво улыбался, — обыденный вояж, токмо долголетний несколько…
— Как так «обыденный»? О вас, поди, весь Петербург толкует, первооткрыватели вы. — Андрей развернул журнал. — Послушай, какие вирши сочинили — кораблю, называемому «Суворов»:
Лети, корабль, средь дальних волн,
Красуйся именем героя…
Михаил краснел все больше, а Андрей продолжал высокопарно:
…Свое безвестным островам
Он имя славное приносит,
По грозным носится волнам,
Победы россов превозносит.
— А ты молвишь, «обыденный». — Андрей протянул брату книжку. — Держи на память.
Стараясь перевести разговор, Михаил спросил:
— А как сестричка наша, Верунчик, поживает?
Братья сникли, вздохнули, Алексей часто заморгал ресницами:
— Гаврила Романович почил в Званке, Верочка с супругом на похороны уехала третьего дня…
Лазарев сокрушенно покачал головой.
Дверь распахнулась без стука, и в каюту ворвались Авинов и Шестаков. Не успели толком поговорить, как появился посыльный — командир порта срочно требовал лейтенанта Лазарева.
— Ну вот, окончилась-таки служба компанейская, началась флотская. — Лазарев, улыбнувшись, поправил шляпу и направился к трапу. — А вы, друзья, не расходитесь, мы свое не упустим.
Он несколько недоумевал. Два дня назад представился командиру порта, подробно доложил все о плавании… Далекий от береговых, а тем более придворных событий, он не мог угадать истинную причину вызова.
…Пять дней оставалось до тезоименитства вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а гофмаршал двора граф Толстой еще не придумал, чем потешить публику на празднике в Петергофе. Случайно услышал от морского министра де Траверсе, что на «Суворове» привезли диковинных животных и птиц…
Главный командир порта, вице-адмирал Моллер, несколько волновался. Сам император пожелал увидеть заморских тварей.
— Господин лейтенант, самолично сопроводите животных в Петергофский парк и будьте при полной парадной конфигурации.
Вернувшись на корвет, Михаил пригласил друзей в кают-компанию. Встреча затянулась. Между тостами гости то и дело расспрашивали о вояже, вспоминая прошлое.
— Войну с Бонапартом мы заканчивали кто где, — проговорил Андрей, — в Ла-Манше, Немецком море, на Балтике. Нынче все на эскадре. — Он ухмыльнулся, кивнул на Алексея — Один Алешка от стада отбился. На царской яхте командует. Великого князя Константина забавляет.
Алексей не смутился.
— Я-то в море частенько хожу, а вы, поди, сплошь лето в Маркизовой луже плесневеете.
— Что за лужа? — удивился Унковский.
Гости загалдели. Авинов остановил их:
— Нынче маркиз наш, Траверсе, эскадру всю кампанию в Невской губе держит, на якоре. Сам трусит в море идти и флот не пускает. Народ в Кронштадте и прозвал губу его именем.
— Да-а, — протянул Михаил, — не позавидуешь. Опять податься к Синему мосту в компанию, что ли. Однако там уже Молво, видимо, успел мне напакостить.