Солнце лишь коснулось горизонта, а противоположная, восточная сторона неба уже окутывалась исподволь синевой ночи. В тропиках ночь приходит на смену дня в несколько минут. Едва последний луч солнца скрылся в волнах за горизонтом, как густой мрак окутал шлюпы, которые шли теперь в темноте, словно проваливаясь в таинственную бездну…
Над бескрайней океанской чашей засверкал иссиня-черный сказочный небосвод. «Нельзя записать тропического неба и чудес его, — делился впечатлениями в свое время «моряк поневоле» Иван Гончаров[68], — которому отдаешься с трепетной покорностью, как чувству любви».
В такую-то именно ночь доктор Галкин, удобно расположившись на шкафуте, наслаждался тишиной и терпким благоуханием, любуясь мириадами ярких звезд.
— Не за горами встреча с южнополярными льдами, — позевывая, проговорил он подошедшему Анненкову, — таких картин не увидим.
На баке матросы и унтер-офицеры затянули грустную песню о ямщике.
Лазарев пристально всматривался в непроницаемую, казалось, темноту. Внезапно он опустил трубу и прислушался.
— Поворот через ветер, фордевинд! — скомандовал вдруг он.
Анненков, следивший за командиром, мгновенно отрепетовал:
— По местам! Магерман отдать и грот-марса булинь!
Резко накренившись на правый борт, шлюп быстро покатился на ветер.
Впереди, слева, блеснул яркий огонек, докатился раскат пушечного выстрела. «Восток» подавал сигнал экстренного поворота на обратный румб.
Встревоженный Галкин подошел к вахтенному лейтенанту.
— Чем объяснить, Михаил Дмитриевич, столь внезапную тревогу?
Тот взял доктора за руку, подвел к кормовому срезу.
— Видите что-либо? Нет?
Галкин пожал плечами.
— А теперь вслушайтесь.
|
|
Издалека едва-едва доносился глухой шум.
— Это разбиваются волны о коралловый риф, а вместо них, через четверть часа, могли бы вдребезги разбиться мы…
Последний день августа был несчастливым для «Востока».
На шлюпе гостили офицеры «Мирного» с командиром. Ночная завеса только что опустилась над океаном, шлюпы меняли галс.
Вдруг через открытое оконце с бака донеслось тревожное:
— Упал человек!
Первым выскочил на палубу и бросился к кормовому ялику, висевшему на талях, лейтенант Анненков. Следом за ним выскочили четыре матроса. Туда успели подать зажженный фонарь, и ялик полетел вниз, на волны. В это время подряд два выстрела пушки оповестили «Мирный» о происшествии, шлюп, пробежав по инерции два кабельтова, лег в дрейф.
Около часа ялик ходил галсами во всех направлениях, подошел «Мирный», но все усилия оказались тщетны. Упавшего не нашли. За борт свалился матрос Филипп Блоков.
— Прибежали с ним на бак раскрепить кливер, — рассказывал его напарник по вахте Платон Семенов. — Филька-то проворно на бушприт вскарабкался, стало быть, и лихо по бревну побежал к утлегарю. Ноги-то босы, бревно мокрое, склизко, ну и…
Опять, в последний раз, наступил черед Южного Ледовитого океана. Полярные льдины вновь приглашали свидеться и испытать в схватке стойкость россиян. Как и прежде, мореходы взяли курс на восток, отсчитывая последние меридианы восточной долготы.
В воскресенье 31 октября шлюпы покинули Джексон, но не успели отойти и на сотню миль, как начались неприятности.
Носовой отсек «Востока», около форштевня, дал течь. Журчание воды слышалось даже за всплесками волн. Срочно опустили пушки вниз, на жилую палубу, перетащили ближе к корме. Нос приподнялся. Течь убавилась, но не прекратилась. С этого дня на плечи матросов, сменявшихся с вахты, легла новая забота — беспрерывно откачивать воду.
|
|
В конце ноября на салинге закричал матрос:
— Впереди льдина!
Началась ледовая эпопея. Спустя неделю пересекли последний меридиан восточной долготы и перешли в Западное полушарие. Ледяные поля, между которыми еще вчера пробирались шлюпы, сомкнулись сплошной стеной и тянулись к югу насколько хватало глаз. Ветер дул попутный, и корабли двинулись вдоль кромки льда.
15 декабря Новосильский заметил обнадеживающие детали: «..лейтенант Игнатьев привез на «Восток» необыкновенной величины королевского пингвина, вышиною в 3 фута; возле него взяли на льдине шримса, которыми пингвины обыкновенно питаются. Но всего удивительнее, что в желудке пингвина найдены были маленькие кусочки горного камня. Стало быть, пингвин этот был недавно на неизвестном берегу, потому что самые ближайшие острова удалены от нас более чем на 2000 миль».
Где-то должна быть суша, Новосильский уже не сомневается.
«Положение наше… крайне опасно, — продолжал он запись на другой день. — Между тем мы не без основания думали, что вблизи нас должен находиться берег — пролетавшая над шлюпом эгмондская курица была вестницей его».
В Рождество опять не повезло «Востоку». В сильную зыбь, не послушав руля, шлюп натолкнулся на льдину. С размаху нос опустился на льдину, громадный шток станового якоря уперся и проломил обшивку.
|
|
Утром 10 января море к югу наконец-то очистилось от льда на две-три мили и шлюпы вошли в большую лагуну.
Появились вдруг киты, птицы закружились вокруг мачт. Колокол на «Мирном» звонко пробил семь склянок. Все офицеры и даже доктор вышли на шканцы. Новосильский глянул за борт:
— Ей-богу, господа, как никогда посветлело!
Не успел он закончить, как Лазарев протянул подзорную трубу Абернибесову:
— Взгляните, Николай Васильевич, виден берег! — Подозвал сигнальщика: — Передать сигнал на «Восток» — «Вижу землю!».
Все бросились на другой борт. Крик матроса с салинга: «Земля!» — слился с пушечным выстрелом «Востока».
В эти минуты сквозь завесу серых облаков пробился сноп солнечных лучей и высветил вдали большую гору. Острый пик покрыла снежная шапка, обрамленная черными скалами. Земля оказалась большим островом, окруженным со всех сторон на десяток миль толстым льдом. «Русским предоставлена была честь впервые приподнять угол завесы, скрывающей отдаленный таинственный юг, и доказать, что за ледяною стеною, его опоясывающею, таятся острова и земли, — отметил Павел Новосильский. — Открытый остров назван именем создателя русского флота, драгоценнейшим для каждого русского именем императора Петра I, положившего прочное основание могуществу и славе России».
Открытие острова вселило уверенность — материк где-то рядом и должен наконец приоткрыть свое ледяное забрало. Однако прежде чем выдать тайну, океан еще раз испытал моряков.
Вечером следующего дня на вахту заступал Новосильский.
Наплыл густой туман, пошел дождь вперемежку с мокрым снегом. За пеленой «Восток» скрылся из виду. Ветер посвежел. «Мирный» привелся в полный бейдевинд правым галсом. Команда пила чай, а офицеры находились, как всегда, в кают-компании и делились впечатлениями о только что открытом острове Петра I.
Вдруг на баке часовой крикнул:
— Лед прямо!
Новосильский побежал на бак. Из тумана, чуть левее, наплывала гигантская льдина.
— Право руля! Грота-брасы травить.
Шлюп начал медленно катиться под ветер. В тот же миг Анненков, выбежавший из кают-компании на бак, крикнул:
— Спускаться не надо! Мы проходим на ветер!
Новосильский закусил губу…
Сменившись в полночь с вахты, он подробно описал дальнейшие события. «Так действительно казалось. Но чтобы пройти лед на ветер, надлежало вместо право положить руль лево, обезветренные паруса опять наполнить, словом, переменить весь маневр, чего мне крепко не хотелось. Нерешительность и переменчивость в распоряжениях вредна везде, а в службе морской отнюдь не должна быть допустима, однако надо было на что-нибудь тотчас решиться: или согласиться с бывшим на баке более меня опытным и старшим офицером, или продолжать начатый маневр и взять уже на себя всю ответственность за последствия… Каждая секунда приближала нас к страшной, мелькавшей из-за тумана ледяной громаде. В эту самую минуту вышел на палубу Лазарев. В одно мгновение я объяснил начальнику, в чем дело, и спрашивал приказания.
— Постойте! — сказал он хладнокровно… Смотрю на Михаила Петровича: он осуществлял… в полной мере идеал морского офицера, обладающего всеми совершенствами. С полной самоуверенностью быстро взглянул он вперед… взор его, казалось, прорезывал туман и пасмурность…
— Спускайтесь! — сказал он спокойно.
Но это подтверждало прежний маневр. В то же самое время вся ледяная громада, вышед из-за тумана, явилась не только впереди, но и вправе.
Едва мы успели от нее уклониться, бом-утлегар чуть не черкнул ледяную скалу, возвышавшуюся над шлюпом по крайней мере на два его рангоута и отнявшую у шлюпа ветер. Переменив маневр, мы бы неминуемо грохнулись о эту скалу».
17 января 1821 года минул год с того дня, когда шлюпы впервые подошли к берегам Антарктиды.
С утра ясное и безоблачное небо сулило погоду, но скопища льдов то и дело сбивали с курса. Часовой пробил шесть склянок, близился обед. Командир «Мирного», прежде чем уйти, еще раз поднял подзорную трубу. Внезапно лицо озарилось улыбкой — в окуляре четко виднелся темный скалистый берег. Вдаль уходила цепочка гор, увенчанная снежным пиком.
Воедино слились пушечные выстрелы «Мирного» и «Востока», возвещая об открытии материка. Наконец-то он скинул ледяной панцирь таинственности перед натиском россиян.
Берег назвали именем Александра I, а самому высокому пику, резко выделявшемуся среди других гор, дали имя Георгия Победоносца.
За обедом в кают-компании «Мирного» царило радостное возбуждение.
До Лазарева донесся звонкий голос Новосильского:
— А что, господа, английские мореплаватели знаменитые в пророки не годятся.
Все дружно рассмеялись…
Итак, в тот день россияне превратили терра инкогниту в шестой материк планеты — Антарктиду.
Со спокойной совестью, исполнив долг, покидали они полярные моря.
У Южной Шетландии открыли еще два острова. В бухте последнего, Малоярославца, через низменный берег в дымке просматривался обширный залив. На якорях стояли несколько промышленных судов под английскими и американскими флагами.
— Вот вам, Павел Михайлович, и английские мореплаватели, легки на помине, — улыбнулся Лазарев вахтенному офицеру. — Прикажите после завтрака ялик спустить, надобно на «Восток» наведаться.
Шлюпы вошли в пролив, легли в дрейф. Навстречу спешил небольшой американский бот.
— Пойдите к американцам на ялике, — обратился Беллинсгаузен к своему помощнику, — спросите, кто они и не нужна ли им помощь.
Спустя час Завадовский вернулся на «Восток», но не один.
На борт шлюпа взобрался обросший детина.
— Hello! — Улыбаясь, он спрыгнул на палубу и вразвалку подошел к Беллинсгаузену.
— Who are you?[69]— Лазарев пристально смотрел в несколько нагловатые глаза гостя.
— Натаниэль Пальмер, — отрекомендовался он, явно удивленный чистым английским произношением, — капитан промыслового бота «Геро», мы охотимся здесь четвертый месяц на котика.
— Российского флота офицеры, капитан второго ранга Беллинсгаузен и лейтенант Лазарев, прошу. — Гостя пригласили в кают-компанию и приказали подать рому.
Выпив, американец разговорился:
— Здесь, сэр, не привыкли к столь деликатным приемам. Восемнадцать вымпелов промысловых судов бьют кита, англичане и мы. — Он отпил из бокала. — Слава Богу, наши ребята надрали тысячи котиков. Англичане тоже не отстают. Котиков становится все меньше, охотников все больше. — Он ухмыльнулся. — Добычу берет первый, а кто опоздал, царапается, подбирает остатки.
— Нет ли среди англичан капитана Смита?
— О да, это капитан «Виллиама».
— Если встретите его, — Пальмер закивал головой, — передайте, что Южная Шетландия — это острова, а не земля. Мы обошли ее с юга.
— Хорошо, конечно, передам. — Пальмер с любопытством смотрел на хозяев. — А что привело русских моряков в столь суровые края?
— Шлюпы Российского флота «Восток» и «Мирный» по указу его императорского величества отправлены на поиски Южного материка. — Пальмер удивленно поднял брови, слушая перевод Лазарева, а Беллинсгаузен несколько торжественно продолжал: — Мы обошли Ледовитый океан кругом, под всеми меридианами, неоднократно подходили к Южному материку, а десять дней тому назад обрели еще раз сушу оного материка. — Он показал на карту. — Это берег императора Александра I.
— О, это великолепно!
— Позвольте узнать, как далеко проникли вы к югу? Имеются ли любопытные заметки о сих случаях?
Пальмер иронически улыбнулся.
— О нет, у нас другие цели. Мы промышляем котика только на здешних островах. А журнал, — он лукаво закатил глаза, — шкипер ведет, когда позволяет погода и настроение. — Пальмер кивнул на стакан, допил ром и закончил: — Для нас, сэр, главное — котик, — глаза его блеснули, он прищелкнул пальцами, — это доллары.
Переглянувшись с Лазаревым, Беллинсгаузен поднялся:
— В таком случае не будем лишать вас капитала и пожелаем вам успеха.
Все рассмеялись.
Проводив гостя, Беллинсгаузен и Лазарев долго смотрели вслед удаляющемуся боту.
Лазареву почему-то вспомнилась Русская Америка, «Суворов», цепкий взгляд Ханта, когда тот смотрел на тюки шкурок котика.
24 июля 1821 года ранним утром под громовые раскаты Кронштадтской крепости «Восток» и «Мирный» бросили якоря на том самом месте Малого Кронштадтского рейда против Средних ворот, откуда мореплаватели уходили в трудный вояж два года тому назад.
Абернибесов принес шканечный журнал с последней записью: «На клюзе 75 саженей якорного каната».
Лазарев взглянул на левую страницу: «Пройдено всего миль — 49 860».
— Поболее двух длин экватора. Хорош поясок, — весело проговорил Лазарев.
— Михаил Петрович, — доложил вахтенный офицер, — сигнал на «Востоке»: «Прибыть с журналами и картами».
— Видимо, вице-адмирал Сарычев требует, только что на катере подошел к ним. Добро. Приготовьте шлюпку.
На борту «Востока» Сарычев дружески обнял Лазарева.
Разложив в кают-компании карты, до позднего вечера просидел с командирами и вместе с ними сошел с корабля, когда полуночная заря еще светила на западе.
— Завтра же все путевые карты и журналы привести в порядок и доставить в Адмиралтейский департамент.
На следующий день из Петергофа на яхте прибыл Александр I с цесаревичем в сопровождении министра.
На «Востоке» он поздоровался с Беллинсгаузеном, прошел по приведенной наскоро в порядок верхней палубе. Остановился на баке. Из доклада Траверсе он уже знал об успехах и в душе ликовал: и его имя увековечено на мировой карте.
— Ну, видишь, — плохо скрывая самодовольство, обратился он к Беллинсгаузену, — не оправдались, слава Богу, твои сомнения.
Беллинсгаузен благодушно пожал плечами, слегка наклонил голову:
— Господь Бог способствовал сему, ваше величество, дабы предзнаменования ваши воплотить. — Беллинсгаузен показал ему оригинальные зарисовки Павла Михайлова.
— А где же диковинки заморские? — спросил император.
— Все приготовлено, ваше величество, на «Мирном».
Лазарев впервые столкнулся лицом к лицу с императором.
Александр про себя сразу отметил образцовый порядок всюду — в снаряжении, каютах, на палубах «Мирного».
В каюте командира он с неподдельным восторгом осматривал чучела птиц, пингвинов, зверушек, лодки и украшения туземцев. Цесаревич Николай Павлович взял в руки копье туземца-полинезийца, потряс им, с удовлетворением хмыкнул.
— Стало быть, капитан, и туземцы тоже утверждают силой свое превосходство?
— С диким остервенением, ваше высочество, — серьезно ответил Лазарев, и все почему-то бездумно захохотали…
На следующий день посыпались награды.
Беллинсгаузена произвели в капитан-командоры, а Лазарева удостоили редкого поощрения — производства через чин — в капитаны 2-го ранга. Всех офицеров наградили орденами, матросов — двойным окладом до конца службы, а срок службы сократили на три года.
Радушно встретили моряков после долгой разлуки друзья, родные и просто жители Кронштадта. Весть о возвращении кораблей мгновенно облетела Кронштадт и быстро достигла Петербурга. Началось паломничество, любопытные разных званий и сословий хотели воочию увидеть и услышать отважных соотечественников, побывать на ставших легендой кораблях.
Тепло прощался Лазарев с Симоновым и Галкиным, уезжавшими в Казань, обнимая Симонова, сказал:
— Так вы не забудьте, Иван Михайлович, в сентябре мы вас ждем.
Симонов кивнул головой. Намечалось собрание в Адмиралтейском департаменте по итогам экспедиции.
На берегу Михаила Петровича обнял брат Андрей.
— Не повезло нам нынче у Новой Земли. Зима была суровая, льды кругом сплошные, не подступись. Пробивались, поди, месяц.
Михаил успокоил:
— Не горюй, Андрюша, мы с тобой еще отправимся в вояжи… Как-то нынче Алексею приходится в Великом океане?
Жить он стал, как и прежде, вместе с братом, на Галкиной улице.
15 августа «Восток» и «Мирный» втянулись в гавань, ошвартовались у стенки. Начались послепоходные будни.
В третье воскресенье августа Андрей побывал по делам в Петербурге.
— Погляди, о вас все газеты пишут, а «Отечественные записки» особо расхваливают.
Лазарев развернул журнал.
«Со времени первого предприятия соотечественников наших вокруг света мы почти ежегодно встречаем их — совершающими сей подвиг с необыкновенной скоростью, успехом и отличною честью для Российского флага; но ни одно из сих путешествий не замечательно столько в отношении мореплавания и не было увенчано столь важными открытиями, как экспедиция, отправленная в 1819 году к Южному полюсу под начальством Беллинсгаузена из шлюпов «Восток» и «Мирный» под командой лейтенанта Лазарева…»
— Шалишь, нынче флота капитана второго ранга, — Андрей прервал брата, а тот продолжал:
— «…на картах… означены с величайшей верностью пути обоих кораблей и знаменитого Кука… Английский мореплаватель вернулся назад, кой час усмотрел большие льды, наши же мореходы более 1000 верст пробивались с отчаянным мужеством между ледяных гор, бывши беспрестанно в очевидной опасности быть раздавленными…»
Михаил Петрович положил журнал.
— Где они успели сие выведать?
— Пишущая братия везде просочится. А вот погляди, опять вспомнили твою страсть к моделькам судов, кои привез…
— Ладно, будет. — Михаил распахнул окно.
Из Военной гавани донеслись перезвоны корабельных колоколов.
— Помнишь, как метко Гаврила Романович обрисовал: «Глагол времен! — металла звон!..»
По заведенному обычаю, в эти мгновения склянки отбивали время в одночасье на всех кораблях Российского флота. В Кронштадте ли, Севастополе или на Великом океане. Число ударов колокола, конечно, разнилось и зависело от меридиана нахождения корабля.
Само это действо не бездушно и символично. Звон колокола каждые полчаса возвещает о существовании корабля, сопровождает его от момента схода со стапеля до спуска флага в последней кампании или, не приведи Бог, погибели в морской пучине. Таков вековой обычай, непреложный закон флотской жизни.
Вокруг света на «Крейсере»
Рассуждая о морской службе, нельзя не вспомнить проникновенные слова Ивана Александровича Гончарова, сумевшего заглянуть в морскую душу: «Искренний моряк — а моряки почти все таковы — всегда откровенно сознается, что он не бывает вполне равнодушен к трудным или опасным случаям, переживаемым на море. Бывает, у моряка и тяжело и страшно на душе, и он нередко, под влиянием таких минут, решается про себя — не ходить больше в море, лишь только доберется до берега. А поживши неделю, другую, месяц на берегу, — его неудержимо тянет опять на любимую стихию, к известным ему испытаниям».
…Очередной шквал вихрем хлестнул в Средние ворота, срывая гребешки волн. Каскад холодных брызг окатил многочисленную толпу на стенке. Напротив, на Малом Кронштадтском рейде, нехотя разворачиваясь против ветра, выбирали якорные канаты шлюп «Аполлон» и бриг «Аякс». Они уходили к берегам Русской Америки.
…Накануне Михаил Лазарев с братом гостили на «Аполлоне» у начальника отряда, своего бывшего командира, капитана 1-го ранга И. С. Тулубьева. За обедом в кают-компании вспомнили Отечественную войну, последние кампании.
Андрей сидел рядом с лейтенантом Михаилом Кюхельбекером. Вместе с ним в прошлом году вернулись из плавания к Новой Земле.
— Стало быть, Михаил Карлович, упросили начальство зачислить вас в вояж?
Скромный до застенчивости, Кюхельбекер слегка покраснел.
— Без вашей протекции, Андрей Петрович, навряд бы сие сбылось.
Андрей лукаво подмигнул.
— Что заслужили, то и получили. — За год службы он убедился в глубоких знаниях дельного, пытливого офицера. Не прельстившись службой в гвардейском экипаже, любознательный Кюхельбекер добился отправки в кругосветное путешествие.
Разговор зашел о предстоящем плавании в Русскую Америку.
…Почти два десятилетия назад Соединенные Штаты, обретя Луизиану, довольно резво устремились на запад, к побережью Тихого океана. Вскоре они взяли под свою эгиду бассейн рек Миссури и Колумбии с побережьем океана. Деньги, обогащение давно стали стержнем политики правителей и стимулом становления Нового Света. Пушной промысел давал солидную прибыль, и потому американцы довольно бесцеремонно действовали в пределах Русской Америки. Их контрабандная торговля наносила большие убытки Российско-Американской компании. С целью защиты интересов компании царь недавно подписал указ о новых привилегиях, которые наконец-то определили границы русских владений. Но это были лишь «бумажные» решения.
Однако американцы не прекратили браконьерства, предпринимали попытки нападать на русские поселения. Почти тысячемильная прибрежная полоса оставалась без какого-либо прикрытия. Для охраны поселений и промыслов, по просьбе Российско-Американской компании, и отправлялись завтра два корабля под начальством Тулубьева.
— Нелегкую ношу предстоит нести вам, Иринарх Степанович, — задумчиво проговорил Лазарев, глядя на Тулубьева. Это было вчера…
Борта уходивших кораблей окутались клубами дыма, донеслись раскаты прощального салюта. Завеса мелкой мороси опустилась над рейдом.
— Пошли, Мишель. — Андрей тронул за плечо брата.
— И то верно, надобно в портовую контору, пора заканчивать расчет с «Мирным».
Спустя три дня Михаил Петрович выбрал наконец-то время ответить на письмо друга из Смоленской губернии.
«..Любезный друг, Алексей Антипович, — писал он Шестакову, — крайне для меня приятно, что ты нас, «чудаков», не забываешь».
Лазарев усмехнулся и подчеркнул слово «чудаков».
«…ты вдруг много требуешь, однако ж, чтобы не оставить тебя совсем в неизвестности, скажу кое-что вкратце. В 1819 году… угодно было отправить две экспедиции, одну к Северному, а другую к Южному полюсам…»
Письмо получилось объемистое, на полторы дюжины страниц.
Воспоминания о недавнем наплывали чередой событий, и каждый случай казался столь значительным, будто от него зависела вся судьба вояжа, и о нем надо было непременно сообщить другу.
Далеко за полночь дописал он последнюю страницу.
«Прощай, будь здоров по-прежнему и щастлив. Кланяются тебе все… Иринарх Степанович на сих днях отправился на «Аполлоне» в Ситху для охранения тамошней торговли. От брата Алексея получил я письмо от октября прошедшего года из Ситхи: пишет, что все здоровы, Авинов свистит по-прежнему.
Ты спрашиваешь тоже о делах моих с Американскою компаниею, — то все брошено, и они же остались с носом и выговором от высшего начальства. Заврался, брат, я, пора и перестать.
Остаюсь преданный М. Лазарев».
Наутро за завтраком Андрей делился городскими новостями:
— В Кронштадте, Мишель, нынче недовольных службой моряков все более, корабли на приколе гниют, муштра одолевает. Стишки в письмах по рукам пошли:
В наше время — стыд и горе!
Ныне русский адмирал,
Каждый год бывая в море,
За Готландом не бывал.
Михаил, смеясь, продолжал:
Прежде все служили грудью.
Нынче все наоборот:
Так, что нынче много в люди
Вышли задом наперед…
Удивленный Андрей хохотал вместе с братом — и когда он успел все разузнать? Михаил грустно усмехнулся:
— Нынче на гнилых палубах матросов донимают, о парусных экзерцициях позабыли, эдак дух романтический из службы вовсе улетучится.
— То любо маркизу, — согласился Андрей и, вздохнув, добавил: — Как опять не вспомянешь Гаврилу Романовича:
То, что в мир приносит флейта,
То уносит барабан.
Под порывами ветра осенняя морось частой дробью колотила в окно. За ним блестели мокрые мостки деревянного тротуара, сиротливо тянулись пустынные, унылые дорожки куцего бульвара с опавшей листвой; одиноко качался разбитый фонарь у входа в трактир, скукой веяло от сонной фигуры будочника, укрывшегося в полосатую конуру.
Невольно пришли на память тупые физиономии кронштадтских чиновников-казнокрадов, рутина сонной портовой конторы. «Нет, нет — только в море, навстречу ветру, штормам и томительной сладости неизведанного. Вершить дела с людьми для людей, вносить свою лепту в становление России…»
Михаил повернулся к брату:
— Давеча Леонтий Васильевич Спафарьев сказывал, в Адмиралтействе подумывают летом два корабля послать на смену Тулубьеву. Всенепременно буду в сие предприятие стремиться. Коли сбудется, адмирала Сарычева упрашивать стану тебя определить со мною…
Мартовское солнце припекало, образуя темные проталины в санном пути из Петербурга. Мимо проносились вешки, обозначавшие дорогу в Кронштадт, изредка попадались полосатые будки. Михаил Лазарев их не замечал.
…Вчера его вызвали в Петербург к недавно назначенному начальнику Морского штаба контр-адмиралу Антону Моллеру.
Лазарева и многих корабельных офицеров удивляла необыкновенно быстрая его карьера. Для чиновников Морского министерства давно все было ясно. Еще во времена Екатерины II старший братец перетащил Антона из захолустной Астрахани на Балтику. Павел Чичагов, лучший друг того же братца, быстро проталкивал по службе. С приходом Траверсе, «нечистого на совесть и руку», взлет Моллера ускорился…
Корабельные офицеры интересовали Моллера постольку, поскольку могли способствовать его карьере.
— Его императорское величество повелеть соизволили отправить в наступающем лете к владениям Российско-Американской компании фрегат «Крейсер» и шлюп «Ладогу», — начальник штаба бесстрастно чеканил слова, — командиром фрегата назначено быть вам, а командиром шлюпа брату вашему — флота капитан-лейтенанту Лазареву. — Моллер вышел из-за стола. — Поздравляю вас с высочайшей благосклонностью и надеюсь, вы оправдаете ее. Подробные инструкции и прочее вам объявят.
Аудиенция закончилась…
Все это Лазареву было не в новость, он ждал царского указа целый месяц, но переживал за Андрея — охотников пойти в кругосветное плавание было немало. «Слава Богу, — подумал он, — хоть в этот раз есть время по-людски подготовить вояж».
Две недели тому назад будущий командир «Крейсера» поднялся на палубу фрегата и целый день тщательно осматривал корабль. Простучал и прощупал все шпангоуты, пиллерсы, перегородки, перебрал рангоут и такелаж. Первым делом принялся отбирать офицеров и матросов.
Вначале появились на «Крейсере» лейтенанты Анненков и Куприянов. Еще осенью упрашивали они прежнего командира забрать их с собой к новому месту службы. Лазарев предполагал назначить старшим офицером Анненкова, но получилось по-иному.
Теплым апрельским днем на корабле появился смуглый, с пронзительными черными глазами лейтенант. Завидев его, матросы невольно вытягивались под его немигающим, жестким взглядом.
— Лейтенант Кадьян, ваше превосходительство, — отрекомендовался он Лазареву и протянул письмо. Командир сдвинул брови. Кадьяна назначили по просьбе людей из окружения Аракчеева.
Сразу же он привлек внимание Лазарева неумолимой требовательностью по наведению порядка в корабельных делах.
Портовые чиновники в те времена, пользуясь недосмотром начальства, направляли сотни казенных мастеровых вместо работ на военных кораблях ремонтировать купеческие суда в Кронштадте. За это они получали от купцов солидные куши, и бороться с ними было трудно. Кадьян же организовал из матросов засады и перехватывал мастеровых, заставляя чуть не силой идти на ремонт «Крейсера». Дело доходило до зуботычин, зато ремонтные работы на фрегате пошли веселее. Матросы на фрегате тоже стали побаиваться огромных кулачищ Кадьяна, будто и подтянулись. Лазарев решил, что лучшего помощника не найдешь, и назначил его старшим офицером…
Привлекли рвением к службе отобранные Лазаревым среди многих охотников лейтенант Федор Вишневский, молодые мичманы — Павел Нахимов[70], Ефим Путятин[71], Александр Домашенко. Одного из первых пригласил Дмитрия Завалишина. Несмотря на молодость, Лазареву запомнился дельный и грамотный мичман. Он пришелся ему по душе, и они сошлись довольно коротко, еще когда «Мирный» готовился к походу.
В начале мая Павел Нахимов несказанно обрадовался. На борт поднимался его однокашник Дмитрий Завалишин. Нахимов не раз встречал его в Петербурге, знал, что способный мичман преподает высшую математику и астрономию в Морском корпусе.
— Ведаешь, Павел, — Завалишин слегка покраснел, — потянуло в дальние края, испытать себя, народы разные посмотреть, когда такое в другой раз свершится. Михаил Петрович предложил мне, и я враз согласился.