Судьба поэтического наследия В. Высоцкого складывалась очень непросто. Несмотря на поистине всенародную известность и широчайшую популярность его песенного творчества в нашей стране и за ее пределами, на миллионные «тиражи» записей его песен в «магнитиздате», переполненные залы на его концертах, — при жизни поэта в Союзе было издано одно–единственное стихотворение «Из дорожного дневника» в сборнике «День поэзии 1975» и всего несколько песен появилось на мини–дисках в грамзаписи.
О том, какие трудности приходилось преодолевать поэту, наталкивавшемуся на глухое сопротивление разного рода официальных «инстанций», стоявших на его пути к читателю, слушателю, зрителю, пишет Марина Влади в книге «Владимир, или Прерванный полет», построенной как обращение, разговор, письмо к любимому человеку:
«Твои концерты отменяются иногда прямо перед выходом на сцену, чаще всего под предлогом твоей болезни, что приводит тебя в бешенство: тебе не только запрещают петь, но сваливают на тебя же вину за сорванный концерт. Твои песни для фильмов, прошедшие цензуру, все же «не пускают» как раз перед премьерой, и картина становится увечной. Тексты, неустанно посылаемые в Главлит, неизменно отсылаются обратно с преувеличенно вежливыми сожалениями. На нескольких маленьких пластинках, появившихся за двадцать лет работы, записаны самые безобидные песни, отобранные из более чем 700 текстов. Полное молчание по радио, телевидению и в газетах, а между тем в стране нет, пожалуй ни одного дома, где почти каждый день не слушали бы Высоцкого».
Уже после смерти поэта одна за другой стали появляться публикации его произведений в периодике, а затем и отдельные книги: «Нерв» (два издания: 1981 и 1982), «Кони привередливые» (1987), «Избранное» (1988), «Четыре четверти пути» (1988), «Поэзия и проза» (1989), «Сочинения: В 2–х т.» (с 1990 по 1995 выдержало семь изданий) и ряд других. В 1993 г. начало выходить Собрание сочинений в 5–ти томах.
|
|
За последние два десятилетия опубликован ряд книг Высоцкого за рубежом — в Польше, Болгарии, Чехословакииии, Германии, Франции, США и других странах. Так, первое трехтомное собрание сочинений было издано в 1988 г. в Нью–Йорке, а в 1994 г. в Германии вышло собрание его сочинений в семи томах, восьми книгах.
И если при жизни, еще в 60–е годы Высоцкому приходилось встречать в печати предвзятые и несправедливые оценки его произведений (характерны названия статей в «Комсомольской правде» и других центральных и периферийных газетах: «Что за песней?», «О чем поет Высоцкий?», «С чужого голоса» и т.п.), то после его смерти, за исключением отдельных печально известных, крайне недоброжелательных выступлений авторов журнала «Наш современник», творчество поэта находит объективное и разностороннее освещение.
В сфере мемуаристики, несомненно, важное место заняли воспоминания родителей поэта, друзей его юности, товарищей по работе в театре и кино. Среди них особенно значимы и интересны книги Аллы Демидовой, Валерия Золотухина, Вениамина Смехова, ряд коллективных сборников. О творчестве поэта, вслед за статьями Ю. Карякина, С. Кормилова, Н. Крымовой, В. Толстых, появились содержательные книги Вл. Новикова и Н. Рудник, сборники научных статей (см. Библиографию в конце главы). Общая тенденция в литературе о поэте: от первых эмоциональных и критических откликов, попыток осмыслить феномен Высоцкого — к углубленному, научному, филологическому изучению его творчества в различных аспектах эстетики и поэтики, особенностей художественной речи и стиха.
|
|
Поэтическое творчество В. Высоцкого заметно эволюционировало от первых стихотворных опытов, ранних песен–стилизаций к зрелым и самобытным произведениям второй половины 60–х, а затем и 70–х годов, отражая потребности времени и вписываясь в контекст общественно–литературного развития, более того, — определяя его характерные и ведущие тенденции.
В 1971 г. в одном из выступлений Высоцкий говорил: «Я давно очень пишу, с восьми лет, там всякие вирши, детские стихи, про салют писал… А потом, когда я был немножко постарше, я писал пародии всевозможные. Среди них так называемые «стилизации под блатные песни», за что я до сих пор и расхлебываюсь. Я писал эти песни, от них никогда не отказываюсь, они мне принесли пользу в смысле поисков формы, простоты языка, лексики простой» (Живая жизнь. С. 276).
Высоцкому не нравилось, когда о его ранних песнях говорили, как о блатных, дворовых, он предпочитал связывать их с традицией городского романса. Выбор им на раннем этапе именно этой формы и жанра представляется совсем не случайным, а совершенно естественным и осмысленным. Вот его слова:
«Начинал я с песен, которые многие почему–то называли дворовыми, уличными. Это была такая дань городскому романсу, который в то время был совершенно забыт. И у людей, вероятно, была тяга к такому простому, нормальному разговору в песне, тяга к не упрощенной, а именно простой человеческой интонации. Они были бесхитростны, эти первые песни, и была в них одна, но пламенная страсть: извечное стремление человека к правде, любовь к его друзьям, женщине, близким людям».
|
|
В стихах–песнях раннего периода (1961–1964): «Татуировка», «Я был душой дурного общества…», «Наводчица», «Городской романс» и др. — сам язык может порой показаться слишком грубым, упрощенно–примитивным. Криминально–жаргонная лексика, вульгарные и блатные словечки типа «суки», «фраера», «падла», «стерва», «зараза», «шалава», «паскуда» и пр., несомненно, могут шокировать утонченный слух.
Конечно, в этих песнях есть элементы стилизации, особенно ощутимые в воссоздании уличного колорита, а в других случаях — мелодики городского или цыганского романса. Но главное в них — обращение к живому, невыхолощенному слову, взятому из жизни, из разговорной речи. Существенным качеством стиля Высоцкого, уже на раннем этапе, было погружение в народную (бытовую и фольклорную) речевую стихию, ее творческая обработка, свободное владение ею.
Именно это качество дало ему возможность уже в первой половине 60–х годов, особенно ближе к их середине, создать такие замечательные образцы песенного творчества, как «Серебряные струны», «На Большом Каретном», «Штрафные батальоны», «Братские могилы». Собственно, последние две песни уже как бы открывают следующий большой и важный период в творческой эволюции поэта.
В середине и второй половине 60–х годов заметно расширяется тематика и разнообразятся жанры стихов–песен Высоцкого. Вслед за песнями военного цикла, куда вошли еще «Песня о госпитале», «Все ушли на фронт», появляются «спортивные» («Песня о сентиментальном боксере». «Песня о конькобежце на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную»), «космические» («В далеком созвездии Тау Кита»), «альпинистские» («Песня о друге», «Здесь вам не равнина», «Прощание с горами»), «сказочные» («Про дикого вепря», «Песня–сказка о нечисти»), «морские» («Корабли постоят — и ложатся на курс…», «Парус. Песня беспокойства»), пародийно–сатирические («Песня о вещем Олеге», «Лукоморья больше нет. Антисказка»), лирические («Дом хрустальный…») и многие, многие другие.
Особенно плодотворным оказался для Высоцкого конец 60–х годов. Именно тогда он пишет великолепные, созданные на пределе эмоции и выразительности песни «Спасите наши души», «Моя цыганская» («В сон мне — желтые огни…»), «Банька по–белому», «Охота на волков», «Песня о Земле», «Сыновья уходят в бой», «Человек за бортом». Относительно «Баньки…» и «Охоты на волков», в которых, говоря словами Л. Абрамовой, чувствуются «выходы за пределы» и, быть может, прорывы в гениальность, следует добавить, что они были написаны в 1968 г., во время съемок кинофильма «Хозяин тайги» на Енисее, в селении Выезжий Лог, и не случайно В. Золотухин назвал этот период «болдинской осенью» В. Высоцкого.
В 70–е годы песенное творчество Высоцкого развивается вширь и вглубь. Обогащаясь все новыми приметами живой жизни, штрихами и черточками почерпнутых непосредственно из нее характеров и ситуаций, не утрачивая проникновенного лиризма, оно приобретает качество углубленной философичности, раздумий о главных вопросах бытия.
В очень разных стихах, написанных в самом начале десятилетия («Нет меня — я покинул Расею…», «Бег иноходца», «О фатальных датах и цифрах»), осмысляется собственная судьба и творчество, судьбы великих предшественников и поэтов–современников. А в конце 70–х («Райские яблоки», 1978) и в первой половине 1980 г., в том числе в самых последних стихах — «И снизу лед и сверху — маюсь между…», «Грусть моя, тоска моя» (авторская фонограмма 14 июля 1980 г.), — поэт обращается к раздумьям о трагических судьбах народа и еще раз — о самом себе, с полным основанием приходя к выводу: «Мне есть что спеть, представ перед всевышним, / Мне есть чем оправдаться перед ним».
Но несомненно, самый яркий взлет в последнее десятилетие творческой деятельности Высоцкого приходится на 1972–1975 годы. Именно тогда им были написаны трагические песни–баллады «Кони привередливые», «Натянутый канат», «Мы вращаем Землю», «Тот, который не стрелял», сатирические зарисовки «Милицейский протокол», «Жертва телевиденья», «Товарищи ученые», жанровые картинки «Диалог у телевизора», «Смотрины», автобиографическая «Баллада о детстве», лирико–философские «Песня о времени», «Баллада о Любви», «Купола», «Две судьбы» и др.
Поэтическое творчество Высоцкого многогранно и не исчерпывается стихами, которые были положены им на музыку и составляли песенный репертуар его выступлений. Среди опубликованных стихов немало по–настоящему значительных, как, например, «Мой Гамлет» (1972), «Когда я отпою и отыграю…» (1973), «Мой черный человек в костюме сером…» (1979–1980) и др.
В архиве Высоцкого сохранился и еще ряд произведений в различных жанрах, в частности, незаконченная детская шуточная поэма «…про Витьку Кораблева и друга закадычного Ваню Дыховичного» (1970–1971), повесть «Жизнь без сна (Дельфины и психи)» (1968), сценарий «Как–то так все вышло…» (1969–1970) и также незаконченный «Роман о девочках», над которым он работал в конце 70–х годов. Все эти опыты свидетельствуют о богатом и не до конца раскрывшемся творческом потенциале этого разносторонне одаренного человека.
Говоря об основных темах и мотивах стихов–песен Высоцкого, о чем уже шла речь в связи с творческой эволюцией поэта, следует еще раз подчеркнуть проблемно–тематический диапазон его произведений, остроту постановки в них насущных социальных вопросов дня и проблем века. В одном из последних выступлений–концертов в 1980 г. Высоцкий говорил: «И расчет в авторской песне только на одно — на то, что вас беспокоят так же, как и меня, какие–то проблемы, судьбы человеческие, что нас с вами беспокоят одни и те же мысли и точно так же вам рвут душу или скребут по нервам какие–то несправедливости, горе людское» (Живая жизнь. С. 302).
Песни Высоцкого, особенно зрелого периода, всегда отличаются глубиной и своеобразием художественного решения «вечных» философских вопросов бытия. И здесь небезинтересно привести суждение на этот счет трех профессионалов высокого класса — поэта, деятеля театра и философа.
Так, Давид Самойлов видит творческую эволюцию Высоцкого в направлении все большей значимости и глубины художественно решаемых им социальных и философских проблем: «В серьезных разговорах о явлениях и событиях жизни он вырабатывал позицию и черпал темы для своих песен. Уже не «были московского двора» питали его вдохновение, а серьезные взгляды на устройство мира».
Ту же динамику внутреннего роста подчеркивает Михаил Ульянов: «…только он мог на таком смертельном пределе вложить всего себя в песню — несмотря на порой непритязательный текст, несмотря на подчас уличную мелодию, песня Высоцкого становилась горьким, глубоким, философским раздумьем о жизни… В его песнях, особенно в последних, были не только чувство и страсть, но горячая мысль, мысль, постигающая мир, человека, самую суть их».
Наконец, характерно свидетельство Валентина Толстых, отметившего слияние в творчестве поэта быта и бытия, лирики и философии: «Высоцкий говорит о любви и ненависти, о времени и борьбе, о рождении и смерти, поднимаясь в своих лирических излияниях до философского осмысления житейски близких, узнаваемых тем и проблем».
Говоря о песенном творчестве Высоцкого как о своеобразной художественно–философской и поэтической системе, о путях объединения отдельных стихотворений–песен в тематические группы, о путях циклизации, следует особо остановиться на стихах военного цикла и своеобразии решения им этой темы. Выступая на вечере 21 февраля 1980 г., поэт подчеркивал: «…я пишу о войне не ретроспекции, а ассоциации. Если вы в них вслушаетесь, то увидите, что их можно сегодня петь, что люди — из тех времен, ситуации — из тех времен, а в общем, идея, проблема — наша, нынешняя. А я обращаюсь в те времена просто потому, что интересно брать людей, которые находятся в самой крайней ситуации, в момент риска, которые в следующую секунду могут заглянуть в лицо смерти…» (Живая жизнь. С. 304).
То, что Высоцкий писал о людях, находящихся в самой крайней ситуации, заглядывающих в лицо смерти, нередко становящихся бессмысленными жертвами войны, и при этом особо подчеркивал, что это «проблема — наша, нынешняя», — говорит о многом. Очевидно, он уже тогда, особенно в начале 1980 г., когда только что был осуществлен ввод войск в Афганистан, остро чувствовал, предощущал, что война еще долго будет оставаться нашей национальной трагедией. В одном из ключевых стихотворений военного цикла «Он не вернулся из боя» (1969) трагическая смерть одного из бесчисленных рядовых Великой войны осмысляется как обыденный факт, приобретающий символическое звучание. Горечь утраты, кровная связь живых и погибших по контрасту оттеняются здесь картиной столь безмятежной на фоне людской трагедии вечной и прекрасной природы:
Нынче вырвалась, словно из плена, весна.
По ошибке окликнул его я:
«Друг, оставь покурить!» — а в ответ — тишина…
Он вчера не вернулся из боя.
Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие — как часовые…
Отражается небо в лесу, как в воде, — И деревья стоят голубые.
Природа и прежде всего сама Земля всегда предстает в стихах Высоцкого живой и одушевленной. В «Песне о Земле» (1969) заглавный образ раскрывается как синоним души человеческой. Отсюда — проходящие рефреном строки–олицетворения: «… кто сказал, что Земля умерла? / Нет, она затаилась на время… / Кто поверил, что Землю сожгли? / Нет, она почернела от горя…/ Обнаженные нервы Земли / неземное страдание знают… / Ведь Земля — это наша душа, / сапогами не вытоптать душу».
В поэзии Высоцкого крупные и общие планы тесно связаны между собой. Жестокая правда войны, грубая реальность изображаемого («Как прикрытье используем павших… Животом — по грязи, дышим смрадом болот…») призваны утвердить высокую меру подвига всех и каждого в стихотворении «Мы вращаем Землю» (1972). В стихах военного цикла поэт достигает особой емкости и проникновенного лиризма в создании поэтического образа. Таков оживающий на наших глазах и наполняющийся новым предметно–ощутимым смыслом символ Вечного огня в стихотворении «Братские могилы», которое впервые прозвучало в кинофильме «Я родом из детства» (1966) и которым обычно Высоцкий открывал свои выступления–концерты — вплоть до самых последних 1980 г.
А в Вечном огне — видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Помимо военной, или, быть может, точнее — антивоенной темы важное место в творчестве поэта занимает тема Родины–России, взятая в ее сегодняшнем дне и далеком историческом прошлом. Русские, российские мотивы и образы — сквозные в произведениях Высоцкого, но есть среди них такие, где они выразились с особой отчетливостью.
В «Песне о Волге» («Как по Волге–матушке, по реке–кормилице…») все напоено свежестью источников народно–поэтического творчества. Мерное ритмико–интонационное движение, вкрапления архаической лексики, создающие временной колорит («все суда с товарами, струги да ладьи»), специфические глагольные формы («не надорвалася», «не притомилася»), характерные инверсии в сочетании эпитета с определяемым словом («города старинные», «стены древние», «молодцы былинные») - это дает возможность прикоснуться к истокам нынешнего дня не только великой русской реки, но и самой Родины–матери.
В написанной в 1975 г. для кинофильма «Сказ про то, как царь Петр арапа женил», в котором Высоцкий играл главную роль Ибрагима Ганнибала, песне «Купола» (вариант названия: «Песня о России») возникает сугубо земной, подчеркнуто реалистический и вместе с тем — таинственный и загадочный образ Родины, от судьбы которой поэт не отделяет собственную жизнь.
Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споется мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют — да все из сказок.
………….
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною–Перед солоно–да горько–кисло–сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Смешанные чувства радости и печали, тоски и надежды, очарован–ности тайной и предвестья будущего воплощают возникающие в этом стихотворении вещие птицы из древнегреческих мифов, христианских — русских и византийских легенд и апокрифов: Сирин, Алконост, Гамаюн. В подаваемой ими надежде и, главное, в синем небе России, в ее медных колоколах и куполах церквей, крытых чистым золотом, видит поэт путь своего духовного исцеления и возвышения.
И это выразительно передано в структуре каждой строфы — средствами звуковой организации стиха, умело использованными анафорами, внутренними рифмами, разнообразными созвучиями: ассонансами, аллитерациями и пр. Особенно характерна в этом плане заключительная строфа стихотворения:
Душу, сбитую утратами и тратами,
Душу, стертую перекатами, — Если до крови лоскут истончал, — Залатаю золотыми я заплатами–Чтобы чаще Господь замечал!
Будучи всегда остро современным и глубоко историчным, творчество Высоцкого неизменно обращено к «вечным» темам лирики — природе, жизни и смерти, судьбе человеческой, искусству, времени… В «Песне о времени» (1975) поэт вспоминает «о походах, боях и победах», о тайнах и легендах прошлого, воскрешая такие вечные чувства и понятия, как любовь, дружба, честь, правда, добро, свобода. В этом разгадка его последовательного обращения к опыту минувшего:
Чистоту, простоту мы у древних берем,
Саги, сказки — из прошлого тащим, — Потому что добро остается добром–В прошлом, будущем и настоящем!
Что касается любовной лирики, то Высоцкому принадлежат великолепные ее образцы, созданные на разных этапах его творческого пути и в самых различных формах. Достаточно назвать «Дом хрустальный» (1967), «Песню о двух красивых автомобилях» (1968), «Здесь лапы у елей дрожат на весу…» (1970), «Люблю тебя сейчас…» (1973) и др. Одна из программных в этом перечне — написанная для кинофильма «Стрелы Робин Гуда», но не вошедшая туда «Баллада о Любви» (1975) с ее афористически звучащим рефреном:
Я поля влюбленным постелю–Пусть воют во сне и наяву!..
Я дышу, и значит — я люблю!
Я люблю, и значит — я живу!
Важно отметить жанровое многообразие, специфику форм и модификаций стихов–песен Высоцкого. В его собственных жанровых обозначениях нередко фигурируют слова «песня», «песенка», и, пожалуй, чаще других в их названиях возникает слово «баллада». В одном из выступлений 1976 г. поэт говорил о своем опыте написания «песен–баллад» и «лирических песен». Оборотной стороной его лирики была сатира, по словам А. Демидовой — «резкая, бьющая, неистовая, страстная».
Сам Высоцкий всегда выделял эпическую, сюжетно–повествователь–ную основу своего песенного творчества: «Я вообще все песни стараюсь писать как песни–новеллы — чтобы там что–то происходило». А с другой стороны, вслед за слушателями, он обращал внимание на лирическую, исповедальную ноту своих произведений, в то же время подчеркивая, что их исполнение предполагает непременный контакт и взаимодействие с теми, кому они адресованы.
Так, в одном из выступлений 1979 г. поэт говорил: «Я думаю, что, может быть, эти песни люди принимают, как будто бы это о них, — потому что я вроде как бы от себя лично их пою. И эти песни называются песни–монологи, и даже на пластинках пишут: монологи. Ну, как хотят, пусть это монологи. Для меня каждая моя песня — это не монолог, а наоборот — диалог с людьми, которым я ее пою…».
Очевидно, трудно было бы выделить в песенном творчестве Высоцкого какую–то жанровую доминанту. И если в нем порою преобладают песни–монологи (от своего имени, от лица реальных и условных персонажей), то и в них естественно входит сюжетно–повествовательное («Дорожная история») или разговорно–диалогическое начало, иногда становящееся организующим («Диалог у телевизора»).
Стремясь вступить в диалог с людьми, которым адресована песня, Высоцкий подчас использовал традиционную форму лирического, иронического, сатирического письма–обращения к различным адресатам. Таковы, например, «Письмо к другу, или Зарисовка о Париже», «Письмо в редакцию телевизионной передачи «Очевидное — невероятное» из сумашедшего дома с Канатчиковой дачи», «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям» и др.
Нередко Высоцкий обращался к фольклорным жанрам и создавал в этом ключе собственные оригинальные произведения: сказки («Песня–сказка о нечисти», «Песня–сказка про джинна», «Сказка о несчастных сказочных персонажах»), притчи («Притча о Правде и Лжи), частушки («Частушки к свадьбе» и др.).
И при всей, быть может, размытости жанровых границ многих произведений Высоцкого его жанрово–тематические циклы складываются в художественное целое, в сложный и целостный художественный мир. Откликаясь в своих песнях на «злобу дня», поэт видел и осмыслял ее масштабно, исторично и даже космически: Земля и небо, природные стихии, время, вечность, мирозданье — живут в его стихах, нынешний день нерасторжим в них с историей, сиюминутное — с вечным, Отсюда — пространственно–временная распахнутость, широта и масштабность его поэтического мира.
Не случайно Высоцкий подчеркивал в одном из поздних выступлений: «Прежде всего, мне кажется, должно быть свое видение мира» (Живая жизнь. С. 314). При этом он выдвигал на первый план именно «личность, индивидуальность» художника, его «чувство страдания за людей». Вот почему мировидение, мироощущение поэта носит глубоко личностный и трагедийный характер. Отсюда его особое внимание к сложным, трагическим судьбам великих поэтов (,0 фатальных датах и цифрах») и своих современников — героев его стихов («Тот, который не стрелял», «Банька по–белому» и др.).
Важное место в песнях–монологах Высокого занимают так называемые,ролевые герои», от имени которых ведется повествование. Вместе с тем в его стихах всегда присутствует лирический герой — выразитель четкой социальной и нравственной позиции поэта, его общественного и эстетического идеала. В соотнесенности между собой лирического и «ролевых» героев стихов–песен Высоцкого раскрывается их сложная художественная, образно–стилевая структура, в их органической связи реализуется глубочайшая человечность его таланта, его саморастворение «в народном вздохе миллионном» (А. Вознесенский). Поэт никогда не отделял себя от своих героев, остро ощущал и как бы перекладывал на свои плечи сложную запутанность их судеб, боль и горечь переживаний. Его песни — своего рода самопознание народной души.
Относительно художественного метода и стиля Высоцкого–поэта следует отметить, что при всем многообразии и, быть может, пестроте для него характерны прежде всего реалистическая конкретность, романтическая обобщенность и сатирическая направленность в создании и творческой интерпретации художественных образов и самой действительности. При этом житейская конкретность воспроизводимых ситуаций не исключала и самых необычных, вымышленных, сказочных условно–фантастических обстоятельств, в которые поэт помещал своих героев, а естественная доверительность разговора или рассказа непосредственно смыкалась с неудержимой экспрессией в передаче его мыслей и чувств.
Для Высоцкого характерно особое ощущение обстоятельств быта, деталей человеческого поведения и психологии, чувств и переживаний, жестов и поступков, а главное — предельная достоверность воссоздания живой разговорной речи многочисленных персонажей его стихов–песен. Каждый раз все это мотивировано конкретным образом, характером, душевным складом, состоянием действующего лица песни–монолога и находит выражение в неповторимом лексическом, фразеологическом, интонационно–синтаксическом строе речи.
Примеры оттенков живой разговорной интонации, определяющей синтаксические особенности высказывания, находим в обрывистой речи «Разведки боем» («Кто со мной? С кем идти? / Так, Борисов… Так, Леонов…») и мягкой раздумчивости «Горной лирической» («А день, какой был день тогда? / Ах да — среда!..»), в сатирическом звучании восклицаний и вопросов «Диалога у телевизора» («- Ой Вань, гляди–кось, попугайчики! / Нет, я, ей–богу, закричу!.. / А это кто в короткой маечке? / Я, Вань, такую же хочу»), в экспрессивных обращениях программного стихотворения «Натянутый канат»:
Посмотрите — вот он
без страховки идет.
Чуть правее наклон -
упадет, пропадет!
Чуть левее наклон -
все равно не спасти…
Но замрите, — ему остается пройти
не больше четверти пути!
Что касается особенностей поэтики и стиля, то для Высоцкого характерна тенденция к взаимодействию и синтезу различных стилевых начал: реалистичности и романтики, сказочной условности и фантастики, естественной простоты и вместе — предельной напряженности, экспрессивности в использовании художественно–изобразительных, речевых, стиховых средств. Поиски художественного синтеза реализуются, вбирая опыт смежных искусств. Как неоднократно отмечалось, Высоцкий был одновременно поэтом и композитором, автором стихов и музыки, режиссером–постановщиком и актером–исполнителем своих произведений перед зрителями и слушателями.
В творчестве В. Высоцкого нашли продолжение и развитие разнообразные классические и фольклорные традиции — от древнейших истоков литературы и до городского романса XIX–XX веков. В числе его любимых писателей были прежде всего Пушкин и Гоголь, Булгаков и Маяковский, Есенин и Пастернак. Он хорошо знал творчество Бабеля, Гумилева, Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама. Из поэтов–современников был лично знаком и высоко ценил Б. Окуджаву, А. Галича, А. Межирова, Б. Слуцкого, Д. Самойлова, А. Вознесенского, Б. Ахмадулину, И. Бродского, который, в частности, один из немногих отметил и неоднократно подчеркивал в своих выступлениях и интервью невероятную одаренность Высоцкого, его абсолютное языковое чутье, замечательные, феноменальные рифмы и, таким образом, его роль в развитии языка русской поэзии и современного стиха.
Владимир Высоцкий прожил недолгую, но яркую творческую жизнь. Несомненны то место и значение, которые принадлежат ему в общественно–литературном и художественно–поэтическом процессе второй половины XX столетия, его неповторимый вклад в искусство театра и кинематографа. В 1987 г. ему была посмертно присуждена Государственная премия за создание образа Жеглова в фильме «Место встречи изменить нельзя» и авторское исполнение песен. Создан Государственный культурный центр–музей «Дом Высоцкого». Жаль только, что эти официальные знаки внимания и признательности пришли для него слишком поздно.
И.А. Бродский
Иосиф Александрович Бродский (24. V.1940, Ленинград — 28.1.1996, Нью–Йорк) - выдающийся и всемирно известный русский поэт, лауреат Нобелевской и других престижных премий — прошел непростой и нелегкий жизненный и творческий путь.
Детские годы будущего поэта прошли в городе на Неве. Отец его Александр Иванович был журналистом и фотокорреспондентом, в годы войны — морским офицером. Мать Мария Моисеевна работала бухгалтером. В 15 лет Бродский оставил школу, ушел из восьмого класса и поступил фрезеровщиком на завод, затем, готовясь стать врачом, работал в больничном морге, позже освоил ряд профессий (кочегара, матроса, санитара, фотографа), несколько сезонов работал в геологических экспедициях на Тянь–Шане, в Казахстане и в Якутии. Параллельно очень серьезно занимался самообразованием, изучал польский и английский языки, отечественную и англо–американскую поэзию, классическую мифологию, религиозную философию.
Писать стихи начал в 17 лет, вскоре получив известность в среде поэтической молодежи. В конце 50–х–начале 60–х годов И. Бродский сближается с рядом молодых ленинградских поэтов, в 1962 г. Е. Рейн знакомит его с А.А. Ахматовой, сыгравшей важную роль в его творческом формировании. Позднее в одной из бесед Бродский говорил об «ахматовском кружке»: «Нас было четверо: Рейн, Найман, Бобышев и я. Анна Андреевна называла нас — «волшебный хор».
В это же время, в начале 60–х годов, в возрасте 23–24 лет Бродский прочел Мандельштама, Цветаеву, Пастернака, затем стихи Р. Фроста и Джона Донна, которые, по его собственному признанию, потрясли и буквально сбили с ног своим экзистенциальным ужасом. Очевидно, тональность этих стихов оказалась созвучной мироощущению молодого поэта, уже в ранних произведениях которого («Одиночество», 1959, «Сад», 1960 и др.) отчетливо прозвучали мотивы тоски, пустоты и безмолвия, горечи расставания:
Прощай, мой сад!
Надолго ль?.. Навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
великий сад, роняющий года
на горькую идиллию поэта.
Эти мотивы, отчетливо выделявшиеся на фоне тогдашней «официальной» поэзии, по–своему развиваются в начале 60–х годов в одном из первых «рождественских», новогодних стихотворений Бродского «Рождественский романс» (1961) с его заданным уже в первой строке, неосознанным, а потому необъяснимым ощущением тотальной, вселенской — на земле и в мирозданье — экзистенциальной тоски. В этой связи уместно привести рассуждение С. Довлатова: «Разница между Кушнером и Бродским есть разница между печалью и тоской, страхом и ужасом. Печаль и страх — реакция на время. Тоска и ужас — реакция на вечность. Печаль и страх обращены вниз. Тоска и ужас — к небу».