— Повредил зенки, — печально улыбнулся Ратманов, — в воде ноябрьской да на ветру в стужу не одни сутки пробыл, вот и воспалились.
Разволновался, когда главный гидрограф рассказал о замыслах вояжа — нужно поправить, а удастся, так и превзойти Кука.
Немало писали о Куке мореходы, ошибался он не раз.
Ратманов покачал головой.
— Ежели бы раз. В бытность Кука на Тенерифе капитан французского фрегата кавалер Бордо показал ему ошибку расчетов. Кук отвечал дерзко, что Бордо ошибся, а он, мол, Кук, верит более своему хронометру. Однако и мы на «Надежде» Кукову оплошность вычислили.
За окном раздался грохот, похожий на пальбу, — начался ледоход на Неве. Вице-адмирал посмотрел на несколько возбужденного, статного, с сединой в волосах Ратманова.
— И все же Кук деяниями своими оказал пользу человечеству немалую…
Ратманов продолжал стоять на своем:
— Из многих предметов заключить можно, что Кук был велик токмо в некоторых отношениях. Все вояжи его не им описаны, и, ежели рассматривать все то, что он сделал для рода человеческого — ужаснуться должно!
Вконец распаленный, Макар Иванович махнул рукой:
— Он, при открытии разных народов, стрелял, резал уши тем, которые его почти Богом почитали…
Сарычев не ожидал такого бурного всплеска — видимо, наболело в душе у Ратманова, — и он поспешно перевел разговор:
— Как порешили, Макар Иванович, с вояжем?
Ратманов развел руками.
— И рад бы безмерно, но невмочь по здоровью.
— В таком случае, кого вместо себя порекомендуете?
Ратманов задумался.
— Василья Головнина, лучше не сыскать, да далек он. Другой — Ваня Крузенштерн, однако сей мореход пятый годок из имения не вылазит, мохом оброс. Лисянский прихварывает. Соплаватель мой по «Надежде» Беллинсгаузен Фаддей совладает, но не ведаю ныне, где он…
|
|
Траверсе представил Ратманова царю. Морской министр нервничал: Александр I торопил с отправкой, а до сих пор не утвержден начальник Южной экспедиции. Царь знал Макара Ратманова раньше, но убедился, что тот серьезно болен, и спросил Траверсе:
— Что же будем делать?
— Ваше величество, у нас в запасе Фаддей Беллинсгаузен, второго ранга капитан.
— Так представьте его.
Траверсе замешкался.
— Он на Черном море.
Александр недовольно поморщился.
— Вызвать немедля, и побыстрей…
Готовить корабли и подбирать экипажи Лазареву пришлось самому.
От чего зависел успех экспедиции? От надежности судов и выучки людей.
Все четыре шлюпа недавно сошли со стапелей в Охте и Лодейном поле. Но это были корабли для обычного плавания. Лазарев дневал и ночевал на шлюпах, переделывая, заменяя конструкции корпуса. Предстоял не обычный, а ледовый поход.
Вторая, не менее важная половина удачи — офицеры и матросы. Ненадежная команда офицеров, нерасторопность и неумение матросов в критический момент, и судну может грозить авария или гибель в океане. Ошибок море не прощает. Все должно быть верно, вовремя и точно.
От охотников не было отбоя. И служители-матросы, и офицеры считали за честь отправиться в неведомые края. Себе в помощники Лазарев пригласил долговязого лейтенанта с пышными бакенбардами, Николая Абернибесова. С ним он коротко сошелся много лет назад, во время спасения люгера «Ганимед», где служил Николай.
Без колебаний приняли предложение Лазарева сослуживцы по последней кампании на «Евстафии» — подвижный блондин лейтенант Михаил Анненков и более степенный и рассудительный мичман Иван Куприянов. Оставалась свободной еще одна должность мичмана.
|
|
Как-то в воскресенье на квартиру Лазарева постучал молодой, среднего роста, голубоглазый, с добродушной физиономией человек.
— Мичман Новосильский, — зардевшись, представился он и на вопросительный взгляд Лазарева протянул конверт.
Отец мичмана, старший офицер, прежний сослуживец Лазарева по эскадре, убедительно просил взять на «Мирный» сына.
— Я не прочь взять вас, хотя охотников много. Но твердо ли вы желаете идти в вояж к Южному полюсу? Тягот будет много, а опасности для живота еще более.
— Трудности меня не страшат, каждый офицер почтет за честь испытать себя в таком деле.
— Как у вас с астрономической практикой? — Вопрос немного смутил Новосильского.
— Весьма мало, хотя теоретическую астрономию и вычисления в корпусе похвально изучал.
— А нынче поезжайте немедля в Петербург, я дам вам письмо в департамент, чтобы вас представили министру и назначили на должность.
Только что назначили Новосильского, а к Лазареву обратился еще один страждущий — пятнадцатилетний мичман Дмитрий Завалишин[65]. Его тоже рекомендовали хорошие приятели Лазарева.
— К сожалению, все места заняты, — огорчил Завалишина командир «Мирного». — Быть может, по моему ходатайству дадут еще одну должность офицера. Тогда она ваша.
Завалишин уныло опустил голову.
— А вы пока можете в свободное время приходить на «Мирный», — ободрил его Лазарев, — и если пожелаете, помогать мне в снаряжении шлюпа.
|
|
Завалишин согласился и приходил на «Мирный» даже и тогда, когда все офицеры шлюпа собрались из отпуска. В поход мичман не пошел, но через два года Лазарев вспомнит о нем.
В разгар работ Лазарев объяснял в форпике столярам, как лучше подкрепить форштевень. В люк просунулась чья-то голова, и веселый голос певуче произнес:
— Господин капитан, вас просят наверх!
В первый момент Лазарев не разобрался, а потом проворно взбежал по трапу.
— Алеша! — На палубе стоял сияющий младший брат.
— Имею честь представиться — офицер «Благонамеренного»!
Целый месяц добивался Алексей назначения на «Благонамеренный». Помог его давний приятель, командир «Благонамеренного», капитан-лейтенант Глеб Шишмарев.
— Такой расклад океанский в нынешней кампании для братьев Лазаревых — Андрей в Северном, ты в Великом, а я в Южном Ледовитом под Андреевским стягом отечеству послужим.
— А вот тебе еще новость, послушай-ка, что пишет «Дух журналов» о нашем вояже.
Он вынул из внутреннего кармана небольшие листки.
— «Англичане очень боятся, чтобы оба русские не предупредили их в открытии Северного пути… и это легко может случиться. Русские имеют ныне важные поселения на северо-западном берегу Америки, на которые англичане и американцы смотрят завистливым оком и несытым сердцем». — Алексей оторвался. — Как, сие по душе тебе?
— Сие мне знакомо, обыденно для лондонских нравов.
— Далее еще примечательнее пишут: «Все это не по вкусу англичанам, и уже поговаривают с обыкновенным английским хвастовством, из которого выглядывает завистливая колкость, — больно было бы, если бы морская сила, только что вчера возникшая, сорвала венок славы с мечты вековечного флота, совершив в девятнадцатом веке такое открытие, на которое в продолжение трех веков тщетно отваживался Альбион», — закончил Алексей.
Удалая, с присвистом, песня донеслась с берега. Матросы возвращались с корабельных работ в казармы. Михаил подошел к распахнутой двери балкона.
— Ежели напрашиваются, надобно ответ нам держать, а отваги русачки никогда ни у кого не занимали…
В солнечный майский полдень, после обеда, работы еще не начались, Лазарев шел по верхней палубе «Востока». Редкий день он не наведывался на соседний шлюп, там до сих пор не было командира. Лейтенант Игнатьев просил помочь проверить надежность крепления фор-стеньги. В тени под полубаком, примостившись на бухте каната, что-то читал рослый, усатый матрос. Лазарев всегда благоволил к грамотным, а тут удивился.
— Матрос первой статьи, марсовый шлюпа «Восток» Егор Киселев, ваше благородие, — отчеканил, вытянувшись, матрос, увидев командира «Мирного».
— Чтением пробавляешься, братец? — Лазарев кивнул на листок.
Смутившись, матрос замялся, ответил не сразу.
— Мысль таю, ваше благородие, о вояже нашем память оставить.
Лазарев изумился.
— Молодец! Где же ты грамоте обучен?
— Суздальские мы, ваше благородие, тятенька-то псаломщиком был в Спас-Евфимове монастыре, сызмальства приохотил меня…
— Да мы, братец, никак, земляки с тобой, володимирские.
Егор Киселев вконец смутился, густо покраснел.
— Ну, твори, путь у нас долгий, чай, свидимся не раз.
Игнатьев с мастером ждал у фок-мачты. Быстро скинув сюртук, Лазарев проворно взобрался по вантам на фор-марс. Сконфуженный Игнатьев не ожидал такого поворота и полез вслед за ним.
— Что, батенька, забыли, как гардемарином по фордунам летали, а зря, — Лазарев глянул на мастерового, — руками водить молодцов немало, надобно все прощупать самому, дабы угадать наверняка.
Дав указание мастеру, Лазарев осмотрел корабль и зашел с Игнатьевым в каюту.
— Слыхал новости, Михаил Петрович. — Игнатьев только что вернулся из Петербурга. Лазарев, по горло занятый подготовкой кораблей, второй месяц не отлучался из Кронштадта. — Высочайше рассмотрен к нам начальником капитан второго ранга Беллинсгаузен. Ждем его приезда с Черного моря.
Лазарев знал об этом.
— Слыхал, слыхал, Иван Федорович, пора ему вступать в начальство. В срок-то, определенный господином министром Траверсе, — Лазарев умышленно не назвал Александра I, — вояж не состоится, июль месяц на носу, а дел невпроворот.
Игнатьев согласно кивнул головой.
— Еще новость, Михаил Петрович, по ходатайству Адмиралтейств-коллегии в вояж определены профессор Симонов из Казанского университета и живописец Михайлов…
В первых числах июня в Кронштадт с Черного моря прибыл капитан 2-го ранга Фаддей Беллинсгаузен. Он уже был на приеме у Траверсе и ждал указа о назначении командиром шлюпа «Восток» и начальником экспедиции к Южному полюсу.
Беллинсгаузен произвел благоприятное впечатление на Лазарева. На десяток лет раньше его окончил он Морской корпус. Молодым мичманом в первом кругосветном плавании на «Надежде» получил хорошую морскую закалку. Несколько флегматичный, он располагал к себе доброжелательностью и хладнокровием.
— Я нахожу шлюп в отменном состоянии, господин лейтенант.
Они остановились после обхода корабля на баке.
— Судя по вашему рвению и усердию, о коем мне донесли в Адмиралтейств-коллегии, оба наших шлюпа превосходно приуготовлены к вояжу.
— Почитаю, весь добрый задел надобно в Кронштадте свершить, в Ледовитом океане поздно будет. Сколь сил и достатка было в возможности, то проделано. Однако при всем том, — Лазарев огорченно развел руками, — недостаток усмотрен у «Мирного» противу «Востока» немалый.
Беллинсгаузен внимательно слушал своего соплавателя. Он много слышал лестного о расторопном, опытном лейтенанте и был доволен, что имеет такого надежного помощника и товарища в предстоящем плавании. Лазарев протянул руку к носовым обводам «Мирного».
— Несмотря на все старания, неравенство великое хода в наших шлюпах предвидится. Будто высшее начальство загадку нам представило прежде, чем из Кронштадта уйти.
Беллинсгаузен понимающе кивнул, но промолчал. Не в его характере было хоть малейшим образом поддерживать осуждение начальства…
За неделю на шлюпах закончили работы, часть команды переселилась на корабли и вооружала такелаж. До выхода на рейд оставались считанные дни. Появился медик-хирург «Мирного» Николай Галкин, добродушный, толстый весельчак.
В кают-компании, сверкавшей свежим лаком, Лазарев собрал офицеров.
— Доставлены инструкции к вояжу от Адмиралтейств-коллегии. — Он открыл папку и начал читать — «…как сохранение здоровья людей, составляющих экипаж, есть первая обязанность всех мореплавателей… то коллегия ожидает, что правила, могущие поспешествовать к благосостоянию экипажа, исполнены будут вами со всей точностью. В особенности имеете вы внимание обращать свое на больных и всеми мерами стараться об улучшении их содержания…» — Далее приводились подробные наставления. — «Всевозможную также долженствует иметь заботу о доставлении людям пищи и питья… людей стараться не подвергать напрасно в ненастную погоду…» — Лазарев остановился. Офицеры, за исключением Новосильского, знали, что их командир всегда требовал соблюдения этих правил. — Надлежит помнить господам офицерам, что успех вояжа от ревности служителей зависит целиком. А потому обучать служителей потребно каждодневно, спрос держать строгий, однако не кичиться, — командир изучающе посмотрел на офицеров, — сокровенное служителей разгадывать, дабы обратить усердие их сполна на пользу службы.
Адмиралтейств-коллегия требовала от русских моряков гуманного отношения к населению:
— «Когда будете находиться в иностранных владениях и у народов различных стран, обходиться с ними ласково и сохранять всякую благопристойность… когда случится быть у диких народов, то должно, лаская их, стараться обрести дружбу их…»
Лазарев знал, что в составлении инструкций деятельное участие принимал Сарычев. Для производства же научных изысканий и наблюдений он прислал подробное наставление, которое Лазарев получил накануне выхода на рейд. В нем было предусмотрено все: нужные для вояжа астрономические, математические и физические инструменты, где получить их и закупить. Какими способами лучше, а главное, точно определять место корабля днем и ночью, в разных условиях погоды.
Чем дальше вчитывался Лазарев в полученные указания, тем проникался все большим уважением к главному гидрографу флота.
— «Везде, где случай и время позволят, старайтесь сами делать наблюдения о высоте морского прилива и сыскать прикладной час… Так же старайтесь собирать любопытные произведения натуры для привезения в Россию, в довольном числе для академии… Когда же случится быть в местах, мало посещаемых мореплавателями и которые не были еще утверждены астрономическими наблюдениями и гидрографически подробно не описаны, или случится открыть какую-нибудь землю или остров, не означенные на картах, то старайтесь как можно вернее описать оные…»
А вот пожелания не только примечать, но и сохранить увиденное для потомков.
— «…не оставляйте без замечания ничего, что случится вам видеть где-нибудь нового, полезного или любопытного, не только относящегося к морскому искусству, но и вообще служащего к распространению познаний человеческих во всех частях. Вы пройдете обширные моря, множество островов, различные земли. Разнообразность природы в различных местах натурально обратит на себя любопытство ваше. Старайтесь записывать все, дабы сообщить будущим читателям путешествия вашего…»
Лазарев отложил инструкцию Адмиралтейского департамента. Невольно вспомнил Егора Киселева с «Востока». Вчера забегал младший брат. Вытащил из портфеля стопку тетрадей, писчие перья.
— Вот полюбуйся, решил происшествия наши в вояже заносить в дневник. Авось кому пользу сие окажет в потомстве. Сарычев советовал.
Пожалуй, умудренный главный гидрограф печется не только о нынешнем, но и о грядущем…
Накануне выхода на рейд Лазарев отозвал Новосильского:
— Павел Михайлович, как у вас в корпусе по части словесности, успехи сопутствовали?
Новосильский смущенно пожал плечами.
— Будто бы прилежно сочинения по словесности получались…
— Вот и превосходно. — Лазарев дотронулся до пуговицы на сюртуке Новосильского. — Вы у нас помоложе всех и мыслите непосредственно. Не возьметесь ли о вояже «Мирного» записи производить регулярно?
Озадаченный мичман смутился еще больше.
— Я не прочь, господин лейтенант, только ладно ли получится?
— А вы только приступите, а там наладится. Загляните ко мне вечерком, я вас с братом моим Алексеем сведу. Он на «Благонамеренном» в вояж отправляется и тоже дневник решил завести. Потолкуйте с ним.
21 июня 1819 года, буксируемые гребными катерами, корабли Южной и Северной экспедиций вытянулись на Малый Кронштадтский рейд.
Спустя два дня прибыл министр, он сильно нервничал: государь неожиданно пожелал посмотреть корабли, отправляющиеся в вояж.
Завтра он прибудет, а на палубах бочки с продовольствием, краска не просохла на надстройках, бухты канатов, огромные чехлы с парусами… Он приказал Беллинсгаузену немедленно прекратить работы и все убрать с верхней палубы.
На следующий день Александр I со свитой на яхте обходил корабли. На «Мирный» он не поднимался. В сопровождении адъютантов со скучающим видом прошелся по верхней палубе «Востока».
— Мы желаем благополучия в пути и благоуспешествования вашему вояжу и ожидаем, что возвысите славу отечества нашего и престола…
Последние годы царь уходил от мирской суеты, удалялся в дебри религиозных и мистических учений, потому и заботы о науке и просвещении его не то чтоб очень волновали.
Неделя с небольшим оставалась до ухода кораблей. С раннего утра до позднего вечера грузили фейерверки, порох, ящики со всевозможными подарками для раздачи жителям вновь открытых земель. Были здесь топоры и ножи, ножницы, шилья, материя и зеркала. В отдельной упаковке привезли выбитые по случаю вояжа серебряные и бронзовые медали, «для оставления в память о пребывании на посещаемых землях и островах».
С выходом на рейд Лазарев проводил ежедневно тренировки и парусные учения со всем экипажем. Матросы знали свое дело, но они пришли из разных экипажей, нужно было сплотить их вместе в единый, четко и быстро, а главное — безошибочно действующий организм.
Суворовское правило — «всяк солдат должен понимать свой маневр» Лазарев усвоил с кадетских времен. Ведали о нем почти все офицеры, а вот на службе мало кто претворял в действие…
Прежде чем начать занятия с матросами, Лазарев основательно проверил на новом корабле умение всех офицеров действовать с парусами. Особенно досталось Новосильскому. Командир с хронометром в руках гонял его по вантам и пертам, пока тот, набив до крови руки, стал управляться с парусами не хуже служивых матросов.
— Наш Михаил Петрович добра желает. — Иван Куприянов, дружески улыбаясь, положил руку на плечо Новосильского. — Он, брат, нам не раз говаривал, что худо, как вахтенный офицер показывает что-либо на марсе или салинге, а сам не знает, как это делается.
В один из последних дней шлюпка доставила на «Мирный» священника.
Тяжело отдуваясь, на борт взобрался иеромонах отец Дионисий. Хотя места на шлюпке не хватало, Лазарев не особенно огорчился. В принципе «он смотрел на религию как на учреждение политическое» и необходимое.
После полудня 3 июля на бастионах Средней и Купеческой гавани начали собираться кронштадтские обыватели и мастеровые.
Закрутились брашпили, выбирая якорные канаты. «Восток» и «Мирный» медленно двинулись вперед, разворачиваясь форштевнями на ветер в сторону Петербурга, словно посылая прощальный привет родным берегам. К этому времени все бастионы усеяли городские жители и матросы.
Свежий норд-ост быстро распустил паруса, шлюпы развернулись по ветру в кильватер, прошли мимо крепостных бастионов. Их провожали многочисленные ряды матросов и толпы жителей города громкими криками «ура!» и пожеланиями счастливого плавания.
Многократным «ура!» ответили матросы, поставленные на вантах уходящих в вояж кораблей.
Отсалютовав крепости, «Восток» и «Мирный», а вслед за ними «Открытие» и «Благонамеренный» направились на запад, к выходу из Финского залива.
Спустившись в кубрик, матрос Егор Киселев записал в дневник:
«М-ца июля 3-го. Вступили под паруса, и, когда стали проходить Купеческую гавань, тут изволил кронштадтский флотский начальник провожать, и кричали три раза «ура!», и мы так же обратно…»
Свободные от вахты офицеры и матросы долго стояли на шкафутах и юте. Посылая прощальные взгляды в сторону родных берегов, они невольно поглядывали вперед, навстречу лучам заходящего солнца, которое, прячась за далекую кромку водной глади, словно манило их за собой, приглашая в неизведанные земли…
На рейде Копенгагена ожидали первые неприятные известия.
В русском консульстве посланник Николаи вручил Беллинсгаузену письмо немецких натуралистов, полученное неделю назад. Мертенс и Кунце с педантичной вежливостью отказывались от участия в экспедиции, так как якобы из-за недостатка времени не смогли к ней подготовиться.
Молча прочитав письмо, Беллинсгаузен покачал головой и протянул его Лазареву и Симонову.
— Неблаговидный сей поступок истинным ученым непристоен. — Возмущенный Симонов отдал письмо посланнику.
Лазарев усмехнулся:
— Видно, эти господа усомнились в возможности жизни среди льдов либо устрашились ледовых холодов.
Посланник несколько успокоил мореплавателей:
— Я подыскал молодого натуралиста в Копенгагене. Просил не далее двух-трех дней ответ прислать.
Выйдя с Лазаревым от посланника, Симонов не мог успокоиться:
— Как молили в Петербурге двое натуралистов молодых из университета взять их в вояж, ан нет, иноземцев предпочли, так вот вам и подарок.
Лазарев взял профессора под руку.
— Не огорчайтесь, Иван Михайлович, люди только выгоду ищут. В бытность мою на «Суворове» доктор был некто Шеффер. Так он в Ситхе от меня сбежал в компанию. Прельстил правителя Баранова, тот ему доверил дело вести на Сандвичевых островах. Там Шеффер в авантюре промотал двести тысяч и был таков, сбежал в Кантон.
Симонов прибыл за две недели до отправления экспедиции и быстро сошелся с Лазаревым. Оказалось, что они земляки, а главное, Лазарев был покорен превосходными знаниями профессора в области теоретической астрономии.
Зунд, Каттегат и Северное море корабли миновали с попутным ветром. Уже на подходе к Портсмуту вахтенный лейтенант Анненков доложил командиру:
— На рейде русские вымпела.
В бухте среди множества кораблей стоял на якоре шлюп «Камчатка», завершавший под командованием капитана 2-го ранга Головнина кругосветное путешествие.
«Мирный» еще не отдал якорь, а к нему уже спешила с «Камчатки» шлюпка.
Больше года назад «Камчатка» покинула Петропавловск, и русские моряки торопились обнять соотечественников, с жадностью ловили каждую весточку из России.
На следующий день Лазарев и Беллинсгаузен гостили на «Камчатке». За обедом в кают-компании капитан 2-го ранга Головнин делился впечатлениями о плавании шлюпа. Камчатка, Алеуты, Калифорния, Сандвичевы острова, Филиппины, Океания — где только они не побывали. Сидевшие против Лазарева два молодых мичмана и между ними совсем юноша с тонкими чертами лица, в сюртуке без эполет, вполголоса переговаривались.
— Федор Федорович, — худощавый мичман кивнул на юношу, — честь заслужил трудолюбием, но стороннего, от лицейства, в нем тьма, особливо гуманитарного…
Юноша покраснел.
— По-вашему, идеи общества не должно моряку близко принимать?
— Морской офицер, — мичман скептически сжал губы, — ежели вы им станете, — изрядно в науках обретаться должен, мужество иметь, а не страдальцем быть, философией пробавляться…
— Господин Литке обманывается, — прогремел вдруг бас Головнина, — плох тот офицер, который лишь наслаждается видом берегов туземных, не вникая в суть. В пример, на Сандвичевых островах европейцы свои нравы насаждали, и там старшины владеют всеми землями и намного лучше живут, чем простолюдины, а нынешнее состояние простого народа тяжкое… — Головнин сдвинул брови. — Ежели офицер к сему безучастный, ему служить подобает на усмирительных кораблях, а не в ученых вояжах путешествовать…
После обеда Лазареву представили мичманов — Врангеля[66]и Литке[67]. Застенчивый юноша отрекомендовался:
— Волонтер Матюшкин Федор.
Они вместе вышли на шкафут.
— Каковы же ваши впечатления от совершенного вояжа?
Не смущаясь, Матюшкин убежденно ответил:
— Самые превосходные. Все невзгоды кругоземного плавания лишь утвердили меня в правильности избранного пути — стать мореплавателем.
Лазарев почувствовал искренность собеседника, взял его за локоть.
— В добрый путь по задуманному румбу, господин мореплаватель. Думается, что вы с него не свернете.
На обратном пути в шлюпке Анненков поделился с Лазаревым:
— Выпытал я у другого мичмана, Врангеля. Сей пылкий юноша, окончивши лицей три года тому назад, упросился беспременно вокруг света вояж совершить с капитаном Головниным, а ныне представляется к званию мичмана за успехи в мореплавании…
Атлантический океан встретил моряков ласково, попутным ветром. Вокруг шлюпов сновали дельфины, диковинные рыбы и постоянные спутники — акулы. Матросы наловчились ловить их без приманки. На юте через блок пропускали канат с цепью и толстым крючком на конце. На крюк привязывали алый лоскут, который с жадностью захватывали акулы. Из распоротого живота вываливались раковины, камни.
Мясо акул пошло в корабельный котел.
В ста милях от острова Тенериф из-за горизонта показался остроконечный пик. Двое суток, час за часом росла на глазах громада высочайшей вершины Канарских островов. «Мирный» бросил якорь в бухте самого крупного города — Санта-Крус.
Губернатор радушно принял Беллинсгаузена и Лазарева. Русские офицеры несколько удивились, на груди генерала Лабури красовался орден Святого Георгия.
Губернатор повернулся к Лазареву:
— Видите, капитан, я ношу точно такой же крест, как и вы.
— Это для нас тем приятнее, что у Канарских берегов начальствует генерал, отличивший себя на поле битвы за Россию.
— Да, Россия для меня не чужая, она призрела меня в дни бедствия. Я служил полковником, участвовал в сражениях против шведов, в походах фельдмаршала Румянцева.
Престарелый генерал предался воспоминаниям о годах, проведенных в России.
— Городу нашему около ста лет, однако крепость Санта-Крус, или по-русски Святого Креста, еще никому не покорялась. — Лабури торжественно посмотрел на гостей. — Знаменитый Нельсон оказался бессильным против десятка крепостных орудий Санта-Круса и потерпел здесь поражение. Он потерял под его стенами руку во время неудачной высадки.
Моряков тронула сердечность встречи на Тенерифе. Однако все хорошее проходит легко, быстро и незаметно. Через три дня, покинув рейд Святого Креста, шлюпы проложили путь через Атлантику к берегам Южной Америки.
Штили сменялись внезапными шквалами. Однажды после ужина, когда в кают-компании Абернибесов рассказывал смешную историю, случившуюся с ним в Кронштадтском парке, шлюп вдруг положило на борт, все собеседники оказались под столом, благо он был привинчен к полу, а по их головам запрыгали тарелки и вилки. В одно мгновение все выскочили на палубу. Внезапный порыв сильного ветра ударил в полные паруса, и «Мирный», сильно накренившись, почти черпал бортом. Спустя минуту-другую частично убрали паруса, шлюп спрямился и опять стремительно понесся по вспененным волнам.
Как-то после обеда разразилась сильная гроза с дождем.
С марса крикнул наблюдатель:
— Справа столб!
Лазарев быстро перешел на подветренную сторону — грот закрывал всю правую половину горизонта. Справа в трех-четырех верстах из воды, бешено крутясь и подрагивая, поднимался к мрачным низким облакам гигантский смерч.
— Канонирам к батарее правого борта! Изготовиться для стрельбы! — коротко скомандовал Лазарев, разглядывая неожиданного грозного попутчика. В случае опасного сближения его обычно расстреливали.
На этот раз все обошлось. Пройдя траверз, смерч медленно-медленно удалялся к северо-западу. На глазах он начал истончаться посредине и под раскаты грома и блеск молнии рассыпался.
Спустя полчаса опять выглянуло солнце. Безоблачное голубое небо и спокойная синева океана вновь окружили корабли, и только взмокшие паруса да скользкая палуба напоминали о происшедшем…
Чем ближе к тропикам, тем изнурительнее палили отвесные лучи солнца, накаляя все закоулки на верхней палубе. Просмоленные швы досок больно обжигали пятки босоногих матросов. По распоряжению капитана на правом шкафуте натянули тент и смачивали его забортной водой. В спасительной прохладе матросы отдыхали и обедали.
Вахтенный начальник мичман Куприянов укрылся в тени лениво полоскавшего грота.
— Сейчас бы искупаться всласть. — Он зажмурился, снял фуражку, вытер пот.
— Того и жди, акула твоими ягодицами враз полакомится. — Абернибесов поднял голову. Паруса безжизненно обмякли, знойная тишина обволокла шлюп. Слева, в двух кабельтовых, так же неподвижно замер «Восток».
— Боцмана ко мне. — Лазарев, перегнувшись через перила, смотрел вдоль борта.
Жилистый, с черными как смоль усами татарин Назар Рахматулин проворно взбежал по трапу. Лазарев поманил его к перилам.
— Возьмешь две реи запасные, линем принайтовишь к ним фор-марс штормовой, верхней и нижней шкаторинами, — Лазарев кивнул на бак, — одну рею выстрелишь на оттяжке с полубака, вторую ближе к корме. К парусу снизу две-три чушки балластные закрепи. Надумал, что сие приспособление означает?
Боцман с хитрецой покрутил ус.
— Так точно, ваше благородие. Услада для служителей…
— Верно. Ступай да попроворней все устрой, пока штиль на море.
Звонкая трель боцманской дудки сзывала на палубу подвахтенных. Не прошло и часа, как нагие матросы и офицеры, свободные от вахты, плескались в парусиновой ванне. Белый парус отпугнул акул да и других рыб, которые шарахнулись в сторону, едва тент коснулся воды.
С «Востока» заметили полезную затею, и вскоре его команда тоже купалась в забортной воде.
Минула еще неделя, и корабли пересекли экватор. Праздник Нептуна удался на славу. Все моряки испытали крещение — морскую купель, кроме командира. На шкафуте звенели шутки, дружный хохот сопровождал Нептуна по всему кораблю.
В первый день ноября открылись берега Бразилии. Поднявшись на салинг, Лазарев четко видел в окуляре зрительной трубы очертания раздвоенной оконечности мыса Фрио. Всматриваясь в прибрежную полосу, оглядывал горизонт.