Новосильский, прищурившись, минуту-другую всматривался в горизонт, потом повернулся к Лазареву и взволнованно воскликнул:
— Так сие берег, Михаил Петрович!
— Вы угадали, Павел Михайлович, ничем иным это быть не может, токмо материком!
Новосильский, нагнувшись, крикнул на бак:
— Братцы, берег видно!
Мгновенная тишина разорвалась громовым русским «ура!», покатившимся над ледяными полями к открытой земле.
Внезапно снежный заряд скрыл в одну минуту панораму ледяного царства. «Восток» двумя пушечными выстрелами сообщил о повороте на новый галс для выхода из ледяной лагуны. Больше суток в тумане лавировали корабли между льдинами. Когда вышли на чистую воду, туман рассеялся, заштилело, вновь солнечные блики заиграли на лазурной глади океана.
Беллинсгаузен пригласил на обед офицеров «Мирного».
Обед давно закончился, а кают-компанию никто не покидал. Пересказывали друг другу все приключения и происшествия за последние три недели. Во время рассказа Лазарева о столкновении «Мирного» с льдиной все приумолкли.
— Пожалуй, грозней неприятеля, чем оные льдины в сих местах, не сыщется. — Лазарев помолчал и обратился к Симонову, как-то получалось, что в кают-компании они обычно усаживались рядом. — Припоминаете, Иван Михайлович, встреченные нами льдины у земли Сандвича кубической формы?
— Как же, помню, и Фаддей Фаддеевич те льдины первым подметил.
— А не мыслите ли вы, господа, — Лазарев повернулся к Беллинсгаузену, обвел взглядом притихшую кают-компанию, — что льдяные острова в Ледовитом океане не что иное, как отломки матёрого берега, виденного нами нынче генваря шестнадцатого?
Симонов нарушил тишину:
— Не полагаете ли вы, почтенный Михаил Петрович, что матёрый берег суть терра инкогнита?
|
|
— Сию догадку утвердить надобно, токмо не нашими сосновыми ковчегами. — Лазарев помешал давно остывший чай…
Было решено, не откладывая, вновь попытаться в этом месте проникнуть как можно дальше на юг, к загадочному ледяному берегу.
Два дня лавировали шлюпы при умеренном восточном ветре среди редких ледяных полей. В этот раз вокруг шлюпов летали белоснежные и черно-бурые птицы и погодовестники, как прозвали их моряки. Удалось подстрелить одну редкую полярную птицу бурого цвета с белой грудкой, потом Галкин сделал из нее чучело.
В ночь на 21 января распогодилось, солнце катилось по горизонту, озаряя небосвод. Шлюпы конвоировали киты, пуская фонтаны, подныривали под «Мирный». Между парусами звонко хлопали крыльями птицы.
— Беспременно опять льдинный материк отражается на небе. — Лазарев всматривался в поднимавшийся на глазах отблеск.
— Льдинный ли, Михаил Петрович? — Галкин взмахнул рукой, пытаясь поймать резвую пеструшку. — Сии птицы токмо на льдинных полях не приживутся, потомством не обзаведутся, земля им надобна, без нее не выживут. Стало быть, оная среди льдов обретается.
Командир с любопытством слушал доктора.
Навстречу потянулись ставшие уже привычными караваны плавающих ледяных островов. Ветер менялся, приходилось каждую минуту уклоняться от неприятных спутников. Одна из льдин вплотную прошабрила правый борт, срезая головки гвоздей и задрав листы медной обшивки. Около трех часов ночи сплошной лед опять преградил путь. Не более кабельтова оставалось до кромки спаянных вплотную льдин, полукругом окружавших корабли. Все офицеры «Мирного» вышли на бак, всматриваясь в ледяные утесы, протянувшиеся сплошь с запада на восток. Плоские поверхности утесов, как и прежде, полого поднимались и где-то у самого горизонта переходили в ледяные горы.
|
|
Абернибесов повернулся к Лазареву:
— Похоже, Михаил Петрович, льдяные горы тянутся от предыдущих, виденных нами пять дней тому.
— Павел Михайлович, кликните Ильина, пускай доложит наше место.
Несмотря на поздний час, матросам не спалось, на палубу поднимались подвахтенные, прислушивались к разговору на баке.
Запыхавшийся штурманский помощник со шканечным журналом выбежал, как был, не одеваясь, без шапки.
— На три часа пополуночи, ваше благородие, широта южная шестьдесят девять градусов двадцать пять минут, долгота западная один градус одиннадцать минут, — отчеканил он, протянув командиру журнал.
Командир мельком взглянул на журнал, повеселел.
— В другой раз обошли наполовину градуса южнее знаменитого капитана Кука.
— Но то не беда наша, а слава, Михаил Петрович, — вставил Абернибесов. — Россияне, стало быть, не худо по морям хаживать могут, на крайний случай аглицким не поддадутся. Наши в поле не робеют.
Пока разговаривали, пошел мокрый снег, с «Востока» прогремела пушка. Новосильский вскинул подзорную трубу.
— «Восток» телеграфирует: «Переменить галс к осту, держать на румбе норд-ост».
Лазарев посмотрел на вымпел.
— Право, жаль расставаться с южными широтами. Надобно бы пробежать десяток-другой миль вдоль кромки, однако ветер заходит к осту.
|
|
В полдень наступило безветрие, Лазарев пригласил к обеду начальника экспедиции и офицеров «Востока». После обеда командир показал гостям искусно выделанные чучела пингвинов, пеструшек, бурых птиц. В каюте командира под потолком висел, распластав крылья, белый альбатрос. Офицеры «Востока» удивились.
— Кто сей искусник на «Мирном», что такие поделки мастерит?
Лазарев указал на Галкина:
— Вот он, умелец, срабатывает, пожалуй, добротней ученого натуралиста.
— Где же вы научились? — спросил Беллинсгаузен.
— В бытность мою преподавателем и директором гимназии в Казани неоднократно приходилось препарировать для естественных наук животных и птиц разных. К тому же отец егерем служил. От него многое почерпнул.
Корабли лежали в дрейфе. Спустили шлюпки, отправились к большой льдине. Предварительно с «Востока» из коронад дали по льдине несколько выстрелов. От льдины откололись большие куски. Матросы вытащили их на пологий берег айсберга, льдины раскалывали на мелкие части и отправляли на корабль. Скоро все бочки наполнились кристально чистым льдом. Задул противный ветер, шлюпы изменили курс, чтобы испытать еще раз возможность пробиться сквозь льды к континенту.
Не успели корабли лечь на новый галс, как начался сильный снегопад. Опять паруса облепило густо снегом, снасти обледенели, корабли теряли ход. Пришлось поворачивать против ветра, лавировать, стряхивая с парусов снег. Вся подвахта скалывала лед с обледенелых снастей, сбрасывала за борт снег с палубы.
В начале февраля ветер стал крепчать, дул с порывами, повалил мокрый снег, пришлось взять рифы.
Как всегда, в полночь, после четвертых склянок, Лазарев обошел корабль. На «собачью вахту» заступали надежные люди. «Мирный» шел правым галсом, удерживаясь в видимости зажигаемых каждый час огней фальшфейера «Востока». Порывом ветра с вант фок-мачты сбило огромную сосульку, она с грохотом разбилась о палубу. «Пора и вздремнуть», — подумал командир, спустился в каюту и, не раздеваясь, прилег на диван. Где-то рядом, за бортом, мерно шумели разрезаемые форштевнем волны, гулко стучали по обшивке встречаемые льдины.
Внезапно шум стих, на верхней палубе, торопясь, протопали вахтенные. Через минуту Лазарев был на шканцах. Сквозь пелену снежного заряда с правого борта виднелась ледяная громада. Еще полчаса назад тугие паруса обезветрели. Не успел вахтенный лейтенант доложить Лазареву о случившемся, как матрос на салинге громко крикнул:
— Лед сто саженей! Справа и слева!
— Всех наверх! — скомандовал Лазарев. — Лево на борт. Боцман! Всем стоять с правого борта с крюками и рострами.
Корабль, еще двигаясь по инерции, стал медленно уваливаться влево. Снежный заряд внезапно пропал. Два ледяных острова, столкнувшись дальними краями, медленно сходились, зажимая, словно гигантскими клещами, «Мирный».
«Главное, не потерять инерцию», — мелькнуло у Лазарева. По его команде все матросы, вооружившись крюками, запасными реями, стеньгами, стали медленно протягивать корабль, как бы выталкивая его из западни на чистую воду. Лазарев мельком взглянул наверх: слава Богу — вымпел на грот-мачте, словно нехотя, зашевелился, расправился, слегка заполоскал на ветру.
— Стакселя готовить на левый галс! — И спустя минуту приказ командира лихо выполняли матросы. Но вот срез кормы миновал кромку подветренной льдины. Через несколько мгновений страшный грохот сомкнувшихся ледяных гигантов слился с гулом пушечных выстрелов, подаваемых с «Востока».
После ужина Егор Киселев тщательно вытер обеденный стол у тускло мерцавшего фонаря, достал из рундука чистый лист, отвернул чернильницу.
«…месяца февраля. 5-го. Пришли к ледяным островам, где превысокие ледяные горы возле самого полюса; тут было морозу семь градусов, а когда зима, то до 70 и 80 градусов бывает в месяцах июне и июле и в августе, и престрашная темнота, три месяца свету нет, и самые опасные месяцы такие бывают большие штормы, и частые шквалы со снегом».
Последний летний месяц февраль принес новые заботы. Мороз не отпускал по нескольку дней подряд. Брызги воды и мокрый снег опять леденели на парусах, мачтах и снастях.
«Восток» все чаще уходил вперед, скрывался из видимости, лавировал, поджидал «Мирный».
В затишье Лазарев с Новосильским и доктором отправились на «Восток». Наедине с Беллинсгаузеном Лазарев был откровенен.
— Нынче погода меняется день ото дня, близится пора равноденственных штормов. С огромным усилием удерживаем мы беспрерывно все штатные и дополнительные паруса. Однако руля во льдах «Мирный» слушает весьма худо, такелаж не беспредельно стоек, беда каждый миг объявляется, потому, полагаю, идти в пасмурные ночи по восемь узлов не совсем благоразумно.
Беллинсгаузен медленно ходил по каюте. Лазарев впервые за время похода высказывал замечания о действиях начальника.
«Он, пожалуй, прав. Если случится беда с «Мирным», а мачты и стеньги работают у него на износ, то «Востоку» тоже придется скверно».
— Я помышляю, господин лейтенант, поскорей иметь желаемый успех. — Беллинсгаузен остановился. — Все же я согласен с вашим мнением и впредь в пасмурные ночи и худую видимость «Восток» паруса будет убавлять.
— Другое, господин капитан второго ранга. Бегучие веревки ото льда, мороза поизносились изрядно, паруса перелатаны, обветшали, запаса дров не более как на месяц-полтора, а Джексон отстоит не менее пяти тысяч миль.
— Все это так. — Командир «Востока» положил руку на шкатулку, где хранились инструкции и важные документы. Он четко помнил высочайшее повеление — не упускать ни на минуту из виду главную и важную цель, для коей они отправлены.
— Кроме того, — продолжал Лазарев, — за исключением покойного служителя, — он перекрестился, — нервною горячкой помершего, неустанными великими стараниями доктора нашего любезного, Галкина, потерь мы не имеем. Бодростью служителей моих, ежечасно спасающих шлюпы от погибели, нахвалиться не могу, однако здоровье их требует отдыха. Полагаю, для исполнения высочайшей воли надобно испробовать еще раз пробиться к югу для поиска матёрой земли.
Последние события подтвердили справедливость мнения Лазарева.
Через неделю в океане разыгрался жестокий шторм. Внезапно изменившийся сильный ветер задул в направлении, противоположном движению волн океанской зыби, и возникла толчея гигантских водных валов. Промокнув до нитки, мичман Новосильский с трудом добрался до каюты и, не раздеваясь, уснул.
«15 февраля настал жестокий противный ветер от востока, — записал он в дневнике неделю спустя. — Волны подымались, как горы, шлюп то возносился на вершины их, то бросаем был в изрытые водяные пропасти. Эта ночь была одна из самых неприятнейших и опаснейших. Кругом льды, между тем темно и пасмурно. Густой снег, соединяясь с брызгами разносимой повсюду вихрем седой пены валов, обнял наш шлюп каким-то страшным хаосом; присоедините к этому свист ветра в обледенелых снастях, скрип перегородок в шлюпе, бросаемом с боку на бок, по временам мелькающие в темноте, как привидения, ледяные громады, присоедините к этому пушечные выстрелы и фальшфейерный огонь, так ярко освещающий этот мрак и бурю, и будете иметь только слабую, бледную картину всех ужасов этой ночи!..
Сменясь с вахты в полночь, я и в каюте моей не переставал слышать страшные удары волн в борт шлюпа над самым ухом и невольно подумал, что оставленные на далеком севере наши родные и друзья, находясь под надежной крышей, верно, не подозревают, какую бедственную ночь проводим мы теперь во льдах под Южным полюсом!»
— Телеграф на «Востоке», доложи командиру, — отправил вахтенного наблюдателя Куприянов. — Начальник указывает: «Курс норд, идти до параллели западных ветров».
— Слава Богу, уразумел-таки Фаддей Фаддеевич, — сказал Лазарев, поднявшись наверх. — Приводитесь к ветру, Иван Антонович, отряхните снежок с парусов, на румб норд, а я спущусь чаек допью.
Утром Лазарев обходил, как обычно, корабль. В жилой палубе стоял тяжелый спертый воздух. Промокшее за ночь платье сушилось у камельков. Сменившиеся со второй вахты матросы заканчивали завтракать.
— Ну как, братцы, харч в достатке? Лимонный сок не приелся?
Матросы забалагурили.
— Все в справности, ваше благородие, и лимонный сок хорош, особливо с пуншем.
— Вскорости, недель через пять, отдохнем на стоянке в теплых местах. Нынче в Ледовитый океан студеная пора приходит, нам далее не с руки земли у полюса Южного отыскивать.
В полночь облака разошлись и полнеба озарилось вдруг алым огнем.
— Горит! Горит! — испуганно закричал рулевой.
— Не бойся, братец, — успокоил Абернибесов, — это Южный полюс знать о себе дает.
Утром Лазарева вызвали на «Восток». Беллинсгаузен держал с ним совет.
— Согласно инструкции, назначено нам следовать к островам Аукландским и лишь затем спускаться в порт Джексон. Как вы полагаете сей план?
— На Аукланде, слыхал я, дров нет, мачтового леса вовсе нет, а нам ремонт предстоит. Ежели туда идти, месяца не хватит. Джексон гораздо ближе. — Лазарев подошел к карте. — В бытность мою в сем порту починку добротную произвели, леса там вдоволь. Служителям же привольный воздух, пища там отменная и времени для отдохновения поболее будет. Полагаю, Джексон для нас более благоприятен.
— Согласен с вами. Дабы большие акватории обследовать, полагаю, пойдем раздельными курсами, поищем неведомые земли, а заодно проверку учиним острова Компанейского, гишпанцами открытого. — Беллинсгаузен прочертил карандашом предварительные курсы кораблей.
До трапа Лазарева провожал Симонов. У трапа он придержал Лазарева за локоть.
— Сколь радостно бывает свидание с вами, Михаил Петрович, столь и разлука в уныние. — Глаза его подернулись грустью. — Ныне особая в сердце печаль, свидимся ли…
— Полноте, Иван Михайлович, пообвыкнуть уж вам пора к морехоцким будням, через месяц встречайте нас в Джексоне, вы-то резвее нас побежите.
Долго стоял Симонов у борта, провожая взглядом удаляющуюся в вечерних сумерках шлюпку.
Прошло всего два дня, и океан опять взыграл. Страшным штормом небывалой силы обрушился на корабль. На «Мирном» пришлось спустить брам-стеньги и реи, а вскоре убрать и нижние паруса. Одни передние паруса стакселя кое-как удерживали корабль вразрез волны. Ураганный ветер менял направление, и гигантская толчея волн била корабль с разных сторон. Матросы цеплялись намертво за леер, палуба временами становилась почти отвесной, и к ней можно было припасть щекой, как к стенке. Порыв свирепого ветра изорвал в клочья только что поставленный на носу фор-стаксель.
Медленно, уваливая под ветер, «Мирный» разворачивало бортом к волне.
Намертво вцепившись в поручни, небритый, с посеревшим лицом, вторые сутки не уходил со шканцев командир.
«Минута-другая — корабль положит на волну, и прощай все…»
— Боцман! Ставить гафельные триселя, да попроворней! Руль на борту держать!
На минуту корабль нехотя задержался, а затем очередной вал ударил в форштевень.
— Живей, братцы, живей!
Матросы и сами поняли, что это последняя надежда. Вот когда пригодились нештатные штормовые паруса — «триселя», сшитые Лазаревым в Кронштадте именно на этот случай. «Только бы выдержали. Должны!» Сам Есаулов, лучший парусник Кронштадта, строчил их по его чертежам.
У всех трех мачт вздулись небольшие косые четырехугольники. «Мирный» уже не заваливался на борт. Звенели, выдерживая неистовый напор ветра, триселя. Шлюп медленно разворачивался и начал всходить носом на волну.
«Ура-а-а!» — пронеслось над палубой сквозь рев урагана. Кричали напропалую все — и офицеры, и матросы. Впервые за эти дни скупой улыбкой осветилось лицо командира.
Но борьба не закончилась. Взобравшись теперь на волну, шлюп сразу провалился в бездну, под воду. Поднимаясь из воды, бушприт трещал под напором волн и вычерпывал из океанских глубин длинные водоросли. Как на беду, изредка зловеще неслись навстречу громадные льдины, в очередной раз испытывая нервы моряков.
Но всему приходит конец. На третий день ураганный шторм начал стихать. Океан умерил свой пыл, словно отдавал должное стойкости людей…
Две недели «Мирный» обследовал широты в поисках предполагаемых островов. Увы, то был нередкий в те времена домысел испанцев.
Неделю спустя «Мирный» подошел к берегам Австралии и, выждав попутный ветер в начале апреля, бросил якорь рядом с «Востоком» на рейде австралийского порта Джексон.
Не успели якорные канаты «Мирного» положить на стопора, как к борту подошла шлюпка. Беллинсгаузен, Симонов, Завадовский поднялись на палубу.
— Сколь тяжело было в разлуке с вами. — Симонов по-дружески обнял Лазарева. — Особо тоскливо и тревожно во время шторма ужасного…
Разговор продолжили в кают-компании.
— На шлюпе были закреплены все паруса, — рассказывал Беллинсгаузен, — старались держаться против ветра. Нас спасли растянутые на бизань-вантах матросские койки. — Когда Беллинсгаузен остановился, Лазарев вставил:
— На тот случай у меня были триселя, изготовленные в Кронштадте, надобно и вам отдать пару штук.
— Вдруг появились льды, — продолжал Беллинсгаузен, — шлюп несся прямо на одну из льдин, не помог и фор-стаксель и руль. Одну из них пронесло в двух саженях по корме, а другая маячила в десяти саженях от борта. — Командир «Востока» разгладил усы, вздохнул. — В тот миг провидение спасло нас. Сильная волна, ударившись о сию льдину, отшвырнула ее на несколько сажен, и громада пронеслась у самого подветренного штульца. Не то могла бы проломить борт, руслени сломать и мачты свалить. Ну, а далее… — Беллинсгаузен развел руками.
За ужином Завадовский приятно обрадовал:
— Мы тут, Михаил Петрович, служителей банькой парусиновой балуем на берегу, так что милости просим и ваш экипаж, дров хватит на всех.
Прощаясь с командиром «Мирного», Беллинсгаузен сказал:
— О вашем плавании, господин лейтенант, составьте рапорт. Завтра прошу ко мне на «Восток». Надобно вам ознакомиться с моим докладом господину морскому министру…
Теплый ветер тянул с гор, окружавших бухту, и приятно ласкал задубевшие от мороза и ветра лица моряков.
Большую часть команды, со всеми офицерами, Лазарев отправил в баню, а сам, распахнув все оконца в каюте, принялся за рапорт. Солнце стояло в зените, когда он дописал последнюю страницу.
«…шлюп «Мирный» с «Востоком» до сего времени не разлучались. Такое необыкновенное счастливое событие я должен отнести единственно ревностнейшему исполнению обязанностей вахтенных офицеров».
«На сегодня, пожалуй, хватит, пора и на «Восток».
В каюте Беллинсгаузен протянул ему папку. Рапорт министру занял больше дюжины листов. Вчитываясь в строки донесения, Лазарев старался не пропустить главного.
«…16 числа, дошедши до широты… встретил сплошной лед, у краев один на другой набросанный кусками, а к югу в разных местах по оному видны ледяные горы».
А вот еще.
«…с 5-го на 6-е число… здесь за ледяными полями мелкого льда, коего края отломаны перпендикулярно и который продолжался по мере нашего зрения, возвышаясь к югу, подобно берегу».
Лазарев слегка покраснел.
«Во время плавания нашего при беспрерывных туманах, мрачности и снеге, среди льдов шлюп «Мирный» всегда держался в соединении, чему по сие время примера не было, чтобы суда, плавающие столь долговременно при подобных погодах, не разлучались, и потому поставлю долгом представить В. В. пр-ву о таковом неусыпном бдении лейтенанта Лазарева для исходатайствования монаршего воззрения на столь ревностное продолжение службы…»
Дочитав рапорт, Лазарев встал.
— Весьма польщен вашим вниманием, но, право, похвал сих я не заслужил.
Скупой на похвалы Беллинсгаузен взял Лазарева за локоть.
— Мне отрадно, Михайло Петрович, иметь единомышленника в столь трудном вояже.
Впервые Беллинсгаузен назвал соплавателя по имени.
— Поразмыслите о нашем дальнейшем плавании. По инструкции Адмиралтейства в зимние месяцы продолжим поиски в тропиках, вплоть до Отаити.
На живописном берегу залива моряки разбили для жилья палатки. Большая часть команды поселилась на берегу, в одной из палаток работала кузница, а в самой вместительной расположилась баня. Внутри ее матросы сложили из чугунного корабельного балласта печурку. Печь топили при откинутом пологе, а затем палатку закрывали и поддавали «жару» на раскаленную печь. Снаружи баню обливали из свезенного на берег брандспойта, чтобы пар не выходил из бани.
Матросов чуть не силой выгоняли из парилки. Лазарев разрешал любителям париться чуть не каждый день, благо в дровах недостатка не было. Но парились после работы, а днем все работали на кораблях, занимались ремонтом.
Как-то вечером Лазарев, осмотрев добротно отремонтированный форштевень шлюпа, возвращался через палаточный городок «Русское адмиралтейство», как прозвали его моряки.
— Здравия желаю, ваше благородие! — Перед ним вырос Егор Киселев.
— Здравствуй, братец, — Лазарев остановился, — природа новоголландская на тебя благотворно действует.
Пунцовые щеки Егора расплылись в улыбке.
— Что есть, то есть, ваше благородие, добра в здешних местах вдоволь.
— Летопись твоя как? Похвались.
Киселев смущенно развел руками.
— Не касался, поди, недели три к ней…
— Ну, ну, принеси, я подожду.
Матрос сбегал в палатку. Поодаль столпились матросы. Ведали они, что Егор записывает на листках все виденное.
Присев на подставленный табурет, Лазарев внимательно просмотрел записи.
«Месяца марта 30-го. Пришли в новую открытую Голландию, в город-порт Зексон. Обыватели в городе англичане. По островам живут премножество диких, в лесу, как звери живут, не имеют никаких квартир, питаются с дерева шишками и рыбой. Есть тоже король, имеет знак у себя на груди, пожалован английским королем. И тут наш капитан пожаловал ему гусарский мундир и бронзовую медаль, а жене белое одеяло и пару серег в уши женских».
Перевернул Лазарев последний листок.
— Да ты, братец, все зришь, — лукаво подмигнул, — особливо женщин примечаешь, до ушей женских добрался.
Матросы хохотали.
— Так и Настасью свою суздальскую позабудешь.
Егор погрустнел.
— Никак нет, ваше благородие, добра тут много, а на Руси все самолучшее, — он вздохнул, — небось соловьи нынче в рощах…
Месяц стоянки прошел незаметно. Ремонтные работы подходили к концу, когда случилась беда. На «Востоке» сорвался с грот-мачты матрос 1-й статьи Матвей Гумин. Он обшивал медью мачту, потерял равновесие и, упав на палубу, проломил о нагель ребра и разорвал бок. Галкин поспешил на «Восток» помочь коллеге-врачу Верху. Осмотрев стонавшего больного, он покачал головой.
— Надобно в гошпиталь береговой отправить, на шлюпе рискованно оставлять.
Штаб-лекарь выпятил губу:
— Еще посмотрим, надобности в береговом гошпитале не предвижу.
Пять дней грузили на шлюпы продовольствие, имущество, тянули такелаж, привязывали паруса. Ранним утром 8 мая шлюпы снялись с якорей и направились к Новой Зеландии.
Едва вышли из гавани, противный ветер заставил изменить первоначальный план — обойти Новую Зеландию с севера, — и шлюпы направились в пролив.
Заря только-только занималась, на «Востоке» выстрелила пушка. Анненков, понизив голос, доложил поднявшемуся командиру:
— Флаг приспущен на «Востоке», телеграфом отца Дионисия требуют.
Лазарев снял фуражку, перекрестился.
— Видимо, Гумин Богу душу отдал. Распорядитесь привестись к ветру и спустите ялик.
Вечером священник возвратился, от него попахивало.
— По обычаю, тело предали морской пучине, за упокой раба Божья Матвея помянули, а жаль, добрый человече и мастеровой был…
Неприветливо встретило моряков Тасманово море. Северный ветер развел крупную волну, шторм усиливался. В одну из ночей внезапно стихло, но гигантская зыбь раскачивала корабли так, что они черпали бортом, каскады воды перекатывались по палубе.
Берег открылся цепочкой мерцавших в ночной мгле далеких огоньков. Новозеландцы жгли костры на горах. С рассветом показался величественный пик горы Эгмонт…
Следующим на пути к Полинезии лежал остров Рапа. Навстречу шлюпам из залива неслось полтора десятка лодок. Жители сих мест отличались чрезвычайным любопытством: все показываемые им безделушки не только рассматривали, но и нюхали, пробовали на зуб.
Первый успех пришел спустя три дня после пересечения тропика Козерога. С океана веяло теплом, легкий ветерок приятно ласкал лица вахтенных матросов.
— Земля! — раздался радостный возглас с фор-салинга.
Где-то вдали, под самым горизонтом, пенистая кайма прибоя обозначила довольно большой коралловый остров. На белом фоне прибрежного буруна контрастом выделялись кокосовые рощи.
В последующие дни шестнадцатая южная параллель вознаградила русских мореплавателей — открытия следовали одно за другим.
В течение десяти дней обнаружили четырнадцать островов — Кутузова, Спиридова, Чичагова, Ермолова, Раевского, Милорадовича, Крузенштерна, Барклая-де-Толли… Некоторые острова оказались безлюдными, другие — обитаемыми.
Дружелюбие русских моряков покоряло островитян, но не всегда они охотно общались с ними, ибо уже получили горькие уроки от европейцев-«цивилизаторов». Тогда моряки оставляли подарки на камнях и не сходили на берег.
На пути к Таити шлюпы огибали одинокий остров Макатеа. «Восток», как всегда, ушел вперед. Матросы с салинга вдруг крикнули:
— Люди машут!
Абернибесов четко разглядел по корме четыре небольшие фигурки, стоявшие на краю рифа и отчаянно махавшие ветками кокосов. Один держал шест с красной тряпкой. Абернибесов вопросительно посмотрел на командира.
— Приводите к ветру, ложитесь в дрейф. Ялик к спуску, — скомандовал Лазарев. — Сообщите телеграфом на «Восток»: «На острове люди».
«Мирный», а затем и «Восток» легли в дрейф. Спустя час Анненков доставил на борт перепуганных, исхудавших подростков десяти — пятнадцати лет. Знаками они объяснили свою беду. Бурей много недель назад их занесло вместе с родителями на остров, осталось только четверо, остальные погибли.
Волной воспоминаний вдруг пронеслось перед взором командира его далекое сиротское детство.
— Распорядитесь, Николай Александрович, отроков вымыть, покормить и одеть. А там, Бог даст, на Отаити сородичей отыщем.
Приветливо встретила русских мореплавателей царица Полинезии — остров Таити. Не успели корабли стать на якорь на Матавайском рейде, как их окружили десятки лодок островитян, наперебой предлагавших апельсины, лимоны, кокосовые орехи, бананы, ананасы в обмен на безделушки.
Одним из первых прибыл к морякам с визитом король Таити Помаре с семейством.
Беллинсгаузен, как всегда, гостеприимно встретил симпатичного правителя острова, тот сносно владел английским, но удивил моряков после выпитого бокала вина.
— Рушень, рушень, Олесандр, Нопольон, — сверкая белыми зубами, смеялся таитянин, коверкая русскую речь.
Здесь же, за обедом, художник Михайлов набросал портрет гостя. Он пригласил моряков в гости. Несколько раз офицеры сходили на берег, нанесли ответные визиты, ощутили дружеское расположение островитян.
Как всегда, Новосильский отправился на прогулку с доктором. Блуждая по узким улочкам среди бедных хижин, они видели добротные каменные дома английских миссионеров, прочно обосновавшихся на острове.
— Однако сии дворцы, — Галкин кивнул на особняки, — задаром не сработаешь.
По пути зашли в церковь. Присмотревшись к богослужению, Новосильский прошептал:
— Гляньте, сколь завалено все кругом подношениями, не стесняются сим даже храм поганить священнослужители.
Во дворе церкви стояли бочки с кокосовым маслом, плодами арарута, лежали тюки хлопковой бумаги. С унылыми лицами складывали островитяне приношения.
— Видимо, мзда сия туземцам уже не в радость.
Вернувшись на «Мирный», мичман открыл дневник.
«Миссионеры обложили новообращенных христиан, с согласия Помаре, разными налогами, которые в бытность нашу на Отаити состояли из кокосового масла, арарута, хлопчатой бумаги и пр. и становились уже для островитян слишком тягостными».
Тепло прощались моряки с таитянами, покидая остров.
Время торопило, близилась весна, за ней короткое антарктическое лето, а до Австралии оставалось более тысячи миль.
Океан вновь открыл морякам свои сокровенности — остров длиной около шести миль. Беллинсгаузен решил дать ему имя своего верного соплавателя, командира «Мирного». Остров Лазарева был причислен к архипелагу Россиян.
Расставшись с открытым островом, шлюпы с каждым днем увеличивали южную широту. Казалось, ничто не предвещало опасности. Горизонт был чист, море спокойно, умеренный ветер позволял нести полные паруса без рифов. Но море есть море. Стихия обманчива, таит в себе опасности, подчас смертельные, особенно для не очень искушенного мореплавателя.