Михаил Николаевич Задорнов
Бандиты и бабы
FineReader 11 https://zadornov.net/?page_id=1298
Аннотация
Предлагаю Вашему вниманию книгу «Бандиты и бабы», первые главы которой я начинал публиковать в своём блоге.
Михаил Задорнов
Бандиты и бабы
САШКА
Эту необычную историю, которая с ним произошла в Израиле, рассказал мне один известный и любимый в прошлом нашим народом актёр. Несмотря на то что он не был эстрадником, его популярность в 80-90-е годы была почти как у Пугачёвой, Магомаева, Хазанова… Его называли звездой, лишь потому что слова «суперзвезда» в то время ещё не было. Он много снимался в кино, на него приходили в театр, где он играл. Добавили к нему интерес зрителей и несколько скандалов, связанных с его личной жизнью: то разводился, то женился. Народившаяся в последние годы советской власти жёлтая пресса чего только о нём не писала — и что он ловелас, и пьяница. и ещё много приписывала ему всяческих грехов: скупердяй, обжора, скандалист, картёжник, антисоветчик, русофоб. наконец, сионист и антисемит одновременно.
Всё это лишь подогревало интерес к нему и добавляло всенародной любви: бабник, пьяница — значит, наш человек!
Потом вдруг в конце 90-х годов он перестал сниматься в кино, покинул театр, и даже жёлтая пресса о нём больше не писала. Это означало — либо он умер, либо не справился с переходом от застойного социализма к темпераментному капитализму, когда главное для популярности — не иметь талант, а уметь вовремя замутить скандал и сделать его общенародным достоянием всей не зависимой от совести России.
В то время многие великие советские актёры и актрисы враз обеднели, потому что оказались слишком приличными, чтобы перестроиться и начать торговать лицом на сцене или турецким бельём на рынке. Народившаяся новая демократическая «элита» считала таких бездарными, отсталыми, не приспособленными к демократическому будущему, бывшими коммуняками и вычеркнула их из своих рейтингово-«светских» интересов. Кому они нужны, эти небренды!
Сколько же гениальных актёров и актрис из нашего доброго советского прошлого в то время вынуждены были попроситься в дома престарелых на «доживание».
Но того, о ком я хочу рассказать в этой повести, все эти беды не коснулись. Более того, глядя на него, невозможно было угадать его возраст. Я часто шутил, что у человека есть три возраста: первый — юность, второй — зрелость, третий — «как вы хорошо выглядите». Есть, правда, ещё и четвертый: «Как вы хорошо держитесь!» Казалось, он застрял в последнем навечно. Я всегда его спрашивал, в чём секрет этого волшебства? На что он мне, хитро улыбаясь, отвечал: «Ну так… Есть кое-что!»
Нашу сегодняшнюю дружбу я бы описал так: когда-то он был моим старшим другом, а теперь мы с ним в возрасте сравнялись. Он тоже может ходить на руках, делать шпагат, хотя на много лет старше меня. Я бы сравнил его с героем романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея», если б Дориан Грей был мне симпатичен. Мне порой казалось, что мой старший друг, если на него нападут отморозки в подворотне около его дома, ещё наваляет им как в молодости.
И зарабатывает он в нашем новом времени неплохо. Но об этом позже, хотя сразу предупрежу, он не стал работать ни в торговле, ни в банке, ни тем более в политике — остался приличным человеком!
Человек сам отказался от популярности!
Я не называю его фамилии, потому что он просил этого не делать. Историю, которую он мне рассказал, не все правильно поймут, начнут снова трепать его имя в Интернете, в прессе, опять включатся «желтушечники»… А он не хочет терять своего равновесия, которое поддерживает его «вечно-четвёртую» молодость под названием «Как вы хорошо держитесь!».
Вот такие перемены произошли с человеком.
Но чтобы вам, дорогие читатели, эта история стала понятна, надо прежде рассказать о том, как он начинал свою театральную карьеру. Конечно, такая известность к нему пришла не сразу.
Поначалу, после того как он окончил театральное училище, ему в театре давали играть только роли героев-любовников, поскольку внешность у него была эффектная. Все женщины считали его почти советским Аленом Делоном. Но вдруг благодаря кино и одному известному кинорежиссёру выяснилось, что он ещё и талантлив! Более того, и умён. Знаете, как иногда говорят про женщин? Красивая, но умная!
Простые люди почти всех актёров считают умными. Если встречаются с ними в жизни, поражаются тому, как много те знают, какие они остроумные, какие у них необычные мысли. Дело в том, что у большинства из актёров это всё слова из ролей, которые они сыграли. Актёры всего мира нафаршированы умными идеями и словами из произведений величайших драматургов. Они будут казаться умными в любой компании. Но есть и неформатные — со своими собственными мыслями. Как правило, таким тесно становится в рамках актёрской профессии, они начинают сочинять музыку, писать стихи, пьесы, рассказы, повести или перерастают в режиссёров.
Вот таким был и тот, о ком я хочу вам рассказать. В СССР и в первые годы после его распада зрители любили ходить на его концерты, вернее, на его творческие встречи. Причём сразу подчеркну, его любили в первую очередь зрители интеллигентные, те, которые больше читают, нежели смотрят телевизор. Им нравилось, что на таких вечерах он пел не попсовые песни, а разумные. Если можно так выразиться, пел стихи. Делал это весьма заразительно, а не ныл типа «у костра с отмороженными ногами». Ещё читал стихи, рассказывал весёлые истории, которые происходили на съёмках популярных фильмов, импровизировал. Короче, у его фанок была реальная причина пойти стенкой на фанок попсы. Что однажды и случилось! Высшего комплимента звезде, нежели драка между фанками, не бывает.
В начале 90-х его стали приглашать в разные страны, куда уехало множество эмигрантов из Советского Союза. И он действительно стал зарабатывать как настоящая звезда — валюту! Правда, как звезда российская! То есть его тогдашний заработок можно было приравнять к заработку крепкого профессионального уличного музыканта на центральной площади Неаполя, Мадрида и даже Барселоны. А для бывшего советского артиста это немало.
Я не знаю, каким он был в семейной жизни. Если верить журналистам, его личная жизнь так и не сложилась. Видимо, слишком нравился женщинам. Они капканами были расставлены на его жизненном пути.
Поскольку у него должно быть какое-то имя, я его назову Сашкой. Кстати, актёры с именем Александр вообще довольно удачливы на сцене. В них как бы проявляется энергия Александра Победителя. Мистики вообще считают, что Александры любят побеждать! А те из них, кто победителями не становятся, своё имя кастрируют и превращаются в модных Алексов. Согласитесь, нелепо было бы сегодня назвать Алексом Македонского или кого-то из русских царей: Алекс I, Алекс II. Даже к Маслякову и то не лепится — Алекс Масляков…
Простите за отступление.
Но, возвращаясь к начатому рассказу, добавлю: Сашка в основном в жизни был победителем. Он проигрывал только болезням и женщинам. Болезням — здоровье, женщинам — здоровье и деньги. Однако бодрости духа не терял, поэтому женщины и деньги к нему продолжали тянуться.
За столом он до сих пор любит рассказывать о своих былых похождениях. Причём делает это не хвастливо, а с иронией по отношению к себе, «любимому». К примеру, многие мужчины гордятся вслух тем, сколько они имели в жизни красавиц. Только от Сашки я недавно услышал о его связях с не-красавицами:
— Такого количества крокодилов, как у меня, не было в жизни ни у кого! Согласись, это признак высочайшей потенции. Ведь с красавицей может кто угодно, а для того, чтобы утешить не-красавицу, нужна потенция особая.
В другой раз он порадовал меня ещё одним выводом:
— Все считают, что у меня было много женщин. А знаешь, ведь это не так. Были, конечно. Но тех, которые мне не дали, было гораздо больше!
— Тех, кто не дал, у всех больше! — успокоил я его. — Только никто не хочет в этом признаваться.
— А у тебя?
— Ой, Сашуль, у меня их было столько! Причём, знаешь, такие красавицы мне не давали, ого-го-го! Уже есть чем гордиться!
Мы начали поочерёдно хвастаться красавицами, которые нам не дали. Среди них были известные актрисы, журналистки, модели.
И вдруг у Сашки на этом градусе высочайшего желания самовыражения, которое свойственно только людям одарённым, блеснули загадочные озорнинки в глазах:
— Знаешь. Я тебе сейчас расскажу одну историю. Может, когда-нибудь по ней снимешь фильм. Только не ссылайся на меня. Моей жене будет эта история неприятна. Она, кстати, у меня очень хорошая. Поэтому пресса о нас и не пишет, что у нас всё в порядке, — писать не о чем. И я ей — сейчас скажу правду, в которую хочешь верь, хочешь не верь. — но я ей не изменяю! Об этом тоже никому не говори. А то многие меня уважать перестанут. Так вот слушай.
Эта история произошла со мной во время гастролей в Израиле в начале 90-х. Ты же сам не раз в Израиле гастролировал, знаешь, что это такое. Каждый день концерты, причём в разных городах. Ни дня простоя! Жил я тогда в гостинице «Карлтон» в Тель-Авиве. Для нас, бывших советских, четырёхзвёздочный «Карлтон» казался восьмизвёздочным. Бассейн на крыше, в бассейне голубая вода, вид из окна на закатное солнце, которое, как раскалённый батискаф, каждый вечер медленно опускалось за горизонт Средиземного моря… С крыши виден Тель-Авив, море, пляжи со множеством кафе. Чувствуешь себя героем голливудского фильма!
В какие-то города приходилось ездить подальше — километров за 200, а какие-то находились рядом с Тель-Авивом. Платили тогда мне за каждый концерт, не сочти за хвастовство, 1500 долларов. После той павловской реформы, когда все бабки пропали, не мне тебе рассказывать — большие деньги! Концертов было запланировано 15. То есть заработать я должен был 22500 долларов. И вдруг, извини за это грубое слово, импресарио, который меня возил по Израилю, заявил, что его расходы значительно больше, чем он предполагал, и платить он будет только по 500 долларов. Импресарио был из наших эмигрантов, то есть ворюга отъявленный. Нет-нет, не всех эмигрантов я считаю ворюгами, но гастрольными импресарио становились именно ворюги. Им казалось, так легче всего заработать: пригласил из России какую-то звезду, собрал под неё бабки, и вроде как жизнь удалась. По глазам твоим вижу, что ты всё это тоже проходил.
— Причём не только в Израиле, но и в Америке. От меня мой импресарио в последний концерт сбежал со всем гонораром за все концерты.
— Суки редчайшие! Я тогда чуть в морду своему не дал. Эх, если б в России. А тут сам понимаешь: страна чужая, полиция меня не знает, а эти же бывшие наши негодяи наблатыкались, чуть что сразу в полицию сообщать. Правда, до полиции бы дело не дошло, поскольку налоги с билетов он не платил и заявить на меня означало погубить самого себя. Но и я не мог на него пожаловаться. Я сам гастролировал без разрешения на работу. Если б местные власти об этом узнали, мне путь в Израиль был бы закрыт на всю оставшуюся жизнь. Понимая ситуацию, я предупредил этого прыща, которого звали Паша, что если он завтра же не выдаст мне деньги за все концерты, будущие и прошедшие, то продолжать гастроли отказываюсь! За свой счёт возьму билет обратно в Россию, улечу и во всех газетах о его гнусной личности живописую в красках — журналисты на скандал падки! Сразу схватятся за тему «Обокрали звезду!». Сенсация! Никого из тех звездищ, на ком можно заработать бабло, он уже не заманит в его райский, как он считал, Израиль. И что этот подонок придумал, как ты думаешь?
— А что мне думать, у меня у самого подобная история была: решил тебя в ответ попугать местными бандитами?
— Точно! Я смотрю, наши биографии сходятся. Причём, как ты помнишь, местными бандитами в то время были бандиты наши, сбежавшие из Союза. Они пытались на своих «новых родинах» организовать собственную новую мафию. В те 90-е годы наши пацаны весь мир воспринимали как Россию и начали во многих закоулках земного шара беспредельничать. Тем более в Израиле, который благодаря миллионам русских эмигрантов на глазах превращался в союзную российскую республику с западным тюнингом. Правда, вскоре израильские власти объединились со своей родной мафией и быстро нашенских кого покромсали, кого в армию призвали, кого заставили играть по установленным правилам израильского беспредела, а не российского.
Я понимал, что Паша на моих концертах заработал достаточно денег, раз его начали крышевать наши беспредельщики, и категорически потребовал встречи с ними. Расчёт мой был следующий: крыша наверняка из нашенских, значит, меня знает. Ты же помнишь, пацаны всегда нас, звезд, обожали. Дружба с нами для них была пропуском в «высший» свет. Думал, поговорю с крышей, приглашу на концерт «крышину» жену, детей… Может, кто из родственников в России остался. На какие-то интересные съёмки свожу — у меня тогда новая телевизионная программа появилась — в общем, поставил Паше конкретное условие: в течение двух дней встреча «на высшем уровне». Иначе сорву гастроли, и крыша с ним самим расправится.
Разговор этот у нас состоялся уже почти ночью в лобби гостиницы. Паша обнаглел до того, что начал на меня кричать, материться. Порой весьма образно, мол, местные кореша меня подвесят за ноги в каком-то из пыльных чердаков Тель-Авива, и тогда я пойму, что Израиль — это одно, а Россия — другое. Что здесь я его раб, он меня купил, и я должен делать то, что он мне прикажет. Короче, я опять еле сдержался, но волосы от ярости у меня шевелились даже в подмышках. Я ведь его мог уложить с одного удара. В детстве я не был боксёром, я был драчуном. А в драке перед драчуном бессилен даже боксёр. Раз по пьянке на спор схлестнулись мы с одним каратистом. Он долго бегал вокруг меня, дрыгал ногами, пока я не дал ему стулом по башке, а потом не врезал ногой по яйцам. Но тут я действительно был не в России. В России Паша бы так со мной не разговаривал, прекрасно понимая, что там я его не стулом бы огрел, а диваном, на котором сидел в четырёхзвёздочном «лобби».
В общем, в довольно поганом настроении я поднимался в лифте на свой престижный четырнадцатый этаж, злой, недовольный тем, что согласился на эти гастроли, что меня заманили, как последнего лоха, а потом развели.
И вдруг. случилось то, что повлияло на меня, моё творчество, на всю оставшуюся жизнь. Если бы за историю, которую я тебе сейчас рассказываю, взялся какой-нибудь известный режиссёр, могло бы получиться неплохое фестивальное кино, эдакое кино «не для всех». Но без лишнего умничания, как это часто бывает в фестивальных якобы шедеврах.
— Ну, ты заинтриговал. Давай уж рассказывай. Только сначала выпьем для лучшего моего восприятия и твоего самовыражения.
Мы сидели с Сашкой в одном из самых дорогих ресторанов Москвы. Мы могли себе это позволить. Два пожёмканных юностью плейбоя вспоминали те счастливые годы, когда их пожёмкали. Однако несмотря на пожёмканность, мы ещё могли иногда позволить себе выпить. А то и напиться! Редко, конечно, но всё-таки. Разве это не счастье, когда в жизни уже многое понимаешь, а здоровье ещё не всё потеряно?
Русский человек, когда выпьет, становится ещё более остроумным. Более того, у него есть такая стадия опьянения, когда особенно хочется творить. И творчество это проявляется в застольных рассказах о собственной жизни. Застольные творения бывают гениальными! Да, они приукрашены, художественно привраны. Зато это — настоящие произведения искусства. В тот вечер Сашка мне рассказал историю, которую, как он сам признался, никому раньше рассказывал.
НАША МАША
Я попытаюсь по памяти изложить то, что рассказал мне Сашка, естественно, опуская некоторые из его ярких оборотов по причине того, что эту книжку могут читать и дети тоже. Хотя я попросил бы родителей своим детям её не давать. Жалко искажать истинную мужскую родную речь, особенно когда она передаёт чувства восторженные, сильные, незабываемые… Русский язык без крепкого словца, как арабская кухня без специй, как безалкогольная водка. Сашкин рассказ я запомнил достаточно хорошо, во-первых, потому что у меня профессиональная память, как у человека, которому приходилось запоминать много текстов для сцены. Во-вторых, — что греха таить? — я иногда, не называя Сашкиной фамилии, пересказывал эту историю в компаниях близких мне друзей.
Чтобы не затягивать повествование, буду порой опускать свои вопросы и вклинивания в его воспоминания. Итак, возвращаюсь к Сашкиному рассказу…
* * *
Было уже поздно, Миха… Я, повторяю, был здорово разозлён разговором с Пашей. (Первым меня стал называть Михой Лёня Филатов. Многие так и продолжали ко мне обращаться в память о нём и о нашей всеобщей с ним дружбе.) Особенно бесило собственное бессилие. Прости за тавтологию… Судя по всему, мне предстояла бессонная нервная ночь и нехватка сигарет под утро.
На прощание я сказал Паше, что он хоть и еврей, но дурак! И не импресарио, а мелкий стырщик. После чего направился к лифту, оставив его трижды обиженным: и за еврея, и за дурака, и за мелкого стырщика. По-моему, он даже задумался, за что ему больше следовало обидеться: за еврея или за дурака. Надо сказать, что с профессиональным импресарио шоу-бизнеса его роднило только одно — он обижался всегда и на всех, кого оскорблял!
Со мной ехали несколько мужчин-израильтян и. одна девушка. Она последней заскочила в лифт. Когда вошла, все мужчины заулыбались, переглянулись — разом догадались: девушка весьма нетяжёлого поведения. Одета не столь вызывающе, сколь призывающе. Но не вульгарно, как наши, стоящие вдоль дорог, заманивающие дальнобойщиков.
Роста она была среднего. Её можно было назвать весьма милой. Вообще в ней чувствовалось несоответствие её профессии необезображенному этой профессией лицу. С таким лицом ей ещё можно было играть принцесс в Театре юного зрителя, если, конечно, поменять макияж. Я смотрел на неё и думал: если всю эту боевую раскраску смыть, похоже, она будет ещё привлекательнее. Правда, не для тех, кто пользуется девушками по вызову.
Мужчины то и дело поглядывали на неё. Взгляд её оставался неприступен, мол, извините, я на работу.
Вдруг девушка словно почувствовала, что я на неё смотрю, подняла глаза и. заулыбалась! Сразу стало понятно: из бывших наших. Нас — извини за гнилое слово — российских звёзд, в лицо знают только наши путаны.
— Ой, это вы?! — она задала этот вопрос с такой наивностью, словно забыла о своей боевой раскраске. Будто прочуйкала, что я мысленно представил её принцессой в какой-нибудь пьесе Шварца. В её голосе и улыбке чувствовалось столько уважения ко мне и к моим ролям, что мужики в лифте дружно и с завистью посмотрели на меня: мол, кто это?
Несмотря на подавленность и обозлённость на весь окружающий мир, я не мог не улыбнуться.
— Нет, я его двойник. А вы на работу?
Я вовсе не хотел унижать её тем, что догадался, куда она и зачем. Этот весьма неджентльменский вопрос я задал бессознательно, словно давал ей возможность пройти тест на чувство юмора. И как ни странно, она его с честью выдержала:
— Какой вы догадливый! Но это не больше часа. У нас строгий лимит времени — вы же наверняка знаете.
Её ответ был достойным: уколом на укол! А главное — всё это она выпалила с такой непринуждённостью, словно час должна была отработать Снегурочкой с детишками:
— Мне так понравился ваш последний фильм! Какую же вы там играете симпатичную сволочь! Это так жизненно. Ой, простите, мне сейчас выходить. В каком вы номере? Можно я через час к вам зайду?
Я… Я… я замялся. Ты знаешь, Миха, я не ханжа, но и не бабофил. К тому же мне очень не хотелось в тот вечер быть ещё раз разведённым на дополнительные 300–400 долларов к уже потерянным 22 с половиной тысячам долларов. Но сказать ей, что мне жалко денег, было ниже моего достоинства. Кто угодно, но только не скряга. Я же сволочь симпатичная! Понимаю, что фраза, которую я ей выдал, была не самой изящной:
— Знаете, вы, конечно, очень милая девушка, но я уже давно не по этому делу.
И вдруг она так искренне смутилась:
— Ой, вы не так поняли. Я просто очень соскучилась по русской речи. Я же с русскими не работаю. С ними опасно. На таких козлов нарваться можно. А эти придурки, которые на нас с вами пялятся, они ж дисциплинированные: сказали час, значит, час.
«Придурки» действительно пялились на нас и пытались понять смысл нашего милого разговора, но, слава богу, не понимали, что они придурки. Я назвал номер своих апартаментов.
— Круто! Я, кажется, этот «сьют» знаю. Меня Маша звать. А вас я и так догадываюсь, товарищ двойник! Наверное, имя такое же, как у него?
Маша вышла из лифта и побежала по коридору, словно хотела, чтобы час работы Снегурочкой закончился скорее.
Придя в номер, я поймал себя на мысли, что думаю не о Паше, а о Маше. Мысленно я называл её «наша Маша». Ведь она так по-нашенски искренне призналась, что соскучилась по родной речи. В этом было нечто более чем трогательное — желание отвлечься от «козлов» на родную речь.
Видать, сильно достала меня вся эта бодяга с неудачными гастролями, если мозги оказались готовы вмиг с разборок и недоплаты в 22 с половиной тысячи долларов переключиться на обыкновенную девчонку по вызову. Хотя и милую. И судя по всему, далеко не дурёху. Назвала меня симпатичной сволочью!
Знаешь, Миха, признаюсь тебе как на духу — мне всегда больше нравились те люди, которым я нравлюсь, чем те, которым я не нравлюсь. В тех, которым я нравился, я всегда находил что-то симпатичное. И пусть меня ханжи и обыватели винят за примитив, но это правило не обмануло и на сей раз!
Только давай ещё по одной. Как всегда, да? За то, чтобы мы и впредь, несмотря ни на что, очень даже кое-где ещё и при этом не кое-как!
С каждым опрокинутым «дринком» Сашка заводился, словно в него вливали дозу горючего. Впрочем, было от чего:
— А теперь, Миха, я специально отвлекусь и дам, как говорят, боковуху, чтобы всё было по чесноку…
БОКОВУХА
В нашем эстрадном жанре есть такое слово-термин «боковуха». Нечто вроде репризы, которая вроде не в тему, но настолько сильная, что от неё трудно отказаться даже во имя чистоты жанра.
После того как мы ещё раз опрокинули, Сашка выдал мне в своём рассказе «боковуху», которую я не могу не пересказать. Хотя прекрасно понимаю, что ханжи обвинят и меня, и Сашку в беспредельной безнравственности.
* * *
Ты знаешь, Миха, я же этой Маше не соврал. Действительно, к тому времени я перестал быть любителем девушек по вызову. Вернее, я им никогда и не был. За исключением, пожалуй, конца 80-х, когда нас, популярных советских артистов, уехавшие ранее эмигранты начали приглашать в другие страны.
Ко мне с большой симпатией относился Горбачёв, поэтому у меня практически был свободный выезд в любую страну: Израиль, Австралия, Америка, Германия. Первое время не верилось, что всё это наяву. Гостиницы, которые видел только в фильмах, негрязные аэропорты, бассейны с голубой водой и повсюду магазины, магазины. товары, товары… Я тогда смотрел на этот рай мира потребления, на красивые, манящие упаковки и задавал себе вопрос: «Неужели кто-нибудь когда-нибудь всё это раскупит?» Столько колбасы я не видел никогда в жизни! Кто её съест? А эти йогурты? Ты ведь сам со сцены о них рассказывал. Стометровки на полках стоят!
А по вечерам в этих загнивающих капиталистических странах всё казалось каким-то вседоступным — словно пахло распущенностью. Как же мог советский мужик, изголодавшийся за железным занавесом, отказать себе в удовольствии сходить на стриптиз или на пип-шоу? Воплотить мечту каждого юнца! А юнцами тогда были мы все — выпускники железного занавеса.
А заглянуть в публичный дом, вопреки всему, чему учили комсомол и школа, не говоря о партии и правительстве? Все же хотят почувствовать себя хотя бы одноразовым героем голливудского блокбастера. И неважно, что всё окажется далеко не как в кино, главное — есть потом о чём рассказать, чем похвастать. Лувр — банально, для всех! С Моной Лизой теперь каждый может сфоткаться. А расскажешь, как азиаточка эротический массаж делала, — круто. У всех мужиков в округе слюни потекут, словно не за железным занавесом жили, а за колючей проволокой.
Слишком долго мы, советские, чувствовали себя отщепенцами, изгоями, отказниками мира западного секс-бизнеса. До сих пор наши в Амстердаме считают своим долгом увидеть улицу Красных фонарей. А чего там смотреть? Уродки в окнах сидят! Жирные, грязные. Потрёпанные, тупые, силиконом во всех местах передутые… Не с кем о Хемингуэе поговорить! Глаза вялые, волосы не свои. Только в красном свете на них смотреть и можно. Ты, кстати, знаешь, откуда мода на красные фонари? В красном свете на коже меньше морщины видны, прыщи не так проявляются после эпиляции. В красном свете сморщенная сорокалетняя кажется не очень сморщенной тридцативосьмилетней.
И я был выпускником нашего советского железнозанавесного прошлого, потому решил, что в каждой стране должен побывать в самой клоаке загнивающего капитализма и сравнить, чем эти клоаки друг от друга отличаются. Пытливый мозг! Мне как актёру нужно было познать жизнь во всех её проявлениях! А вдруг придётся сыграть что-то на эту тему? Как учил Станиславский, прежде всего надо вжиться в образ. А для того чтобы в образ вжиться, надо в деталях изучить то, во что предстоит вживаться.
* * *
А теперь, дорогие ханжи-тролли, — а такие всегда есть среди читателей — прошу вас, не читайте следующий абзац. Продолжайте быть пошляками лишь в собственных мыслях наедине с собой под одеялом. А я всё-таки позволю себе пересказать Сашкины наблюдашки, хотя предупреждаю, подобного не позволял себе раньше никогда, поскольку тоже являюсь выпускником того же нравственного прошлого, когда слово «трахнуть» означало «ударить»!
Более всего ему запомнился публичный дом в Японии: никаких красных фонарей, никакой излишней долбёжной музыки. Всё очень сдержанно, музыка восточная, полутоновая, чуть слышная. Обстановка стерильная, как в хирургическом отделении. Посреди комнаты «уединения» стол — точняк операционная! Сначала ОНА его помыла, потом сама надела медицинский фартук, стерильные перчатки, на лицо нацепила что-то типа антигрипповой маски, уложила на стол, накрыла простынёй… И далее произошло нечто вроде операции по удалению семени. Сашка сказал, что он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.
Мне больше всего понравилось, что обо всём ЭТОМ он рассказывал, иронизируя над собой и откровенно издеваясь над своим мальчишеством, а заодно и над той бодягой, которая издали кажется крутой, а на самом деле годится только для духовных инвалидов.
Разумный человек, воспитанный не попсой, не может к подобным жизненным завихрениям относиться всерьёз, без юмора.
Согласно Сашкиным наблюдениям, американские, немецкие, французские… Скажем так, все европейские мочалки — так он называл женщин с заниженной планкой социальной ответственности — одинаковы — профессионалки! Станки на конвейере! Технологии отработаны — даже орут одинаково! Как только ЭТО начинается, сразу в крик, будто фонограмма включилась.
С выражением, как и следует хорошему актёру, рассказал, как его выгнали из публичного дома в Гамбурге, потому что он не выдержал, и, когда ОНА начала безудержно орать, делая вид, что ей ой как «О, май гад!» — точняк наша попса под фонограмму, — тут же сработало Сашкино чувство юмора, и он тоже начал орать, мол, и ему тоже «О, как булшит!». Ну чтоб прикольнее было! Думал, рассмеётся и поймёт его шутку: мол, у тебя своя фонограмма, а у меня своя. Но не тут-то было. Вызвали охрану, решили, что пришёл российский бандит, садист и сейчас ЕЁ бить начнёт.
Вот за что мне всегда нравился Сашка — даже в западном публичном доме он оказался неформатом. Талант, он и в Африке талант, и в публичном доме. Казалось бы, какой стыд и позор для любого обывателя-ханжи — русскую звезду выгнали из немецкого публичного дома! Как звезда могла настолько опуститься? Ох, если бы об этом казусе Сашкиной жизни узнали журналисты! Какие бы статьи появились во всех газетах, начиная с «Комсомолки»! А картинки?! Повышенный тираж принёс бы сверхприбыль!
Да, Сашка от рождения был авантюристом. Не бабником! Это разница существенная. Энергия мужика-авантюриста, живущего не по стандартным инструкциям, чувствовалась в любой сыгранной им роли. Даже когда он играл бандитов, всё равно был зрителям симпатичен. Симпатичная сволочь! Такое даётся только одарённым.
Ну как, по его словам, будучи в Аргентине, он мог не попробовать — как выражались отвязные русские мужики-туристы, обпившиеся пива, — «обезьяны»? Правда, к тому времени свои похождения по публичным домам Сашка прекратил. К его чести это длилось недолго. Ему очень быстро стало понятно, что на Западе, выражаясь языком Хемингуэя, ЭТО дело поставили на конвейер, на поток, сделали примитивным, бесчувственным, похожим и впрямь на хирургическую операцию. Но тут не Запад, а Латинская Америка! У латиносов даже деревья милуются друг с другом, пальмы дышат желанием удовлетворить друг друга.
У своего переводчика-латиноса Сашка спросил, нет ли какой знакомой латиночки, только ни в коем случае не проститутки. Чтобы настоящая была латиноамериканская деваха: креолочка или мулаточка — всё равно. Главное, чтобы сочная, свеженькая, весёленькая, карнавалистая… Переводчик на следующий день отзвонил — нашёл! Подруга жены, очень приличная девушка. И очень красивая.
— Точно не проститутка?
— Точно. Но сказала, что без денег не согласится.
— Ну, слава богу, что не путана!
Сочная мулаточка не знала ни слова по-английски, а Сашка ни бе ни ме в испанском. Более всего в этой встрече с местной «непроституткой» Сашке запомнилось, как она потом всю ночь смотрела по телевизору местный телесериал типа «Рабыни Изауры» и даже пару раз всплакнула. Согласитесь, трогательная история. А он ей ничего не мог сказать, кроме «си-си» и «грацияс»…
Последний раз Сашке пришлось общнуться с двумя проститутками в Днепропетровске, и об этом тоже стоит рассказать в красках.
На его концерте организаторы заработали столько, что решили Сашку премировать. Но сами, будучи мышления примитивно-попсового, не придумали ничего лучшего, чем после концерта повести его в баню и в качестве бонуса оплатить двух расфуфыренных местных шалав в турецко-китайских секс-шоповских «брендах», которые и впрямь могут казаться заманухами только в свете дальних фар автомобиля.
Сашка после первого захода в сауну сидел в комнате отдыха и смотрел телевизор, по которому шла очень добрая передача о жизни Товстоногова. Как только шалав ввели, он расхохотался: одна была в жабо салатного цвета, другая — в розовом. Две этакие испанские инфанты для бедных духом дальнобойщиков. Сашка и тут сумел приколоться.
— Вы знаете, кто это? — спросил он, указывая на Товстоногова в телевизоре.
— Не, а чё?
— Да ничё! Как вам не стыдно, а? Где вы учились? Куда ваши родители смотрят? — Сашка сделал вид, что он страшно рассержен такой недообразованностью, и в конце тирады выгнал шалав со словами:
— Я не имею дела с теми, кто не знает Товстоногова!
Организаторы его творческого вечера и шеф этих двух инфант-пигалиц были потрясены. Сутенёр не сдержался и даже позвонил журналистам, чтобы отомстить звезде за то, что он продинамил их элитную эскорт-фирму.
Журналисты очень любят писать про проституток — подобное тянется к подобному.
Наутро в местной газете появилась статья с названием «Известный актёр не трахает проституток, которые не знают Товстоногова»!
Ну и как об этом можно было не рассказать? Ведь многие известные актёры, в то время открывшейся вседозволенности, в отличие от Сашки, подсели на этот примитивный секс-конвейер и в результате прозевали любовь! А Сашку спасло чувство юмора. Я всегда считал, что чувство юмора — лучший жизненный оберег.
После Сашкиной «боковухи» я ещё раз убедился, что мужчиной становятся не после того, как ЭТО случилось впервые, а после того как становится пофиг дым конвейерное ЭТО! И когда перестаёшь путать ЭТО с хирургической операцией.
Сашка очень верно сделал, поделившись со мной своими наблюдениями, — ведь без них дальнейшая история могла бы показаться нереальной.
ДЕВУШКА С ЗАНИЖЕННОЙ ПЛАНКОЙ СОЦИАЛЬНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ
В тот вечер мы с Сашкой так напились, что продолжать свой рассказ ему было уже бессмысленно. Да и я бы мало что запомнил. Поэтому мы приняли по последней и решили, что разговор этот непременно когда-нибудь продолжим.
— Я должен, должен тебе эту историю дорассказать, не пожалеешь!
Обычно все эти полупьяные откровения забываются уже на следующий день. Однако то, что Сашка мне поведал, запомнилось так отчётливо, словно в закромах мозга записалось на цифровой диктофон.
Конечно, мне хотелось узнать, что же такого запоминающегося произошло у Сашки с Машей, в общем-то, банальной девушкой по вызову, отчего до сих пор у него загорались огоньки в глазах при воспоминании о ней. А чем закончилась история с бандюганами? Наконец, почему он обмолвился, что те гастроли повлияли на всю его дальнейшую жизнь?
Боясь, что мы снова напьёмся, на следующую встречу я взял с собой диктофон и предложил Сашке немножко побыть диктатором.
Поначалу он удивился:
— В каком смысле?
— Ну, подиктовать!
«Диктаторство» его так увлекло, что мы даже не успели напиться.
Далее привожу продолжение Сашкиного рассказа почти дословно.
* * *
… Маша действительно вернулась через час. Постучала в дверь осторожно, как это, наверно, делали нанятые на работу в дворянский дом гувернантки в первый день:
— Я только на минуточку.
Эту фразу она произнесла сразу, давая понять, что пришла не подзаработать. Лицо её было уже без макияжа. Это означало — рабочий день закончился. Я верно представил себе в лифте, что без боевой раскраски оно должно быть гораздо привлекательнее. Глядя на неё в тот момент, я понял, почему в мире так ценятся славянские девушки, даже если они с заниженной планкой социальной ответственности. У них лица свежие от природы и в глазах. озорные изюминки! И неважно, чем они занимаются, всё равно глазёнки живёхонькие, а не бессмысленные, как у конвейерных баб на Западе. Наши ещё не привыкли жить по законам и по инструкциям. Они улыбаются, потому что им хочется, а не потому, что надо!
Знаешь, Миха, я много видел в жизни стриптизов в разных странах, но более всего меня впечатлил стриптиз в Норильске, в одном крутейшем по тамошним понятиям — а там всё по понятиям! — казино, построенном среди тундры. Две девахи, казалось бы, всё делали и на сцене, и на шесте как положено, как западный «доктор» прописал. Но чем они отличались? Они всё это делали с удовольствием! Они тащились, чувствовали себя актрисами и вытворяли такое, о чём не хочу вспоминать, дабы не отвлечься от повествования окончательно.
Маша выглядела чуть уставшей, а в глазах был восторг, оттого что перед ней живая знаменитость. Я пригласил её войти. Как и полагается в странах крутого капитализма, налил ей крутого виски из крутого мини-бара. Но она даже не обратила на этот мой крутой киношный жест внимания. Я и впрямь начинал верить, что я её любимый актёр или что она вообще в жизни не видела ни одного живого актёра. Глядела на меня во все свои глазища! И знаешь, Миха, мне это льстило. Я нравился девушке, которая не одного мужика повидала за свою жизнь. Нравился, между прочим, за талант, а не за бабки. Маша так волновалась, что сама не понимала, что говорит:
— У меня сегодня работы было много, а завтра выходной! Где у вас концерт? Я бы очень хотела. а то совсем от всего родного оторвалась.
— По-моему, завтра. В этом, как его. в Бер-Шеве.
— Да, неблизко. Ну, ничего, как-нибудь доберусь. С<