Команда трогать. Первая эмка свернула направо и вырвалась из‑за деревьев парка на Ленинградское шоссе. Тусклые огоньки фар скользнули по забелённому морозом асфальту и пропали впереди. Ещё темно, но чувствуется близость рассвета. На площади Маяковского заиндевевшие орудия. Возле них часовые в заиндевевших касках и плащ‑палатках. Рядом с орудиями ящики с боеприпасами. Едем по Садовому кольцу. Нам приказано объехать заставу шоссе Энтузиастов, поэтому объезжаем через Измайлово. Машин, уезжающих из города, мало, пустынные места. Заводы. На завод уже толпами идут рабочие, повылезав из трамваев. Кажется, проезжаем прожекторный завод. Слышим по радиосети завода голос, объявляющий порядок начала работ.
– Хорошо, – говорит Серёжа, – спохватились наконец.
Рабочие, продолжая путь, также прислушиваются. Голос в эфире уже производит на них успокаивающее действие: они работают. Ещё вчера эта толпа разгромила бы нас. Вероятно, дело не в рабочих, а в руководителях – трусах и предателях. После их будут расстреливать пачками.
Сворачиваем на шоссе повыше Заставы и катим на Ногинск. Вздыхаем. Всё благополучно. Машины нашего эшелона, решившие ехать напрямик, всё же задерживались толпой, а автобус с детьми и женщинами чуть не перевернули и пытались ограбить.
Шоссе мало наполнено машинами. Обгоняем военную колонну, которая также вывозит какие‑то запасы интендантских складов. Рассвело. Холодное утро с голубым небом. Мы с тревогой посматриваем на это безоблачное небо. Ведь могут появиться немцы. Проносятся почти над нашими головами два Пе. Они бесшумно проносятся в сторону Горького. Прочёсывают шоссе на бреющим полёте. Плохо! Что они могут увидеть, летая над деревьями? Но всё же охрана. Вообще и в дальнейшем над шоссе «утюжили» истребители и бледные Пе со своими характерными хвостовыми шайбами.
Авдеенко ведёт пикап. Рядом с ним Софронов. Он не доверяет искусству Авдеенко и тревожится, часто будит Авдеенко, клюющего носом у руля. Как водитель, Авдеенко на своём месте. Он не смотрит за машиной, ибо она не принадлежит к разряду его вещей, но крутит баранку неплохо. В Донбассе он сдал бьюик из патриотических чувств, но всю дорогу он жалел о нём, а жена его, вздыхая о подходе немцев к Донбассу, всегда говорила: «У нас есть квитанция с оценкой на бьюик. Есть положение, что, если то место, где сдавалась машина, занимается противником (по сводке), владельцу выплачиваются деньги. Мы можем получить деньги. Но Донбасс! Но деньги мы можем получить». Да. По приезде в Молотов они моментально получили деньги за автомобиль, сданный в патриотических целях.
Ногинск. Серый и непривлекательный городишко. Проскакиваем быстро. За Ногинском уже идут толпы уходящих из Москвы людей. Они идут по обочинам дорог с котомками, рюкзаками за плечами, просятся на автомашины. Идут понурые, оборванные люди с белыми вещевыми мешками. Идут в расстроенном строю, искоса поглядывают на нас. Это мобилизованные. Их отправляли в Москву, но с дороги вернули, и они пешком идут во Владимир. Идут дети в чёрных шинелях ремесленных училищ. Некоторые остановились на привал, сидят и лежат на снегу, едят сухари. С ними преподаватели, начальники. Ремесленники тронулись пешком до самого Горького. Сколько мы ни ехали, мы видели толпы беженцев. Много евреев. Эти просятся на все машины. Они подходили на наших привалах, смотрели воловьими глазами мучеников и просили устроиться на автотранспорт. Их устраивали, но всех устроить не было возможности. Поток беженцев мы уже обогнали только за Владимиром. Обогнали передовые колонны, тронувшиеся из города три дня тому назад. Наша колонна идёт хорошо. Пока дорога скользкая, но удовлетворительная. На привалах едим икру, колбасу, хлеб и, стараясь заглянуть в будущее, экономим продовольствие. Кое‑кто уже начал кипятить чай. Захватили примусы. Мы не захватили ничего, хотя в сумке у нас есть крупа, вермишель, два килограмма сахара.
Постепенно налаживается жизнь автоколонны. Морские офицеры ведут пармы, автомашины с прицепленными установками для радио, как их называют, «обезьянки», автомашины без кузовов. Ведомство Наркомата военного флота везёт этот транспорт в Горький. Из Горького идут точно такие машины на фронт. Встречные перевозки! Жгут бензин. Но те машины другого ведомства, и у них начальником свой генерал. Не видно организующего и всеобъемлющего мудрого начала. Зачем, например, загонять в Пермь прекрасные полевые авторемонтные мастерские, так необходимые фронту? Необходимые именно в этот момент. Я задавал этот вопрос. Ответ: «Война рассчитана надолго. Если мы отдадим свои, кто нам даст потом другие?» Может быть, и разумно.
К ночи добрались до Владимира, вернее, его окраин. Начался снег. Колонна остановилась близ дороги. Выставили караулы. Сняли комнатку. Тесно, грязно. Хозяйка враждует с квартиранткой и стремится её выжить. Попили чайку, расположились на полу. Верочка посмотрела на всё это походное хозяйство и покачала головой. «Начинается». Верочка всё время нашего отступления вела себя великолепно, но здесь в первую ночь после улицы Воровского, после нашей уютной и тёплой квартирки на сердце её упали первые тени. Да, тогда у всех было плохое настроение. У Серёжи, у раненого Анатолия… Куда и насколько мы уезжали? Что будет дальше? Что готовит нам судьба? Мы слишком привыкли к Москве, чтобы так быстро от неё отвыкнуть и так бесчеловечно разлюбить. Примешивалось чувство стыда за бегство, за какое‑то неполноценное поведение. Мы люди гражданские. Но с нами выезжали военные люди, всю жизнь готовившиеся к войне. Многие из них скрепя сердце покидали прифронтовую полосу, и лишь редкие были довольны (к примеру, М.).