Так, прежде наступления полуночи среди страшного треску, разрушения и пламенных потоков огня погибли пять их судов без малейшего вреда союзникам.
В половине первого часа пополуночи 9-го дня египетский адмиральский 64-пушечный корабль, опасаясь утонуть, решился искать спасения, почему, отрубив канаты и подняв фор-стеньги-стаксель, спустился под оными к южному берегу в намерении для спасения людей поставить там его на мель, но с переменою ветра… его потащило на середину залива, прямо между кораблей «Азов» и «Гангут». Адмирал, наблюдавший его движение, приказал отрубить канат, отчего «Азов» и начал удаляться от оного, тогда адмирал приказал командиру корабля «Гангут», на который он наваливал, абордировать оный, что капитан Авинов, дав ему предварительно добрый ружейный залп, поспешно исполнил. Турки с разных мест старались зажечь «Гангут», но едва кто из них протягивал для сего руку, как, лишась оной или головы, летел в море, которое в сей страшной борьбе поглотило их уже не одну тысячу. Наконец они зажгли в шести разных местах собственный свой корабль, но наши немедленно оное погасили и, обрубив у него бушприт, отбуксировали его к берегу, где он и стал на мель. Корабль сей был лучший во всем турецко-египетском флоте, с прекрасно и густо вызолоченной кормой».
Перед самым рассветом на «Гангуте» еще раз барабаны сыграли тревогу. Из горевших остатков флота мусульман, обрубив якорный канат, медленно надвигался объятый пламенем еще один фрегат.
Авинов успел потравить шпринг, развернулся к нему бортом и ударил залпом всем деком — сорок пушек били по одной цели. Горевший корабль сначала вспыхнул фейерверком, потом сработала крюйт-камера. Весь в огне корпус фрегата приподняло мощным взрывом и в воздухе со страшным грохотом разломило пополам…
Утром Кодрингтон поздравил Гейдена и де Риньи с победой. Турки и египтяне потеряли почти все корабли. Остались жалкие остатки. Из рапорта Гейдена Николаю I: «По достовернейшим сведениям оказалось, что из 60 военных судов, турецкий и египетский флот составляющих, остался только один фрегат и 15 мелких судов, но и те в таком положении, что едва ли могут служить им с пользой и когда-либо идти в море. Оставшиеся сии суда легко было так же истребить, не более как в 2 часа времени, но оставлены неприятелю из одного доказательства, что действие с нашей стороны было не наступательное, но оборонительное.
В продолжение кровопролитного сего сражения взорвано между судами соединенных эскадр 13 неприятельских больших судов, и на другой день еще 18 разной величины; вообще потеря на турецко-египетском флоте должна быть чрезвычайна, и можно полагать, что погибло всего от 6 до 7 тыс. человек».
Кодрингтон сообщил адмиралам новость:
— Чуть свет у меня побывал Тагир-паша. Клялся, что все это ужасное недоразумение произошло не по его вине. Я передал на словах Ибрагиму-паше наши прежние требования.
Гейден поддержал Кодрингтона.
— Следует составить официальное послание ему за нашими подписями, чтобы он подумал о губительных последствиях. Крепостные орудия нет-нет да и пытаются пальнуть по нашим судам. — Вспомнил русский адмирал и о другом: — Я приказал подготовить всех пленных, чтобы свезти на берег. Мы оказали помощь раненым и накормили всех. Но наши припасы не бездонны.
Кодрингтон согласился, что пленных надо отпустить подобру-поздорову.
В полдень на «Азии» опять появился Тагир-паша. Он сообщил, что они с Мухарем-беем отдали приказ прекратить под страхом смерти стрельбу по кораблям союзников.
— Союзный флот считал себя вполне удовлетворенным, — обратился к нему Кодрингтон, — за те дерзкие действия ваших подчиненных, которые вызвали сражение. Мы надеемся, что впредь с оттоманским флотом у нас будут дружественные отношения.
— Наши суда не дадут повода к новой стычке, — заверил Тагир-паша, — но я не могу полностью знать, что думают по этому поводу сухопутные начальники.
Кодрингтон настоятельно повторил:
— Если ваше слово будет нарушено и будет хотя бы один выстрел по нашим шлюпкам или судам, откуда бы то ни было, мы будем считать сие за объявление войны. Ваше дело довести эти требования официально до Ибрагим-паши.
Кодрингтон вручил Тагир-паше послание адмиралов. Когда турок ушел, адмиралы решили в первую очередь привести в порядок корабли.
У трапа Гейдена встретил Лазарев:
— В корпусе насчитали более ста восьмидесяти пробоин. Добрая половина у самой ватерлинии. — Не теряя времени, на «Азове» спускали поврежденные стеньги и реи, снимали порванные снасти такелажа…
— Видимо, у нас будет передышка пару недель, — сообщил Гейден, — чтобы устранить большие повреждения. Остальное доделаем на Мальте. Там будем зимовать.
В тот же день Гейден рапортовал царю: «Не нахожу достаточных выражений, дабы изъяснить в. в-ву храбрость, присутствие духа и усердие капитанов, офицеров и нижних чинов, оказанные ими во время кровопролитного сего сражения; они дрались, как львы, против многочисленного, сильного и упорного неприятеля, а в особенности отличались Лазарев, Авинов, Свинкин, Богданович и Хрущев».
К рапорту адмирал приложил список отличившихся в Наваринском сражении.
Наконец-то Нахимов выбрал минуту поделиться впечатлениями о сражении и о том восхищении, которое произвел на него в бою Лазарев.
«Любезный друг, — писал он Михаилу Рейнеке, — я до сих пор не знал цены нашему капитану. Надобно было смотреть на него во время сражения, с каким благоразумием, с каким хладнокровием он везде распоряжался. Но у меня не хватает слов описать все его похвальные дела, и я смело уверен, что русский флот не имел подобного капитана».
Как-то получалось в прошлом, что Андреевский флаг не гостил в водах Мальты. Номинально со времен крестовых походов обосновались на острове доблестные рыцари. Остров лежал посреди Средиземного моря. Миновать его было мудрено, если плыть из Гибралтара к Босфору, из Неаполя и Марселя, Венеции и Афин к берегам Африки. Кто владел островом, тот диктовал условия для купцов и политиков. Зарились многие на этот лакомый островок. Османы отрядили три тысячи янычар, но храбрые рыцари под рукой своего магистра Ла-Валлетты в конце концов сбросили их в море. Лишь однажды корабли российские накоротко завернули к острову. «Пришла на вид острова Мальты» эскадра адмирала Спиридова. Она спешила к берегам Греции, в Морею и Наварин. Предстояло показать свою удаль при Чесме.
Когда Павла I посвятили в рыцари Мальтийского ордена Иоанна Иерусалимского, в Петербурге воспрянули и тут же приуныли. Наполеон быстро прибрал к рукам пуповину Средиземного моря.
Адмирал Федор Ушаков не раз предлагал Нельсону помочь англичанам взять главную крепость Мальты. Русский адмирал только что успешно штурмовал неприступные батареи Корфу. Но британцы вежливо всякий раз отстраняли руку союзников. Не дай Бог, эти русские, пользуясь лаврами, засядут на Мальте надолго.
Подобные, а может быть, более сильные переживания испытали в Лондоне, получив известия о Наваринском сражении. Что же получилось? Несмотря на все заверения в Константинополе о лояльности, английский и французский флота способствовали сокрушению мощи своего давнего союзника Турции. И тем самым неимоверно укрепили позиции России. Негодовали в Лондоне и Париже.
Английский посол в Турции Стратфорд-Канинг демонстративно игнорировал английского адмирала.
Из письма Гейдена министру иностранных дел Нессельроде: «…В одном из последних наших свиданий с сэром Кодрингтоном мы разговорились довольно откровенно о неприятных обстоятельствах, которые, дав лорду Веллингтону управление делами, сделали Сент-Джемский кабинет колеблющимся и нерешительным. Вместо точных и положительных инструкций, которые сэр Кодрингтон потребовал у своего правительства, он получил доселе только вопросные пункты касательно наваринского дела, как это делается при судебном следствии. На эти вопросные пункты он написал весьма замечательный ответ. Несмотря на это, недавно от него снова потребовали излишних и бесполезных объяснений.
Поведение посла Стратфорда-Канинга в отношении к сэру Кодрингтону не менее странно; он не только миновал остров Мальту, но и не написал ему ничего. Можно полагать, что причиной его поспешной поездки в Лондон то, что он желает оправдаться в советах, которые он писал адмиралу до битвы 8 октября и которые были, без сомнения, упомянуты в оправдательных ответах Кодрингтона…»
В тронной речи английский король разгром турок и египтян в Наваринской бухте назвал «досадной случайностью».
Правда, король все же наградил Кодрингтона орденом, но на полях приказа с издевкой дописал: «Я посылаю ему ленту, хотя он заслуживает веревки».
Спустя немного времени Эдвард Кодрингтон был смещен с должности…
Не поскупился на награды Николай I. Все корабельные офицеры за Наварин получили ордена, звания. Матросы получили медали, царские рубли. Гейдену присвоили звание вице-адмирала, Лазареву — контр-адмирала. Лазарева удостоили орденами четыре державы — Россия, Греция, Англия, Франция… Но это были традиционные награды. Николай блеснул неординарно. Впервые в истории России учредили корабельный Георгиевский флаг. Раньше Георгиевским знаменем царь пожаловал только два полка императорской гвардии при занятии Парижа.
«Обращая внимание на славные подвиги 12 флотского экипажа на корабле «Азов» в 8 день октября текущего года при истреблении соединенными эскадрами российскою, английскою и французскою турецко-египетского флота у Наварина, всемилостивейше жалуем экипажу сему кормовой 2 дивизии флаг с знаменем Св. великомученика и победоносца Георгия в память достохвальных деяний начальников, мужества и неустрашимости офицеров и храбрости нижних чинов.
Флаг сей, препровождая при сем с принадлежащим к нему вымпелом, повелеваем, по прочтении сей грамоты перед всеми участвовавшими на корабле «Азов» в битве Наваринской, поднять сии знаки отличия по установлению и впредь поднимать на линейных кораблях 12 флотского экипажа, к коему пребываем императорской нашей милостью благосклонны».
…Весенним мартовским днем солнце припекало головы тысяч жителей Ла-Валлетты, усеявших берега бухты. Всюду, на крепостных стенах, крышах домов и даже куполах многочисленных церквей, расположились нарядные горожане в ожидании редкого и прежде небывалого здесь зрелища.
На фоне прозрачной голубизны неба и спокойной лазурной синевы моря высились красавцы корабли русской и английской эскадр. У парадных трапов и на пристани замерли расцвеченные и убранные катера и шлюпки генерал-губернатора, правителей острова, английского адмирала, командиров кораблей.
В центре бухты выделялся своей нарядностью виновник торжества, линейный корабль Российского флота «Азов». Реи его мачт унизали матросы в выходной форме. Остальной экипаж во главе с офицерами в парадных мундирах и киверах выстроился на правом, парадном борту. Церемония началась съездом на «Азов» под звуки оркестров и положенных артиллерийских салютов мальтийских чиновников, флагманов и капитанов кораблей.
Красноречиво свидетельствует о начале торжества на «Азове» флагманский шканечный журнал:
«…В 1/4 3 часа начальствующий эскадрой г. вице-адмирал и кавалер гр. Гейден, начальник штаба г. контр-адмирал и кавалер Лазарев 2 вышли из каюты, и по приказанию их вынесен флаг и вымпел в сопровождении экипажного адъютанта и офицера корпуса штурманов, четырех унтер-офицеров; по поставлению стола с новожалованным флагом и вымпелом на уроченное место обер-аудитор Алексеев читал грамоту на вновь пожалованный Георгиевский флаг и вымпел государем императором 12 линейному экипажу и воинский артикул из законов Петра Великого.
По окончании чтения артикулов в 1/2 3 часа священник начал богослужение на освящение флага и вымпела, по освящению же оных читано клятвенное обещание, и все предстоящие генералитеты, штаб- и обер-офицеры и нижние чины произносили (его) вполголоса. По окончании присяги посланы были люди по реям и, подняв новожалованный Георгиевский флаг, прокричали три раза «ура», (после чего) салютовали от нас из всех орудий, а с прочих судов нашей эскадры по 21 выстрелу».
Медленным, торжественным движением начал подниматься на гафеле кормовой Георгиевской флаг. Легкий ветерок нежно и бережно расправлял его шелковую ткань с Андреевским перекрестием и алым символом Святого Георгия посредине. «500 пушечных выстрелов раздирали воздух громом великолепного салюта, — описывал дальнейшее очевидец, — корпуса кораблей и вскорости самые реи потонули в облаках белого дыма; люди, бывшие на бом-брам-реях, казались в самом деле висящими в облаках; десять тысяч раз эхо Валлетты и Коттореро повторяло раскаты пушечного грома. Затем последовала мертвая тишина, покуда батареи Сент-Эльпо и всех крепостных линий Мальты вместе с пушками английских судов не заплатили в свою очередь долг почтения. Весь народ был в высшей степени в восторге; махание платками, радостные крики тысяч придали еще более торжества этому празднику.
Снова заговорили пушки корабля «Азов» в знак признательности за честь… потом звуки победной музыки нескольких военных хоров последовали за ревом пушек. Никогда не забуду я этой сцены…»
В те дни, когда у Мальты пушки салютовали новоявленному кораблю-герою России, над Балканами и Черным морем горизонт заволокло грозовыми тучами. Вот-вот ждали громовых раскатов и полыхающих зарниц военных схваток.
Кровоточил рубец Наварина на теле Османской империи. Не могла смириться Порта с унижением и бессилием в противостоянии с извечным врагом. Россия в ее глазах была зачинщицей восстания греков. И в самом деле, Ипсиланти создал первый отряд повстанцев в России. Русская эскадра стала боевым ядром армады, расколотившей в пух и прах турецко-египетский флот. Надо было срочно восстанавливать сильно пошатнувшийся престиж на Балканах.
Прошел месяц-другой после Наварина, и султан показал себя. Для этого вовсе не нужно открывать военных действий. Сначала он разорвал все прежние договора с Россией и призвал всех мусульман к «священной войне». Потом попросту закрыл Босфор и Дарданеллы для русских судов. Задерживал и изымал все грузы у русских купцов. Склады в Одессе, Тавриде, Азове ломились от русской пшеницы, торговые люди, а вместе с ними и помещики терпели страшные убытки. В Константинополе фанатики избивали русских, громили торговые лавки. Немало россиян оказалось в Семибашенном замке.
В середине апреля 1828 года Николай I обнародовал манифест о войне с Турцией. Спустя месяц армия без особого сопротивления заняла Молдавию и Валахию. У предгорий Балкан начались неприятности. Так или иначе этот первый поход армии под рукой Николая I проявил во всей полноте царственный плац-парадный стиль нового императора.
Сказалось многое другое. И необученность солдат военному делу, и бездарность Витгенштейна и подобных ему генералов, солдаты частенько голодали, интенданты, как всегда, воровали.
Достаточно метко подметил характерную черту Николая I его современник Александр Герцен: «…для Николая шагистика была главным в военном деле». В конце концов эта дорога приведет царя к закономерному финалу его жизни — позору Крымской войны.
Кампания следующего, 1829 года была более успешной. Наконец-то пала неприступная крепость Шумлы, и армия, наступая вдоль побережья, овладела Адрианополем. До турецкой столицы оставалось шестьдесят километров…
Надо сказать, что в этой войне всюду, где армии помогал Черноморский флот, она успешно била турок с самого начала 1828 года.
Черноморская эскадра принесла и первую ощутимую победу. Месяца хватило морякам, чтобы овладеть сильнейшей крепостью Анапой, форпостом турок на Тамани. Кубань получила выход к Черному морю. Правда, здесь произошел инцидент. Не поделили лавры победителей два командира. Главный командир флота адмирал Алексей Грейг и генерал-адъютант, начальник Морского штаба, новоиспеченный контр-адмирал Александр Меншиков. Первый командовал под Анапой Черноморской эскадрой, второй, выдвинувшийся при Николае, прежде не имевший никакого понятия о флоте, руководил десантом, осадившим Анапу…
После взятия Анапы Черноморская эскадра направилась на запад, помогать армии. Сначала принудили к сдаче крепость Констанцу. После того два месяца корабли бомбардировали сильную крепость Варну. И она покорилась. На суше армейцам помогал десант морского гвардейского экипажа контр-адмирала Ф. Беллинсгаузена.
Кампания 1829 года началась с удачи — захвата отрядом кораблей контр-адмирала Кумани крепости Сизополь у входа в Бургасский залив. Вдоль Румелийского побережья постоянно крейсировали фрегаты, бриги, катера, не пропуская турецкие суда с десантами и оружием, захватывали их в плен, жгли, топили. В начале мая отряд капитана 1-го ранга И. Скаловского обстрелял береговую батарею на мысе Баба.
Вдалеке в заливе стояли на якоре линейный корабль, транспорт, более десятка мелких судов. Рано утром отряд матросов-охотников под командой мичмана Трескина на шлюпке пробрался в залив. Под огнем с берега шлюпка приткнулась к линейному кораблю. Матросы приколотили к его борту пеньковые кранцы, облитые смолой, и подожгли.
Турецкий корабль вспыхнул, запалил стоявшие рядом суда, и вскоре все они сгорели дотла.
Потом случился конфуз, довольно редкий в русском флоте. Фрегат «Рафаил» в сорок четыре пушки крейсировал между Трапезундом и Батуми. Там Черноморский флот обеспечивал действия армии на Кавказе. На рассвете 11 мая у берегов Анатолии на траверсе мыса Пендараклин совсем заштилело, паруса обмякли. В предрассветной дымке раздался тревожный крик с салинга:
— Корабли неприятеля справа!
Командир фрегата капитан 2-го ранга Стройников через минуту-другую выскочил на шканцы. Из туманного марева один за другим надвигались корабли турецкой эскадры.
— Один, два, три… — считал побледневший Стройников. Шесть линейных кораблей, два фрегата, пять корветов, два брига. Более массивные линейные корабли зыбью неумолимо дрейфовали к «Рафаилу».
— Барабаны наверх! Дробь! — скомандовал Стройников.
Небезынтересно объяснение Стройникова: «…неприятель, пользуясь попутною зыбью и имея направление полнее, сближался с фрегатом; я, дабы отвлечь оных и продлить время до ночи, темнота коей могла способствовать спасению фрегата, следовал его движениям, но он, имея преимущественный ход, не допустил до сего, приближался и пополудни в два часа пресек все направления; видя себя в столь неизбежном положении, созвал всех штаб- и обер-офицеров, для отобрания мнения каждого, которые, общим согласием, положили обороняться до последней капли крови и в случае нужды свалиться с неприятелем и взорвать фрегат; но нижние чины, узнав намерение наше, объявили, что фрегат не допустят сжечь, а сделавшийся в сие время штиль лишил меня и последних способов к защищению и нанесению неприятелю вреда, а в 4 часа пополудни фрегат взят неприятельским флотом».
Пленение русского корабля было позорно. Трудно представить в деталях, что в самом деле происходило на «Рафаиле», но нельзя и не доверять командиру пусть и сдавшегося корабля.
А быть может, у нижних чинов мудрости было больше, чем у офицеров? Ведь пленили же русские моряки турецких янычар. И те сдавались, моля о пощаде. В конце концов, у жизни для всех цена одинаковая. Вера, царь, отечество. Но православие почитает Библию, а в Библии сказано — «не убий». И что в сознании тех же крепостных людей в матросских робах олицетворял самодержец? Не дрогнув, тысячами отправлявший на каторгу, на тот свет им подобных? И многое ли приобретет отечество, потеряв безвозвратно сотню-другую своих сыновей? Одно дело, когда есть смысл и хоть малейший шанс достойно сражаться до последнего и победить. Если же такой возможности нет? Пятнадцать против одного. И одна дорога — на тот свет? Во всех иностранных флотах в такой ситуации надлежало спускать флаг. Другое решение лежит за пределами разума. Русские же люди часто действовали по велению сердца и совести. Но корабль следовало уничтожить.
Приказ царя о «Рафаиле» заканчивался указанием: «Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставить его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен в власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить флаг русский и служить народу с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню». Всех офицеров царь разжаловал в матросы, кроме мичмана, который находился в крюйт-камере.
Наказ царя исполнит спустя четверть века при Синопе Павел Нахимов.
А через три дня черноморцы доказали свою неустрашимость. Отряд кораблей — фрегат «Штандарт» и два брига «Орфей» и «Меркурий» — находились в разведке у Босфора. На подходе к проливу рано утром 14 мая неожиданно с востока показалась турецкая эскадра. Сигнальщики насчитали тринадцать вымпелов, из них шесть линейных кораблей. Определив состав сил неприятеля, командир отряда капитан-лейтенант Сахновский поднял на «Штандарте» сигнал: «Следовать в Сизополь». Надо было известить флот о появлении противника, так как турки уже начали погоню. «Штандарт» и «Орфей» легли курсом норд-вест, имея ветер в бейдевинд. Командир «Меркурия» капитан-лейтенант Александр Николаевич Казарский приказал подвернуть, имея ветер в галфвинд, и «Меркурий» стал отходить в сторону. Капудан-паша размышлял недолго: два корабля русских быстро уходят на север, их не догнать, надо взять в плен этого одинокого безумца. «Меркурий» остался один на один с неприятелем. Теперь судьба его зависела от ветра. Когда он свежий, можно быстро развить большую скорость. На этот раз не повезло. Ветер заметно стихал, а к полудню паруса заполоскали. «Весла на воду!» — скомандовал Казарский, на низко сидящем бриге их применяли для маневра в безветрие. А между тем от турецкой эскадры отделились и устремились в погоню два линейных корабля — «Селимие», сто десять пушек на трех палубах, и двухдечный «Реал-бей» с семьюдесятью четырьмя пушками. На их высоких мачтах верхние паруса — брамсели — забирали поток ветра на высоте, и турки на глазах сближались с русским бригом. Уже слышны оттуда истошные крики капудан-паши: «Сдавайся, убирай паруса!» Стало ясно — сражение неизбежно. Отдав приказание изготовиться к бою, Казарский собрал офицеров. Первым получил слово, согласно уставу, младший по чину, поручик корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев.
— Нам не уйти от врага, — не раздумывая, сказал поручик, — выходит, надо драться. Но турки сильнее нас в десять раз, значит, нетрудно догадаться, чем кончится бой. Но русский бриг не достанется победителям. Последний из оставшихся в живых взорвет его. Мы до конца постоим за честь родного флага.
Все офицеры, как один, поддержали товарища. Казарский собрал матросов на шканцах. На бриге бывало всякое, как и на всех кораблях — и линьки и мордобой. «Что ответят ему матросы?» Ответ экипажа на решение офицеров был быстрым. На одном духу прокричали матросы троекратное дружное «ура!». Тотчас начали готовиться к бою. Расчистили палубу, сбросили в воду ял и затопили его — мешал обстрелу с кормы. Вооружили на юте ретирады-пушки. Около люка крюйт-камеры положили на якорный шпиль заряженный пистолет, чтоб последний из оставшихся в живых офицеров выстрелил в порох и взорвал корабль. Папки, приказы, документы, сигнальные книги завернули в брезент и к свертку привязали груз — затопить при угрозе захвата. Около кормового флага Казарский выставил часового:
— Стреляй во всякого, ежели кто попытается спустить флаг.
А противник, предвкушая легкую добычу, шел напролом.
Раздался гром орудий пашинских кораблей, неподалеку взметнулись всплески. Турки палили из главного калибра тяжелыми мраморными ядрами. Бой начался. Теперь все зависело от искусства командира, отваги, умения и слаженности экипажа. Казарский действовал бесподобно. «Меркурий» маневрировал неожиданно и дерзко, и туркам никак не удавалось занять нужную позицию, чтобы нанести по нему смертельный удар. Сначала они стремились взять его в «два огня», зажать между своими бортами и одним-двумя залпами всей бортовой артиллерии уничтожить или пленить бриг. Однако «Меркурий» то и дело ловко уклонялся, и раздосадованному неприятелю оставалось вести малоэффективный огонь только из носовых пушек. Наконец с превеликим трудом туркам удалось зайти с обоих бортов брига, взять его в клещи и открыть перекрестный огонь. Пятьдесят пять пушек правого борта «Селимие» и тридцать семь пушек левого борта «Реал-бея» обрушились на русский корабль. Казалось, судьба его решена, но случилось невероятное. Воспользовавшись тем, что первый залп турки «смазали», а густой пороховой дым закрыл от них цель, Казарский направил бриг в сторону «Селимие» и под его форштевнем ускользнул от смертельных клещей. Неприятельские корабли продолжали ожесточенно палить, не заметив этого маневра, и бриг наконец-то долбанул неприятеля. Метким выстрелом лучший канонир «Меркурия» Лисенко поразил грот-мачту «Селимие». С перебитыми снастями «Селимие» сразу потерял ход, лег в дрейф и вышел из боя. Казарский не обращал внимания на неприятельские ядра и пули и в пылу боя не заметил, что совсем рядом, с палубы «Реал-бея», в него целится турецкий снайпер. Но матрос Щербаков, стоявший рядом с командиром, опередил вражескую пулю, успел грудью заслонить командира и, смертельно раненный, упал.
Между тем «Меркурий» пошел в атаку. Виртуозно маневрируя, с пробитым корпусом и изрешеченными парусами, бриг сам подошел на пистолетный выстрел к «Реал-бею». Выждав удобный момент, канониры меткими залпами перебили у первой мачты фор-марса-реи, и рухнувший рангоут сорвал все паруса с мачт. «Реал-бей» рыскнул, потерял ход и скоро тоже прекратил преследование. Бой закончился через четыре с половиной часа после первого выстрела. Примера, подобного подвигу «Меркурия», не знает история флотов мира. Оставляя за кормой врага, весь израненный, но не побежденный бриг «Меркурий» шел на встречу со своим флотом. Всего четыре человека погибло в бою, восемь раненых, Казарского контузило в голову. В корпусе брига зияло двадцать две пробоины. Почти триста повреждений насчитали матросы в рангоуте, такелаже и изорванных парусах.
Бывают случаи — достойный противник восхищается своим соперником в бою. Спустя две недели после сражения его участник, турецкий штурман корабля капудан-паши, писал: «Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться: он дрался, отступая и маневрируя, со всем искусством опытного военного капитана до того, что стыдно сказать — мы прекратили сражение, и он со славою продолжал путь… Ежели в великих деяниях древних и наших времен находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми буквами на храме славы: он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг — «Меркурием». С двадцатью пушками… он дрался против 220 в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре…»
Командир Черноморского флота вице-адмирал Грейг доносил: «Столь необыкновенное происшествие, доказывающее в чрезвычайной степени храбрость и твердость духа командира судна и всех чинов оного, обрекших себя на смерть для спасения чести флага, им носимого, превышает всякую обыкновенную меру награды, какую я могу назначить сим людям…» Царь щедро наградил офицеров и матросов, «Меркурий», второй корабль Российского флота, удостоился Георгиевского флага. Первым был «Азов».
Гром черноморских баталий перекликался со Средиземным морем. В канун войны из Петербурга на Мальту пришел приказ — эскадре Гейдена выйти к Дарданеллам и закупорить проливы. Через них столица Порты получала жизненные соки — провизию.
Во время стоянки на Мальте Лазарев всегда был в заботах, без устали восстанавливал боевую способность кораблей эскадры. Никому не давал покоя. Редкий день не обходил на шлюпке корабли, вникал в дело, помогал, требовал. Гейден про себя не мог нарадоваться: «С таким начальником штаба как за каменной стеной». Но неугомонного начальника штаба волновало и другое, не менее важное, как он считал.
Раньше он бился с неприятелем на уровне деки — батарейной палубы, был готов броситься и на абордаж. Гардемарином при Трафальгаре, мичманом на «Благодати» против англо-шведского флота, лейтенантом в морских схватках, помогая громить Наполеона. Тогда все было ясно и на месте. Он знал свои обязанности, четко выполнял команды, срабатывал как можно быстрей и лучше и отвечал за себя и за небольшую ячейку корабельного механизма — подчиненных матросов. Свой расчет он тренировал не за страх, а за совесть. Показывал, помогал, требовал. «В должности весьма знающ», — хвалили его начальники.
Потом наступили годы отрады его истинно морской жизни. В дальних кругосветных вояжах он оттачивал мастерство и слаженность экипажа в парусных учениях, исполнении команд при маневре корабля, схватках со стихией. Много раз схлестывался в противоборстве с океаном, ветром, айсбергами. И всегда выходил победителем. На «Крейсере» довел до совершенства четкость и слаженность артиллерии — ударной силы боевого корабля. Школа, пройденная на «Крейсере», полностью оправдала себя и на «Азове». Немалую роль он отводил подчиненным — боевым корабельным товарищам. Подбирал их себе под стать, таких, которые понимали его с полуслова, ловили на лету команды, а главное — являлись единомышленниками во взглядах и делах.
Потому Наварин и явился апофеозом военной деятельности Лазарева. «Азов», по всеобщему признанию, стал стержнем победы союзного флота. То было признание заслуг его неординарного командира.
И все же Наварин вызвал у Лазарева чувство неудовлетворенности и даже беспокойства. Впервые он отвечал не только за свой «Азов», но и за корабли эскадры. Во время подготовки к бою, в разгар сражения начальник штаба не раз окидывал взором панораму действий подчиненных кораблей и частенько недоумевал. По тревоге на палубах одних кораблей вдруг появлялись фигурки матросов с койками на плечах. На других суетились, распутывая тали, распахивали задраенные кое-где орудийные порты. Конечно, каждый командир сам себе хозяин, но есть тот минимум необходимых действий, которые должны быть отработаны заранее при подготовке корабля к бою… Как-то вечером на «Азове» появился Александр Авинов. Он и Хрущев нет-нет да и навещали своего хлебосольного приятеля-командира. Адмиральское звание нисколько не отдалило его от прежних друзей. Долговязый, с несколько развинченной походкой, Авинов цепко держался на палубе даже в непогоду. Лазарев встретил его на полпути от каюты. Егор предупредил, когда шлюпка еще подходила к трапу, но Лазарев задержался за столом.