Были здесь и хиппи, сильно выделявшиеся среди других. Бородатые мужчины богемного вида и их молодые подруги с распущенными волосами, в потертых синих джинсах были все еще непривычным зрелищем. Их присутствие вносило напряженность даже в «плавильный котел» Нижнего Ист-Сайда. Они были выходцами из зажиточных семей, так что в трущобы их привела отнюдь не нужда. На этой почве у них часто возникали конфликты с обездоленными иммигрантами. Всем известное пристрастие хиппи к психоделическим наркотикам, их бунт против своих родителей и материального благополучия, приверженность к авангардизму — все это делало их презираемым меньшинством и вызывало насмешки окружающих. Но хиппи хотели только одного: делать то, что они считают нужным, и вершить собственную революцию во имя «любви и мира», поэтому их обычно терпели, хоть и не любили.
В Томпкинс-Сквер-парке собирались разные группы молодежи и хиппи. Здесь встречались друзья, которые когда-то учились в одной школе или употребляли один и тот же наркотик. Других объединяла общность взглядов на искусство, литературу, политику или метафизику. Были тут и влюбленные. Были группы, членов которых, на первый взгляд, не связывало ничего, кроме общего стремления делать то, что им заблагорассудится. Были и другие, жившие отшельниками, — сидит такой одиночка на скамейке и анализирует эффект кокаина, глядя то вверх, на странно шелестящую листву на деревьях и на голубое небо над домами, то вниз — на мусор у ног, а в это время его мысли беспомощно мечутся от страха к озарению, от омерзения к галлюцинациям и т.д., пока дурман не улетучится и он снова не превратится в обыкновенного прохожего. Иногда они «зависали» в парке на всю ночь, а с первыми лучами солнца растягивались на скамейках, чтобы немного вздремнуть.
Особенно много хиппи было в парке по воскресеньям. Иногда они просто проходили через парк по дороге на площадь Св. Марка в Гринвич-Вилледж, к станции подземки «Лексингтон авеню» на Астор-Плейс, к метро на углу Хьюстон-стрит и Второй авеню, на остановку автобуса, идущего из центра, что на Первой авеню, или же автобуса, идущего в центр, на Второй, а, может, к автобусу на Девятой, который идет через весь город. Многие приходили в парк просто так, чтобы не торчать дома, а посидеть с друзьями на свежем воздухе — «догнаться», поболтать или побродить по лабиринту парковых дорожек.
Но как бы ни были велики различия в интересах и наклонностях хиппи, для всех них Нижний Ист-Сайд оставался мистической страной. Это были не просто грязные трущобы — это было лучшее место в мире для экспериментов с сознанием. Несмотря на всю его грязь, постоянную угрозу насилия и тесноту, в которой жили обитатели его домов из бурого кирпича, Нижний Ист-Сайд был форпостом революции, целью которой являлось расширение сознания. Если вы не жили здесь, не принимали психоделических наркотиков и марихуану или вас, по крайней мере, не обуревала духовная жажда — желание найти собственную свободную религию, то на вас лежало клеймо невежественного обывателя и ретрограда, задержавшегося на низшей ступени эволюции и цепляющегося за обветшалые идеалы «добропорядочных» американцев-материалистов — такие взгляды объединяли все разношерстные группы хиппи, которые обитали в Нижнем Ист-Сайде.
Сюда, в этот балаган, и пришел вместе со своими учениками Свамиджи, чтобы провести киртан. Несколько преданных пришли пораньше, выбрали в парке лужайку, расстелили ковер, который пожертвовал Роберт Нельсон, сели на него, заиграли на караталах и запели мантру Харе Кришна. Тут же к ним подкатило несколько мальчишек на велосипедах; затормозив у самого ковра и не слезая с велосипедов, они уставились на них с нахальным любопытством. Прохожие стали останавливаться, чтобы послушать пение.
Тем временем Свамиджи с полудюжиной учеников шел к парку, который находился за восемь кварталов от их храма. Брахмананда нес фисгармонию и барабан Свами. Вид Киртанананды, который по просьбе Свами обрился и облачился в просторные развевающиеся одежды канареечного цвета, еще больше усиливал общее впечатление. Водители притормаживали у тротуара, а пассажиры, разинув рты, смотрели на его вызывающее одеяние и бритую голову. Когда они проходили мимо какого-нибудь магазинчика, покупатели, толкая друг дружку, показывали на них пальцами. Люди выглядывали из окон квартир и выбегали посмотреть на Свами и его спутников, как на парад. Пуэрториканская шпана не могла сдержать бурной реакции. «Эй, Будда! — вопили они. — Эй, пижаму снять забыл!» Они издавали пронзительные крики, подражая воинским кличам индейцев, которые слышали в голливудских вестернах.
«Эй, ар-рабы!» — заорал какой-то шутник и принялся изображать то, что, по его мнению, было восточным танцем. Никто на улице не имел ни малейшего понятия не только о сознании Кришны, но даже о культуре и обычаях Индии. В их глазах окружение Свами было кучкой сумасшедших «выпендривающихся» хиппи. Но как отнестись к Свами, они не знали. Он был другим. Однако и он вызывал подозрения. Правда, кое-кто, как, например, Ирвин Хольперн, коренной житель Нижнего Ист-Сайда, испытывал симпатии к этому иностранцу, который «похоже, был очень приличным человеком с добрыми намерениями».
Ирвин Хольперн: Многие терялись в догадках, кто же такой этот свами. В головах у людей роились самые нелепые подозрения, они, похоже, ждали, что эти люди вдруг лягут на подстилку, утыканную гвоздями, и тому подобное. Но мишенью их враждебности оказался приятный, миролюбивый, воспитанный, и, сразу видно, доброжелательный человек.
— Хиппи!
— Это кто — коммунисты?
Пока юнцы насмехались, люди среднего возраста и пожилые качали головами или смотрели на процессию холодно и с непониманием. Дорога в парк была омрачена ругательствами, улюлюканьем, грубыми шутками и напряженностью, но на этот раз их никто не тронул.
Разноплеменные соседи решили, что Свамиджи и его ученики вышли на улицы в диковинных одеяниях просто подурачиться, чтобы все глазели на них и смеялись. Они считали свою реакцию совершенно естественной для нормального, уважающего себя обитателя американских трущоб.
Так, еще до того, как они добрались до парка, их поход уже успел превратиться в приключение. Однако Свамиджи был невозмутим. «Что они говорят?» — спросил он раз или два. Брахмананда объяснил ему. Свамиджи всегда ходил с высоко поднятой головой, выдвинув подбородок вперед. Это придавало ему аристократический и очень решительный вид. Он обладал духовным видением — любой человек был для него вечной душой, и он видел, что все находится во власти Кришны. Но и без того, даже с мирской точки зрения, он не боялся городского столпотворения. В конце концов, он был видавшим виды жителем Калькутты.
К тому времени, когда появился Свамиджи, киртан шел уже минут десять. Скинув свои белые туфли, он, словно у себя в храме, сел на ковер рядом со своими учениками, которые перестали петь и выжидающе смотрели на него. На нем был розовый свитер, а на плечах — домотканый плед. Он улыбнулся, и, оглядев своих учеников, показал им ритм — раз-два... три. Затем он стал громко хлопать в ладоши, отбивая ритм — раз-два... три. Вступили караталы, сначала невпопад, но он держал ритм, хлопая в ладоши, и они подхватили его, стали отбивать хлопками и неумело звенеть тарелочками — неспешно и размеренно.
Он запел молитву, которую никто из них не знал. Ванде 'хам шри-гурох шрй-йута-пада-камалам шри-гурун ваишнавамш ча. Его мелодичный, по тембру напоминающий фисгармонию голос передавал все богатство нюансов бенгальской мелодии. Сидя на ковре под огромным дубом, он пел таинственные санскритские молитвы. Никто из его учеников не знал ни одной мантры, кроме мантры Харе Кришна, но зато они знали Свамиджи. Они отбивали ритм, вслушиваясь в его пение, а в это время по улице грохотали грузовики и в отдалении звучали латиноамериканские барабаны.
Шри-рупам саграджатам, — пел Свамиджи, а мимо пробегали собаки, пялили глаза дети, насмешники показывали пальцами: «Эй, приятель, что это еще за пастор?» Но его голос был для них прибежищем, в котором можно было укрыться от двойственности этого мира. Его ученики продолжали звенеть караталами, а он солировал: шрй-радха-кришна-падан.
В этих молитвах Свамиджи воспевал чистую супружескую любовь Шримати Радхарани к Кришне, возлюбленному гопи. Каждое слово, которое веками передавалось из уст в уста по цепи ученической преемственности, таило в себе глубокий трансцендентный смысл, понятный лишь ему одному. Саха-гана-лалита-шри-вишакханвитамшча. Они ждали, когда он начнет петь мантру Харе Кришна, хотя его пение само по себе захватило их.
Люди все подходили и подходили — чего и хотел Свамиджи. Он хотел, чтобы они пели и танцевали вместе с ним, а теперь этого хотели и его ученики. Они хотели быть вместе с ним. Казалось, это было их единственным желанием — всегда приходить сюда вместе со Свами, садиться и петь. А он всегда будет рядом с ними, ведя киртан.
Наконец, он запел мантру — Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе / Харе Рама, Харе Рама. Рама Рама, Харе Харе. Они подхватили, сначала слишком низко и нестройно, но он поправил их, выводя мелодию с абсолютной точностью. Его голос звучал мощно и торжественно. Они отозвались, уже смелее, звеня караталами и хлопая в ладоши — раз-два три, раз-два... три. Потом он снова запел, а они, вслушиваясь в каждое слово, отбивали ритм ладонями и караталами и старались поймать его взгляд, обращенный на них из глубин его мудрости, его бхакти. Из любви к Свами они отрешились от окружающей действительности и присоединились к нему, чтобы вместе с ним петь святые имена. Свамиджи играл на маленьком барабане, держа ремешок в левой руке и прижимая барабан к себе, в то время как правая рука выводила замысловатые ритмы мриданги.
Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе / Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе. Прошло полчаса, но он не чувствовал усталости и по-прежнему пел мантру, ведя их за собой, а тем временем заинтересованных зрителей становилось все больше и больше Несколько хиппи присели на краешек ковра, так же, как и преданные, скрестив ноги. Они слушали, хлопали в ладоши и пытались подпевать. Небольшая группа участников киртана разрасталась, а люди все продолжали подходить.
Как всегда, его киртан привлек музыкантов.
Ирвин Хольперн: Я делаю флейты и играю на музыкальных инструментах своей работы. Когда появился Свами, я подошел, стал играть, и он поприветствовал меня. Как только появлялся новый музыкант и брал первую ноту, Свамиджи приветственно поднимал руки. Словно он стоял за дирижерским пультом и собирался дирижировать оркестром Нью-Йоркской филармонии. Я имею в виду жест, знакомый каждому музыканту. Ты просто знаешь, когда кто-то хочет играть с тобой и ему нравится, что ты играешь вместе с ним. Он владел языком, на котором общаются музыканты — я сразу уловил это и очень обрадовался.
Одинокие музыканты почти всегда слонялись по парку, и, услышав, что они могут подыграть Свами и что им будут рады, потянулись к нему. Один саксофонист пришел просто потому, что у них хорошо звучали ударные, и ему захотелось подыграть. Другие, подобно Ирвину Хольперну, решили, что это нечто духовное, и к тому же звуки сами по себе были очень приятными. По мере того как музыкантов при бывало, киртан привлекал все больше и больше зевак. Свамиджи солировал и пел вместе с хором, вместе с ведущим пели и многие из новичков, так что вскоре киртан превратился в постоянно звучащий хор. После полудня там собралось уже больше сотни человек, и дюжина музыкантов с латиноамериканскими барабанами, бамбуковыми и металлическими флейтами, губными гармошками, деревянными и металлическими трещотками, тамбурами и гитарами играли вместе со Свами.
Его нужно было видеть. Он старался петь громко, его брови были сдвинуты, лицо напряжено, вены на висках вздулись, а нижняя челюсть выступала вперед, когда он пел: «Харе Кришна! Харе Кришна!» — так, чтобы слышали все. В его облике было нечто необыкновенно притягательное, внушавшее симпатию. При этом он вкладывал в пение все силы, так что иногда оно становилось напряженным, и весь его вид говорил о предельной сосредоточенности.
Это была не демонстрация йогических упражнений или молчаливое шествие пацифистов, а чистое пение мантры, которую принес на Запад Бхактиведанта Свами. Это было нечто новое, небывалое, и в этом мог принять участие каждый. Жителям окрестных кварталов, похоже, понравился его киртан. Вокруг собралось столько народу, что даже торговец мороженым подкатил сюда свой лоток. Рядом с Прабхупадой расположилась компания белобрысых мальчишек лет пяти-шести, они сидели там просто так, от нечего делать. Молодой поляк стоял, уставившись на него. Кто-то принялся жечь ладан на раскаленных углях в металлической жаровне, и сладковатый дым обволакивал флейтистов, барабанщиков и поющих.
Свамиджи подал ученикам знак, и, поднявшись, они начали танцевать. Высокий, худой Стрьядхиша танцевал, подняв руки. Задние карманы у него были битком набиты листовками «Вечный полет!» Рядом с ним в черной водолазке, с крупными четками на шее танцевал Ачьютананда, и его длинные, волнистые, почти курчавые волосы совсем растрепались. Вслед за ним поднялся Брахмананда. Он и Ачьютананда встали лицом друг к другу, воздев руки, как на картине с изображением киртана Господа Чайтаньи. Те, у кого были фотоаппараты, протиснулись поближе. Ребята танцевали, переступая с левой ноги на правую, и были похожи на ангелов. Их крупные красные молитвенные четки раскачивались на шее в такт их движениям.
Брахмананда: Я подумал, что раз уж я встал, то, пока Свами играет на барабане, я должен танцевать. Это будет оскорблением, думал я, если я сяду, пока он играет. Поэтому я протанцевал целый час.
Типично индийским движением головы Свамиджи выразил одобрение. Затем он поднял руки, приглашая других присоединиться к танцующим. Начали танцевать многие из его учеников, и даже несколько хиппи из толпы тоже решили попробовать. Свамиджи хотел, чтобы в санкиртане пели и танцевали все. Танец представлял собой мерное покачивание из стороны в сторону, танцующие переступали босыми ногами по ковру, их руки были подняты вверх, а пальцы протянуты к небу, раскинувшемуся над пожелтевшей осенней листвой. Тут и там в толпе отдельные люди впадали в экстаз — какая-то девушка пела с закрытыми глазами, щелкая кастаньетами, и мечтательно покачивая головой. На нее неодобрительно смотрела пожилая полька в платочке с высохшим морщинистым лицом. В толпе то тут, то там стояли группы пожилых женщин в косынках, некоторые из них были в солнцезащитных очках; они оживленно беседовали, показывая пальцами на то, что привлекло их внимание в киртане. Киртанананда был единственным, кто надел дхоти, что делало его похожим на Прабхупаду в молодости. Послеполуденное осеннее солнце дарило им свое ласковое тепло. Его золотистые лучи падали на фигуры танцующих, которые отбрасывали длинные холодноватые тени.
Фисгармония звучала не смолкая. Парень в военной робе извлекал из деревянной флейты атональные импровизации. И все же звуки этих инструментов сливались в одну мелодию, а над ними снова и снова взмывал голос Свами. Так продолжалось несколько часов подряд. Прабхупада сидел выпрямившись и только в конце каждой строки мантры слегка передергивал плечами, прежде чем начать следующую. Его ученики сидели на том же самом ковре, рядом с ним, глаза их горели религиозным экстазом. Наконец Свамиджи остановился.
Он сразу же встал, и они уже знали, что сейчас он начнет говорить. Было четыре часа пополудни, и теплое осеннее солнце все еще стояло высоко в небе. Вокруг царила атмосфера всеобщего умиротворения, публика стала более внимательной, чувствовалось, что от сосредоточенного слушания мантры люди помягчели. Обратившись к ним, он поблагодарил всех за участие в киртане. Пению мантры Харе Кришна, сказал он, положил начало Чайтанья Махапрабху, который жил пятьсот лет тому назад в Западной Бенгалии. Харе означает «о энергия Господа», Кришна — это Господь, а Рама — также одно из имен Верховного Господа, оно означает «высшее наслаждение». Ученики Свамиджи сидели у его ног и слушали. Рая-Рама, закрываясь рукой от солнца, смотрел на Свами, а Киртанананда склонил голову на бок, словно прислушивающаяся к земле птица.
Свамиджи стоял под сенью высокого дуба в позе оратора; его светлые шафрановые одежды красивыми складками спадали вниз. Дерево позади него было расположено идеально.
Солнечные лучи пробивались сквозь его крону и бликами падали на его толстый ствол. Дальше, в конце аллеи, возвышалась колокольня церкви Св. Бригитты. Справа от Свамиджи стояла полная женщина средних лет, в платье и с прической, которые вышли из моды еще четверть века назад. Слева стояла девица-хиппи в джинсах в обтяжку, а рядом с ней — молодой негр в черном свитере, со скрещенными на груди руками. Слева от него стоял молодой отец с ребенком на руках, за ним — бородатый молодой уличный садху с волосами, расчесанными на прямой пробор, и два вполне заурядных коротко подстриженных молодых человека со своими юными спутницами. Многие из присутствовавших, хоть и стояли недалеко от Свами, начали отвлекаться и оглядываться по сторонам.
Свамиджи рассказал о существовании трех уровней — чувств, ума и разума, выше которых находится духовный уровень. Повторяя мантру Харе Кришна, сказал он, мы поднимаемся на духовный уровень, и это — самый легкий способ вновь обрести некогда утраченное нами вечное и исполненное блаженства сознание. Он пригласил всех на программы, которые проходят на Второй авеню, в доме номер 26, и, завершая свое короткое выступление, сказал: «Большое спасибо. Присоединяйтесь к нам и пойте вместе с нами». Тут он сел, взял барабан и снова начал киртан.
Для человека, которому уже за семьдесят, несколько часов кряду бить в барабан и громко петь было достаточно рискованно, но он шел на этот риск ради Кришны. Все складывалось слишком хорошо, чтобы от мог остановиться. Он приехал из далекого Вриндавана, пережил тяжелые дни в «Обществе йоги», которое не имело ничего общего с Кришной, и всю зиму прозябал в безвестности. На протяжении веков Америка ждала мантру Харе Кришна. Мантра пришла в Америку не из восторженных отзывов Торо и Эмерсона на английские переводы «Гиты» и Пуран и не из знаменитой речи Вивекананды об индуизме на Всемирном конгрессе религий, проходившем в Чикаго в 1883 году. И теперь, когда он наконец принес сюда кришна-бхакти, которая потекла рекой, словно Ганга, несущая свои воды к морю, ему нельзя было останавливаться. В своем сердце он чувствовал властное желание Господа Чайтаньи спасти заблудшие обусловленные души.
Он знал: такова воля его духовного учителя и Господа Чайтаньи Махапрабху, хотя кастовые брахманы в Индии вряд ли одобрили бы его общение с этими неприкасаемыми — свихнувшимися от наркотиков американцами-мясоедами и их подружками. Но Свамиджи утверждал, что он ни в чем не нарушил буквы священных писаний. В «Бхагаватам» ясно сказано, что сознание Кришны нужно нести всем народам мира. Любой человек — вечная душа, и независимо от того, в какой стране он родился, он сможет подняться на духовный уровень, если будет повторять святое имя Господа. Какие бы грехи они ни совершили, эти люди были достойны сознания Кришны. Томпкинс-Сквер-парк тоже был частью плана Кришны; он был одним из уголков земли, все эти люди являлись частью человечества, а повторение мантры Харе Кришна — дхармой нынешнего века.
Когда Свамиджи подошел к своему дому на Второй авеню, то увидел на тротуаре у магазинчика толпу людей, пришедших из парка. Это были молодые люди, которые ждали, когда он придет и откроет двери «Бесценных даров». Они хотели больше узнать о танце, о пении, о пожилом Свами и его учениках, которые устроили в парке это прекрасное действо. Они вошли внутрь. Самые робкие и нерешительные остались на улице, они с независимым видом прохаживались по тротуару, курили, ждали, заглядывали в окно и в дверь, стараясь рассмотреть картины на стенах. Свамиджи прошел на свое возвышение и сел. Перед ним было столько людей, сколько никогда раньше в храме не собиралось. Он снова заговорил о сознании Кришны. Речь его лилась свободным потоком, он цитировал санскритские писания, объясняя смысл того, что они увидели и услышали в парке. Он сказал, что каждый должен все время петь и повторять святое имя так же, как они делали это сегодня.
Было уже совсем поздно, когда он и наконец добрался до своей квартиры. Один из ребят принес ему чашку горячего молока, кто-то сказал, что они должны петь в парке каждую неделю. «Каждый день», — ответил Свамиджи. Хотя в комнате оставалось еще человек двенадцать, Свамиджи прилег на свой тонкий матрац. Он говорил еще минут пять, потом голос его стал стихать, фразы сделались отрывочными. Он как будто задремал. Было десять часов вечера. Они на цыпочках вышли из комнаты, бесшумно закрыв за собой дверь.
* * *
Слова «Харе Кришна» становились все более популярными — они постоянно звучали на киртанах в парке, появлялись на страницах газет. Хаягрива назвал это «взрывом Харе Кришна». Хиппи Нижнего Ист-Сайда считали пение мантры Харе Кришна «самой забойной вещью, и даже то, что ученики Свами не употребляли ЛСД, не уменьшало их популярности. Они пользовались репутацией святых, которые несут людям мирное пение, бесплатно раздают еду и пускают на ночлег. У них можно было попробовать самые экзотические вегетарианские блюда (если, конечно, прийти вовремя), а в их магазинчике на полке возле двери всегда стояли индийские книги.
В клубах местные музыканты играли мелодию, которую услышали от Свами во время киртанов в парке и в храме. Нижний Ист-Сайд был кварталом художников и музыкантов. Теперь он стал еще и кварталом Харе Кришна.
Вечерние киртаны всегда собирали много народу. По вечерам в магазин приходило столько людей, что им негде было сидеть. Самый большой интерес вызывало пение и совместное музицирование. После киртана, когда начиналась лекция, многие вставали и уходили. Зачастую на лекции оставалось не больше половины собравшихся, были и такие, кто уходил с середины лекции.
Однажды Аллен Гинзберг привел на программу в храме Эда Сандерса и Тьюли Капферберга из группы «Фагз». То была местная группа, которая приобрела популярность, специализируясь на непристойной лирике. Среди популярных песен Эда Сандерса были «Богиня трущоб Нижнего Ист-Сайда», «Коснись меня» и «Я не могу улететь». У Эда была буйная рыжая шевелюра и огненно-рыжая борода. Во время киртана он играл на гитаре. Преданные были счастливы видеть у себя таких знаменитых гостей.
Однако как раз в этот вечер Свамиджи в своей лекции стал говорить об иллюзии сексуального наслаждения. «Сексуальное наслаждение приковывает нас к материальному миру», — сказал он и по своему обыкновению привел стих Ямуначарьи: «С тех пор как я обрел сознание Кришны, одна мысль о половой близости с женщиной вызывает у меня отвращение, и я сплевываю». «Фагз» больше никогда не появлялись.
Казалось, что для человека, который хотел найти себе последователей среди хиппи Нижнего Ист-Сайда было недальновидным плохо отзываться о сексуальном наслаждении. Но Бхактиведанта Свами не собирался изменять своего учения в угоду хиппи. Когда Умапати однажды заметил, что слова о том, что секс необходим только для зачатия детей, отпугивают американцев, Бхактиведанта Свами ответил: «Я не могу менять философию ради того, чтобы угодить американцам».
— А как насчет секса? — спросил однажды вечером из дальнего угла битком набитого храма адвокат ИСККОН Стив Голдсмит.
— Вступать в половые отношения можно только со своей женой, — ответил Свами, — но и такие половые отношения должны быть ограничены. Секс нужен только для зачатия детей, обладающих сознанием Кришны. Мой духовный учитель часто говорил: «Ради того чтобы стать отцом сознающих Кришну детей, я готов сотни раз вступать в половые отношения». Разумеется, в наш век это не так-то просто, поэтому он всю свою жизнь оставался брахмачари.
— Но секс — огромная сила, — не унимался мистер Голдсмит. — Вы же не станете отрицать существование влечения мужчины к женщине.
— Именно поэтому в любой культуре существует институт брака, — ответил Прабхупада. — Вы можете жениться и спокойно жить с одной женщиной, но жену нельзя превращать в машину для удовлетворения чувств. В половые отношения можно вступать не чаще одного раза в месяц, и только для зачатия детей.
Хаягрива, сидевший слева от Свамиджи, под большой музыкальной тарелкой, подвешенной к потолку, воскликнул:
— Только раз в месяц? — и, сделав смешную гримасу, добавил: — Уж лучше совсем забыть об этом!
— Правильно! Молодец!
Свамиджи рассмеялся, засмеялись и все остальные.
— Самое лучшее — вообще не думать об этом. Лучше всего просто повторять мантру Харе Кришна.
Он сделал движение рукой, как будто читал мантру на четках.
— Таким образом мы избавимся от множества ненужных хлопот. Секс — это что-то вроде чесотки, только и всего. От того что мы чешемся, зуд только усиливается. Поэтому нужно терпеть зуд и молить Кришну о помощи. Это нелегко. В материальном мире секс — самое сильное наслаждение, но он же и величайшая кабала.
Стив Голдсмит только качал головой. Свамиджи взглянул на него и улыбнулся:
— Вы все еще сомневаетесь?
— Да, понимаете... уже доказано, что подавлять сексуальное влечение опасно. Есть теория, что войны происходят, потому что...
— Люди едят мясо, — перебил его Прабхупада. — Пока они не перестанут есть мясо, они будут воевать. И пока мужчина ест мясо, то, будьте уверены, он будет вступать в недозволенные половые отношения.
Стив Голдсмит был влиятельным другом ИСККОН и много помогал преданным. Но Прабхупада не собирался поступаться философией сознания Кришны ради того, чтобы «угодить американцам».
* * *
В одиннадцать вечера свет в квартире Свамиджи горел только в одном месте — на кухне. Свамиджи не ложился спать, он учил Киртанананду и Брахмананду готовить, поскольку завтра (в воскресенье) они собирались устроить пир для гостей. Киртанананда предложил назвать его «пиром любви».
Свамиджи название одобрил, хотя некоторым преданным поначалу было странно слышать, как он произносит: «пир любви». Преданные развесили в округе афиши и поместили объявление в витрине своего магазинчика, а Свамиджи пообещал, что приготовит угощение по меньшей мере человек на пятьдесят. Он сказал, что «пиры любви» должны стать важной составляющей деятельности ИСККОН. Как он уже не раз говорил, пища, предложенная Кришне, становится духовной, и всякий, кто ест прасад, получает от этого огромное духовное благо. Прасадам значит «милость».
Свамиджи лично следил за приготовлением каждого из дюжины блюд. Одно за другим ученики относили их прямо в кастрюлях в зал и ставили перед изображением Господа Чайтаньи. Там были халава, дал, сабджи двух видов, рис с сырными шариками, пури, самосы, сладкий рис, яблочное чатни и гулабджамуны, или сладкие шары — пули ИСККОН. Эти сладкие шары Свамиджи долго обжаривал на медленном огне в топленом масле, пока они не становились золотисто-коричневыми и не раздувались, а затем шумовкой вынимал их по одному из масла и клал в сладкий сироп, чтобы они пропитались им. Он заметил, что эти золотистые, обжаренные в масле шарики из молочного порошка стали любимым блюдом его учеников. Он называл их «пулями ИСККОН», так как они были их оружием в войне против майи. Он даже распорядился, чтобы банка с «пулями ИСККОН», плавающими в сиропе, всегда стояла в передней комнате, где ученики в любое время могли брать их, не спрашивая у него разрешения. Каждый мог брать столько, сколько хотел.
На первый «пир любви» народу пришло немного, но у преданных праздничный прасад вызвал такой восторг, что малочисленность гостей нисколько их не смутила. Они готовы были съесть все сами.
Сатсварупа: Свамиджи приготовил так называемые «брахманские спагетти». Это были спиральки, сделанные из рисовой муки, обжаренные в масле и пропитанные сахарным сиропом. Кроме них там была халава, рис пушпанни с обжаренными сырными шариками, самосы, жареные бобы мунг с солью и специями, пури, гулабджамуны. И все выглядело очень «аппетитно», по выражению Хаягривы. «Да, — говорил он насмешливым тоном, — все выглядело очень аппетитно».
Праздничная трапеза вызывала сильные ощущения. Всю неделю мы укрощали чувства и выполняли строгие правила и предписания, обуздывая язык, поэтому воскресный пир был для нас своего рода вознаграждением. Свамиджи и Кришна давали нам возможность почувствовать вкус глубокого духовного экстаза, хотя мы все еще были новичками и по-прежнему находились в материальном мире. Прежде чем приступить к прасаду, я молился: «О Господь, позволь мне все время оставаться в сознании Кришны, потому что здесь все так замечательно, а я такой падший. Позволь мне служить Свамиджи, позволь насладиться этим пиром и испытать трансцендентное блаженство». Затем я начинал есть, переходя от одного вкусового ощущения к другому, — чудесный рис, мои любимые овощи, хлеб, а напоследок я всегда оставлял гулабджамуны, думая: «Захочу — возьму еще одну порцию, а то и две». Мы все время смотрели на большие кастрюли, уверенные в том, что там было столько еды, сколько нам нужно. Воскресные пиры стали для нас как бы еще одним доказательством того, что мы сделали правильный выбор. Мы наслаждались ими с нескрываемым удовольствием, ублажая свои чувства. Прасад играл очень важную роль в нашей жизни.
Постепенно народу стало приходить все больше и больше. Угощение было бесплатное и пользовалось хорошей репутацией. На пиры главным образом собирались местные хиппи, но иногда приходили любопытствующие ньюйоркцы из более высоких слоев общества и даже родители преданных. Если места в храме для всех не хватало, гости располагались во дворе. Они брали бумажные тарелки с прасадом, шли в садик на заднем дворе и устраивались под пожарной лестницей, за садовым столиком или в каком-нибудь другом месте, а поев, возвращались в храм за добавкой. Преданные стояли возле кастрюль с прасадом, и гости один за другим подходили к ним за очередной порцией. Соседям не очень нравилось, когда во дворе собирались пирующие гости, и преданные старались как-то успокоить их, разнося по квартирам тарелки с прасадом. Хотя сам Свамиджи в храм не спускался, он тоже принимал прасад у себя в комнате и с удовольствием слушал сообщения об успехе своего нового начинания.