– Великий Леопарди! – Амедия подняла тетрадь и прочла то, что он уже перевел.
Fratelli, а ип tempo stesso, Атоге е Morte
ingenerm la sorte.
Сестры Любовь и Смерть
Приходят вместе.
– Эк у тебя ловко вышло, – сказала она. – В этой песне музыки не осталось. – Амедия вернула ему тетрадь и пошла дальше. – Спасибо за сигарету!
В следующую среду Паскаль снова ждал Амедию. Он протянул ей сигарету и тетрадь. Девушка прочла вслух:
Любовь и Смерть всегда вдвоем,
И мы их сестрами зовем.
Амедия улыбнулась и спросила, далеко ли отсюда до его дома. Через десять минут первая девушка, которую он поцеловал в своей жизни, уже расстегивала его штаны. Следующие полтора года они встречались дважды в неделю. Амедия ни разу не осталась у него на ночь и на людях показываться с ним отказывалась. Говорила, что она ему не возлюбленная, а наставница. Амедия помогала ему учиться, воспитывала из него хорошего любовника, давала ему советы, как правильно разговаривать с девушками, как с ними знакомиться, чего не стоит говорить. Паскаль повторял, что ему другие девушки ни к чему, ему нужна именно она, но Амедия только смеялась. Еще она смеялась над его робкой попыткой поговорить с ней.
– Такие красивые глаза, а сказать‑то и нечего! – говорила Амедия.
Она учила его смотреть собеседнице в глаза, глубоко дышать, думать, прежде чем говорить. Больше всего ему нравились уроки на матрасе. Что делать руками, как не кончить слишком быстро. Как‑то раз Амедия скатилась с него на пол, перевернулась на спину и сказала:
– Все‑таки я – хороший учитель! Повезет же твоей будущей жене!
Время, проведенное с Амедией, летело быстро. Паскаль готов был провести так всю жизнь: ходить на занятия и знать, что дважды в неделю к нему придет прекрасная Амедия. Как‑то раз, после особенно бурного урока, он совершил ошибку.
– Ti ато, – сказал Паскаль. Я люблю тебя.
Амедия сердито оттолкнула его, встала и начала одеваться.
– Эти слова просто так не говорятся, Паскаль. После них люди женятся. – Она натянула блузку. – Никогда не говори о любви после секса, ты понял? Если тебе вдруг захочется признаться в любви, сначала посмотри на девушку с утра пораньше, когда она еще зубы не почистила и не накрасилась. Посмотри, как она на унитазе сидит. Послушай, как она болтает с подружками. Познакомься с ее волосатой мамашей и визгливыми сестрами. И, если это тебя не остудит, тогда – помоги тебе Бог!
Она часто и уверенно ему повторяла, что он не любит ее, что это просто реакция на первый сексуальный опыт, что она для него старовата, что они друг другу не подходят, они из разных слоев общества, что ему нужна ровесница, и Паскаль ей поверил.
А потом она как‑то пришла и сказала:
– Я беременна.
Повисла пауза. Паскаль переваривал информацию (она беременна?), потом нахлынуло недоумение (но мы же почти всегда предохранялись!), а потом еще он ждал ее совета (она всегда говорила ему, что надо делать). Когда юноша обрел наконец дар речи (мне кажется, нам надо пожениться), гордой Амедии только и оставалось, что рассмеяться ему в лицо.
– Tale ип ragazzo! Ты еще такой мальчишка!
Неужели он ничего не понял? Неужели подумал, будто она позволит ему выбросить свою жизнь на ветер? И даже если бы он об этом только и мечтал (хотя зачем это ему?), она все равно не выйдет замуж за мальчика из рыбацкой деревни без гроша за душой. Да ее отец никогда такого позора не допустит! А даже если бы и допустил (хотя он не допустит, конечно), она ни за что не выйдет за глупого неопытного мальца, которого она соблазнила от скуки. Вот только никчемного мужа на шее ей сейчас и не хватает. Амедия говорила и говорила, и Паскаль наконец пробормотал:
– Да, ты права.
И он поверил ей тогда. Так уж были устроены их отношения: она была главной в постели и в жизни. А он только соглашался, как маленький ребенок.
И вот теперь, почти год спустя, они стояли на площади перед большим домом семейства Монтелупо. Амедия устало улыбнулась и снова отняла у него сигарету.
– Я слышала, у тебя отец умер? Мне очень жаль. А мама как?
– Не очень. Говорит, что жить больше незачем.
Амедия кивнула:
– Остаться вдовой, наверное, очень трудно. Я все думала, не заехать ли в твой pensione. Как он, кстати?
– Хорошо. Я строю пляж. Хотел еще теннисный корт сделать, но, кажется, места не хватит. У меня там… у меня американка живет… Актриса.
– В кино снимается?
– Да, в «Клеопатре».
– Не Лиз Тейлор случайно?
– Нет, другая.
– Красивая? – Таким тоном она обычно наставляла его, как надо обращаться с девушками.
Паскаль сделал вид, будто он об этом до сих пор даже не задумывался.
– Да нет, не очень.
Девушка выставила вперед руки, словно удерживая две тяжелые дыни.
– Но грудь‑то большая? Как воздушные шары? Как тыквы? Или аэростаты?
– Амедия! – просто сказал он.
Она засмеялась:
– Я всегда знала, что девушки будут тебя любить.
Она что, издевается? Амедия протянула ему сигарету, но он махнул и достал себе новую из пачки. Они молча курили, пока от сигареты Амедии не остался один пепел. Мне пора домой, сказала ему Амедия. Паскаль ответил, что ему тоже надо на поезд.
– Удачи тебе с твоей актрисой! – Амедия вроде бы очень искренне улыбнулась.
Она пошла к дому, обернувшись только раз, и исчезла за дверью.
У Паскаля защипало в горле. Ему хотелось крикнуть ей, остановить, но он промолчал, потому что не находил правильных слов.
Вкус человечины
1846
Траки, штат Калифорния
Итак, живет на свете один парень, Вильям Эдди. Повозки делает. Беден как церковная крыса, образования никакого. Честный, открытый, любит свою семью. У него жена и двое маленьких детей. Ему предлагают поехать в Калифорнию попытать счастья, и он с радостью соглашается. На дворе 1846 год. В то время все стремились на запад.
И вот Эдди просится в караван, который пойдет из Миссури в Калифорнию. Они с женой собирают пожитки.
Камера скользит мимо длинной вереницы фургонов, нагруженных добром. По бокам от каравана гонят скот, вокруг носятся детишки и собаки. На головном фургоне надпись: «Калифорния или смерть», сзади еще одна: «Экспедиция Доннера».
Караванам всегда давали названия по фамилии самого богатого из пионеров, того, кто внес больше всех средств на снаряжение похода. А Эдди всего лишь скромный первопроходец, охотник и добытчик. В первый же вечер у костра собираются члены богатых семей. Они обсуждают план похода. Вперед выходит Эдди. Он говорит, что его беспокоит маршрут, да и поздновато они выступили. На него машут руками, и он возвращается в свой убогий фургон в самом хвосте каравана.
Первая часть – это постоянное действие. Несчастья валятся одно за другим. Погода ужасная, колеса у фургонов постоянно ломаются. Среди пионеров есть немецкий эмигрант, Кесеберг, который уговорил пожилую чету ехать в его фургоне, а по дороге ограбил и выкинул вон. Старики вынуждены идти пешком. Эдди берет их к себе.
Караван прибывает в Юту на месяц позже, чем планировалось. Люди измотаны. Ночью к лагерю подкрадываются индейцы и уводят часть скота. Эдди – отличный охотник, лучший в этом походе, и потому на него возлагают обязанность добывать пропитание. Но удача отвернулась от экспедиции. Погода становится все хуже. Они пересекают соляную пустыню. Теперь уже всем ясно, что маршрут выбран неудачно. Мы видим, как падает истощенный скот, как фургоны растянулись на целую милю, как усталые люди и лошади бредут по сухой растрескавшейся земле, ничего не замечая вокруг. Начинаются распри, и только Эдди по‑прежнему спокоен и добродушен. Он изо всех сил помогает другим семьям, старается облегчить их страдания.
Экспедиция добирается до Невады лишь в октябре. Никто еще не пытался перевалить через горы так поздно. Снег обычно выпадает в середине ноября, время пройти через Сьерра‑Неваду еще есть. Осталось найти тропу у горы Васач – и они в Калифорнии. Но надо спешить. Караван двигается без остановок день и ночь в надежде успеть до первого снега.
Теперь мы летим сквозь облака. Но не белые пушистые облачка, которыми каждый рад полюбоваться. Нет, это свинцовые тучи, несущие горе и смерть. Жуткие, как акула из фильма «Челюсти». Камера следует за одной из снежинок. Мы смотрим, как она падает, как рядом с ней кружатся другие. Большие, тяжелые хлопья. Снегопад. Та самая, первая снежинка падает на руку Эдди. Наш герой грязен и небрит. Он знает, что его ждет. Эдди смотрит в небо.
Они опоздали. Снег выпал на месяц раньше срока. Экспедиция Доннера уже забралась далеко в горы. Начинается пурга. Идти почти невозможно, видимость нулевая. Наконец караван спускается в ущелье. Вот он, перед ними, тот самый проход, узкая тропа меж нависающих скал. Так близко! Но лошади вязнут в снегу по грудь. Фургоны переворачиваются. С той стороны перевала – Калифорния. Тепло. Безопасность. Но они опоздали. Зимой через эти горы пройти нельзя. Экспедиция застряла в ущелье между двух хребтов. Ни вперед, ни назад дороги нет. Ловушка захлопнулась.
Караван оказался разделенным на две части. Основная часть, а с ней и фургон Эдди, застряла ближе к выходу, у небольшого озера. Группа Доннера – в двух милях позади. Девяносто человек выбиваются из сил, возводя укрытия: три хижины у озера и две в начале ущелья. Эдди строит хибару для жены и детей, натягивает вместо крыши шкуры. И приглашает к себе другие семьи. Снег продолжает валить. Еды не хватает, нужно экономить. До конца зимы они здесь не протянут. Начинается буран, и, когда люди с утра выходят на улицу, скота уже нет, его завалило снегом. Эдди с товарищами тщетно пытаются палками нащупать туши коров. В хижинах горят костры, снег под ними тает, и вскоре все постройки оказываются в ямах. Приходится вырубать ступени в шестиметровых снежных стенах. Над белой гладью поднимается лишь дым от костров. Время тянется невыносимо медленно. Через два месяца запасы еды подходят к концу. Люди надеются на охотников, но никому не удается подстрелить дичь, кроме…
Эдди. Он совсем ослабел от голода и холода, и все же каждый день храбрый парень уходит в горы и возвращается с кроликом или даже оленем. Прежде богатые семьи отказывались делиться с ним едой. Теперь Эдди добывает мясо для всех. Но звери уходят все дальше на запад, спускаются с гор, туда, где тепло. Дичи становится меньше с каждым днем. Как‑то раз Эдди отправляется на охоту и видит следы. Он долго преследует добычу. Наконец Эдди настигает зверя. Это медведь. Эдди поднимает ружье… руки не слушаются. Он стреляет. Попал! Раненый медведь бросается на охотника. Перезаряжать ружье нет времени. Полумертвый от голода и усталости Эдди забивает зверя прикладом.
Он тащит медвежью тушу в охваченный отчаяньем лагерь. «Надо послать группу вперед», – повторяет Эдди. Сил на такое предприятие ни у кого, кроме Эдди, не осталось, но и он боится бросить в ущелье семью. Дичь ушла, каждый день бушуют метели. Эдди говорит со своей женой. В начале фильма мы видим лишь молчаливую, хлебнувшую горя на своем веку женщину. Сейчас она глубоко вздыхает и решительно произносит: «Вильям, ты должен собрать тех, кто еще может ходить, и вывести их отсюда. Найди людей и приведи помощь». Эдди возражает, но жена продолжает настаивать: «Прошу тебя! Ради наших детей». Что же делать? Неужели единственный способ спасти любимых – это оставить их здесь, а самому идти вперед?
Всех лошадей, мулов и даже собак колонисты уже съели. Теперь суп варят из седел, старых одеял и кожаных шнурков. Из чего угодно, лишь бы у талой воды появились вкус и запах. В доме Эдди осталось всего несколько кусочков медвежьего мяса. Выбора нет. Эдди собирает добровольцев. Только семнадцать человек готовы отправиться с ним: двенадцать мужчин и мальчишек, пять женщин. Они мастерят из веток и веревок снегоступы и пускаются в путь. Два мальчика сразу поворачивают назад, снег для них слишком глубокий. Даже в снегоступах при каждом шаге люди проваливаются на метр.
Пятнадцать человек сражаются с природой. Два дня уходит лишь на то, чтобы добраться до расщелины. Эдди развязывает мешок на одном из привалов, и сердце у него обрывается. Жена собрала ему в дорогу остатки медвежатины. Пожертвовала собой ради него. Эдди плачет. Он оглядывается и видит дым, поднимающийся над его хижиной.
Неужели единственный способ спасти любимых – это оставить их здесь, а самому идти вперед?
Они продолжают путь. Много дней отряд пробирается по заснеженным тропам, карабкается в горы и спускается по склонам. Налетают бураны. Людям приходится остановиться, снег залепляет глаза. На то, чтобы пройти километр, уходит несколько дней. Кусочков медвежьего мяса надолго не хватает. Люди слабеют от голода. Один из них, Фостер, предлагает пожертвовать кем‑нибудь ради спасения остальных. Он предлагает тянуть жребий. Эдди возражает. У каждого человека должен быть шанс. Уж лучше выбрать двоих мужчин, и пусть они дерутся, пока один не убьет другого. Эдди вызывается быть первым. Никто не поднимается с места – нет сил. Наутро просыпаются только тринадцать человек: умирают старик и мальчик. Выбирать не приходится. Путники разводят костер и жарят мясо погибших.
Но мы не показываем подробностей. Это всего лишь… часть трагедии. Люди связывают экспедицию Доннера с каннибализмом. Но те, что спаслись, рассказывали потом, что куда страшнее были голод и отчаянье. Отряд идет вперед много дней. Эдди старается подбодрить товарищей. Умирают еще несколько человек, их тоже съедают. В живых остаются все пять женщин и только четверо мужчин. Двое индейцев и двое белых – Эдди и Фостер. Фостер предлагает застрелить краснокожих и съесть их. Но Эдди против. Он предупреждает индейцев, и те успевают скрыться. Фостер в ярости бросается на Эдди, их разнимают женщины.
Почему мужчины умирают, а женщины остаются жить? У женщин больше подкожного жира, а вес меньше, и пробираться по снегу им легче. Злая шутка судьбы: мужчин убивают мускулы.
Отряд в пути уже восемнадцать дней. Восемнадцать дней они пробираются через горы, ледяные иглы впиваются в щеки. Наконец отряд спускается туда, где снега нет. Семь скелетов идут по лесу. Они видят оленя, но у Эдди нет сил поднять ружье. И все же он целится, стреляет… и промахивается. Эдди бросает ружье на землю. Люди жуют траву, как коровы. А потом Эдди замечает дымок. Индейская деревня. Его спутники уже не могут встать с земли, и Эдди бредет в деревню один.
Вы помните, что золотая лихорадка началась в сорок девятом? До этого в Калифорнии людей почти не было. На месте нынешнего Сан‑Франциско стоял городок Эрба‑Буено, в нем жили несколько сотен человек.
Камера показывает ранчо у подножия гор. Рядом журчит ручей, кое‑где еще видны проплешины снега. Камера отъезжает все дальше, и мы видим, что на много километров вокруг нет жилья. Где‑то там, в углу экрана, двое индейцев поддерживают изможденного человека. Камера снова придвигается, и мы видим костлявую фигуру, свалявшуюся бороду, грязные лохмотья, босые ноги. Этот человек…
Вильям Эдди! Ему дают воды. Немного муки, большего его желудку не вынести. Из глаз Эдди катятся слезы.
– Еще шестеро остались в индейской деревне, – шепчет он.
За ними отправляется отряд. Эдди вывел из гор Форстера и пять женщин. Восемь человек погибли в пути. Эдди рассказывает фермерам о тех, кто остался в горах. Он смог! Он дошел!
Но это еще не конец. Первая часть – путь в горы, вторая – путь из ущелья к людям. И наконец, третья – спасательная экспедиция. Семьдесят человек в горах ожидают помощи. Отряд из сорока кавалеристов отправляется на поиски. Возглавляет экспедицию самовлюбленный полковник Вудворт.
Эдди и Фостер не могут пойти с ними, они еще слишком слабы.
Эдди просыпается и видит, как мимо окна едут всадники. Десятки человек.
Несколько дней Эдди мечется в лихорадке. Наконец он приходит в себя. Его первый вопрос: что с остальными. Хозяин дома говорит, что полковник Вудворт остановился в двух днях пути отсюда, пережидает снежную бурю.
Семеро солдат сумели‑таки прорваться через перевал. Сами чуть не погибли. Вывели они только двенадцать человек: снег оказался слишком глубоким, да и колонисты совсем ослабели. Некоторые из них умерли в пути.
Эдди долго молчит.
– Что с моей семьей?
Хозяин опускает голову.
Когда солдаты добрались до ущелья, жена и дочь Эдди были уже мертвы. Сынишка выжил, но взять его с собой не вышло: слишком он мал, чтобы идти по снегу.
Эдди садится на постели. Он должен идти. Сын Фостера тоже остался в лагере. Враги заключают перемирие и договариваются отправиться в горы вместе.
Они находят лагерь спасательной экспедиции. Вудворт говорит, что весенние бури очень опасны и его люди с места не сдвинутся. Но Эдди не готов сдаться. Он предлагает двадцать долларов за каждого вынесенного из ущелья ребенка. Несколько солдат соглашаются, и отряд пускается в путь. Они чуть не погибают в горах. Наконец Эдди, Фостер и несколько уцелевших солдат, едва передвигая ноги, добираются до ущелья. Страшное зрелище! На снегу валяются разделанные тела. Куски плоти свисают с крюков, как связки сосисок в мясной лавке. И запах! И отчаянье! Оставшиеся в живых утратили человеческий облик. Эдди едва находит в себе силы зайти в хижину, которую построил в начале зимы. В ней жила его семья, и семья Фостера тоже.
Сын Фостера жив! Отец плачет, прижимая ребенка к груди. Но Эдди опоздал. Его мальчик умер несколько дней назад. Тела нигде нет. Вильям Эдди потерял всю семью. Он в ярости бросается на Кесеберга, который выжил лишь потому, что ел трупы детей. Кесеберг падает. Он уже не человек, он просто животное. Да он и не был никогда человеком. Эдди поднимает руку… и опускает ее. Он не может убить.
Эдди лежит на снегу и смотрит в небо – небо, с которого упала та самая, первая снежинка. Фостер склоняется над Кесебергом. Раз Эдди не может убить эту тварь, Фостер все сделает сам.
– Оставь его, – раздается голос убитого горем Эдди. Он знает, что зверь притаился в каждом из нас, что все мы можем в него превратиться. – Пусть живет, – говорит Эдди.
Вильям Эдди просто выжил. Он смотрит на горы. Человек не вправе рассчитывать на большее. Только на то, чтобы выжить. Перед лицом истории, страданий, смерти мы осознаем, сколь мы беспомощны и сколь самоуверенны. Наш удел – корчиться, укрываясь от ветра, умирать от голода, бороться со зверем в себе. Это и есть жизнь.
Люди благородны. Они выступают против природы и судьбы во имя семьи, любви, во имя человеческого достоинства. Но их усилия тщетны, победить природу нельзя. Любовь – это победа человека над его звериной сущностью. Мы любим. Мы боремся. И погибаем в одиночку.
На экране двести лет пролетают за десять секунд. Появляются поезда, потом дома, машины едут через тот же самый перевал. Когда‑то непроходимый отрезок пути становится частью автострады. Дорога через горы теперь занимает час, а о людях, погибших в этом ущелье, мы не вспоминаем. А потом камера, слегка отодвигаясь, показывает нам лес, и становится понятно: нет, ничего не изменилось. Вот те же деревья, та же гора, то же непроницаемое, жестокое лицо природы. Лицо смерти.
Шоссе пропадает так же быстро, как и появляется. Это был всего лишь мираж, бред угасающего разума. Мы снова видим перевал. 1847 год. Здесь тихо, как в могиле. Закат. Вильям Эдди уезжает из гор. Один.
8. Гранд‑Отель
Апрель 1962
Рим, Италия
Паскаль так и не смог уснуть в маленьком, но очень дорогом albergo – гостинице у вокзала. Непонятно, как люди отдыхают в этих римских гостиницах. Такой шум кругом! Юноша встал пораньше, оделся, повязал галстук, выпил кофе и поехал на такси в Гранд‑Отель, туда, где жила американская съемочная группа. На ступенях Испанской лестницы Паскаль выкурил сигарету – тянул время. На улицах торговцы уже расставляли на столиках цветы, вокруг сновали туристы – на шеях фотоаппараты, в руках свернутые карты города. Паскаль сверился с запиской, которую отдал ему Оренцио, и тихонько повторил про себя имя, чтобы ничего не напутать.
«Мне нужен… Майкл Дин. Майкл Дин. Майкл Дин».
Внутри Гранд‑Отеля Паскалю бывать не доводилось. Он потянул на себя тяжелую красную дверь и оказался в роскошном вестибюле: мраморные полы, цветочные фрески на потолке, хрустальные люстры, витражи с изображениями святых, птичек и свирепых львов. Паскаль в жизни такого не видел. Хотелось все внимательно рассмотреть, но на это уйдет уйма времени, и Паскаль заставил себя не пялиться, разинув рот. Ему нужно найти подлого Майкла Дина. У него серьезное, важное дело. В вестибюле толпился народ, туристы и итальянцы‑бизнесмены в темных костюмах и темных очках. Звезд вроде было не видно, хотя Паскаль все равно бы их не узнал. Юноша прислонился спиной к мраморному льву, но у зверюги оказалось настолько человеческое, и весьма свирепое к тому же, выражение лица, что Паскалю стало не по себе, и он двинулся к стойке.
Сняв шляпу, Паскаль передал клерку записку с именем Майкла Дина. Он уже открыл было рот, чтобы произнести вызубренную фразу, но клерк показал на роскошную дверь в конце холла:
– Вам туда.
Паскаль увидел извивающийся хвост очереди.
– У меня дело к этому человеку, – сказал юноша. – Он там?
Клерк снова махнул на дверь:
– Вам туда.
Паскаль встал в конец очереди. Интересно, тут все к Майклу Дину? Может, у него в каждой деревушке Италии по больной актрисе спрятано? Впереди стояла красивая длинноногая девушка, каштановые волосы струились по шелку облегающего платья. На вид ей было года двадцать два – двадцать три, ровесница Паскаля. Она крутила незажженную сигарету.
– У вас огоньку не найдется? – спросила она.
Паскаль чиркнул спичкой, девушка прикурила и сделала глубокую затяжку.
– Я так нервничаю! Если не покурю, придется пирог целиком слопать, чтобы успокоиться. Буду толстая, как моя сестра, и тогда меня точно не наймут.
Паскаль заглянул ей через плечо. Впереди был великолепный бальный зал с золочеными колоннами по углам.
– А куда все стоят? – спросил он.
– Другого пути нет. Можно, конечно, прийти на студию или где уж они там в этот день снимают. Но все равно потом окажешься здесь. Такужлучше сразу сюда. Нет, вы все правильно сделали.
– Я ищу одного человека, – сказал Паскаль и протянул девушке записку с именем Дина.
Она взглянула на его листок и показал ему свой, с другим именем.
– Да это неважно, – ответила девушка. – Все равно все очереди в конце концов сходятся в одном месте.
За Паскалем уже выстроились другие люди. Очередь проходила мимо столика, за которым сидели мужчина и женщина со списками. Может, мужчина – это и есть Майкл Дин? Парочка задавала каждому несколько вопросов. Потом люди либо возвращались туда, откуда пришли, либо вставали в углу, либо переходили в очередь у противоположной двери, ведущей, кажется, на улицу.
Девушку перед ним спросили, сколько ей лет, откуда она, говорит ли по‑английски. Оказалось, она из Терни, ей девятнадцать и по‑английски она говорит molto хорошо.
– Малыш, малыш! Я тебья люблу, малыш! – На английский как‑то было непохоже.
Ее отправили стоять в углу. Паскаль обратил внимание, что туда отправляли только симпатичных девушек. Все остальные возвращались или уходили в другую дверь. Юноша протянул мужчине за столиком записку с именем Майкла Дина, тот ее сразу же вернул.
– Это вы Майкл Дин? – спросил Паскаль.
– Ваши документы, – попросил мужчина по‑итальянски.
Юноша протянул документы.
– Я ищу этого человека, Майкла Дина.
Мужчина пролистал листы со столбцами имен и вписал имя Паскаля самым последним.
– Опыт у вас есть?
– Что?
– Снимались когда‑нибудь?
– Я не актер. Я ищу Майкла Дина.
– По‑английски говорите?
– Да, – ответил Паскаль по‑английски же.
– Скажите что‑нибудь.
– Здравствуйте. Как поживаете?
Мужчина заинтересовался.
– Скажите что‑нибудь смешное.
Паскаль секунду подумал и произнес:
– Я спросил ее… любит она его. Она сказала да. Я спросил тоже… любит ли он. Она сказала, да, он любит себя.
Мужчина не улыбнулся, но протянул Паскалю его документы и еще какую‑то карточку с номером 5410 и указал на дверь в противоположном конце зала, ту, куда уходили все, кроме красивых девушек.
– Садитесь в четвертый автобус.
– Да нет же, я ищу…
Мужчина уже повернулся к следующему в очереди.
Паскаль вышел и сел в четвертый автобус, полный мужчин в возрасте от двадцати до сорока лет. Через несколько минут в соседний автобус, поменьше, загрузились красивые девушки. В его автобус вошли еще несколько человек, дверцы со скрипом закрылись, и кавалькада тронулась. Их привезли в центр города – Паскаль здесь совсем не ориентировался. Все высыпали на улицу.
Они прошли по переулку к воротам, на которых была надпись «Центурионы». Как и следовало ожидать, внутри было полно людей, одетых центурионами. Они курили, жевали бутерброды, читали газеты и болтали. Сотни людей с копьями и в доспехах, но с часами и в фетровых шляпах. Камер и съемочной группы было не видать.
Чувствуя себя ужасно глупо, Паскаль встал в длинную очередь за костюмами: в небольшом здании с каждого снимали мерку и подгоняли одежду.
– А тут какие‑нибудь представители кинокомпании есть? – спросил юноша у соседа.
– Нету. В этом вся прелесть. – Мужчина показал Паскалю пять номерков. – Я просто каждый раз снова в очередь встаю. И эти идиоты каждый раз мне платят. Даже костюма не беру. С ума сойти, как все просто. – Он подмигнул юноше.
– Но мне‑то сюда зачем?
– Да не волнуйся ты. Тебя не поймают. – Мужчина засмеялся. – Сегодня все равно съемок не будет. Дождь пойдет, или свет кому‑нибудь не понравится, или к нам выйдут и скажут, что миссис Тейлор снова заболела, и всех отправят по домам. Они снимают раз в пять дней, не чаще. Пока шли дожди, одному моему приятелю удавалось шесть раз за день оплату получить. Только за то, что он сюда являлся. Сюда и на все дополнительные площадки. В конце концов до них дошло и его вышибли. И знаешь, что он сделал? Украл камеру и продал ее каким‑то жуликам, а те продали ее обратно американцам за двойную цену. Говорю тебе, они дебилы!
Очередь продвигалась вперед. Вдоль нее шли мужчина в твидовом костюме и женщина с блокнотом. Мужчина говорил по‑английски отрывисто и сердито, а женщина записывала его указания и кивала. Иногда кого‑то вытаскивали из очереди, и они, довольные, уходили. Мужчина подошел к Паскалю и наклонился так близко, что юноше пришлось отступить.
– Сколько лет?
Паскаль не стал дожидаться, пока женщина переведет, и ответил по‑английски:
– Мне двадцать два года.
Мужчина схватил Паскаля за подбородок и повернул к себе, чтобы заглянуть юноше в лицо.
– Э, приятель, а чего это у тебя глаза голубые?
– Моя мать из Лигурии. Там это часто.
Мужчина повернулся к переводчице:
– Раб? – И снова к Паскалю: – Хочешь быть рабом? Им платят лучше. И съемочных дней больше будет. – Паскаль не успел ответить. – Пошлите его к рабам, – велел переводчице человек в твидовом костюме.
– Нет, – сказал Паскаль, – подождите! – Он вынул из кармана бумажку и протянул ее мужчине: – Я просто искать Майкл Дин. В моем отеле американка. Ди Морей.
– Что ты сказал?
– Я искать…
– Ты сказал, Ди Морей?
– Да. В моем отеле. Поэтому я искать этот Майкл Дин. Она его ждала, а он не приходит. Она очень больна.
Мужчина перечитал записку и посмотрел на переводчицу.
– Господи помилуй! А я слышал, что она уехала в Швейцарию лечиться.
– Нет, она приехала мой отель.
– Вот черт! А тут‑то ты что забыл? Тут же массовку набирают!
Его отвезли на машине обратно в Гранд‑Отель. Паскаль сидел в вестибюле и смотрел, как свет играет на гранях хрустальных люстр. По большой лестнице у него за спиной постоянно кто‑то спускался, причем с таким видом, будто ждал аплодисментов. Тренькали двери лифтов, но за Паскалем никто не шел. Юноша курил и ждал. Ему хотелось вернуться в бальный зал и спросить, не знают ли они, где Майкл Дин, но он не решался: а вдруг его опять в автобус затолкают?
Прошло двадцать минут. И еще двадцать. Наконец к нему подошла красивая девушка. Вот в красивых девушках тут точно недостатка не было.
– Мистер Турси?
– Да, это я.
– Мистер Дин просит извинить его за то, что вам пришлось так долго ждать. Пожалуйста, пойдемте со мной.
Они вошли в лифт, и лифтер поднял их на четвертый этаж. Тут было светло и просторно. Паскалю стало ужасно стыдно. Ди Морей жила здесь, а потом поселилась в его pensione, где места для лестницы не хватило, и потому ее просто встроили в скалу. Создавалось впечатление, что пещерный свод поедает потолок, да и вообще всю гостиницу сейчас поглотит.
Девушка привела Паскаля в апартаменты, двери в анфиладе комнат были распахнуты настежь. Людей было полно, и все ужасно заняты: каждый что‑то кричал в телефонную трубку, или печатал на машинке, или просто писал. Как будто тут торговая фирма обустроилась. В одной из комнат стоял стол с едой, и милые итальянские девушки разносили кофе. Одну из них он точно видел в очереди, но она на юношу не посмотрела, нарочно отвернулась.