16. 
Жизнь на Бэнк-стрит
В августе 1971 года семнадцатый этаж гостиницы «Сент-Реджис» на Пятой авеню в Нью- Йорке стал для Джона Леннона и Йоко Оно их американским домом. Вскоре после приезда в США они дали интервью журналу «Нью-Йоркер». В Нью-Йорке их больше всего поразило расовое и этническое разнообразие. «Здесь больше евреев, чем в Тель-Авиве», - сказала Йоко.
«И больше ирландцев, чем в Дублине», - добавил Джон. «А еще черные, китайцы, японцы», - продолжала Йоко. Джон даже пофилософствовал, что его путешествие из Ливерпуля в Нью- Йорк является частью грандиозного исторического сюжета: «Ливерпуль - порт, откуда ирландцы направляли свои корабли к этим берегам. И евреи, и чернокожие - тоже. Рабов ведь сначала привозили в Ливерпуль, а уж оттуда доставляли в Америку… А мы, помню, приобретали свои первые пластинки - блюз, рок - у моряков с теплоходов, которые приплывали отсюда в Ливерпуль. Так что я знал, что мой путь лежит в Америку».
Джон вспомнил, что, когда он в первый раз прогуливался по нью-йоркской улице, к нему подошла незнакомая женщина и пожелала успехов в борьбе за мир. «Здесь здорово, - говорил в том интервью Джон, - это отличное место, для меня самое подходящее… Здесь меня прямо-таки тянет лабать рок на всю катушку».
Леннон не догадывался, что он просто являлся знаменитостью, попавшей в центр внимания нью-йоркских активистов антивоенного движения. В 1971 году левые в Нью-Йорке организационно были весьма слабы. Антивоенное движение сводилось к более или менее успешной мобилизации людей на очередную демонстрацию, которую составляли несколько известных вожаков и десятки тысяч случайных людей, пришедших «поучаствовать» в маршах и митингах.
|
|
Идея привлечь к движению Джона Леннона пришла в голову Джерри Рубину. Вот как, по его словам, это произошло. «У меня тогда был период апатии и недоумения. Да и все тогда, кажется, пребывали в апатии и недоумении. В движении все были чем-то недовольны, только и знали, что все осуждали - и процесс над «чикагской семеркой», и всю прошлую нашу деятельность…» Однажды кто-то из знакомых дал ему послушать пластинку с песней Леннона
«Герой рабочего класса». И Рубин понял: «В каком-то смысле я тоже столкнулся с теми же проблемами, что и Джон Леннон. Эта песня стала для меня своего рода психотерапевтическим сеансом. Мне вдруг стало ясно, что» я такое». Когда «Нью-Йорк дейли ньюс» сообщила о предстоящем приезде Джона и Йоко в Нью-Йорк, Рубин позвонил в «Эппл» и договорился о встрече с ними в парке на Вашингтон-сквер.
В условленный день Джерри пришел в парк вместе с Эбби и Анитой Хоффман. «И вот мы увидели их - они спешили к нам. У него на ногах были спортивные тапочки в цвет американского флага, а она была вся в черном. Мы бросились им навстречу. Это была любовь с первого взгляда… Мы сразу врубились в его юмор, она поразила нас своей откровенностью».
Джон всю дорогу дурачился, рассказывает Рубин. «Когда мы в лимузине проезжали мимо полицейских, Джон ложился на пол, высовывал в окно свои бело-красно-голубые звездно- полосатые тапочки и орал: «Эй, смотрите, я - патриот!» Мы болтали, сидя на заднем сиденье, и Джон вдруг сказал: «Я хочу в Китай». А потом задумался и спрашивает, знают ли в Китае песню
«Битлз» «Революция» [В песне «Революция» (1968) Леннон критически высказывается об увлечении европейских радикалов идеями Мао Цзэдуна]. «Ну ладно, - говорит, - я скажу
|
|
китайцам, что ее Пол написал».
В квартире Эбби Хоффмана в Нижнем Ист-Сайде они в тот день проговорили часов пять кряду, вспоминает Рубин. «О том, как хиппи использовали «битловскую» тактику в политической борьбе, как они сделали рок-музыку частью повседневного быта. Мы им говорили, что их «постельная забастовка» - типичная акция в духе йиппи. Словом, мы не переставали удивляться, насколько схожими были наши увлечения все эти годы».
Эбби Хоффман разработал стратегию действий в средствах массовой информации, схожую с идеями Джона и Йоко. Политический смысл стратегии заключался в том, чтобы воздействовать на аудиторию эпатирующими действиями вместо привычных форм агитации и стереотипного языка пропаганды.
Первая демонстрация Джона и Йоко в Америке состоялась близ Сиракьюзского университета, где в местном художественном музее Йоко устроила выставку своих работ. Они присоединились к митингу индейцев, протестовавших против решения правительства отрезать часть территории резервации под будущую автостраду. В заявлении для прессы Джон обратился к индейскому населению штата: «Все знают, что с тех пор, как европейцы ступили на эту землю, ваш народ грабили и убивали. Очень странно, что в таком месте, как Сиракьюз, где расположен крупный университет, где так много молодежи, все ведут разговоры о любви, о мире, о радикализме, требуют вывести войска из Вьетнама, а вам почти не помогают». Это заявление показывает, насколько изменился Джон со времени «постельной забастовки»… Теперь он призывал к тому, чтобы участники антивоенного движения активнее включались в местную политическую борьбу, а радикально настроенные студенты выходили за пределы кампусов и поддерживали выступления гражданского протеста.
|
|
Вернувшись в Нью-Йорк, они сообщили Джерри Рубину о своем решении. «Йоко сказала, что они хотят присоединиться к движению за перемены в Америке. А Джон заявил, что хочет создать новый ансамбль, выступать с концертами и жертвовать гонорары на нужды бедных. Я так бурно выразил свою радость, что они даже смутились». Это решение и породило идею провести общенациональное антиниксоновское турне. Концерту в поддержку Джона Синклера суждено было стать пробной акцией этого плана.
Джон и Йоко нанесли визит Джону Кейджу, с которым Йоко работала вместе лет десять назад в Японии. Кейдж жил в доме на Бэнк-стрит в Вест-Виллидж. Тогда же они познакомились с Джо Батлером, музыкантом из группы «Лавин спунфул», жившим по соседству с Кейджем. Он как раз собирался сдать кому-нибудь свою квартиру и предложил им: «Вы, ребята, наверное, устали уже от своего отеля, давайте, переезжайте ко мне». И они согласились. Джон только сказал: «Уютное местечко». Квартира состояла из двух больших комнат. В Титтенхерсте их было сто. Хотя Батлер все еще жил в этой квартире, Ленноны решили въехать к нему не откладывая.
Итак, Джон и Йоко в ноябре покинули роскошный «Сент-Реджис» и поселились в двухкомнатной квартире Джо Батлера в доме No. 105 по Бэнк-стрит. Недели две, пока Батлер подыскивал себе другое жилье, они обитали здесь втроем. Батлер вспоминает: «Они постоянно оголялись. А потом и я стал. Я ведь выступал в «Волосах» [Рок-опера времени «сексуальной революции», где есть сцены коллективного стриптиза]. Джон был на удивление тощим парнем. Вообще-то он не производил впечатления сильного, а тут выяснилось, что у него и вовсе нет ни капли мускулов - кожа да кости. Она все хлопотала вокруг него - приучала к вкусной, калорийной пище…
Иногда они ссорились. Как все. Она начинала, и она же шла первая на мировую. Все-таки в их отношениях Джон был лидером. Они были замечательной парой, очень любили друг друга.
Если не ссорились по пустякам, всегда ладили».
Вскоре Джон и Йоко начали приглашать к себе на Бэнк-стрит нью-йоркских радикалов: йиппи, «черных пантер», «новых левых», поэтов из Ист-Виллидж, феминисток. Вот что вспоминает об этих посиделках Кейт Миллет [Публицистка, активистка женского движения в США]: «Телевизор не выключался - слава Богу, звук был приглушен, - все сидели, курили
«травку» и болтали о своем. Когда я только познакомилась с Джоном, я была им просто очарована. Он был замечательный, восхитительный. Умный, смешливый, вечно что-то изобретал. Он играл на невообразимых инструментах - на каких-то африканских деревяшках. Меня все время подмывало ему признаться, как он мне нравится, как я люблю его музыку, но, когда я пыталась что-то сказать, выходило глупо. Йоко нравилось, если в гости приходили к ней. Наверное, ее задевало, что Джону уделяли слишком много внимания. И она этого не скрывала…»
Однажды Джон и Йоко узнали и другую сторону нью-йоркской жизни. Как-то к ним в квартиру вломился ее предыдущий обитатель. Как рассказывал мне Батлер, он выгнал того за неуплату. «И вот он явился со своим дружком. Джон открыл дверь, а они ворвались в дом, угрожая револьверами. Этот парень собрался было вынести две самые ценные вещи - цветной телевизор и литографию Сальвадора Дали. Джон ему говорит: «Эй, послушай, не забирай телик, я его хочу смотреть». Тогда этот парень отобрал у Джона кошелек и записную книжку. Он думал найти деньги, но обнаружил лишь книжку с номерами телефонов, которые не предназначались для посторонних глаз - их Джону дал Бобби Сил, - номер телефона Элдриджа Кливера и Тима Лири [Один из идеологов движения хиппи, теоретик психоделической революции]. Потом шофер Джона, пользуясь своими связями в мафии, потребовал вернуть книжку. И ее вернули. «Все мы были страшно огорчены, - говорит Батлер, - что так состоялось знакомство Джона с Виллидж. Но ему это даже понравилось: с ним в Нью-Йорке впервые обошлись как с самым обычным человеком».
Десять лет спустя Бобби Сил, основатель и председатель партии «Черные пантеры», вспоминал об этом инциденте. «Мы узнали, что два каких-то хрена вздумали обидеть Джона. Я удивился: «Джона? Обидеть - здесь?» И я сказал: «Э, нет, ребята, у нас же есть оружие!» Мы это дело обсудили. И решили, что телохранитель Джона - бывший нью-йоркский полицейский - плохо делает свое дело. И я сказал: «Джон, тебе надо уволить этого парня. Он совсем не то, что тебе нужно». А Джон мне: «Что, если я найму двух-трех «пантер»?» Я ему говорю: «Нет, Джон, приятель, мы не контора телохранителей, мы политическая организация…» Но все-таки я сказал нашим людям в Нью-Йорке, чтобы они посматривали за Джоном, а Джону сказал, что, если ему понадобится помощь, он может их вызвать».
Среди нью-йоркских радикалов Джерри Рубин был ближайшим другом Джона и Йоко. Он целыми днями торчал у них на Бэнк-стрит. У Джона тогда как раз начался период песни
«Вообрази себе», вспоминает Рубин. «Я слышал «Вообрази себе» так часто, что думал, у меня уши отвалятся… Джон тогда был даже больше радикал, чем я… Он был зол, ох и зол же он был. Он проклинал полицейских. Йоко ему все говорила: «Тебе надо относиться к свиньям помягче. Свиньи - они же сами жертвы». Он не был политическим активистом, но эмоционально, по тому, как остро он реагировал на происходящие события, он был очень радикально настроен…
Их интересовала жизнь черных Нью-Йорка, - продолжает Джерри Рубин. - Они мне как-то говорят: «Давай отправимся в Гарлем. Поедем в Гарлем и обменяемся с людьми рукопожатиями». Я им говорю: «Вы наивные люди! Да вы посмотрите на себя - вы же белые знаменитости, богачи, вы что, отправитесь туда на своем лимузине?»
Рубин открыл в Ленноне одну черту характера, которую тот скрывал от других. «Для Джона это была пора горьких разочарований, - вспоминает Рубин. - Очень горьких. Он очень
был обижен на Пола Маккартни. Он ругал Пола. Он ругал Аллена Клайна [Менеджер «Битлз» и Леннона в начале 70-х годов]. Он ругал самого себя за то, что он такой знаменитый и богатый. Ему это не нравилось».
Рубин рассказывал мне, как Джон употреблял наркотики. «Я любил общаться с Джоном, когда он был под «травой». Он становился мягким, спокойным. От кокаина он делался агрессивным. А от героина впадал в депрессию. Я видел, как Джона и Йоко часов пять бросало то в пот, то в озноб, когда они отходили от героина».
Вот что вспоминает Стью Алберт, приятель Рубина по движению: «В то время я наблюдал, как они пытались «завязать». Очень хорошо помню, как они старались слезть с метадона. На них было жалко смотреть. Мы с Джерри привели к ним опытного психотерапевта, который учил их расслабляться. Это помогло. Но все-таки завязать с метадоном им тогда не удалось. Еще помню, как они спорили о героине. Они перестали его тогда употреблять и обсуждали, не стоит ли начать еще раз. У них, кажется, был знакомый, который мог доставать героин. Но они решили - нет. Я им тогда делал массаж. Могу точно сказать, что на теле у них не было следов от иглы. Так что если они и употребляли героин, то не кололись. Я уверен. Джерри виделся с ними чаще, чем я. Он, наверное, наблюдал, как они употребляют наркоту, но я - никогда. Могу сказать одно: что бы они ни принимали, наркотики не влияли на их поведение. Они всегда были в ясном сознании».
Дэвид Пил, самый известный уличный музыкант нижнеманхэттенского Ист-Сайда, каждый уикенд выступал в парке на Вашингтон-сквер и собирал довольно большую аудиторию. Вскоре после приезда в Нью-Йорк Джона и Йоко какой-то приятель повел их послушать выступление Пила. «Я обалдел, - вспоминает Дэвид Пил. - Знаменитости никогда не приходили меня послушать. Нормальные люди вообще не приходили меня слушать. Я же был помешан на
«битлах», просто с ума по ним сходил, обожал всю эту «битловскую» философию - «все, что тебе нужно, - это любовь», мир любой ценой и все такое прочее… Я тогда спел «Римский папа курит наркоту», поскольку я знал, что у Джона были неприятности с марихуаной. Потом Говард Смит передал мне слова Леннона: «Я обязательно должен познакомиться с парнем, который поет «Римского папу…». Через неделю Джерри Рубин звонит мне и говорит: «Джон и Йоко хотят пойти в Ист-Виллидж потусоваться с народом». Я беру гитару и иду. Мы познакомились. Я только сказал: «Привет» - и начал петь «Римского папу…». Он подхватил. Потом Йоко, потом уже все стали подтягивать. Тут подвалили полицейские, и, понятное дело, мы свернулись. Но все равно было здорово. Надо же, Джон вот так просто поет на улице - это меня поразило…»
Потом Джон сочинил об этой встрече песню «В городе Нью-Йорке». А Пил написал свою
«Балладу о Джоне и Йоко» [Не путать с песней Дж. Леннона того же названия (1969)].
«Они пригласили меня на Бэнк-стрит, чтобы я им ее спел, - вспоминает Дэвид Пил. - Я ужасно волновался… Это очень простая песенка, но прилипчивая. Им она страшно понравилась, и они предложили мне записать ее вместе с ними на пластинку».
Пил заключил контракт с «Эппл» (он к тому времени выпустил на фирме «Электра»
«сорокапятку» «Закури марихуановую сигаретку»). Джон и Йоко помогли ему записать альбом
«Римский папа курит наркоту», который вышел на «Эппл» в апреле 1972 года. Пил вспоминает:
«На «Эппл» меня прозвали «Наш гибельный удел». Альбом, конечно, не раскупался. И Пол страшно злился. Но мне было наплевать…» Потом Джон объяснял: «Нам понравилась его музыка, понравился его темперамент, его философия. Вот почему мы решили сделать с ним пластинку. Могут сказать: «Ох, этот Пил, да он же петь не умеет, он играть не умеет». Но Дэвид Пил такой естественный, а некоторые его песни очень приятные».
Дэвид Пил являл собой полную противоположность всему тому, чем был Джон в роли
«Битла». Джон был рок-звездой, мультимиллионером, но он ощущал себя в тисках условностей
и как личность, и как художник. Он не мог запросто выйти и запеть на улице Лондона. Вокруг него вились бухгалтеры и адвокаты. А Пил не хотел превращать свою музыку в бизнес. Он водил компанию с местными радикалами и бесплатно играл в городском парке. Он наслаждался жизнью и был счастлив. Он сочинял отнюдь не великую музыку, но его жизнь была примером полной свободы.
Бобби Сил появился у Джона и Йоко спустя год после процесса о «чикагском заговоре», во время которого он продемонстрировал завидное мужество и непреклонность, когда судья тщетно пытался припереть его к стенке. Вот что он вспоминает о своей встрече с Джоном. «Я был на Бэнк-стрит дважды. Джон мог целый день просидеть на диване, скрестив ноги, а Йоко - та была совсем другая: энергичная, активная, все время чем-то занята. Мы рассказали ему о наших программах социальной помощи местным общинам - например, в 1969 году мы организовали бесплатные завтраки для двух тысяч черных ребятишек. Джон интересовался, чем бы он мог помочь нашим программам… Его очень интересовала наша политическая борьба. Только он немного по-другому смотрел на вещи. Когда я лучше узнал Джона, то понял, что мы могли бы стать очень близкими друзьями - он был не то, что другие знаменитости, которых я знал. Одно время, скажем, я тесно общался с Марлоном Брандо. Еще мы были в хороших отношениях с Джейн Фондой. И только Джон предложил мне свою помощь. Он действительно хотел что-то сделать».
Через несколько месяцев в разговоре с Эллиотом Минцем, одним из ведущих комментаторов контркультурного радио Лос-Анджелеса, Джон рассказал о программе бесплатных школьных детских завтраков, осуществлявшейся «черными пантерами». По свидетельству Минца, Леннон пожертвовал некую сумму на проведение подобной же программы в Лос-Анджелесе.
Стью Алберт вспоминает, что на Бэнк-стрит наведывался и Хьюи Ньютон [Один из активистов организации «Черные пантеры»]. «Они здорово поладили - Ньютон и Джон и Йоко. Потом Хьюи прислал Джону письмо, где говорил, что очень внимательно слушал «Вообрази себе» и что идеи этой песни очень созвучны его собственной теории, которую он называл
«интеркоммунализмом». Джон очень дорожил этим письмом и часто показывал его друзьям».
Еще Джон и Йоко подружились с Э.Дж. Веберманом, человеком, изобретшим мусорологию
- такую науку, которая позволяла получать информацию о частной жизни человека по составу ежедневно выбрасываемого из дома мусора. С помощью этой самой мусорологии и применяя, как он его называл, «аналитический анализ», Веберман вычислил, что Боб Дилан в 1970 или 1971 году пристрастился к героину. Он даже основал общество «Фронт освобождения Дилана», чтобы вырвать Боба из-под власти наркотиков и заставить снова вернуться в политику. Джон одно время носил значок этого общества с надписью «Свободу Бобу Дилану».
В начале декабря 1971 года Веберман провел демонстрацию протеста у здания фирмы грамзаписи «Кэпитол рекордз», отказавшейся выпустить концертный альбом в поддержку Бангладеш. На одном плакате была надпись: «В Пакистане голодают из-за жадности «Кэпитол». В самый разгар демонстрации откуда-то появились двое в масках, держа в руках плакаты:
«Кэпитол-исты, не старайтесь разлучить Джона и Йоко. Джон ведь больше не Битл». Как объяснил мне Веберман, «Кэпитол» пытался заключить с Йоко контракт на основе давнишнего контракта с «Битлз», когда они еще не были такими известными в Америке. Таким образом
«Кэпитол» мог выплатить ей меньший гонорар, чем по индивидуальному контракту. Из-за возникшего спора «Кэпитол» приостановил выпуск ее альбома, все доходы от которого Йоко намеревалась передать в фонды различных левых политических организаций.
Во время этой демонстрации Веберман объявил: «Джон и Йоко стали новыми членами
«Фронта освобождения рок-музыки» - организации, которая будет способствовать разоблачению капиталистических спекуляций на контркультуре и политическом роке». Как считали многие, двое неизвестных в масках были Джон и Йоко…
Однако буквально через неделю «Фронт освобождения рок-музыки» распался, что нередко случалось тогда со многими левыми организациями. Джон и Йоко примкнули к Джерри Рубину и Дэвиду Пилу, которые объявили себя лидерами подлинного «Фронта освобождения рок- музыки», отмежевавшись от Вебермана. «Виллидж войс» опубликовал их открытое письмо к Веберману, требуя публично извиниться перед Бобом Диланом за развязанную против него кампанию лжи и клеветы. Веберман обвинял Дилана в «уходе из движения». Но, отмечали Джон и Йоко, Дилан «уже был заметной фигурой, когда еще никакого движения и в помине не было, и он помог его создать». Кампания Вебермана против Дилана, писали далее Джон и Йоко, способствует деструктивным тенденциям в движении «новых левых». «А сейчас надо любить и защищать друг друга и выплескивать свой гнев на истинных наших врагов, которые по глупости и алчности губят нашу планету».
Опубликованным в «Виллидж войс» письмом Джона и Йоко заинтересовались в ФБР: его копия помещена в особое досье. По-видимому, фэбээровцы сочли, что «Фронт освобождения рок-музыки» чреват революционным содержанием и представляет опасность для Америки. Кроме того, в досье ФБР хранится инструкция о способах поисков иных материалов об этой
«организации».
Веберман отпарировал этот выпад, взяв песню Дилана «Джордж Джексон» в качестве примера изменившегося политического характера творчества Дилана.
Другой жертвой нападок Вебермана стал Аллен Клайн, менеджер Джона, который клал себе в карман до 20% от всех доходов Джона. Кстати, «Нью-Йорк таймс» обвинила Клайна в присвоении им части доходов от альбома Джорджа Харрисона «Бангладеш». Веберман организовал демонстрацию под лозунгами «Фронта освобождения рок-музыки», один из которых гласил: «Аллен Клайн - подонок». Демонстранты ворвались в офис Клайна и разослали в «Вэрайети», «Роллинг стоун» и «Виллидж войс» статьи с осуждением Клайна. Как говорил мне Веберман, эти демонстрации убедили Джона, что Клайн его обворовывал, и через год он его уволил. Клайн подал на него, Джорджа и Ринго в суд иск на сумму 19 миллионов долларов. В 1977 году после долгих переговоров с Йоко Клайн скостил сумму иска до 4,2 миллиона, а в 1979 году сел в тюрьму за неуплату налогов.
Джон и Йоко еще больше укрепили свои связи с «новыми левыми», согласившись вести постоянную рубрику в новом общественно-политическом журнале «Сандэнс». В декабре 1971 года состоялся благотворительный аукцион, средства от которого пошли на создание журнала. В аукционе участвовали Джаспер Джонс, Роберт Раушенберг, Ларри Риверс, Энди Уорхол. Среди
«художников-аукционистов» оказался и Джон Леннон, что сразу заметили в ФБР.
Редактор нового журнала Крейг Пайес вспоминает, как он агитировал Джона и Йоко стать его постоянными авторами. «Джерри Рубин взял меня с собой на Бэнк-стрит. Они лежали на кровати. Джон работал над песнями для альбома «Однажды в Нью-Йорке», а Йоко делала эскиз конверта будущей пластинки. Мы немного поговорили о «Сандэнсе». Джон попросил меня сообщить ему, когда выйдет первый номер. Еще он спрашивал меня о Джоне Синклере, чью историю он недавно узнал. Когда мы уже собирались уходить, я сказал: «Ты бы не хотел что- нибудь написать для «Сандэнса»?» Он ответил: «Да вот тут «Эсквайр» заказал мне статью. Зачем мне писать для «Сандэнса»? Ведь у «Эсквайра» тираж десять миллионов». Я говорю: «Но ведь «Эсквайр» на корню закуплен свиньями! Нам же надо создавать свою собственную периодику». И он согласился.
Потом Джерри мне сказал, что Джон что-то для нас пишет… Мы никогда не просили у Джона и Йоко денег. Уже тот факт, что они считались авторами нашего журнала, был отличной рекламой - это был своего рода банковский кредит. Но к третьему номеру мы залезли в такие долги, что мне все-таки пришлось обратиться к ним за помощью. Я убеждал их, что гвоздь очередного номера - статья о связях Никсона с мафией должна непременно увидеть свет. И попросил помочь. Но этот разговор им не очень понравился. Они, видно, решили, что мы хотим сделать из них дойную корову. И все-таки пять тысяч они нам дали».
Первый номер журнала «Сандэнс» вышел в апреле 1972 года, с заголовком на обложке:
«Джон и Йоко - о женщинах, Роберт Шиэр - о Китае». Редакторы Крейг Пайес и Кен Келли анонсировали новый журнал как «альтернативу риторической пустоте периодики андерграунда, академической невозмутимости левых журналов и манипулированию информацией в псевдообъективной прессе истэблишмента». В списке сотрудников журнала Джон и Йоко фигурировали как авторы постоянной рубрики «Вообрази себе». В этом номере Роберт Шиэр, который до недавнего времени возглавлял журнал «Рэмпартс», доказывал, что американские левые напрасно критиковали Мао за встречу с Никсоном: ее надо было бы использовать как аргумент в борьбе с антикоммунизмом внутри страны… Джон и Йоко назвали свою первую статью «Никогда не поздно начать все сначала». По их словам, мужчины в современном обществе «с головой ушли в конкуренцию и слепо повинуются социальным ритуалам. Женское движение должно защищать интересы простой домохозяйки, для которой уход за детьми остается основным жизненным занятием».
Во втором номере «Сандэнса» был помещен пространный опус Роберта Шиэра о секретных документах Пентагона, а Джон и Йоко опубликовали статью, где анализировали свою политическую рок-музыку. В третьем номере появились фрагменты авангардистской прозы Йоко. На этом издание «Сандэнса» прекратилось, так как журнал обанкротился.
В конце 1971 года Джон дал нью-йоркскому радио интервью, в котором подробно рассказал о личных, творческих и политических проблемах женского движения и о вьетнамской войне. Сначала он вспоминал о ливерпульской поре детства и юности.
«В детстве, в самом начале, мы принадлежим себе, а потом начинается этот нескончаемый процесс, когда общество, родители, семья пытаются заставить тебя потерять свое «я». Ну, там -
«не плачь, скрывай свои чувства» и так далее. Вот так всю жизнь. Помню, до шестнадцати лет во мне еще сохранялось ощущение цельности личности… А в возрасте от шестнадцати до двадцати восьми или двадцати девяти лет я это ощущение утратил. А ведь постоянное стремление повзрослеть, стать мужчиной, почувствовать свою ответственность - все это было, хотя нас тогда, конечно, ослепляла сладкая жизнь: вечно на гастролях, вечно эти роскошные отели… И все равно нам приходилось преодолевать этапы взросления, которые проходит любой подросток. Это может быть в какой-нибудь компании, когда все - и ты вместе с ними - принимают наркотики, или же в каком-нибудь офисе, где тебе приходится скучать в одиночестве… Наверное, тридцать лет - это возраст, когда наступает пробуждение и ты понимаешь, что уже полностью отвечаешь за свои поступки…»
Как же ему это удалось?
«Меня по-настоящему разбудила Йоко. Она не сходила с ума по «Битлз», ей было наплевать на мою славу, она влюбилась в меня, потому что я - это я. И через эту любовь она пробудила к жизни лучшее во мне, заставив меня заняться искусством, делать фильмы, писать книги. Когда-то для меня это все было просто несерьезным увлечением, а она меня растормошила…» Она же пробудила его интерес к женскому движению. «Только когда рядом cо мной оказалась женщина, которая начала обращать мое внимание на все предрассудки в обществе, я стал их замечать…»
Тут Йоко решила уточнить его мысль: «Я не говорю, что, поскольку я женщина, ко мне должно быть какое-то особое отношение. Как-то мы делали фильм. Когда мы закончили монтаж в студии, инженер подошел к нам и сказал: «Мы сегодня здорово поработали, Джон. Мне было приятно с вами познакомиться, Йоко». Видите, какая разница! А ведь он работал с нами обоими!»
И Джон прокомментировал: «Я ей говорил: «У тебя просто мания! Вечно ты жалуешься, что на тебя никто внимания не обращает, что к тебе плохо относятся». Но ведь так оно и есть! Если бы я так же относился к Полу, Джорджу и Ринго или к какому-нибудь своему приятелю, если бы я относился к ним так, как я обычно относился к женщинам, - они бы просто от меня отвернулись. Они бы плюнули и сказали: «Да пошел ты…» И я просто задумался: как я к ней отношусь. Как же я могу просить у нее того-то и того-то… А потом я научился дружить с ней, она была первой женщиной, с которой у меня возникли не такие отношения, как у всегда чего- то требующего козла и покорной тихони. Я никогда не встречал женщины с таким складом ума и души, все они были - пустоголовые куклы. А потом она мне призналась, что сама считала мужчин такими же куклами…»
«До Джона я мужчин терпеть не могла», - добавила Йоко.
Джон сказал, что состав «Пластик Оно бэнд» окончательно определился: Клаус Вурман, Джим Келтнер, Ники Хопкинс, Фил Спектор (который, по словам Джона, «хочет играть у нас, Бог знает почему, на ритм-гитаре»), Йоко и, возможно, Эрик Клэптон. Джон хотел, чтобы группа не придерживалась привычных стереотипов поведения рок-звезд на концертах. «Мы не будем корчить из себя богов и суперзвезд, осчастлививших зрителей своим появлением на сцене. Я хочу, чтобы каким-то образом зрители тоже участвовали в концерте, тоже самовыражались - вместе с нами. Пусть эти выступления будут своего рода коллективной психотерапией…»
В ходе интервью был задан и неизбежный вопрос - о наркотиках. «Когда ругают подростков за то, что они употребляют наркотики, - это лицемерие, - ответил Джон. - В обществе, которое мы создали, все так устроено, что никто из нас не может и дня прожить без наркотиков - в той или иной форме. И «что же это тогда за общество? Кое-кто из «озабоченных граждан» призывает: давайте поговорим о наркотиках со всей откровенностью - они ведь, как считает Арт Линклеттер, наносят страшный вред. Лучше бы они поразмыслили, отчего это все мы - от Арта Линклеттера с его пивом до нас с нашей «травой» или чем-то еще, - отчего мы вообще в этом нуждаемся?»
Линклеттер выступал в конгрессе на слушаниях по проблеме наркомании среди молодежи. Его дочь умерла от чрезмерной дозы «кислоты», и в своем выступлении он обвинил «Битлз» в том, что они «являются главными пропагандистами «кислоты» в нашем обществе».
Джон заявил в этой связи: «Так что же это за общество, которое заставляет нас употреблять наркотики, чтобы защититься от этого общества?» У него не было ответа, но вопрос он задал весьма острый…
Когда интервьюер перешел к теме Вьетнама, Джон жестко заявил: «Я знаю только одно: вьетнамцы ни на американцев, ни на кого другого не сбрасывали ни атомную бомбу, ни напалм». По мере того как Леннон глубже понимал особенности того социального контекста, в котором формировалась американская политика, его отношение к вьетнамской войне все больше проникалось радикально-политическим содержанием.
По словам активиста движения черных Дика Грегори, «все наши знаменитости ощущают пустоту. Они бросаются из одной крайности в другую: кто-то начинает употреблять наркотики, кто-то обрастает имуществом. Я познакомился с Ленноном, когда он уже всем этим переболел. И все благодаря движению. Не знаю, что бы с ним сталось, если бы не движение».
«Тебя интересует, что происходит с людьми, когда они становятся богатыми и знаменитыми? - говорил мне Стью Алберт. - У них пропадает аппетит. А в Джоне, когда он окунулся в политику, проснулось чувство голода. Перед ним открылся целый новый мир».
17. «Свободу Джону Синклеру!»
Джерри Рубин убедил Джона и Йоко выступить на митинге-концерте «Свободу Джону Синклеру!» в Энн-Арборе в декабре 1971 года… На протяжении многих лет Синклер был заметной фигурой в среде политических радикалов и культурного авангарда - поэт-битник, известный в Детройте художник-радикал, руководитель местной коммуны хиппи, сотрудник многих «подпольных» периодических изданий и, наконец, создатель партии «Белые пантеры» и менеджер рок-группы «Эм-Си-5».
В первую очередь Джон Синклер был журналистом-радикалом. В 1967 году он начал выпускать журнал под названием «Герилья: ежемесячный вестник современной культуры». Что это был за журнал, можно судить по содержанию его первого номера.
Синклер опубликовал манифест Андре Бретона и Диего Риверы 1938 года «К свободному революционному искусству», где авторы выступали против всякой цензуры произведений искусства - как справа, так и слева. В рубрике рекламы было помещено следующее объявление:
«Требуются партизаны - квалифицированные медики, специалисты по электронике, химики, механики. Кандидаты должны быть готовы к тому, что им придется не только применять свои знания, но и участвовать в боевых действиях». Другое объявление гласило: «Инструкция по употреблению ЛСД: знаменитый секрет 10000 «поездок» без риска совершить фатальную ошибку».
Синклер ушел из своего журнала, когда члены редколлегии заявили: «В конце концов хиппи не станут решающей силой в социальной, культурной и духовной революции на американском континенте». Другими словами, редколлегия журнала заняла ортодоксальную марксистскую позицию, в то время как Синклер оставался верным идеологии хиппи.
Рок-группа Синклера «Эм-Си-5» выпустила альбом «Сметая все на своем пути» в 1969 году. Необузданная «энергия музыки «Эм-Си-5», предвосхищавшая грубую агрессивность панк- рока, привлекла внимание рецензентов из «Тайм», «Ньюсуик», «Виллидж войс» и «Роллинг стоун». Синклер написал разудалый манифест, прилагавшийся к пластинке: «Наша музыка и наш экономический гений помогут нам отобрать у вашего ничего не подозревающего обывательского мира все ваши сокровища и в то же время найти способ революционизировать сознание ваших детей. Завоевав вашу обывательскую прессу, мы доказали вам, простачкам, что все ваши попытки у…ть нас аукнутся в ваших детях… Мы не держим пистолетов за пазухой, потому что обладаем куда более грозным оружием: прямой контакт с миллионами подростков - вот наше непобедимое оружие, а их вера в нас - еще одно столь же несокрушимое оружие. Но если понадобится, мы пустим в ход и пистолеты. Мы не тешим себя иллюзиями!»
В 1971 году Синклер опубликовал книгу «Музыка и политика», где между прочим утверждал: «Музыка ничего не значит до тех пор, пока она не представляет собой угрозу классовой гегемонии, например путем убедительной пропаганды идеи разрушения западного образа мышления и капиталистической экономической системы». Да, Синклера не обвинишь в склонности к политическим компромиссам.
Смело утверждая, что рок способен сплотить молодежь в борьбе за свержение капитализма, Синклер был к тому же страстным проповедником агрессивного сексизма. «Мы затрахаем ваших расфуфыренных дочек прямо в их спальнях, пока мамаши таращат глаза в экран «ящика»,
- провозглашал он в одном из своих стихотворений… Как писала тогда Эллен Виллис, Синклер
«навязывает утопию, в которой роль женщины низведена до безгласного инструмента удовлетворения мужских сексуальных фантазий».
Партия «Белые пантеры» возникла в 1968 году. Джон Синклер стал в ней секретарем по информации. Он издал велеречивый манифест, где утверждал, что цель «Белых пантер» -
«придать культурной революции неприкрыто политический характер, соединяя тотальную атаку рок-н-ролла, наркоты и траханья на улицах с практикой вооруженной самозащиты и с
«отечественным радикальным движением», говоря словами Элдриджа Кливера и Хьюи Ньютона». По отзыву обозревателя журнала «Роллинг стоун» Стью Вербина, «Белые пантеры» считали группу «Эм-Си-5» своей основной ударной силой».
Попытки «новых левых» приблизить молодежную культуру к политическому радикализму анализировал один из лидеров «новых левых» Марк Нейзон в журнале «Рэдикал Америка» в 1970 году. Опираясь на собственный опыт общественной деятельности в Бронксе, Нейзон делал вывод: «Движение должно использовать молодежную культуру, а не имитировать ее. Революционеры должны идти дальше примитивных восторгов по поводу того, что молодые рабочие отращивают длинные патлы и воинственно самовыражаются. Недостаточно только стимулировать в них чувство неудовлетворенности и ненависти к «свиньям». Налаживая контакты с уличной культурой, надо стараться создать инфраструктуру, укрепляющую дух коллективизма, благодаря которому в людях возможно поддерживать революционные настроения…»
Одним из доказательств успеха политического предприятия Синклера - его хиппи- коммуны и его рок-групп - является та настойчивость, с какой местные власти старались помешать ему во всех его начинаниях. Однажды в 1966 году офицер полиции Детройта сказал ему открытым текстом: «Я ведь тебя знаю, да мы тебя повяжем и утопим где-нибудь в укромном месте, рвань поганая».