Паскаля провели через все апартаменты и вывели на балкон, выходивший на церковь Святой Троицы. Юноша снова вспомнил, как Ди Морей восхищалась видом из окна. Стыд‑то какой!
– Прошу вас, садитесь. Майкл сейчас выйдет.
Паскаль сел на железный стул с завитушками. За его спиной стучали клавиши пишущих машинок и раздавались голоса. Он курил и ждал. Прошло сорок минут. Потом красивая девушка вернулась. Или это была другая?
– Еще пару минут. Хотите воды?
– Да, спасибо, – ответил Паскаль.
Но воды так и не принесли. Было уже начало второго. С тех пор как Паскаль приступил к поискам Майкла Дина, прошло три часа. Ужасно хотелось есть и пить.
Еще через двадцать минут женщина вернулась:
– Майкл ждет вас внизу в холле.
Паскаль встал. Его уже трясло, то ли от голода, то ли от злости. Он прошел за девушкой через анфиладу комнат, снова по коридору, в лифт и обратно в вестибюль. И там, на том же самом, уже ставшем родным Паскалю диванчике сидел мужчина, нет, скорее юноша, его ровесник, совсем молодой человек. Паскаль думал увидеть кого‑то постарше. Бледный, с редкими каштаново‑рыжими волосами. Майкл Дин увлеченно жевал ноготь на большом пальце. Он был не красавец: довольно привлекательный, но какой‑то выцветший. И его ждала сама Ди Морей! А может, подумал Паскаль, на свете просто нет человека, достойного такой девушки.
– Мистер Турси! – Американец встал и протянул руку: – Меня зовут Майкл Дин. Я так понял, вы приехали поговорить о Ди.
И тут Паскаль совершил поступок, который изумил даже его самого. Такого он не выкидывал с тех пор, как ему было семнадцать лет. Тогда брат Оренцио смеялся над ним, говорил, что он не мужчина. Паскаль шагнул вперед и со всей силы ударил Майкла Дина. Почему‑то в грудь. Никогда он никого не бил в грудь и никогда не видел, чтобы это делали другие. Кулаку было очень больно. Удар вышел громким, Майкл откинулся на диванчик, точно жук, перевернутый на спину. Упал и скрючился.
Паскаль стоял над поверженным противником, трясся и думал: ну вставай же! Вставай и дай мне сдачи. Я хочу с тобой драться. Гнев уже прошел. Юноша оглянулся. Никто ничего не заметил. Всем, наверное, показалось, что Майкл просто снова сел на свое место. Паскаль отступил на шаг.
Отдышавшись, Дин распрямился, поднял голову и сказал:
– Черт! Больно! – Он откашлялся. – Вы, наверное, думаете, что я это заслужил.
– Зачем вы ее одну оставить? Она боится. И больна.
– Да знаю я, знаю. Слушайте, мне очень жаль, что так все вышло, – Дин снова закашлялся, потер грудь и испуганно оглянулся. – Может, на улице поговорим?
Паскаль пожал плечами. Они вышли из вестибюля и спустились по ступеням Испанской лестницы.
– Только больше не драться, ладно?
Паскаль был согласен больше не драться. На площади во всю глотку вопили продавцы цветов. Юноша еле успевал от них отмахиваться.
Майкл Дин все потирал грудь.
– По‑моему, что‑то там хрустнуло.
– Dispiace, – сказал Паскаль, хотя совсем не раскаивался.
– Как Ди?
– Она больна. Я привозил доктор из Ла‑Специя.
– И что, он ее осмотрел?
– Да.
– Понятно. – Майкл мрачно кивнул и снова принялся за ноготь. – Легко догадаться, что он вам сказал.
– Он спрашивал ее доктор. Поговорить.
– Он хочет поговорить с доктором Крейном?
– Да. – Паскаль попытался припомнить точные слова доктора, но решил, что перевести все равно не сможет.
– Слушайте, доктор Крейн тут ни при чем. Это все я придумал. – Майкл отступил, ожидая нового удара. – Он просто объяснил ей, что такие симптомы встречаются при раке желудка. И это чистая правда.
Паскаль не очень его понял.
– Теперь вы приедете забрать ее?
Майкл Дин оглядел площадь:
– Знаете, что мне тут больше всего нравится, мистер Турси?
Паскаль взглянул на Испанскую лестницу, поднимающуюся к церкви Святой Троицы. На ближайшей к ним ступеньке сидела девушка в юбке до колен и читала книжку Парень рядом с ней рисовал в блокноте. Таких тут было много – все читали, фотографировали или разговаривали, преимущественно о любви.
– Мне нравится эгоцентризм итальянцев, – продолжил Майкл. – Они не боятся просить то, что им нужно. Американцы не такие. Мы все время ходим вокруг да около. Говорим намеками. Вы меня понимаете?
Паскаль не понимал, но признаваться в этом ему не хотелось, поэтому он кивнул.
– Нам с вами надо объясниться. Я в тяжелом положении, а вы, очевидно, можете мне помочь.
Паскалю трудно было сосредоточиться на этой абракадабре. И что только Ди в нем нашла?
Они подошли к центру площади, к «фонтану старой лодки», la Fontana Della Barcaccia. Майкл Дин прислонился к каменной чаше.
– Вы знаете что‑нибудь об этом фонтане?
Паскаль посмотрел на бегущие струи воды.
– Нет.
– Он не такой, как остальные фонтаны. Они – серьезные произведения искусства, а этот – пародия, шутка. Потому‑то я его и люблю. Вы меня понимаете, мистер Турси?
Паскаль растерянно молчал.
– Когда‑то давно, во время наводнения, река подняла лодку и бросила ее вот здесь, на месте фонтана. Художник пытался передать непредсказуемость стихии. Он хотел сказать, что иногда объяснения нет. Лодка посреди улицы. Это странно, конечно, но теперь уж ничего не поделать, лодку надо обходить. Вот и я тут примерно в таком же положении.
О чем он вообще? Паскаль ничего не понимал.
– Вы, наверное, думаете, что я обошелся с Ди жестоко. Не спорю, в каком‑то смысле так оно и есть. Мне надо справиться со всеми проблемами, с каждой по очереди. – Майкл Дин достал из кармана конверт и протянул его Паскалю: – Половина ей. Вторая половина вам. За все, что вы сделали для нее, и что, я надеюсь, еще сделаете для меня. – Он похлопал Паскаля по руке. – Хоть вы меня и ударили, мне хотелось бы считать вас другом, мистер Турси. Я обращаюсь к вам, как к другу. Но если я узнаю, что вы отдали ей меньше половины или что вы кому‑то проболтались о нашем разговоре, я тут же изменю свое отношение. И вам это не понравится.
Паскаль отдернул руку. И этот гад смеет обвинять его в бесчестии? Он вспомнил слова Ди и угрожающе произнес:
– Пожалуйста, я доверительно!
– Отлично! – Дин испуганно поднял руки и прищурился. – Хотите говорить доверительно? Извольте. Меня послали сюда, чтобы спасти фильм от неминуемой смерти. В этом состоит моя работа. Мораль тут ни при чем. Эта работа не плохая и не хорошая. Просто такая работа – убирать лодки с улиц. – Он отвернулся. – Разумеется, ваш врач прав. Мы обманули Ди, чтобы отослать ее из Рима. Мне нечем гордиться. Пожалуйста, скажите ей, что доктору Крейну не следовало выбирать такую болезнь. Он не хотел ее пугать. Вы же знаете этих врачей, у них у всех холодный аналитический ум. Он выбрал рак желудка, поскольку симптомы совпадают с симптомами ранней беременности. Но мы думали, это всего на пару дней. Потому‑то она и должна была поехать в Швейцарию. Там ее ждет врач, специализирующийся на нежелательной беременности. Он умеет держать язык за зубами.
Паскаль едва поспевал за его речью. Значит, это правда. Она беременна.
Майкл испугался его взгляда.
– Послушайте, передайте ей, мне очень жаль. Скажите ей, – он погладил конверт с деньгами, – что жизнь иногда выкидывает странные фокусы. Мне правда жаль! Ей надо ехать в Швейцарию. Там обо всем позаботятся. Счет уже оплачен.
Паскаль посмотрел на конверт с деньгами.
– Да, и вот еще что. – Дин достал из кармана пиджака три маленькие фотографии. Кажется, снимки сделали на съемочной площадке: на заднем плане одного из них виднелись камеры. Карточки были совсем маленькие, но на каждой из них Паскаль разглядел Ди Морей. На ней было белое струящееся платье. Очень красивая темноволосая актриса стояла в центре снимка, и рядом еще две женщины, одна из них – Ди. На самой удачной фотографии Ди Морей и эта брюнетка хохотали, запрокинув головы. – Мы эти снимки делаем перед съемкой, надо же убедиться, что кадр правильно построен. Что костюмы и прически в порядке… ни на ком нет часов. Ди, наверное, будет рада их получить.
Паскаль вгляделся в верхнюю карточку. Ди держала темноволосую актрису за руку, и они так искренне смеялись! Он бы многое отдал за то, чтобы узнать, что же там смешного случилось. Может, она хохочет над той же самой шуткой, про мужчину, который любит, но себя.
– У нее интересное лицо, – сказал Майкл. – Ей‑богу, я сперва этого не разглядел. Думал, Манкевич совсем с ума сошел, выбрал блондинку на роль египетской служанки! Но в ней что‑то есть… Я не про сиськи сейчас говорю. Какая‑то естественность. Она настоящая актриса, уж поверьте мне. – Дин покачал головой. – Сцены с Ди придется переснять. Их немного. Столько было проволочек, потом дожди, потом Лиз заболела, потом Ди. Когда я сажал ее в поезд, она сказала, что ей очень грустно: ведь теперь никто не узнает, что она снималась в этом фильме. И я подумал, надо ей фотографии передать. Майкл пожал плечами: – Конечно, тогда она думала, что умирает…
Это слово, «умирает», повисло в воздухе.
– Знаете, я почему‑то уверен был: вот она мне как‑нибудь позвонит и мы вместе над всем посмеемся. Такая у нас будет смешная история на двоих, и, может, даже мы… – Он замолчал и устало улыбнулся. – Нет. Она будет жаждать моей крови. Пожалуйста, скажите ей… если она не будет упрямиться… как только все закончится, пусть она мне позвонит, и я найду ей работу в других фильмах. Какие угодно роли, пусть сама выбирает! Скажете ей? Пусть только вернется в Штаты, и я сделаю из нее великую актрису.
Паскаля аж мутило от ненависти. Он с трудом сдерживался, ему хотелось снова стукнуть Майкла Дина. Это кем же надо быть, чтобы бросить беременную женщину?! И вдруг до него дошло. Осознание нахлынуло, затопив с головой, он даже вдохнуть не смог. Паскалю показалось, будто его ударили под дых.
«Я осуждаю его за то, что он бросил беременную женщину. А мой сын вырастет, считая собственную мать своей сестрой».
Паскаль покраснел. Он вспомнил бункер и как объяснял Ди Морей, что в жизни все непросто. Да нет же! Очень даже просто! Есть мужчины, которые бегут от ответственности. Такие, как он сам и Майкл Дин. Не имеет он права бить этого гада. Тогда уж лучше себя ударить. Паскалю стало противно: надо же, какая он двуличная тварь!
– Такова жизнь, – сказал Майкл Дин, не дождавшись ответа, и посмотрел на Fontana Della Barcaccia.
И он ушел, растворился в толпе, оставив Паскаля одного. Юноша открыл конверт. Там было много денег, столько он никогда не видел. Доллары для Ди. Лиры для Паскаля.
Паскаль положил фотографии в конверт и огляделся. День подходил к концу. На ступенях все так же лениво сидели туристы и парочки, но на площади римляне спешили по делам, каждый по своей траектории. Тысяча пуль, выпущенных из тысячи стволов. Всем этим людям казалось, что они поступают правильно… столько историй, столько предательства, столько зла! «Такова жизнь». Вот она, эта жизнь, клубится вокруг него. Туристы курят, фотографируют, болтают. Паскалю показалось, что он сейчас окаменеет да так и останется стоять посреди площади, рядом с лодкой. Люди будут показывать пальцем на статую юноши, который приехал из деревни, чтобы поговорить с американцами, снимающими кино. Юноши, окаменевшего от сознания собственной гнусности.
А Ди?! Что он ей скажет? Как он сможет осуждать эту подлую змею, Майкла Дина, когда он и сам – подлая змея? Паскаль застонал.
Кто‑то тронул его за плечо. Какая‑то женщина. Переводчица со съемок.
– Вы знаете, где Ди? – спросила она по‑итальянски.
– Да, – ответил Паскаль.
Женщина оглянулась и сжала его руку:
– Пожалуйста, пойдемте со мной. Один человек очень хочет с вами поговорить.
Комната
Наши дни
Студия «Юниверсал», штат Калифорния
Комната – это вся вселенная. За ее стенами ничего нет. Ваши слушатели не могут покинуть Комнату, как не могут они по собственной воле остановить оргазм. Они должны вас выслушать. Существует только эта Комната.
В великих романах читатель обретает новую Истину. Великие фильмы эту Истину меняют к лучшему. Где вы видели Истину, которая собрала бы сорок миллионов в первые выходные проката? Разве станут сорок стран покупать Истину на фестивале в Каннах? Кто будет стоять в очереди за билетами на сиквел Истины?
Если ваша история делает Истину лучше, вы обязательно убедите слушателей. Продайте свою историю, и с вами заключат Договор. Заключите Договор, и весь мир будет ждать вас в постели, точно дрожащая невеста.
«Путь Дина. Как я продал Америке современный Голливуд и как добиться успеха сценаристу».
Майкл Дин. Глава 14.
Шейн чувствует то самое возбуждение, о котором писал Дин. Они хотят делать «Доннер!». Словно Майкл Дин – это учитель Йода, а ему только что удалось поднять корабль в воздух. Да он теперь горы свернет! Вот бы Сандра это видела, или родители. Сначала он, конечно, нервничал, но ему все удалось.
Комната, как ей и положено, притихла. Шейн ждет. Первым заговаривает старый Паскаль. Он хлопает молодого человека по руке и произносит:
– Penso che è andato molto bene. По‑моему, все прошло хорошо.
– Grazie, сеньор Турси.
Шейн оглядывается. Лицо Майкла Дина совершенно непроницаемо. Интересно, а какое‑нибудь человеческое выражение на нем вообще бывает? Кажется, Дин глубоко задумался: морщинистые руки подпирают гладкий подбородок. Похоже, у Дина одна бровь выше другой. Или это косметические операции виноваты?
У Клэр Сильвер выражение очень странное. То ли она улыбается (ура, ей понравилось), то ли скривилась (какой кошмар, ей не понравилось). Хотя, на взгляд Майкла, ей одновременно и грустно, и смешно.
Все молчат. Шейн уже начинает думать, что он ошибся. Снова погружается в депрессию. Но тут Клэр неожиданно издает забавный звук: гудит, как маленький моторчик.
– Каннибалы! – говорит она, и ее переклинивает. Она хохочет, икая и давясь, и машет Шейну рукой: – Простите! Дело не в… Просто… – Все, на большее ее не хватает. – Простите, – еще раз начинает она, немного отдышавшись. – Я… – Но ее скручивает следующий приступ хохота. – Я три года ждала! Все мямлят и нудят. Ни одной убедительной речи. Дождалась. Говорили вы классно. И про что фильм? Про ковбоя, – она зажимает рот рукой, чтобы снова не рассмеяться, – которого съел толстый немец. – Клэр складывается пополам.
– Он не ковбой. – Шейн прямо чувствует, как уменьшается в размерах, усыхает, умирает. – И акты каннибализма мы показывать не будем.
– Да‑да, конечно, извините. – Клэр зажмуривается и все равно продолжает неприлично ржать.
Продюсер задумчиво смотрит вдаль.
Шейн чувствует, как из него выходит последний воздух. Все, теперь он стал плоским, двухмерным, расплющенным. Каким был весь последний год. С чего он взял, будто старая присказка ему поможет, вернет уверенность в себе? Ну пусть не всю, так хоть часть какую‑то. Нет, Шейн‑оптимист умер. Теленка пустили на говяжью котлету.
– Ну классный же сюжет, – бормочет он, с надеждой глядя на Майкла Дина.
Главное правило Клэр запомнила четко: никогда не говори, что тебе не понравилось. Вдруг кто‑то другой потом купит идею, а ты останешься в дураках? Нет, надо отказывать аккуратнее, типа, «это не формат», или «мы уже делаем фильм на эту тему», или, если идея совсем уж кошмарная, «к сожалению, нам это не подходит». Но сегодня, да и вообще за последние три года столько всего навалилось, что теперь Клэр прорвало. Три года она молчала в тряпочку, нежно посылала подальше дебилов, втюхивающих ей свои дебильные сюжеты, и вот не выдержала. Это надо же, аж слезы выступили! Исторический триллер со спецэффектами о ковбоях‑каннибалах. Три часа горя и страданий, и только чтобы узнать, что сына главного героя… съели на десерт?
– Ох, простите, – еще раз хихикает она.
Майкл Дин выныривает наконец из транса и сердито смотрит на свою ассистентку:
– Клэр! Ну хватит уже!
Клэр утирает слезы. Кажется, Майкл и вправду разозлился.
– Чудненько! – продолжает Дин. – Вот о таком фильме я и мечтал, когда только начинал работать.
Клэр потрясена, задета, обижена. А ей‑то казалось, что ее уже ничем не проймешь.
– Потрясающе! – говорит Майкл. – Эпическая картина о страданиях первых переселенцев. – Он поворачивается к Клэр: – Подавай заявку. Нам нужно поскорее назначить совещание со студией. – И к Шейну: – Если у вас нет других обязательств, я бы предложил подписать короткий договор, месяцев на шесть. Переговоры я возьму на себя. Десять тысяч вас устроит? Разумеется, это просто залог, чтобы вы не уступили права кому‑нибудь другому. Если вы согласны, мистер…
– Вилер. – У Шейна едва хватает сил выговорить свою фамилию. – Да. Десять тысяч меня вполне… устроит.
– Ну что ж, мистер Вилер, вы сегодня прекрасно выступили. Очень энергично. Как‑то сразу вспомнилась молодость.
Шейн смотрит на Дина, на побледневшую Клэр, снова на Дина.
– Огромное вам спасибо! Вы знаете, я вашу книгу залпом прочитал.
Майкл снова морщится.
– Это заметно. – Он растягивает тонкие губы, наверное, это у него улыбка такая. – Может, мне надо было в учителя податься, а, Клэр?
Фильм о каннибалах?! Майкл – учитель?! Клэр не находит слов. И еще эта дурацкая сделка с Судьбой: один день, один хороший сценарий. Вот Судьба ее и натянула. Клэр с трудом привыкла к цинизму окружающего мира, но привыкла же вроде, адаптировалась, а тут ей опять дубиной по голове: ни фига ты не врубаешься в правила игры. Все, кончилось ее терпение! Ну ладно, пусть жизнь несправедлива, но ведь теперь и мироздание взялось ее осуждать! И правила нарушать. Это же нечестно, это же его, мироздания, правила.
Майкл встает:
– Клэр, назначь, пожалуйста, совещание на следующую неделю. Позови Уоллеса, Джулию… В общем, всех.
– Вы правда будете это студии показывать?
– Да. В понедельник мы с тобой, Вилером и Дэнни расскажем им про «Ущелье Доннера».
– Вообще‑то, я хотел назвать сценарий просто «Доннер!». С восклицательным знаком.
– А что, так даже лучше, – соглашается Майкл. – Мистер Вилер, вы сможете в понедельник еще раз все рассказать? Вот так же, как сегодня, энергично?
– Ну да, – отвечает Шейн. – Смогу.
– Отлично! – Майкл достает мобильный. – И вот еще что, раз уж вы все равно останетесь на выходные, не сочтите за труд, помогите нам с мистером Турси. Мы оплатим услуги переводчика и гостиницу. А в понедельник попробуем выбить для вас договор. Согласны?
– Конечно, – неуверенно отвечает Шейн, глядя на впавшую в ступор Клэр.
Майкл открывает ящик стола и что‑то там ищет.
– Мистер Вилер, пока вы не ушли… Задайте, пожалуйста, мистеру Турси еще один вопрос. – Майкл улыбается Паскалю. – Спросите его… я хотел спросить… ребенок родился?
Паскаль все понял и без перевода. Он вытаскивает из кармана пальто конверт, достает оттуда потертую голубоватую открытку и протягивает ее Шейну. На открытке младенец и надпись «У нас мальчик!» На обороте адрес: Паскалю Турси, отель «Подходящий вид», Порто‑Верньона, Италия. И приписка аккуратным почерком:
Дорогой Паскаль!
Жаль, что мы с Вами так и не попрощались. Наверное, бывают такие встречи, которые возможны только в определенное время и в определенном месте.
В любом случае, спасибо Вам!
Всегда Ваша,
Ди.
P.S. Я назвала его Пат, в Вашу честь.
Все разглядывают открытку. Майкл вертит ее в руках и рассеянно улыбается.
– Боже мой! Мальчик! – Дин качает головой. – Хотя… теперь‑то уже не мальчик. Мужчина. Ему сейчас… Господи, сорок семь! – Майкл осторожно возвращает открытку Паскалю, тот убирает ее обратно в конверт, а конверт – в карман пальто. – Мистер Турси, – продюсер неловко пожимает Паскалю руку, – мы с вами все сделаем, как правильно. Клэр, забронируй им номера в отеле, пожалуйста. Я свяжусь с частным детективом, и завтра мы снова встретимся. – Майкл одергивает тяжелое пальто и поправляет пижамные штаны. – А сейчас мне пора домой, меня ждет миссис Дин. Мистер Вилер, добро пожаловать в Голливуд! – Он пожимает Шейну руку.
Клэр приходит в себя, когда Майкл уже шагает за порог. Она извиняется перед Шейном и Паскалем и бросается следом:
– Майкл!
Он поворачивается. Гладкая кожа блестит в свете фонаря.
– Что?
Она оглядывается, ей не хочется, чтобы Шейн слышал их разговор.
– Я вам другого переводчика найду. Зачем обнадеживать бедного мальчика?
– О чем ты?
– Я про фильм о каннибалах.
Майкл молча смотрит на нее.
– Вам что, правда понравилось?
– А тебе разве нет?
Клэр краснеет. Нет, рассказывал Шейн здорово, интересно, трогательно, даже захватывающе. Да, выступление было классным, но такой фильм снимать нельзя! Трехчасовой вестерн без пальбы, без любовной линии, и под конец еще страсти‑мордасти.
Клэр вздергивает подбородок:
– Значит, в понедельник вы будете просить у студии пятьдесят миллионов долларов на исторический фильм о каннибализме переселенцев?
– Нет, – Майкл снова растягивает губы в улыбке, – в понедельник я приду на студию и попрошу восемьдесят миллионов на исторический фильм о каннибализме переселенцев. – Он поворачивается и шагает по дороге.
– А мальчик? – кричит ему в спину Клэр. – Он ведь ваш сын, да?
Майкл медленно поворачивается.
– Знаешь, Клэр, такие, какты, – большая редкость. Ты прямо всех насквозь видишь. Как прошло собеседование?
Клэр потрясена. Всякий раз, как она привыкает видеть в Майкле просто великолепную развалину, динозавра, карикатуру, он вдруг снова демонстрирует былую хватку.
Она опускает голову. На ней строгая юбка и туфли на каблуке – одежда для собеседования.
– Мне предложили работу. Куратором в музее киноискусства.
– И что, пойдешь к ним?
– Я еще не решила.
Он кивает.
– Слушай, мне необходима твоя помощь в эти выходные. На следующей неделе – пожалуйста, захочешь уйти – я пойму. Я даже помогу тебе. Но сейчас нужно, чтобы ты приглядела за итальянцем и переводчиком. И в понедельник организовала совещание. И вместе со мной нашла актрису и ее сына. Я могу на тебя рассчитывать?
– Конечно, – кивает Клэр. И тихо переспрашивает: – Так это ваш сын?
Майкл Дин смеется и запахивает пальто.
– Знаешь, как говорят: у успеха тысяча отцов, а у провала всего один? Согласно этой концепции, этот маленький ублюдок… мой единственный отпрыск.
Турне по Англии
Август 2008
Эдинбург, Шотландия
А началось все просто: какой‑то мелкий ирландский пацан постучал его по плечу в баре в Портленде.
Пат Бендер обернулся. Бледное личико, кривые зубы, прическа супермена, черные очки и футболка «Денди Ворхол».
– Я тут, в вашей Америке, уже три недели торчу. Как же меня задолбал спорт по всем каналам! – Пацан кивнул на телевизор над стойкой. – Ну вот хоть ты мне объяснишь, в чем прикол? Ни хера я не понимаю в бейсболе!
Пат и рта открыть не успел, а пацан уже сел на диванчик напротив.
– Ваще не врубаюсь! – крикнул он. – Я Джо. Короче, американцы сосут во всех видах спорта, кроме тех, которые они сами придумали, ага?
– Если честно, – ответил Пат, – я и в американских‑то видах спорта тоже не очень.
Пацан довольно улыбнулся и ткнул пальцем в гитарный кофр, устроившийся рядом с Патом, как скучающая девушка на свидании:
– Бренчишь помаленьку?
– В баре напротив.
– Гонишь?! А я, типа, музыкальный менеджер. Начинающий. Что играешь?
– Ерунду всякую. Я раньше фронтменом был в «Молчунах», не слышал? – Пацан молчал, и Пату стало неудобно. Не фиг было спрашивать. Как описать то, что он делает сейчас, Пат не знал. Начиналось с монологов под акустику, а теперь он просто исполнял прикольные песни и болтал. – Короче, – объяснил он Джо, – я сижу на стуле и немножко пою. Потом народ веселю, рассказываю, в основном про себя. Иногда потом еще гинекологом подрабатываю. Если повезет. Везет не часто.
Вот так и родилась идея турне по Англии. И опять инициатива была не его. Инициатива принадлежала Джо. Пацан уселся в полупустом зале и громко ржал над песней про джем‑сейшны. Джем‑сейшны, утверждал Паскаль «Пат» Бендер, – отстой, и играют на них одни говнюки. Песня про тексты, рожденные по обкурке, Джо вообще башню снесли. Очень они познавательные, прямо как меню в китайском ресторане. К концу вечера чувак уже во все горло орал вместе со всеми припев песни «Отчего барабанщики дакие тепилы?».
Что‑то в этом пацане было завораживающее. Если бы не он, Пат бы обязательно цыпочку в короткой юбочке закадрил. Она сидела за первым столиком, и Пату открывался отличный вид на ее белые трусики. Но он в тот вечер слышал только ржание Джо. Сцена погрузилась во тьму, наступала исповедальная часть шоу, про наркотики и несчастную любовь. Пат исполнил самую известную свою песню, «Лидия», и Джо ужасно растрогался, даже очки снял и утер скупую слезу.
Я тебя не достоин, так всегда говорят,
Мол, это не ты, это я виноват.
Но, Лидия, как я могу тебе лгать
Теперь, когда нету пути назад.
Когда Пат слез со сцены, пацан уже чуть из штанов от восторга не выпрыгивал. Типа, он такого вжизни не видал, прикольно, без художественного свиста, с мозгами. И музыка с текстом круто вместе катят. А «Лидия» – ваще атпад!
Ясное дело, Джо тут же вспомнил про девушку, по которой он давно сох, и конечно, его понесло толкать Пату душещипательную телегу о великой любви. Пат слушал вполуха. Эти телята все одинаковые, сначала ржут, а потом ревут белугой над песней «Лидия». Вот вроде написал он жесткий стеб про «сопли в шоколаде» («Как я жил, пока не увидел твои карие глаза?»), а они прямо реально переживают.
Джо сразу запел, что Пату надо в Лондон. В полночь это был просто треп, вчас Пату стало интересно, к двум он почти поверил Джо. В полпятого утра они вместе раскурились (траву принес Джо) и переслушали все старые альбомы «Молчунов» («Вот это круть! Че ж я раньше‑то тебя не видел?!»). И план сложился сам собой. К черту все напряги с деньгами, телками и карьерой! Пат едет в Англию.
Джо сказал, надо двигать в Лондон и Эдинбург, там поржать любят, и музон им понравится. Клубов полно, главное, забукать все как надо. Агенты и телевизионщики в этих клубах кишмя кишат, его сто пудов заметят. В Портленде было пять утра, в Эдинбурге час ночи, и Джо пошел на улицу звонить. Вернулся довольный как слон: устроитель фестиваля в Эдинбурге вспомнил «Молчунов» и обещал втиснуть Пата в программу Типа, там отказался кто‑то и не приедет. Все детали они перетерли. Пату надо только нарисоваться в Эдинбурге, а дальше уже по ходу Джо сам сориентируется: поселит, жрачку и транспорт обеспечит. Лабать надо шесть недель, и за это еще бабла отвалят. А там, глядишь, и еще чего наклюнется. Они ударили по рукам, похлопали друг друга по спине, а поутру Пат уже звонил своим ученикам и отменял занятия на месяц вперед. Лет двадцать Пат такого подъема не ощущал. Гастроли! Старые фанаты его теперь слушать не хотели. Им покоя не давало, что Пат жив. Всем рок‑легендам полагается честно склеить ласты в конце творческого пути, а он живехонек, да еще и публику веселит дурацкими монологами. Живые сморчки‑фронтмены вызывают подозрение. Значит, ни хера они не зашибали и не ширялись, так, дурили народ только, а сами потихоньку вели здоровый образ жизни. Пат даже песню про это написал («Ничего, что я живой?»), но в программу она как‑то не вписывалась, и он ни разу ее не исполнил.
Хорошо все‑таки, что он коньки не отбросил. Вот он, его второй шанс… отметиться. Пат писал тем немногим друзьям, у которых еще можно было разжиться деньгами («Обалденный шанс… я столько этого ждал…»), а внутренний голос твердил: «Тебе сорок пять, а ты скачешь, задрав хвост, навстречу славе в Европу».
Обычно подсознание разговаривало с ним голосом матери, Ди. В юности она была актрисой, что‑то там у нее не склеилось, и она изо всех сил его убеждала не раскатывать особенно губы. Она, мол, раскатала, и что из этого вышло? Пат создавал группу, разгонял группу, выпирал из группы музыкантов, переезжал в Нью‑Йорк, уезжал из Нью‑Йорка, и каждый раз Ди говорила: «Это нужно для дела… или тебе просто так хочется?»
«Глупый вопрос, – как‑то ответил он. – Все на свете просто так. Вот и ты меня тоже просто так спросила».
Но сейчас он слышал не Ди, а Лидию. В последний раз они виделись уже после того, как окончательно разбежались. Он пришел к ней, извинился, вернул ее побрякушки. Пат клялся тогда, что впервые в жизни видит все так ясно, что он слез с наркоты и к бухлу почти не притрагивается. И вообще не притронется, если только она примет его обратно.
Лидия была офигенной, не то что все другие девчонки. Умная, смешная и застенчивая. И красивая, и не в курсе, что красивая, а это важно. Выглядела она потрясно и нос не задирала. Все женщины похожи на подарки: обертка красивая, развернешь – а там фигня. С Лидией все наоборот. Снаружи мешковатые платья и дурацкая кепка. А внутри бриллиант! В тот вечер Пат снял с нее эту кепку и заглянул в глаза.