Два месяца, как расстался он с Алексеем, где он сейчас, что с ним?
…В тот час отдали якоря на рейде Рио-де-Жанейро «Открытие» и «Благонамеренный». В двух кабельтовых, ближе к берегу, стояли два английских брига. От борта одного из них отвалил барказ, заполненный до отказа африканскими невольниками. С борта другого на большой плот сбрасывали какие-то странные серые мешки. Прибывший на корабль для проверки португальский офицер на ломаном английском языке пояснил, что это выбрасывают тела невольников, умерших во время перехода от берегов Африки. Не понимая толком до конца, что происходит, взволнованный Алексей пригласил португальца в каюту, угостил шампанским, и тот разговорился. Алексей и раньше слыхал о позорной торговле, но то, что рассказал португалец, заставило содрогнуться.
На судах, приходящих из Африки с невольниками, в трюмах были сооружены клетки с запорами, по одной на каждого невольника. В тесной клетке рабы находились весь путь. А набивали их в трюмы по восемьсот — девятьсот человек…
— Умершие лежали в своих норах по нескольку дней. — Португалец отпил вина. — Рабам бросали по одному кукурузному початку в сутки, а пить давали один раз через день…
Между невольниками бывают и беременные женщины, которые рожают прежде времени, и младенцы погибают в конуре, не увидев света…
Все это офицер рассказывал бесстрастно, видимо, работорговля для здешних мест была обычным делом…
Проводив португальца, взволнованный Алексей подошел к командиру:
— Глеб Алексеевич, не в службу. Дай шлюпку сходить на аглицкий бриг, — он кивнул на соседнее судно, — таких страстей португалец мне сказывал, что не верится.
Шишмарев улыбнулся в усы: «Молод, в новинку».
|
|
— Добро, возьми кого-нибудь с собой.
Авилова уговаривать не пришлось, согласился сразу.
Шлюпка вернулась к вечеру. Не заходя в кают-компанию, Алексей прошел в каюту, достал тетрадь. Слишком сильны были впечатления от всего увиденного и услышанного.
«Во время пребывания нашего у Рио-Жанейро, — торопливо начал он, — мы видели приход к оному судов из Африки, наиболее из Англии, с неграми и торг сими невольниками. Зрелище сие и участь сих несчастных возбудили в нас живейшее сострадание. Рассказ португальца дополнил увиденное. На одном судне я видел их 747, на другом 850 и еще на малом бриге 450. Воздух у них до такой степени был сперт, что, посетив однажды одно из таких судов, при всей моей крепости, я не мог сойти в трюм. По неимению у шхиперов большой команды негров из трюма во время плавания не выпускают ни для каких нужд и надобностей. После всего этого нужно ли еще упоминать о воздухе, которым алчное корыстолюбие осуждает дышать несчастных негров, вымениваемых большей частью на самые пустые мелочи или покупаемых за весьма низкую цену… Упоминая здесь о сем ненавистном торге, я говорю потому, что хозяева таковых судов и даже матросы бьют их без пощады, особенно если некоторые из шхиперов велят часть своих невольников выпустить на воздух. При выводе их наверх люди стоят перед ними в готовности к обороне; однако до сих пор еще бунта от негров на сих судах не случалось. Когда таким образом одни из них выводятся на воздух, то прочие очищают их нары от нечистоты; через два или три часа их ведут обратно и запирают, а на смену им ведут других. Должно заметить, что при выводе негров на палубу ставят их на навесы, устроенные над водой у гальюна или у кормы таким образом, что если они окажут хотя малейшие покушения к бунту, то в одно мгновение все будут за бортом».
|
|
…Вечером следующего дня у входа в залив раздались залпы пушечного салюта. На рейд втягивались «Восток» и «Мирный».
Не успел «Мирный» стать на якорь, как подошла шлюпка, и на борт поднялись Алексей с Авиновым. Братья крепко обнялись. До поздней ночи просидели в кают-компании гости, делились впечатлениями о перипетиях плавания.
Пробили вторые склянки, офицеры вышли на палубу.
— Изволь, Мишель, взглянуть. — Алексей кивнул на черный силуэт английского брига, освещенный тусклым светом якорного фонаря. — Сей купец промышляет гнусною торговлей человеческим товаром. Вчера довелось наблюдать мне, сколь бесчеловечны сии алчущие купцы…
— Не в новинку сие мне. В прошлый вояж на «Суворове» такие же мерзости наблюдал, на сих же местах…
На следующий день братья договорились вместе съехать на берег, побродить по городу.
Дорога от пристани вела прямо на большую дворцовую площадь. Как раз в это время проходил развод королевского караула. Стража была одета неряшливо, неуклюжие движения караульных вызывали улыбки у моряков.
Новая часть города произвела благоприятное впечатление, а дальше, за площадью Святой Анны, тянулись узкие, неопрятные улицы, застроенные одно- и двухэтажными домами.
В старом городе жили купцы и мастеровые. В нижних этажах почти каждого дома размещались лавки. Между двумя проулками высился длинный, похожий на конюшню, каменный сарай. Войдя в широко распахнутую дверь, Лазаревы поняли, что набрели на один из невольничьих рынков.
|
|
Большими кучами, по двадцать — тридцать человек, на земляном полу сидели почти нагие негры. Около каждой группы стояли надсмотрщики в широкополых шляпах. То в одном, то в другом углу раздавались вопли, щелкали длинные, жесткие бичи, опускавшиеся на спины зазевавшихся или заговоривших негров.
Не успели братья остановиться, как владелец рабов подмигнул надсмотрщику, и по его знаку все негры немедленно вскочили, начали улыбаться, плясать перед новыми посетителями.
Не сговариваясь, Михаил и Алексей выскочили на улицу. Когда они отошли дальше, Алексей взял под руку старшего брата.
— По сравнению с приспешниками графа Аракчеева сии работорговцы выглядят натуральными демонами, а невольники более походят на страдальцев ада, нежели на человекоподобных существ.
— Пожалуй, ты прав. У нас российские помещики не милуют мужиков, однако сего изуверства явного не встретишь, разве в провинции, вдали от глаз людских…
Они молча прошли в конец проулка и вышли к заливу. На рейде трепетали на ветру вымпелы родных шлюпов, чуть поодаль стоял тот самый английский бриг, который привез «живой» товар. Только что рядом с ним бросила якорь португальская шхуна, прибывшая с таким же грузом.
— Таковые предприятия выгодны не только тому купцу, — Алексей кивнул в сторону каменного сарая, — а и служителям, и офицерам морским, кои сих несчастных вылавливают и отвозят.
Михаил согласно кивнул:
— В толк не возьму, как делами сими мерзкими прельщаться возможно. Мундир и флаг отечества поганить без зазрения совести. Слава Богу, — старший Лазарев вздохнул, — Российский флот поступками такими не запятнан. Ты и сам видишь, местные жители к нам дружелюбны.
Вернувшись на корабль, Алексей долго не мог успокоиться, делился виденным с товарищами, а когда сосед по каюте уснул, опять вынул из шкафчика заветную тетрадь.
«Надобно заметить, что слава русского имени, приобретенная громкими, блистательными победами и бескорыстным участием в судьбе угнетенных народов, перелетела и через необозримые пространства великих морей. Даже и те народы, к коим едва прикоснулся луч просвещения, знают о нас по слуху и уже заочно бывают нам преданны. — Алексей вздохнул. Из распахнутого оконца тянуло терпкой прохладой, — Не имея, подобно англичанам, французам и голландцам, всемирной торговли, почти всегда сопряженной с алчностью, и не нося на своей совести упрека за какие-либо притеснения и кровопролития в странах Нового Света, мы бываем везде принимаемы с особой приязнью, какой никто из других наций не пользуется».
Ночная прохлада, напоенная ароматами весны, струилась с гор и растекалась по бухте.
Кругом все благоухало, тропическое лето только начиналось. Здесь оно и зимой щедро дарило тепло солнца. А там, в далеких холодных широтах, на счету был каждый день короткого полярного лета. Время торопило мореплавателей.
В один день, в конце ноября, корабли вышли в океан. Их пути лежали в разные стороны света. «Открытие» и «Благонамеренный» с Алексеем на борту легли курсом на восток, к Великому океану и дальше на север. «Мирный», под командой Лазарева, и «Восток» взяли курс на юг, к берегам еще неведомой Антарктиды. Последуем главным и особо славным для России вояжем — в южные широты.
Во второй половине декабря, накануне солнцестояния, «Восток» и «Мирный» спустились к параллели острова Южная Георгия. Временами налетал шквал с дождем и снегом, становилось холодно. Всем матросам приказали надеть фланелевое белье и на вахту заступать в теплой одежде. Последние два дня небо было ясным, горизонт чист, однако суша не появлялась. Правда, вокруг шлюпов носилось множество птиц — пеструшек, альбатросов… Несколько мгновений Лазарев недоуменно разглядывал пенистую полосу прибоя.
— Взгляните, Николай Васильевич, — он протянул трубу Абернибесову. — Не правда ли, привлекательное занятие для голодных птиц?
Абернибесов сосредоточенно взглянул в окуляр. Далеко впереди стая птиц носилась над возвышавшейся над водой темной небольшой отмелью.
— По-моему, сие туша мертвого кита. — Абернибесов оторвался от окуляра…
У острова Южная Георгия мореплавателей ждала неожиданная встреча.
Из-за серых скал к «Востоку» и «Мирному» под всеми парусами шел большой бот с английским флагом.
Корабли легли в дрейф. На борт «Востока» вскоре поднялись трое англичан. Они оказались охотниками, промышлявшими морских зверей — ластоногих сивучей. Один из охотников с первой же фразы заговорил на чистейшем русском языке.
— Здравствуйте, господа! Поздравляю вас с прибытием.
Ошеломленные моряки не верили своим ушам. За тысячи верст от России, в океане, встретить человека, говорящего по-русски.
— Позвольте узнать, кто вы? — Симонов первый обратился к гостю.
— Родом я из Пруссии, но в бытность свою неоднократно и подолгу жил в Санкт-Петербурге, Архангельске, Риге, выучился русскому языку и обычаям России.
Он рассказал, что промышленники полгода бьют здесь морского зверя, на двух английских бригах. Охотятся по всем бухтам Южной Георгии. На ближайших островах нет никакой растительности и зверя, кроме сивучей и пингвинов, но вдоволь свежей воды…
Беллинсгаузен приказал выдать гостям по чарке водки и поблагодарил за визит.
— Нынче нам каждый час дорог, так что не обессудьте.
Когда шлюпка отошла от борта, он обернулся к Симонову:
— Сей господин, мнится мне, не пруссак, а русак. Видимо, из беглых матросов с наших военных кораблей. То ли в Англии, то ли в других портах отстал…
Сумерки окутали корабли, «Мирный» шел несколько впереди «Востока». Вахту правил лейтенант Анненков, внимательно всматриваясь вперед. Не отрываясь от зрительной трубы, он вдруг радостно вскрикнул:
— Вижу остров!
Лазарев быстро перешел с другого борта, всмотрелся и скомандовал:
— Выстрелить пушку, поднять сигнал «Вижу землю»!
Постепенно перед мореплавателями открылся небольшой остров, почти круглой формы, с возвышенностью посредине. Вершину и ее склоны сплошь укрыли снег и лед. Сквозь них местами проглядывали мрачные скалы.
На карте обозначилась первая земля, открытая экспедицией. Острову, по традиции, присвоили имя открывателя — Анненкова.
Ветер с дождем и снегом сопровождали шлюпы всю неделю. Первые два дня океанская зыбь раскачивала шлюпы с борта на борт так, что они едва не касались воды фальшбортом. Резко похолодало, термометр показывал ниже нуля. Лазарев вызвал боцмана.
— Вооружить штормовые леера, и передайте служителям — всем непременно обвязываться концами при работе с парусами.
Палубы, мачты, реи покрылись тонким слоем льда.
Немало плавающих льдин встретили на своем пути корабли, но однажды утром вахтенный офицер Новосильский был поражен. Вначале он подумал, что показался ледяной берег, конца его не было видно, а над водой громада возвышалась больше чем на тридцать саженей. Спустя полчаса матрос с салинга крикнул:
— Ледяной остров!
Оказалось, что ледяной гигант сам движется навстречу кораблям, увлекаемый подводным течением. Ледяные глыбы, громоздившиеся на плавучем леднике, постепенно переходили в пологий ледяной берег. Вдоль него рядами выстроились сотни, а может быть, и тысячи пингвинов. Изумленно поглядывали они на не виданных ранее пришельцев, пронзительными криками провожали шлюпы. С не меньшим любопытством смотрели на них высыпавшие на палубу матросы. Немало пингвинов прыгало в воду, несмотря на быстрый ход, ныряли, кружили около шлюпов. Ледяной остров вытянулся больше чем на две мили. Чем ближе к Полярному кругу, тем светлее становились ночи. В сумеречной мгле навстречу плыли одна за другой гигантские льдины. Пришлось взять рифы и осторожно лавировать.
Не смыкая глаз, до полного рассвета, на шканцах вышагивал Михаил Петрович, готовый в любой момент прийти на помощь вахтенному офицеру. В утреннем тумане вдруг проглянулся неизвестный остров, около двух миль длиной. На следующий день открыли еще два острова.
Самым большим и интересным оказался последний остров. Ему дали имя Ивана Завадовского с «Востока». В окружности он имел более десяти миль. На горе, возвышавшейся на полкилометра, из широкого жерла вулкана валил густой серый дым, стлавшийся над океаном.
Корабли легли в дрейф у острова и послали к нему с разных сторон две шлюпки. Лазарев предупредил Абернибесова, Куприянова и Новосильского:
— Место, где пристать, выбирайте без торопливости, бурун у берегов крутится грозный. Но коль выбрали, не мешкайте, дабы шлюпка в щепки не обратилась.
После долгих поисков нашли удобную бухточку. Абернибесов остался в шлюпке, а Новосильского и Куприянова с двумя матросами послали обследовать остров.
— Близко к вулкану не подходите, чуть что не так, мигом в шлюпку, — предупредил Абернибесов.
Перескакивая с камня на камень, добрались до скользкой, поросшей мхом, крутой горы со снеговой вершиной.
— Обойдем с двух сторон. — Новосильский тронул за плечо Куприянова. — Мы с Петуниным пойдем прямо, а ты, Ваня, держись левее.
Григорий Петунии, соскучившись по берегу, резво шел вперед. Дорогу преградила отвесная скала, покрытая снегом. Новосильский, с трудом удерживаясь, медленно, чуть не ползком, забирался на гору. Подтаявший снег неожиданно обрушился, и мичман, схватившись за выступ, повис над расщелиной. Петунии, забравшись на вершину, услыхал шум, обернулся и увидел, что Новосильский вот-вот сорвется в пропасть. В тот же миг он выхватил припасенную веревку и бросил ее мичману. С большим трудом выбравшись на вершину, мичман обнял матроса.
— Спасибо, братец, ежели бы не твоя подмога, быть мне в пропасти.
На плоской вершине встретились с Куприяновым. Вокруг, насколько хватало глаз, теснились тысячи галдевших пингвинов. Они стояли плотной стеной, пришлось ногами и палками расталкивать их в стороны, чтобы пройти дальше. На лапках зверюшки держались очень прямо, задрав кверху черные клювы, и чем-то напоминали человечков. Передвигаясь, ходили забавно, переваливаясь с ноги на ногу.
Пингвины недоуменно смотрели на пришельцев, сердито стучали длинными клювами по ногам, хлопали плавниками. Не удержав равновесие, смешно валились на бок.
Под ногами хрустели черные, ноздреватые окатыши. Новосильский поднял несколько камешков, посмотрел на жерло вулкана.
— Видимо, оттуда выливается вулканический поток и, смоченный ливнями и снегом, обретает сию форму. — Он втянул воздух. — Серным запахом отдает…
С острова моряки привезли Галкину несколько пингвинов, подбили птиц для чучел, нарвали большие пучки травы для коллекций.
Незаметно подошло Рождество. День 25 декабря выдался солнечный, ясный. Вся команда с утра оделась в парадные мундиры, готовилось праздничное угощение. Лазарев, по приглашению Беллинсгаузена, взяв с собой мичманов и священника, отправился на «Восток».
В жилой палубе отправляли литургию по случаю годовщины победы над Наполеоном. Лампадный дымок приятно щекотал ноздри.
После службы рядом с Лазаревым оказался Егор Киселев.
— Здравия желаю, ваше благородие, с праздничками вас!
— Здорово, братец, тебя тоже поздравляю! Ну как, летопись не забросил?
— Никак нет, их благородие господин Симонов каждодневно любопытствуют о том…
В кают-компании присутствующие обменялись впечатлениями от поездки на остров. Симонов со спутниками не сумел подняться на вершину плато, где побывали Новосильский и Куприянов с матросами. Им помешала топкая грязь.
Симонов был поражен гигантскими льдами, пересекающими все чаще курсы кораблей, и поделился своими впечатлениями с Лазаревым. Тот спросил:
— Вы подметили, Иван Михайлович, как похожи сии ледяные громады по форме друг на дружку?
Симонов оживился:
— Давеча Фаддей Фаддеевич ту же мысль высказал. Видимо, мы созвучно наблюдаем сию загадку природы. Плоские боковые грани, правильная кубическая форма наводят на мысль, что они сотворены в одной мастерской.
— А мастерская расположена у Полярного материка, — подхватил Лазарев. — Сие сходно с постройкой одинаковых кораблей, которые один за другим спускают на воду со стапелей…
Поздним вечером шлюпка с гостями ушла на «Мирный». Симонов с грустью прощался с Лазаревым. Что ждет их корабли в предстоящие дни, недели, месяцы? Свидятся ли они вновь?..
Егор Киселев только что сменился с вахты, ему не спалось. Вытащил дневник, прочитал последнюю декабрьскую запись.
«26-го. Нашли три острова новых, никакими мореходцами непросвещены, кроме наших двух судов; и один остров горит земля, дым валит, как тучи ходят. И тут на оной остров ездили три офицера, четыре матроса для узнания. На сем острову есть премножество разных птиц, особливо пендвин с желтыми хохлами, ходит как человек, кричит похоже на га-га, крылья маленькие, не летает, и премножество софонских кур. За оные острова дано награждение, кто их прежде свидел, пять таллеров и записаны в журнал».
Накануне Нового года наконец-то показались очертания земли Сандвича, последнего открытия Кука в этих широтах. «Земля», как оказалось, состоит из нескольких островов.
Снежные заряды, туманы, льды стали постоянными спутниками русских мореплавателей. Теперь каждый кабельтов, пройденный к югу, мог стать последним.
Новогодняя ночь встретила корабли сильным снегопадом. Сплошная завеса закрыла путь кораблям. Со шканцев нельзя было рассмотреть, что делается на баке.
Командир «Мирного» надвинул поглубже шапку, закинул голову, всматриваясь в паруса. Тяжелыми хлопьями снег оседал на них, корабли теряли ход. Лазарев повернулся к вахтенному начальнику Куприянову:
— Выстрелить пушку «Востоку»! Приводитесь к ветру, надобно стряхнуть снежный груз с парусов, покуда они не заледенели. — Лазарев ударил перчаткой по штагу, мелкие ледышки посыпались на палубу. Он показал головой: — Поднять половину подвахты! Немедля сколачивать лед с вант и всего бегучего такелажа.
…Первый День Нового, 1820 года команда «Мирного» встретила молебном. Не успели моряки преклонить колени, как с верхней палубы загремело — «Всех наверх!». Прямо перед бушпритом надвигалась на корабль гигантская льдина, в два-три раза выше фок-мачты. Не прошло и минуты, без суеты, четко и слаженно матросы переложили снасти, и корабль переменил галс. Чиркая по реям, проплыла в сажени от борта виновница несостоявшегося кораблекрушения. А справа и слева на смену ей одна за другой появлялись новые льдины. Полупрозрачные голубые громады то перевертывались с глухими всплесками, то сталкивались друг с другом, трещали, раскалывались на большие глыбы, ударялись о борт корабля.
Аврал кончился. Командир подозвал офицеров, Галкина.
— Рождественские торжества должно провести весело для служителей. Велите команде переодеться в мундиры, праздничный обед приготовить на славу, сварить пунш с сахаром и лимоном, затейников да песенников настрополите.
Офицеры прислушались, издалека доносились пушечные выстрелы. «Восток» разыскивал скрывшегося за снежной пеленой и льдами товарища.
Праздник удался, команда натешилась вдоволь.
На палубе между тем поминутно слышалась команда вахтенного офицера:
— Право руля, право на борт!
— Лево руля! Одерживай! Право руль!..
После бессонной ночи Лазарев выпил чаю, зашел в каюту, вынул из шкафа последний том «Путешествия Кука», открыл на закладке.
Ровно сорок пять лет назад в этих широтах знаменитый капитан записал: «По непрестанным опасностям, коим подвержено плавание в сих местах, никто еще не осмелился пройти столь далеко, как я, далее же идти невозможно. Читатель может представить, сколь ужасно простирать плавание при несносных холодах, при сильных дождях, при снеге, среди громад льдов и непосредственных густых туманах».
Не первый раз за многие годы вчитывался Михаил Петрович в эти строки. Особый смысл они приобрели сегодня, здесь, когда русские моряки прошли на юг дальше Кука.
«…конечно, читатель не будет уже меня ожидать далее к югу. При всем желании более приближаться к Полюсу, безрассудно бы было подвергнуть опасности все плоды многочисленных наших обретений, единственно для ближайшего опознания берега, коего точнейшее описание не может принести никакой пользы ни мореплавателю, ни географии и никакой другой науке».
Лазарев закрыл книгу. «Неужто и мы тщимся зря, без пользы для отечества и науки?» За кормовым оконцем чередой проплывали ледяные острова. «Ан нет, достославный капитан! Русачки отступать не привыкли, а что до пользы — авось потомки рассудят».
Командир встал, надел кожаную шапку и поднялся на шканцы.
…С бака сквозь пелену снега доносился голос впередсмотрящего матроса:
— Прямо лед! Влево лед! Вправо лед!
Тридцать с лишним миль пробивались корабли сквозь льды, пока, в который раз, путь им не преградило сплошное ледяное поле, тянувшееся до самого горизонта.
В тот же день Павел Новосильский занес в дневник: «Если позволено сделать здесь скромное предположение, то, кажется, за Туле должны быть новые острова и, может быть, даже материк, иначе откуда бы взялось такое бесчисленное множество ледяных островов? Гряда Сандвичева с ее северным продолжением далеко для этого не достаточна».
Плавающие ледяные острова несколько часов скрывали шлюпы друг от друга. Наконец «Восток» услышал выстрелы «Мирного», они соединились и вместе начали выходить из ледяного плена. Как было условлено раньше, отряд кораблей, огибая ледяные поля, продолжал курс сначала на восток, а затем на юго-восток, рассчитывая при первой же возможности продолжать штурм южных широт.
И вновь дождь, снег и временами туман окутывали пеленой корабли, пытаясь в который раз разъединить их.
Шквалы, штормы и океанская зыбь сбивали с заданного румба, а противные ветры вынуждали менять галсы и следовать неблагоприятными курсами. Ледяные глыбы стали попадаться реже, но коварство малых льдин от этого не уменьшилось. В отдельные дни матросы на салинге насчитывали тысячи больших и малых льдин только с одного борта.
8 января шлюпы повернули на юго-восток, склоняясь все больше к югу. Ближе к вечеру на плоской небольшой льдине заметили чернеющую тушу крупного животного. Шлюпка с «Мирного» подстрелила зверя. С трудом затащили на палубу большую нерпу.
На пятую вахту заступал Новосильский. Ветер постепенно усиливался.
— Более полусотни островов ледяных, Михаил Петрович, — доложил Новосильский поднявшемуся на шканцы командиру, — море взыгрывает понемногу.
От горизонта справа надвигались черные тучи, быстро обволакивая небо. Мрак поглощал острова, плывшие навстречу кораблю. Мелкие и средние льдины дробно постукивали по бортам. Впередсмотрящий матрос на баке не успевал докладывать об опасности. Ветер относил его голос. Новосильский вызвал подштурмана.
— Стойте у ноктоуза и репетуйте рулевым на штурвал мои команды. Я перейду на бак, иначе мы наткнемся на льдину.
Лазарев одобрил расторопность мичмана:
— Добро, Павел Михайлович, так будет надежнее.
Команды исполнялись теперь быстрее, но корабль стал плохо слушаться руля. Паруса, облепленные мокрым снегом, вяло наполнялись ветром. Мелкие льдинки скапливались у кормового среза, и руль не перекладывался. Шестичасовая вахта подходила к концу. Пробила восьмая склянка, и на баке появился Абернибесов.
— Как вахта?
— Неладно, Николай Васильевич! Островов и льдин множество, но за мглой показываются в самой близости.
Мичман подробно рассказал обстановку.
— Ход шесть узлов, однако паруса тяжелые, руля тоже корабль слушается дурно, а льдинные острова тут как тут.
Он передал зрительную трубу Абернибесову и указал крупные льдины впереди по курсу.
Сдав вахту, Новосильский выпил в кают-компании чая и спустился в каюту. Сон не шел. Зажег фонарь и вынул дневник. Но скоро усталость взяла свое, и, не раздеваясь, он прилег на койку…
Спустя час страшный удар выкинул мичмана из койки. По трапу стучали сапогами матросы, спешно выбегая на палубу. Через несколько мгновений он был наверху.
За кормой, медленно разворачиваясь, удалялась огромная льдина, ударившая корабль. На баке, у бушприта, свесившись за борт, стоял командир, боцман спустил фонарь, освещая форштевень.
Из люка показались матросы и радостно сообщили:
— Ваше благородие, течи нигде не видать!
Лазарев снял шапку, перекрестился.
— Видимо, Бог милует нас, а счастье пока не изменяет!
Наутро выяснилось, что у форштевня выломан кусок длиной не менее четырех футов.
Куприянов после завтрака задержал Новосильского:
— Ежели бы удар на пол-аршина влево или вправо пришелся, то не чаи бы мы с тобой сейчас гоняли, а, вдоволь наглотавшись соленой водицы, льдинками закусывали. — Куприянов поставил подстаканник. — Представь, командир вахтенному офицеру даже гримасы недовольной не выказал, понимает, что тот все скомандовал без ошибок и ни при чем.
Новосильский понимающе кивнул.
— К сему добавлю, Ваня, что не Бог нас спас, а Михаил Петрович. Он в Кронштадте, в том самом месте, форштевень дубовыми брусьями и брештуком подкрепил надежно…
Следующие два дня корабли выбирались из ледяного плена узким, шириной в полмили, проходом. Едва опасность миновала, они повернули, пытаясь вновь, при первой возможности, проникнуть на юг. Оттуда, из южных широт, навстречу «Мирному» шла тягучая океанская зыбь. Противный ветер срывал пену с гребней мощных волн и обдавал моросью верхнюю вахту. Вахтенный лейтенант Анненков с тревогой посмотрел на скрипевшую грот-стеньгу.
Внезапно из-за туч вышло яркое по-летнему солнце. Оно теперь не заходило круглые сутки. Чуть прищурившись, Лазарев пристально всматривался в бескрайний простор океана.
— Сия зыбь нам на пользу. — Командир протянул подзорную трубу в сторону солнца. — На юге был сильный шторм, а потому океан должен быть там чист ото льда.
— На «Востоке» сигнал: «Следовать к зюйду!» — доложил Анненков и скомандовал рулевым: — На румб зюйд!
В ночь на 15 января шлюпы второй раз пересекли Полярный круг и весь день, не встречая ледяных полей, ходко шли к югу. Каждая пройденная миля приближала мореплавателей к цели, вселяла надежду в успех вояжа.
Утром 16 января 1820 года Новосильский, перед заступлением на третью вахту, записал в дневнике:
«…9 часов утра, впереди льда еще не видно. Каждая миля, впереди пройденная, чрезвычайно радует нас. Почем знать, может быть, дойдем здесь до широты, самой близкой к полюсу?»
В полдень внезапно нашли тучи и выпал снег. Новосильский принимал вахту.
— На румбе зюйд, ветер зюйд-вест, ход пять узлов… — Абернибесов повернулся к левому борту и пояснил: — Слева находят льды, прямо пока чисто…
Корабли прошли еще две мили, погода прояснилась.
— Впереди сплошь лед! — крикнул матрос с салинга.
Командир обвел взглядом горизонт слева и перешел на правый борт. Справа на пять-шесть кабельтов чисто. Дальше к западу тянулись ледяные поля, которые упирались в неподвижный материковый ледник.
Постучав сапогами, Лазарев полез на салинг. Матрос вылез на ванты, уступая место командиру. Около мачты неожиданно низко пролетел дымчато-белый альбатрос, широко распластав крылья. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались льды, усеянные причудливыми нагромождениями торосов. Прямо по курсу ледяные поля упирались в мощные уступы высокого ледяного барьера, переходящего, по мере удаления его к горизонту, в обширные горы. Весь береговой припай льда плотной стеной окружал гигантскую бухту, не оставляя малейшей щели для прохода на юг.
Лазарев поднял подзорную трубу, пристально осмотрел возвышающуюся кромку ледяного берега. Солнце клонилось к западу, и там, где ледяные поля упирались в материк, широкая кайма тени подчеркивала неприступные высоты берегового среза. Вдоль кромки, на одну-две версты вглубь, берег был ровный, а дальше небольшие холмы переходили в гряду гор, уходящих к горизонту. Внезапно прямо по носу шлюпа, у кромки берега взметнулись вверх, сверкая на солнце, каскады битого льда. Не прошло и полминуты, как оттуда канонадой донесся глухой грохот.
На баке столпились выбежавшие наверх офицеры и матросы.
Закинув голову, Новосильский, свободный от вахты, крикнул:
— Михаил Петрович, что там происходит?
Лазарев молчал, не отрываясь всматривался в ледяной барьер берега. Вдали, в том месте, где только что сверкали ледяные каскады, над поверхностью битого льда колыхалась гигантская ледяная гора. Множество солнечных бликов, отражаясь от ее причудливых изломов, слепили глаза.
Лазарев поманил Новосильского и, когда тот поднялся на салинг, протянул ему подзорную трубу.
— Взгляните на сие диковинное зрелище, Павел Михайлович, а главное, на его первопричину.