– Исследования, да? Входи-ка и расскажи, в чем дело.
Не успели бы вы просвистеть и пару тактов «Правь, Британия», как мы уже сидели в крошечной кухне, аккуратной, как кукольный домик.
– Прости, что не принимаю тебя в бальной зале, – сказал Альф, – но миссис не любит, когда нарушают расположение ее подушек.
– Все в порядке, мистер Мюллет, – ответила я, – я тоже не люблю.
– Разумная девочка, – одобрил он. – Бездна здравого смысла.
Я сделала решительный шаг.
– Сегодня я болтала с миссис Мюллет о Ридли-Смитах, – заявила я небрежно.
Что было правдой, хоть и притянутой за уши.
– А, – неопределенно протянул Альф, не глядя на меня. – О чем-нибудь еще?
– Нет, только о Ридли-Смитах. Члене городского магистрата Ридли-Смите, в частности.
– А, – повторил Альф.
– У него была очень красивая жена, – продолжила я. – Кажется, я где-то видела ее фотографию.
– Странная штука, не так ли, – сказал Альф, – в каждой деревне есть свои секреты. То, о чем не говорят. Никогда не обращала внимание? Я да.
– И это один из таких секретов, верно? – спросила я.
Альф занялся чайником точно так же, как миссис Мюллет на кухне в Букшоу. Полагаю, когда люди женаты сто лет, они начинают совпадать друг с другом, как части одного целого.
– Чудесный день, – сказал Альф, усаживаясь за кухонный стол. – Немного ветрено. Но неплохо для марта.
– Я была в Богмор-холле, – продолжила я. – Видела Джослина Ридли-Смита. Говорила с ним.
Он едва заметно заколебался. Если бы я не следила за его реакцией, я бы не уловила это.
– Бог мой, это правда?
– Да, – сказала я.
Патовая ситуация.
Альф смахнул хлебную крошку со стола, потом нагнулся и поднял ее с пола, внимательно рассматривая с таким видом, будто это кусочек упавшей лунной пыли.
|
|
– Мне нужна ваша помощь, мистер Мюллет, – объявила я. – Я провожу генеалогическое исследование для статьи, которую подумываю написать – «Норманнские корни некоторых фамилий, населяющих приход…»
Еще не закончив предложение, по его ухмылке я поняла, что это не сработает.
– Правда заключается в том, что я знаю, что вы служили в армии, – я сменила тактику. – Я знаю это, потому что из-за того, что существует официальный акт о тайнах, есть вещи, о которых вы не можете говорить. Я не собираюсь спрашивать вас о них. Я, например, не собираюсь расспрашивать вас о моем отце и о Доггере. Это поставило бы вас в затруднительное положение.
Альф кивнул.
– Но я хочу спросить вас о миссис Ридли-Смит, потому что… что ж, потому что мне надо знать. Это важно и для Джослина. Надеюсь, вы поймете. Это может быть вопрос жизни и смерти. – И я добавила: – Секреты там или нет.
По тому, как он избегал моего взгляда, я поняла, что он колеблется.
– Я знаю, что вы большой эксперт по британским вооруженным силам. Все в Букшоу это говорят. «Ходячая энциклопедия» – так вас прозвали.
– Это правда? – спросил Альф.
– Да, – сказала я ему, перекрестив сердце двумя скрещенными пальцами и вытянув вторую руку, чтобы он видел, что я не аннулирую крест тайком за спиной. – Это факт. Миссис Мюллет тоже так говорит.
Видно было, как он смягчается.
– Ты слышала о битве при Плесси, – сказал он. Это было утверждение, а не вопрос.
Я отрицательно покачала головой. Раз уж он заговорил, я не осмеливалась его перебить.
– А о Клайве Плессийском?
Я снова покачала головой.
|
|
– Кошмар, – сказал он. – Следует немедленно это исправить.
Какое отношение это все могло иметь к Ридли-Смитам?
Не стоило и пытаться угадать.
– Индия в те времена напоминала ад и рай, кипящие в каменном чайнике. Тем не менее, всем до смерти хотелось туда попасть – французам, голландцам, португальцам и да, англичанам тоже, и все ругались, выясняя, кто хозяин. Не говоря уже о мусульманах и монголах, цеплявшихся за то, что им по праву принадлежало.
Страну, изобилующую змеями, слонами, львами, леопардами, тиграми, реками, горами и малярией, сотрясало большее количество войн, чем у тебя пальцев на руках и ногах.
– Но почему? – спросила я.
– Бизнес, – ответил Альф. – Сельское хозяйство. Чай и древесина. Рис. Кофе и хлопок. Опиум.
– А, – протянула я с таким видом, будто все понимаю. – Кто победил?
– Разумеется, мы.
– А битва при Плесси? – уточнила я, пытаясь опередить его.
– В числе прочих, – сказал Альф. – Просто очередная битва. Хотя и одна из лучших. Бенгалия, Тричинополи, Пондичерри, Коромандел – теперь эти названия звучат не так громко, как тогда.
Он встал из-за стола и, открыв ящик буфета, вытащил две пригоршни столовых приборов: дюжину ножей, вилок и ложек, и бухнул это все на стол.
– Черная дыра Калькутты, – произнес он, снова усаживаясь. – Должно быть, ты о ней слышала?
– Нет, – ответила я.
– Сто сорок шесть англичан заперли в камере размером не больше кладовки в Букшоу. Июнь. Самый жаркий месяц в году. На следующее утро в живых осталось всего двадцать три человека.
Я на миг попыталась представить, как открываю дверь чулана Доггера, и оттуда на кухню вываливаются сто двадцать три мертвеца, а две дюжины выживших бедолаг испуганно съежились в темных углах. Но не могла. Невообразимо.
|
|
– Адская жара, – продолжал Альф. – Воздуха не хватает. Это убийство, самое настоящее убийство. Что ты будешь делать?
– Мстить? – спросила я, ответ мне казался логичным.
– Именно, мстить! – подтвердил Альф, ударив кулаком о столешницу, отчего столовые приборы подпрыгнули.
– И вот река Бхагиратхи, – продолжил он, быстро выложив нож. – А здесь… – он поставил солонку, – Сирадж-уд-Даула, последний наваб Бенгалии. Враг. Ему девятнадцать лет, и у него темперамент разъяренной кобры. И армия из пятидесяти тысяч человек, восемнадцати тысяч лошадей, пятидесяти трех пушек и сорока сотрудничающих с ним французов.
Альф внезапно оживился. Легко заметить, что он так же увлечен военной историей Британии, как я ядами.
– Дальше к западу стоит Клайв с тридцать девятым полком. Роберт Клайв. По профессии он даже не военный, если уж на то пошло. Он бухгалтер. Бухгалтер! Но британский бухгалтер. И, несмотря на это, однажды он привел своих людей на битву сквозь бурю, когда гремел гром, вспыхивали молнии. Туземцы подумали, что это какой-то бог войны.
Альф вздохнул.
– Были деньки, да, были деньки. Тогда, под Плесси, у него были три тысячи двести человек и девять ружей. Сезон дождей. Льет как из ведра. Противник превосходит нас больше чем в пятнадцать раз. Как ты думаешь, что сделал Клайв?
– Атаковал, – предположила я.
– Да еще как атаковал, – сказал Альф, взмахнув сахарной ложкой и бросив ее на стол так, что она подпрыгнула. – Сурадж-ад-Даула драпанул на верблюде, только пятки сверкали.
Он сбросил вилки и ножи армии наваба со стола на пол.
– Уберу попозже, – сказал он. – Пятьсот трупов. Потери британцев? Двадцать два трупа и пятнадцать раненых.
Я присвистнула.
– Как такое может быть? – спросила я.
– Наваб не сумел сохранить порох в сухости, – объяснил Альф. – Нельзя воевать с мокрым порохом.
Я с умным видом кивнула.
– Очень любопытно, – сказала я. – Что с ним стало?
– С навабом? Через неделю его казнил его преемник.
– А с Клайвом?
– Он перерезал себе горло много лет спустя в Лондоне.
– Бе-е-е, – выдохнула я, хоть мне и было интересно.
– Полагаю, ты удивляешься, почему я все это тебе рассказываю, – продолжил Альф.
– Немного, – призналась я.
– Потому что, – сказал Альф, внимательно наблюдая за моей реакцией, – одним из офицеров Его величества (это был Георг Второй, имей в виду) Тридцать девятого пехотного полка был предок миссис Ридли-Смит.
Я втянула воздух.
– Миссис Ридли-Смит? Жены члена городского магистрата? Матери Джослина?
– Именно, – сказал Альф. – Мир полон чудес, не так ли?
– Но откуда вы это знаете? – поинтересовалась я.
– Мне сказал старик Битти. Он работал садовником в Богмор-холле с юности до старости, лет шестьдесят или даже больше. Я ему помогал. Я был тогда совсем мальчишкой, но старик Битти радовался, что ему есть кому рассказывать свои истории. Прекрасным рассказчиком он был, старик Битти. Очень был им предан, Ридли-Смитам. Член городского магистрата привез его из Индии присматривать за садом. Из самой Калькутты. Великолепные цветы, говаривал старик Битти. Чертовски великолепные.
– Секундочку, – вмешалась я. – Я запуталась. Член городского магистрата Ридли-Смит был в Индии?
– В юности. Служил кем-то вроде окружного судьи. Познакомился там с женой. Ада, вот как ее звали. Ее семья жила в Индии целую вечность. Британцы, конечно же, но они жили там много поколений. Джослин родился там.
– А его мать?
– Она умерла.
– Она умерла, когда он родился?
– Так рассказывал старик Битти.
Ага! Вот, значит, как. Миссис Ридли-Смит действительно была той женщиной с печальными глазами на фотографии у Джослина.
– Она болела? – спросила я. – Имею в виду, до рождения Джослина.
– Она была нервной, – ответил Альф. – Закрытой. Проводила все время со своими солдатиками.
Он наблюдал за мной, улавливая мою реакцию.
– Солдатиками?
– Оловянными солдатиками. У нее были тысячи.
Я не могла поверить своим ушам. Оловянные солдатики? Взрослая женщина играет с оловянными солдатиками?
– Она покупала их для Джослина? – уточнила я.
– Нет, она же умерла, когда он родился, помнишь?
– Возможно, она берегла их для него, когда он вырастет.
Альф улыбнулся.
– Нет. Она играла в них с детства. Получила в наследство от своих предков-военных. Каждый из них добавлял что-то в коллекцию. У нее было такое хобби.
– Солдатики, – повторила я. Никак не могла поверить.
– Солдатики, – сказал Альф, наклоняясь и подбирая упавшие столовые приборы один за другим. Разложил их аккуратными рядами на столе и, бережно помещая в позицию, стал давать им.
– Вот Первая дивизия, – говорил он. – Первый мадрасский европейский полк. Вот Вторая дивизия – Первый мадрасский и бомбейский европейский полки. Третья дивизия. Его величества Тридцать девятый пехотный полк. В одном их них – бог знает в каком – служил ее пра-пра-пра-какой-то-прадед. Четвертая дивизия, Бомбейский европейский полк, две тысячи сипаев, местных солдат-пехотинцев, Первый бенгальский полк, Королевская артиллерия. – Вот и все, – закончил он. – У нее были все участники.
– А что насчет наваба? – спросила я. – И его пятидесяти тысяч бойцов?
– О, они там тоже были, – спокойно сказал Альф. – Старик Битти говорил, что у нее была маленькая игрушка для каждого из них. До самого последнего бенгальца.
Он дал мне возможность все это переварить.
– Вы хотите сказать… – начала я.
– Именно, мисс, – сказал он. – У нее была специальная комната. Она держала ее на замке, словно сокровищницу, так вот. Никому не позволялось туда входить, кроме нее. Только старик Битти знал, что там, потому что один раз его позвали вынести ее из комнаты, когда она потеряла сознание. Но это не помешало ему хорошенько осмотреться.
Я сдвинулась на краешек стула, глазами умоляя его продолжать.
– У нее была битва при Плесси в миниатюре. Точная копия настоящего сражения. Огромная. Горы, холмы, деревья из ершиков для чистки трубок. Река Бхагиратхи из зеркала голубоватого оттенка. Вся комната была заполнена от стены до стены, от стены до стены. Удивительное зрелище, говаривал старик Битти.
– А миссис Ридли-Смит?
– Запиралась в этой комнате и проводила там дни напролет, передвигая фигурки, разыгрывая битву при Плесси снова, снова и снова.
– А ее муж? – поинтересовалась я. – Член городского магистрата, канцлер, он не думал, что у нее…
– Проблемы с головой? Никто не знает. Никто никогда не упоминает ее имя.
Меня пробрала дрожь, надо будет поразмышлять потом над этим.
– Сейчас это называется депрессией. Раньше именовалось хандрой или чем-то в этом роде.
– А ее семья? Они тоже были такими же?
– Крепкие, как утесы, все они. Солдаты, юристы, набобы в Вест-Индской компании – много лет. Они не мешали ей играть в ее игрушки, по крайней мере, так говорил старик Битти.
– Спасибо, мистер Мюллет, – сказала я, поднимаясь с кресла и пожимая ему руку. – Мне надо идти. Не хочу, чтобы обо мне начали беспокоиться.
На самом деле мне срочно надо было поговорить с Доггером.
Вопрос жизни и смерти.
Проезжая мимо Святого Танкреда, я увидела толпу людей, слонявшихся перед входом в церковь.
Я резко затормозила.
На крыльце стоял викарий, подняв руки.
– Джентльмены… джентльмены, – говорил он.
Я прислонила «Глэдис» к стене и медленно прокралась сквозь толпу, пытаясь остаться незамеченной. Большинство людей были жителями Бишоп-Лейси, но некоторые – неместные.
Одним из незнакомцев был высокий худой мужчина в сером тренчекоте с красным галстуком-бабочкой, держащий в руках записную книжку. Рядом с ним стоял мужчина ниже ростом, одетый почти также и прижимающий камеру к глазам.
– Но говорят, это чудо, викарий. Наверняка, вы можете сказать нам пару слов.
Викарий безуспешно попытался пригладить растрепанные волосы, раздуваемые ветром. Щелкнула вспышка.
– О чем вы подумали, когда увидели кровь? – обратился к нему другой человек. – Говорят, кто-то бросил костыли. Это правда?
По толпе пронеслись возгласы.
– Джентльмены, пожалуйста. Всему свое время.
– Как насчет трупа в склепе, викарий?
Я уже видела сенсационные заголовки в завтрашних «Хрониках Хинли» и «Морнинг Пост-Хорн», и викарий, скорее всего, подумал о том же.
ТРУП В СКЛЕПЕ! СВЯТОЙ ПЛАЧЕТ КРОВЬЮ!
С такой рекламой епископ скоро отправит его на новую должность где-нибудь в районе Амазонки. Пресса безжалостна, и церковь тоже.
– Джентльмены, прошу вас… Помните, что сегодня Страстная пятница. Ничто не должно осквернить…
– Пропустите меня! – крикнула я. – У меня важное дело! Пожалуйста, пропустите!
Я протолкалась локтями сквозь толпу и оказалась рядом с викарием. Взяв его за локоть, сценическим шепотом, достаточно громким, чтобы услышали репортеры, я прошептала:
– Боюсь, ей стало хуже, викарий. Доктор говорит, что она протянет недолго. Вы должны прийти.
Я переминалась с ноги на ногу, жутко мигая в надежде выдавить слезу.
Викарий взглянул на меня так, как будто он только что пробудился на другой планете.
– Пожалуйста, – прохныкала я, потом мой голос поднялся до громкого завывания: – Пока не стало СЛИШКОМ ПОЗДНО!
Я потянула его за руку, повернула и втащила его в церковь, захлопнув за нами дверь и задвинув засов.
– Фьюить! – присвистнула я. – Какая осада! Как в «Айвенго». Мы можем тайком выбраться через ризницу.
Секунду викарий смотрел на меня пустыми глазами. Он был еще больше потрясен, чем я думала. Вся эта история играла свою роль, не говоря уже о его проблемах с Синтией.
Я подвела его к задней скамье и села рядом с ним.
– Все будет хорошо, – сказала я. – Я почти во всем разобралась.
Его лицо, окрашенное в лиловый оттенок светом, падающим сквозь витраж, неохотно повернулось ко мне.
– О, Флавия, – произнес он. – Если бы это только была правда.
Только когда я была уже на полпути к дому, меня осенило.
«Если бы только это была правда», действительно! Очевидно, что, несмотря на призвание викария, ему не хватает веры.
Я взяла его за руку, провела через дверь ризницы, на цыпочках прошла с ним по церковному двору и доставила домой в безопасности. Потом спряталась за большим надгробием и наблюдала, как ворчащая толпа медленно рассеялась и исчезла.
Никто из них не сообразил заглянуть за церковь. Никому не пришло в голову проследовать за нашей печальной процессией к воображаемому смертному одру. Их всех так тронула моя притворная миссия милосердия, что никто – даже самые ожесточенные газетчики – не прикоснулись к двери в церковь.
И при этом викарий не имел веры в меня.
Ненавижу признаваться, как это меня ранило.
Самое лучшее средство для успокоения разочарованного ума – это кислород. Пара глубоких вдохов старого доброго О возрождает в теле каждую клетку. Полагаю, я могла бы подняться в лабораторию за бутылочкой этого добра, но, как по мне, это был бы обман. Нет ничего лучше кислорода в его натуральной форме – кислорода, естественным образом произведенного в лесу или оранжерее, где множество растений с помощью процесса фотосинтеза поглощают отравляющий углекислый газ, который мы выдыхаем, и вырабатывают взамен кислород.
Однажды я сказала Фели, что благодаря кислороду дышать свежим воздухом – все равно, что дышать Богом, но она ударила меня по лицу и заявила, что я святотатствую.
Оранжерея в Букшоу, как я обнаружила, всегда поднимает мне настроение сразу же, хотя какую часть этого следует приписать обществу Доггера, а какую – кислороду, я не могу сказать. Вероятно, пятьдесят на пятьдесят. Одно было точно: оранжерея – безмятежное место. Никогда не услышишь об убийстве, совершенном в оранжерее.
Моя теория гласит, что дело в О.
Я обнаружила Доггера среди цветочных горшков, он перевязывал свои инструменты толстой бечевкой.
– Доггер, – небрежно сказала я, наклоняясь, чтобы поближе рассмотреть нарцисс в горшке, и подавляя зевок, – что бы ты сказал, если бы я спросила тебя о причине атрофии мускулов большого пальца и слабости рук?
– Я бы сказал, что вы были в Богмор-холле, мисс Флавия.
Полагаю, мне следовало остолбенеть, но почему-то этого не случилось.
– Ты видел фотографию миссис Ридли-Смит?
– Нет, – ответил Доггер, – но я слышал досужую болтовню слуг.
– И?
– Очень печально. Из того, что я слышал, могу заключить, что это классический случай отравления свинцом. Затронуты сгибающие мышцы и в меньшей степени разгибающие. Но вы уже это обнаружили, не так ли, мисс?
– Да, – ответила я, – но мне нужно было, чтобы ты подтвердил.
Между нами повисло молчание, пока мы оба размышляли о том, что неизбежно воспоследует.
– Ты все время это знал, – я попыталась сделать так, чтобы мои слова не прозвучали обвинением.
– Да, – ответил он, и в его словах была печаль, – я все время знал об этом.
Между нами снова воцарилось молчание, причина которого была в том, что мы оба избегали любого упоминания Харриет.
– Она часто навещала его, не так ли? – спросила я. – Имею в виду Джослина.
– Да, – просто ответил Доггер.
– И ты ходил туда с ней!
– Нет, мисс. Вы должны помнить, что в те времена я не жил в Букшоу.
Конечно же! Как глупо с моей стороны. О чем я только думала? Доггер появился в Букшоу только после войны. Должно быть, он услышал о Ридли-Смитах, как и я, от кого-то еще.
– Но он же пленник! Как они могут держать его взаперти?
– Он заперт… – начал Доггер.
– Конечно, он заперт, – произнесла я, вероятно, слишком громко. – За двойными дверями!
–…или его защищают.
Теперь я поймала себя на том, что говорю слишком тихо.
– Я не подумала об этом, – призналась я.
– Нет, – сказал Доггер. – Люди часто не думают. Читают истории в газетах и делают поспешные выводы. Факты зачастую лежат в противоположном направлении от допущений.
– От газетных заголовков, – добавила я, сразу же подумав о викарии.
– Да, – сказал Доггер. – Как вы знаете по своим опытам, отравление свинцом – не очень приятная штука.
Это правда. Я читала о том, что случалось с женщинами, которые использовали его для окрашивания волос или наносили на лицо вредную косметику, содержащую карбонат свинца, под названиями вроде «Надежное средство» или «Сокровища пустыни от Али Ахмеда».
Я позволила своим мыслям унестись вдаль к толстым книжкам в библиотеке дядюшки Тара, где я впервые наткнулась на подробности: «Трактат о ядах» Кристисона, «Принципы медицинской юриспруденции» Тейлора и «Яды, их воздействие и обнаружение» Блисса, которые, с тех пор как я на них наткнулась, стали моим Ветхим и Новым Заветом и апокрифами.
Я подумала о кошмарных, но захватывающих ужасах, таящихся на их страницах: свинцовом параличе, бледности, обескровленности, головных болях, неприятном привкусе во рту, судорогах в ногах, затрудненности дыхания, рвоте, поносе, конвульсиях, обмороках. Я знала, что, если каким-то чудом мы могли бы раздвинуть губы Ады Ридли-Смит на той старой черно-белой фотографии, мы бы обнаружили как минимум едва заметную синюю каемку в месте, где десны соединяются с зубами – классический признак сатурнизма, более известного как свинцовое отравление.
Неудивительно, что у этой женщины была депрессия!
– Свинцовые солдатики, покрашенные свинцовой краской, – сказал Доггер. – Предполагалось, что на них надо смотреть, а не трогать, во всяком случае, не играть так долго.
– А Джослин… – начала я.
– К несчастью, вред уже причинен, – Доггер покачал головой. – Он родился с отравлением.
Эта мысль так шокировала, что, казалось, ее нельзя облечь в простые слова.
– Мозг нерожденного ребенка – крайне восприимчивый объект, – сказал Доггер. – Женщины, страдающие от отравления свинцом, чаще всего теряют ребенка. – И добавил: – Но не всегда. Не всегда.
– Расскажи мне о «не всегда», – тихо попросила я.
– Ребенок, родившийся у женщины, страдающей от свинцового отравления, редко живет больше двух-трех лет. Шансы выжить – меньше, чем три к сотне.
– Но что можно сделать? – спросила я. – Нельзя же позволить, чтобы его держали вот так взаперти. Это неправильно.
Доггер отложил свои грабли и тяпки.
– Иногда, – произнес он, – искусственная семейная жизнь – лучшее, что можно сделать.
Он помолчал и затем продолжил с таким спокойствием, как будто вытирал пыль с мебели.
– Может, это не идеальный вариант, но, тем не менее, лучший в данных обстоятельствах. Малейшее вмешательство может разрушить все, как карточный домик.
Внезапно мне расхотелось говорить на эту тему. Странно. Наверное, я переутомилась. Отец не раз читал нам нотации на тему перенапряжения, но, может, он был прав. У меня и правда был довольно суматошный день.
– Я позволил себе вольность приготовить гнездо для Эсмеральды, – сказал Доггер, ловко меняя тему, – и обеспечить ей запас подходящей еды.
Он показал на деревянную коробку в углу, где на роскошной соломенной подстилке устроилась Эсмеральда. Я ее даже не заметила.
– Доггер, – сказала я, – ты так мил!
Не знаю, что на меня нашло. Выскользнуло само собой. Я пришла в ужас. Такое могла бы ляпнуть Шейла Фостер, подружка Фели.
– Извини, я не хотела…
И я убежала, оставив Доггера работать в его кислородной атмосфере.
Что творится с моим миром? Все шиворот-навыворот. Букшоу собираются продать. Отец сказал мне, что я Харриет, и примерно то же сказал Джослин Ридли-Смит. Даффи меня обняла. Викарий усомнился во мне. Я узнала, что я, вероятно, дальняя родственница святого. Почти полюбила ненавистную Синтию. Позволила себе разрыдаться перед миссис Мюллет. И теперь я заговорила с Доггером так, будто я кинозвезда, а он простой наемный служащий. Вселенная менялась, и эти изменения мне отнюдь не нравились.
Если бы только можно было вернуться в прошлое на неделю назад, когда мы вращались по нашим безопасным старым, припорошенным пылью орбитам.
И только Фели, казалось, остается единственным оплотом постоянства в этом меняющемся мире, как сказал Шерлок Холмс доктору Ватсону. Несмотря на события последних дней, она сохраняла свою противную сущность.
Может ли быть так, что хорошее прибывает и убывает, как луна, и только зло постоянно?
Если бы я могла найти ответ на этот вопрос, возможно, все остальное бы прояснилось.
В некотором роде мы сейчас столкнулись с одной и той же проблемой: мы с инспектором Хьюиттом и, в меньшей степени, полагаю, Адам Сауэрби с мисс Танти.
Возможно ли, чтобы человек, прошлое которого безупречно, внезапно слетел с катушек и совершил убийство? Или мистер Колликут нашел свою смерть в руках кого-то, кто уже убивал?
Скажем, профессионала?
Его смерть не соответствовала тому, что могло ассоциироваться с деревенским убийством: ревность, злые слова, удар, удушение, отравление, взорвавшийся прикроватный обогреватель.
Нет, он был жестоко убит во внутренностях исторического органа, его тело вытащили из церкви, пронесли по кладбищу, бросили в открытую могилу, проволокли по туннелю и, в конце концов, оставили в тайной комнате над могилой давно умершего святого.
Совершеннейшая бессмыслица.
Или нет?
Правда, подозреваю я, таится в клочке ткани.
В белых рюшах, которые торчали у горла мистера Колликута из-под противогаза.
Я бросилась на кровать, чтобы дать отдых глазам.
Когда я проснулась, уже стемнело.
Я медленно спустилась по восточной лестнице, потирая глаза после бессонной ночи. Мне снился Букшоу – мрачные сны, в которых повсюду появлялись дыры, словно какие-то чудовища вслепую рыли ходы под домом в земле безустанно и беспрерывно.
Проснувшись, я обнаружила, что уже давно десятый час. Мне придется найти отца и извиниться не только за то, что я пропустила вчерашний ужин, не говоря уже об обеде, но и за сегодняшний завтрак.
Отец, как я говорила, – ярый сторонник посещаемости. Отговорки не принимаются.
Я поплелась по коридору, оттягивая неизбежное столкновение настолько, насколько возможно.
Я остановилась у гостиной и прислушалась. Если отец не здесь, то он в своем кабинете, и я определенно не стану его тревожить.
В некотором роде, я соскочу с крючка.
Приложив ухо к двери, я прислушалась к тихому бормотанию голосов. Хотя я не могла расслышать, о чем говорится, по вибрации панелей я определила, что один из собеседников – Фели.
Я встала на колени и приложила глаз к замочной скважине, но это не помогло: в ней торчал ключ, блокируя мое зрение.
Я еще прислушалась, крепко прижимаясь ухом к деревянной панели, но напрасно. Даже моего сверхъестественно острого слуха оказалось недостаточно.
Решение озарило меня – как часто бывает с блестящими решениями – как молния.
На цыпочках я поскакала в вестибюль и вверх в лабораторию, тихо посмеиваясь.
Из шкафчика под раковиной я достала отвертку, кусок резинового шланга и две воронки, которые обычно использовались для наполнения бутылок, но теперь для них была уготована более волнующая роль.
Вернувшись в коридор второго этажа, я прошла по редко посещаемому северному крылу и миновала обитую байкой дверь, ведущую в фамильные апартаменты. Прямо напротив будуара Харриет, поддерживаемого отцом в первозданном состоянии, как очередная святыня в память о ней, располагалась комната Фели. За исключением комнаты Харриет это была самая большая спальня в Букшоу и самая роскошная.
Я постучала в дверь ногтем, чтобы убедиться, что путь свободен.
Если Фели там, если я перепутала ее голос с чьим-то другим, она сразу же отреагирует на малейший шум громким и сердитым: «Что?»
Среди всех де Люсов у Фели больше всего развит инстинкт защиты своей территории, и она так же грозно оберегает свои владения, как Бог – рай.
Я снова постучала.
Ничего.
Я подергала дверь, и – о чудо из чудес – она открылась. Должно быть, Фели побежала вниз в такой спешке, что забыла об этом гаранте приватности.
Я тихо прикрыла дверь за собой и на цыпочках пересекла комнату. Теперь я находилась прямо над гостиной, и мне не хотелось, чтобы меня выдали звуки шагов. Вряд ли это могло случиться – Букшоу массивен, как какой-нибудь древний собор: высокие потолки, толстые полы, но, тем не менее, я не хотела споткнуться о ковер и проиграть всю игру.
Одно из чудес Букшоу, по крайней мере, в викторианские времена, заключалось в том, что камины, изначально оборудованные традиционными дымоходами, были переделаны в запатентованную регулирующую тягу систему. Благодаря хитроумному соединению воздухоотводных труб первого и второго этажей и примитивному клапану – на самом деле не более чем пластинке из кованого железа – обитатели дома были защищены от опасности отравления углекислым газом от угля, сгорающего на решетке камина, в случае, если вдруг какой-то дымоход будет заблокирован птичьим гнездом.
Я обнаружила эти клапана почти случайно, пока занималась исследованиями в своей лаборатории, пытаясь найти более эффективный, чем просто открытые окна, способ вентиляции помещения для избавления от отравляющих газов вроде цианида водорода и тому подобных, пока они не погубили мою плоть и кровь.
Эти железные пластины в задней части каждого камина, покрытые слоями сажи, с помощью небольшого усилия можно было открутить и снять.
Следовало бы принести что-нибудь, чтобы собрать сажу – старое покрывало или одеяло, но уже слишком поздно. Мне надо слышать разговор Фели с незнакомцем – первым посетителем Букшоу за несколько месяцев. Тема – наверняка ее свадьба, подробности которой по необъяснимым причинам держатся от меня в тайне. Я не хочу упустить ни слова.
Где-то я слышала, что трубочисты использует простыни, чтобы прикрыть мебель, и, по-моему, это ужасно удобно. Первым под руку мне подвернулось стеганое ватное одеяло Фели, я подняла его и стянула верхнюю простыню с кровати. Позже я заменю ее свежей.