Джузеппе Чивитарезе
Бион описывает трансформации в галлюциноз (ТГ) как психическую защиту, присутствующую в мимолетных психотических сценариях, в которых присутствует тотальная привязанность к конкретной реальности – как галлюцинаторную активность, которая психологически проникает в восприятие и позволяет нам справляться с реальностью, заменяя имеющимися у нас представлениями ее фрагменты; а затем, к удивлению, как идеальное состояние сознания, к которому аналитик должен стремиться для того, чтобы интуитивно постичь факты анализа. Когда за галлюцинозом следует «пробуждение», аналитик извлекает из пережитого опыта понимание и проходит через трансформацию, которая неизбежно будет передана в аналитическое поле и к пациенту. В данной статье я иллюстрирую Бионовскую концепцию и подчеркиваю ее очевидную интерсубъективную природу. Затем я отделяю ее от двух других технических понятий –ревери, где в отличие от галлюциноза не подразумевается сохранения чувства реальности, и трансформации в сон Ферро, то есть целенаправленного выслушивания всего, что сказано в анализе, как если бы это было пересказыванием сна. В конце я пытаюсь продемонстрировать практическое применение концепции трансформации в галлюциноз с целью отслеживания комплексной динамики клинической виньетки. Даже не будучи хорошо изученным (только две англоязычных ссылки в архиве PEP), ТГ демонстрирует чрезвычайную разносторонность и продуктивность при размышлениях о теории психоанализа, методике и клинической работе.
Ключевые слова: бессознательное, трансформации в галлюциноз, трансформации в сон, О, Вера, негативная способность.
Затем я объяснил мой волшебный софизм через словесную галлюцинацию! В конце я уверовал в божественность моего душевного расстройства.
Артюр Рембо «Одно лето в аду»
Быть открытым для пациента – ключевая проблема психоанализа. Фрейд (1912) разрешает ее при помощи концепции свободно плавающего или свободно парящего внимания. Тем не менее, методы, которые мы используем в клинической работе, должны поддерживаться на необходимом уровне эффективности и постоянно обновляться в соответствии с самыми свежими гносеологическими установками. С этой целью я здесь обращаюсь к концепции «трансформации в галлюциноз» (здесь и далее ТГ), с которой Бион подходит к предмету восприимчивости аналитика; однако, эта концепция плохо изучена – только две англоязычные ссылки в архиве PEP – Риоло, 2011, Эмануэль, 2012 - за пределами тесного круга учеников Биона: Мельтцер (1978), Сандлер (2005, 2009), Лопес-Корво (2002), Гротштейн (2007).
Бион вводит в психоанализ термин «трансформация», заимствуя его из геометрии, и использует его для психических трансформаций (например, эмоция, которая приводит к возникновению визуальных образов и мыслей), поскольку он достаточно абстрактен для описания явлений, которые являются идентичными, но по-разному концептуализируются в различных психоаналитических моделях. Таким образом, он стремится создать более научную теорию, теорию более высокого формального уровня, которая позволит вести более точные клинические наблюдения и, главное, сможет преодолеть теоретические разногласия между аналитиками, как например, те, которые обсуждались в Лондоне в ходе Дискуссий о противоречиях.
Он описывает три вида трансформаций, которые приводят к различной степени искажениям в эмоциональном элементе, подвергаемом отделению – трансформация в жестком движении (ТЖД), проективная (ПT) и в галлюциноз (TГ). Первые два относятся соответственно к переносу и проективным идентификациям. Однако, для описания третьего типа трансформации, являющегося его собственной оригинальной конструкцией, Бион заимствует из психиатрии термин «галлюциноз». По определению, галлюциноз – это галлюцинация, испытываемая лицом в ясном сознании – субъект критически относится к происходящему и осознает нереальность объекта галлюцинации, что наблюдается в некоторых частичных эпилептических припадках, при нарушениях в стволе головного мозга, офтальмопатии, органических отравлениях и т.п.
Бион преимущественно использует этот термин в аналогичном смысле. Когда он говорит о галлюцинозе, он хочет описать некоторые сценарии с наличием психоза, в которых нет значительной потери контакта с реальностью, а значит нет и «реальной» галлюцинации. В результате, как случалось со многими психоаналитическими терминами (от вытеснения и переноса к проективной идентификации, и т.п.), трансформация в галлюцинозе уже в работах Биона стала означать не только чисто патологические ситуации, но также и физиологические[1]. Удивительно, но в конце, как я говорил, Бион указывает, что лучшим способом для аналитика интуитивно постичь факты анализа является собственное приближение к состоянию галлюциноза.
С целью попытаться внести некоторую ясность в то, что представляется наиболее загадочными, но также и наиболее многообещающими концепциями теоретического и технического развития психоанализа, я буду изучать концепцию ТГ со следующих двух точек зрения – во-первых, с точки зрения патологии – психоза, прежде всего в сфере параноидных расстройств, и манифестаций, которые в случае невротических пациентов являются завуалированными, но дисфункциональными; а затем с точки зрения нормального мышления с тем, чтобы описать финальное предложение Биона относительно методики психоанализа. При этом я буду придерживаться пути, которые он сам наметил в различных частях своей работы.
Трансформации в галлюциноз и психоз
Для начала, Бион привязал ТГ к специфическим психопатологическим условиям, и описал ее как динамический процесс, который влечет за собой снижение способности сохранять контакт с реальностью; иначе говоря, иметь полное когнитивное и эмоциональное осознание ее. Регрессия также может вызывать ситуации психотического дисбаланса, приводящего к очевидному галлюцинозу. Чем меньше субъект находится в контакте с собой, тем больше он бессознательно раскрашивает мир в цвета своей собственной психической реальности. Однако, наиболее интересные клинические сценарии, а также клинические сценарии, в которых концепция ТГ проявляется наиболее ярко – промежуточные. Истинно страдая, но таким образом, что это трудно понять, индивидуум сохраняет внешнюю адаптацию к реальности. Конечно же, он может даже выглядеть чрезвычайно адаптированным.
Поэтому Бион использует термин, который в психопатологии означает присутствие в индивидууме опыта галлюцинаций в состоянии ясного сознания. В патологическом ТГ, не доходящем до крайней степени, реальных галлюцинаций нет. Он делает ударение не на галлюцинациях вообще, а на тех галлюцинациях, которые забирают смысловое содержание, тех, которые являются невидимыми или негативными (Грин, 1998). В анализе ТГ являются типичными ситуациями, в которых избыток конкретности порождает климат меланхолического безразличия – смесь скуки, чувства блокированности, чувство неспособности рекатектировать мир. Эти пациенты производят впечатление потерянных в море объективности, фактической реальности, вещей.
Аналитик может позволить затянуть себя обратно в этот мир, где доминирует «насаждаемая рациональность бодрствования» (Бион, 1992, стр.173). В той сессии он выражает себя рационально и наклеивает на все ярлыки широко известных моделей психоанализа. Он объясняет все, или почти все, просто превосходно. Он придает всему солидность предметов мебели, составляющих обстановку комнаты.
Просто рефлекторно пациент принимает педагогическое, морализаторское или авторитарное отношение. То есть, он склонен принимать позицию превосходства человека, который «знает» (Сандлер, 2005). Он использует галлюциноз для отрицания своей зависимости и поддержания позиции самодостаточности. Фантазии превосходства, как расшифровывает Сандлер, являются «правилами трансформации в галлюциноз» (2009, стр.171). Связи с эмоционально беременными фактами рассеяны по необъятной временной дуге, и их смысл рассеян почти до степени полного растворения.
Это, как если бы человек рассматривал в огромном масштабе букву алфавита, увеличенную почти до бесконечности.
Некоторые элементы четко очерчены, но общая атмосфера тревожит, хотя и незаметно. Предметы ярко выставляются, но они как будто подвешены в неком вакууме, как если бы они существовали в рассказе Кафки. Мы не видим части английской буквы «E», которая лежит за пределами страницы, и та часть, которую мы видим, уже не имеет значения, хотя мы видим ее четко и правильно. Мы улавливаем некоторые детали, но не видим картины в целом. Если это рассказ, то мы упустили в нем и сюжет и смысл.
В таких ситуациях реальные эмоции редко помогают придать связанность и живость диалогу. Это, как если бы аналитик и пациент были заключены в рамки реальности (Бартес, 1984), но не «настоящей» реальности, а плоской, лишенной глубины, как в ходульных сценариях некоторых фильмов, выходящих со студий – тех, которые «представляются зрителю как мысли, визуальные оттиски и реплики», которые являются ничем иным, как «обрывками имитации речи и наигранные искусственные эмоции» (Бион, 1970, стр.13).
Парадоксально, но пациент при этом сообщает, что он страдает от «избытка» реальности, внутренней и внешней; от чередующихся ударов эмоциональных перегрузок такой силы, что поврежденной оказывается его способность символизировать действительность (ту реальность «без категорий», которую Бион называет «О» (Гротштейн, 2000 стр.316). Там, где они являются защитой, трансформации в галлюцинозе открывают ту огромную степень, в которой существование несет на себе их травмирующие отметины, меняя знак на противоположный и преобразуясь в вакуум. Это означает, как пишет Бион, что где-то выше по течению от всего этого произошел «интенсивный катастрофический эмоциональный взрыв О» (Бион, 1970, Стр.14). Образующиеся при этом беспорядочные осколки бета-элементов, представляющие собой прото-эмоции и прото-ощущения, не находят никого, кто бы их воспринял, придал им форму и преобразовал в психические элементы, которые можно было бы поснить и осмыслить. Другими словами, пациент пережил травматический опыт неудачного психического контейнирования, одно из тех состояний страдания, которые, не будучи успокоенными, растут в своей интенсивности до тех пор, пока не становятся «невыразимым ужасом» («nameless dread», Бион, 1962).
После катастрофы он оказывается заброшен безжизненный и бесплодный мир. Думать о своей боли невыносимо, поскольку это будет ощущаться как аннигиляция. Поэтому, чтобы защитить себя от собственных эмоций, он проецирует их в пустоту (возможно, лучше будет сказать, что он не может их удержать) как неусвоенные (непереваренные) факты бета-элементов. Но он не находит для них контейнера вне себя. В действительности, он уже не ищет этого контейнера, а действует так, как будто он ему не нужен. В момент взрыва контейнер стал бесконечным, как гигантское лицо матери, до которого младенец тщетно пытается дотронуться в фильме Ингмара Бергмана «Персона» («Persona»). Эмоции оказываются разбросанными в пустом пространстве астрономических размеров. Они определенно ощущаются, но больше не доставляют страданий, поскольку уже не имеют значения (Бион, 1970).
Но без эмоций, без искренности субъекта по отношению к себе – а для Биона эмоции всегда связаны с взаимоотношениями, а значит всегда являются выражением различных комбинаций связей любви (L), ненависти (Н) или знания (K) объекта – он ослабляется и может заболеть. Утрата эмоций сравнима с внутренним кровотечением после хирургического шока. Это означает оставить жизненный опыт и понимания, к которым они относятся; необходимость прибегнуть к «галлюцинации» как к средству, которое предлагает моментальное решение, но, превыше всего, как к спасательной шлюпке, жизненно необходимой для поддержания минимальной репрезентативной активности, для придания вещам минимального смысла. Мы понимаем, почему пациент плохо реагирует, когда мы хотим, чтобы он отказался от своих иллюзий. Тем не менее, если галлюцинаторное удовлетворение и работает на незначительном отрезке времени, со временем нарастает фрустрация, и он проективно интерпретирует ее как результат соперничества и ревности аналитика, которого он воспринимает как человека, который хочет лишить его такого всемогущего способа самоудовлетворения.
Теперь он воспринимает реальность как еще более персекуторную, и в результате едва способен контролировать свою ненависть. Чем более безграничным становится изначально ограниченный объем контейнера, что по сути дела равнозначно его самоуничтожению, тем более психическое пространство субъекта становится ограниченным и плоским.
Пациент, являющийся одновременно и объектом, и субъектом этой покинутости, испытывает огромный страх повторно оказаться в такой ситуации, и поэтому прибегает к патологическим защитам, попадая в замкнутый круг. Он заставляет объект волшебным образом исчезнуть. Оставляя его, таким образом, позади, он бессознательно избегает того, чтобы сделать его контейнером для своих эмоциональных состояний. В отличие от («фрейдовских») трансформаций, когда субъект проецирует на объект, и («кляйнианских» проективных трансформаций, когда он проецирует в объект, в данном случае он, похоже, проецирует в пустоту. Как мы видим, он бесконечно (ad infinitum) повторяет первоначальный кризис, но делает это, перекраивая свою ярость и создавая себе иллюзию, что он контролирует игру.
Но как человек может заставить объект исчезнуть? Для объяснения этого Бион представляет, что чувства могут функционировать как мышцы, эвакуируя восприятия в астрономическое пространство. Растворение в пространстве подразумевает и растворение во времени – для установления взаимоотношений между двумя точками, разделенными теперь непреодолимым пространством, требуется бесконечно большое время. Таким путем мы можем представить бионовское понятие «атаки на связь». Выброшенные бета-элементы отличаются от невыброшенных тем, что последние по-прежнему остаются эмоциональными прото-впечатлениями и сырыми (необработанными) фрагментами чувств (ощущений). Они насыщены, неся в себе частицы Эго и Суперэго, и они составляют так называемые «причудливые объекты» (как исторгнутые фрагменты еды, содержащие фрагменты желудочного сока).
В то время, как трансформации в жестком движении (ТЖД) и проективные трансформации (ПТ) производят меньше искажающих изменений и сохраняют связь с объектом, ТГ имеет тенденцию к утрате этой связи, поскольку ненависть и фрустрация взаимно усиливают друг друга в неистовом вращении, которое Бион называет «гиперболой». Как только предел переносимости оказывается пройденным, разум вместо «усвоения» реальности отвергает ее – выбрасывает в виде смеси непереработанных бета-элементов, частично переработанных бета-элементов, фрагментов альфа-функции и альфа-элементов как воспоминания, взятые из их работы по переозначиванию памяти и используемые в виде галлюцинации для остановки внутреннего эмоционального кровотечение (постепенной утраты контакта с реальностью, который может быть обеспечен только эмоциями).
На клиническом уровне состояния галлюциноза или истинные галлюцинации создают соответственно формы гипер- и неореальности. Галлюцинация ставит защитный экран против потенциально травматической природы действительности; действительности, которая с начала жизни имеет конкретную идентификацию и в последствии всегда идентифицирована с объектом в бессознательной фантазии. Этот экран также действует как холст для картин, которые восприятие выливает обратно на него. С этой точки зрения галлюцинация представляет собой минимальную репрезентацию. В галлюцинации, как указывают Сесар и Сара Ботелла (2001, Стр.44), происходит процесс «первичной абстракции», предшествующий вторичной абстракции размышления. Галлюцинация и память тесно связаны. Галлюцинация – это память, которая физиологически действует как задний план восприятия и, таким образом, защищает идентичность. Однако, если действительность становится слишком суровой, галлюцинаторный экран становится более плотным, и нормальная «невидимая» галлюцинация может перерасти в пышно цветущую галлюцинацию.
Что является наиболее поражающим воображение во вдохновенной бионовской модели с его «атакой на связь», «причудливыми объектами» и трансформацией в галлюциноз, так это то, что несмотря на «отсутствие» объекта, эти процессы понимаются как происходящие в полностью интерсубъективных рамках. В отличие от трансформации жесткого движения и проективной трансформации, где объект является, так сказать, заменяемым, неактивным, инертным по сути, поскольку в теоретическом плане эти два типа трансформации все-таки относятся к моно персональной психологии, в ТГ-модели роль объекта является предметом пристального внимания и, одновременно, считается решающей. Если что-то происходит, то оно происходит «между А и Б, а не только в А или в Б. В консультационном кабинете это означает четкую концепцию того, что является ключевым терапевтическим фактором – чтобы создать разум требуется мышление другого. Если один разум плохо развивается, значит, другой разум терпит неудачу в его кормлении.
Поскольку в процессе участвует объект, пустота оказывается наполненной, что играет свою роль в формировании или разрушении связанной психики. Это «что-то между » - есть то, на чем, по словам Биона, аналитик и концентрирует свое внимание; оно функционирует не просто как поддержка для проекций, как в случае других двух видов трансформаций. В действительности, объект как будто исчезает в никуда, поскольку его скрывает галлюцинаторная вуаль, но в действительности он через свое отсутствие становится еще более тяжким бременем. В ТГ субъект убирает объект из поля зрения, поскольку он встречает реальность не с формирующимся пониманием, но с предопределенностью, то есть, с уже насыщенными (сатурированными) предубеждениями. Но это и есть «переворот мышления» - невозможность ассимиляции нового означает блокировку способности осознавать реальность.
Мы не можем понять значение галлюциноза и галлюцинации иначе, как в рамках взаимоотношений с объектом. Галлюцинация взывает к объекту, она обращается к памяти чтобы вновь обрести его, а не чтобы обходиться без него. Она обнаруживает свою жажду объекта именно тем, что растет, когда объект отсутствует. Она не дистанцирует себя от реальности, но является первым шагом к обретению объекта вновь – симптом, из-за которого столь важным является возврат к реальности. Мышление не рождается, вследствие того, что, поняв опытным путем, что галлюцинаторное удовлетворение является иллюзорным, младенец автоматически направляет свое внимание в сторону реальности. Напротив, оно рождается из достаточно быстрой реакции матери и ее способности снять лихорадку галлюцинации.
В то же время бионовский концепт ни-что уже показывает в форме букв структуру основного ритма. Он похож на ни-что-ни-что-ни…, то есть отсутствие/присутствие, вкл/выкл и т.д. Я повторяю, мышление не рождается просто из отсутствия объекта, оно рождается из счастливого ритма отсутствия/присутствия, в котором объект модулирует и делает переносимой фрустрацию, периодически вызываемую его исчезновениями. «Ни» является холстом, переданным в распоряжение памяти; «что» - перцептивный вклад извне.
Мышление, придание своего персонального смысла реальности – а это в терминах бионовской концепции бессознательного и сна означает снов и дение реальности, выполнение психологической работы, как сознательной, так и бессознательной, для создания новых эмоциональных связей и конструирования смысла – не тривиальная задача. Это есть мера того, насколько мы способны переносить отсутствие объекта (ни-что). При наличии достаточной переносимости фрустрации слово перестает нести лишь индикативное значение как название, соединяющее несколько элементов в постоянное сочленение, но принимает существенное значение и, таким образом, удостоверяет именно несуществование предмета, которое оно представляет. Символ подтверждает отсутствие груди и обусловливает необходимость справляться с эмоциями, поднятыми отрицательной по сути природой любого определения.
При неспособности переносить все это, оно ощущается глубоко внутри так, как будто тебя убивает жестокий объект, в то время как ты сам, охваченный жаждой убийства, в свою очередь учиняешь мстительное «реальное убийство» объекта (Сандлер, 2005, Стр.785). Мысль вызывает такого рода вихрь. Ценой смысла является борьба с привидениями. Человек, который слишком боится привидений, отказывается от смысла. Он ощущает отсутствие, которое обнаруживается названием (Бион, 1970, Стр.9) и обнаруживает отсутствие чего-то, «и это отсутствующее что-то, как и что-то присутствующее, неотличимо от галлюцинации», или иначе, по собственному бионовскому определению галлюцинации, от бета-элемента.
По этой причине ограничение спектра эмоций, которые человеку можно переживать, идет рука об руку с утратой смысла вещей. Мы не можем иметь одно без другого. Именно это и формирует ТГ. В галлюцинозе чувства работают в противоположном направлении. Вместо того, чтобы усваивать, переваривать психические напряжения – то есть бета-элементы – они исторгают их как рвоту. Они используют слова как предметы, а не как символы. Таким образом человек достигает фиктивной безграничной независимости. «Задний план галлюциноза» распространяется в реальность, в то время как внешне она сохраняется нетронутой (Бион, 1965, Стр.63). При трансформации в галлюциноз человек создает совершенные иллюзорные миры, свободные от «соперничества, зависти, жадности, угроз, любви и ненависти» (Лопес-Корво, 2002, Стр.293). Поскольку боль непереносима, галлюциноз отрицает отсутствие груди (удовлетворения) и вытекающую из этого фрустрацию. Отсутствующая грудь (ноль-грудь или ни-что), преконцепции которой абсолютно необходима для символизации, понижается до «ничтожности» и становится «враждебной, завистливой и жадной, и даже просто не существует, поскольку ее существование было размыто» (Бион, 1965,Стр.134). Пустота репрезентации становится аналитической сценой без персонажей и без эмоций. «Эмоции заменяются отсутствием эмоций» (Бион, 1970, Стр.19-20).
Как мы можем видеть, концепция ТГ обладает большой описательной (и, я сказал бы, мифотворческой) ценностью по отношению к очень многим сценариям, которые сколь сложны, столь же мимолетны, но не только по отношению к ним – не все ли пациенты в той или иной степени демонстрируют признаки дисбаланса между галлюцинозом и грезой?
Трансформации в галлюциноз как «психоз повседневной жизни»
Бионовская теория трансформаций в галлюциноз родилась в чудесной статье 1958 года, посвященной галлюцинациям. Статья была повторно напечатана в «Передумывая прежние мысли» (1967г.) и получила развитие в последующих книгах. Верный своему методу выхода за цезуру, своему принципу систематического сомнения (Чивитарезе, 2008, 2011), Бион стирает все границы между восприятием и действием. Как мы говорили ранее, органы чувств могут действовать, как если бы они были мышцами, освобождаясь со собственных частей, которые были распознаны как опасные. Они исторгают образы
во внешний мир. Эти галлюцинированные образы затем «воспринимаются», осматриваются, воспринимаются на слух, запах и прочувствуются как реальные, и они обеспечивают всемогущей самости моментальное удовлетворение. Эмоциональный опыт, реальность сессии, трансформируется в чувственные впечатления, которые затем эвакуируются в виде галлюцинаций, принося удовольствие или боль, но не смысл.
Симингтон и Симингтон, 2002, Стр.115-116.
Выбор сенсорного аппарата, задействованного в процессе, может быть разным, в зависимости от ситуации, от того, «как далеко» нужно забросить фрагментированные объекты (Бион, 1992). Данная гипотеза очень интересным образом обращается к загадочному вопросу о том, почему в результате определенного дефицита «выше по течению» развивается именно этот симптом, а не другой. Как мы видели, целью операции является воссоздание мира после катастрофы и предотвращение повторения такой ситуации в будущем. Естественно, это будет иллюзорный мир, населенный роботами и «разумными и трудолюбивыми» людьми, почти лишенный жизни (эмоций), но не вполне лишенный чувственных взаимоотношений. Важно не воспринимать психотическую часть личности как злокачественную и перверсивную структуру, какой ее иногда рисует боевой напор Биона. Мы бы тогда упустили из виду ощущение обстановки реанимационного отделения, которое характеризует проводимую там операцию.
Тем не менее, как я указывал ранее, изначально понимаемая как механизм отрицания (классическое психоаналитическое понятие, подходящее более всего), ТГ настойчиво становится все более «физиологической». Если верным является то, что ТГ руководит психотической частью личности, имеющейся в каждом человеке, то это означает, что каждый из нас испытывал неизбежные (физиологические) микротравмы от «взрывов» контейнера («исчезновения» объекта), и что трансформации в галлюцинозе не являются прерогативой только индивидуумов, демонстрирующих истинные и очевидные психологические нарушения, поскольку они (ТГ) в данных тяжелых обстоятельствах обеспечили бы большую душевную выносливость (endurance of the psyche), и конечно предоставили бы необходимую поддержку нашим восприятиям в виде узнаваемости и предсказуемости. Как очевидно происходит в любом случае психической защиты, это вопрос степени – только принцип консенсуальности может привести нас к представлению о том, насколько тот или иной индивидуум перешел грань патологии. Конечной целью этого процесса, убирающего смысловой оттенок ненормальности из ТГ, может рассматриваться статья Биона (1977г.), в которой он включает галлюцинацию в ряд С Решетки вместе со сном наяву, мифом и сном.
Тот же самый «сон», который гарантирует нам определенную стабильность в анализе, очевидно является нашим спутником и в повседневной жизни. Действительно, следуя намеку Биона, Сандлер делает ударение на непатологическом аспекте ТГ. Концепция предоставляет себя для чрезвычайно эффективного описания как «психозов повседневной жизни» (Сандлер, 2005), так и, после прохождения определенного порога, фальшивой реальности, которая может червем проползти в анализ. Стоит спросить человека, не является ли спазматическая потребность нового, столь очевидная в моде и искусстве, рожденной из глубинного желания освободиться от застоя привычки; другими словами, отчистить патину психоза, которая сформировалась на каждом из нас в ходе повседневной жизни и душит наши жизненные силы.
Определенно можно сказать, что Бион определяет тип присутствующей повсеместно психической трансформации, которой объясняется то, как мы конструируем реальность – что меняется при переходе между физиологическим и патологическим, так это степень искажений, связанных с трансформацией, которая, в свою очередь, зависит от большей или меньшей способности субъекта придавать смысл опыту. Но что отличает третий вид трансформаций от первых двух? По моему мнению, это тот аспект его предложения, который заслуживает наибольшего внимания – в то время, как первые два [вида трансформации] могут рассматриваться в теоретических рамках изолированного субъекта (они рассматриваются как функции, неотделимые от психе (psyche) субъекта, который «переносит», «проецирует» и т.п. на другой объект), трансформации в галлюцинозе являются подлинно бионовскими трансформациями, поскольку они располагаются в пределах модели психического функционирования, в которой важным и неотъемлемым является интерпсихическое измерение.
Трансформации в галлюциноз как технический инструмент в психоанализе
Тот факт, что интерпсихическое измерение может быть очень важным в анализе, демонстрируется этим пассажем из Биона:
Взаимоотношения между двумя людьми есть двухсторонняя активность, и поскольку один из них стремится показать эти взаимоотношения, то это не вопрос разговора об аналитике и анализанте – это вопрос о чем-то между ними.
(Бион, 1978-1980, Стр.28).
О том, как по его представлению можно ухватить это «что-то между », давайте прочтем другую выдержку из него же, которая представляет нам третье значение, которое ТГ принимает в его работе:
Если обратиться к распространенному примеру, аналитик может чувствовать, что его женатый пациент холост; в таком случае это означает, что в психоаналитическом смысле его пациент является холостым – эмоциональная реальность и реальность, базирующаяся на предположении о брачном контракте, расходятся. Если складывается ощущение, что это налагает на аналитика необходимость сохранять способность к воспоминаниям, то я настаиваю на том, что он должен ее сохранить (как и пациент, насколько глубока ни была бы его регрессия). Ошибки с большей вероятностью возникают из неспособности лишиться воспоминаний, чем от забывчивости […] Но в психоанализе такие вещи, как брак пациента, должны рассматриваться с большим вниманием.
(Бион, 1970, Стр.49-50).
Эти две цитаты дают нам оси координат x и y аналитической работы: (а) анализ происходит в пространстве между аналитиком и пациентом; (б) имеющей значение реальностью является эмоциональная реальность, называемая Бионом в других работах «О» сессии, «одна из немногих вещей, которую аналитик может позволить себе рассматривать как «факт»» (1976, Стр.317). Пространство, заданное двумя координатами на идеальной диаграмме, является полем бессознательных коммуникаций, которое постоянно генерируется между аналитиком и пациентом и сотрясается ударами эмоциональной турбулентности. Предложение: «Но в психоанализе такие вещи, как брак пациента, должны рассматриваться с большим вниманием» (Бион, 1970, Стр.49-50) означает, что аналитик должен смотреть на «факты» с высоты психоанализа, то есть «освобождаться от памяти» (там же, Стр.49).
Но почему Бион утверждает принцип, который столь прямым образом идет против логики? В чем смысл того, чтобы предлагать аналитику, даже если факты подтверждают его неправоту, отказаться верить собственным глазам и ушам? Почему он должен отнестись серьезно к впечатлению или восприятию, которое очевидно показало себя как ошибочное? И в конце концов, почему он ссылается на тот вид опыта, который «может выглядеть отличным от того, что можно было бы ожидать в свете аналитической теории» (там же, Стр.49).
Я попробую ответить: потому, что он знает, что здравый смысл, как представляется очевидным с точки зрения чувств или определенной теоретической системы, с легкостью может заблокировать способность аналитика воспринимать что-то новое, и, следовательно, быть восприимчивым к фактам анализа; что, как мы понимаем из его короткого текста «Очевидность» (Evidence), (Бион, 1976) является буквально вопросом жизни и смерти (Чивитарезе, 2013).
Чтобы сделать возможным скоординированное функционирование чувств, которое позволяет нам понимать внешнюю реальность – то, что может показаться, имеется как данность, но, как нам показывают неверные восприятия, таковым не является – или чтобы пользоваться психоаналитическими моделями для осознания реальности сессии, требуется заметное познавательное усилие. Если это усилие было успешным, то после бывает нелегко не то что забыть – это было бы и невозможно, и контрпродуктивно – но просто держать на заднем плане все то, что мы узнали и зарегистрировали в своей памяти. Чтобы оставаться в контакте с реальностью мы вынуждены бессознательно вновь принакрывать ее более или менее прозрачной пленкой из вещей, которые мы уже знаем. Функциональная активность переноса постоянно фильтрует восприятие и, таким образом, поддерживает наш наивный реализм и нашу потребность в идентичности. Как говорят философы, воспринимать значит представлять (to imagine), а представлять значит воспринимать (Святой Ауберт, 2012).
Теперь, чтобы войти в контакт с нематериальными фактами анализа – с галлюцинациями пациента – Бион ставит нас перед еще одним из множества своих парадоксов. Он предлагает аналитику задействовать свои «негативные способности» - слушать «без памяти, желаний и осознания», целенаправленно снизить до минимально возможного уровня «восприятие», активность по схватыванию новых элементов реальности, с целю усиления «формирования мысленных образов» (imagining) (галлюциноз, который сам по себе носит бессознательный характер), действия по обратному укрыванию реальности, состоящей из элементов, которые уже были замечены. На этой стадии он окажется в эмоциональной ситуации – что-то вроде экспериментальной сенсорной депривации - благоприятной для того, чтобы далее из нее развился галлюциноз.
Так что Бион просит, чтобы мы стерли внешнюю реальность насколько возможно для усиления восприятия того, что является внутренним; другими словами, чтобы косвенным способом усилить галлюциноз внешней реальности, а именно, бессознательно увидеть внешнюю реальность с как можно более высоким уровнем субъективности, так чтобы дать способ более легкого интуитивного постижения текущей эмоциональной реальности взаимоотношений, как показывает следующая цитата:
Идеальное состояние для интуитивного постижения психоаналитических реализаций можно сравнить с ситуациями, которые возникли в тот момент, когда у человека вот-вот начнется галлюцинация. Галлюцинатор – это тот, кто испытывает сенсорные переживания без контекста в сенсорной реальности. Таким же образом аналитик должен быть способным к интуитивному постижению психической реальности, лишенной какой-либо прошлой сенсорной реализации.
(1967, Стр.248)
Принимая во внимание то, что, когда мы столкнулись с этим в работе «Анализ шизофрении и психоаналитический метод» (Бион, 1967), галлюциноз являлся концепцией, которая объясняла аспект психотического функционирования, невольно удивляешься, обнаружив, что Бион в работе «Внимание и интерпретации» (1970), использовал концепцию трансформации в галлюциноз (ТГ) для описания «идеального состояния» для аналитической восприимчивости.
Так что состояние галлюциноза может присутствовать всегда, хотя и быть не видимым, даже у нормального человека, будучи связанным с неизбежной активностью проецирования всего, что принадлежит субъекту, с активностью, которая позволяет нам жить в достаточно знакомом и стабильном мире. Но оказывается, что это был не последний раз, когда Бион поймал нас на противоходе! Его последняя книга, если мы исключаем трилогию, «Воспоминания о будущем», имеет заголовок - «Научный подход к инсайту в психоанализе и группах» (другими словами, как обращаться к научной интуиции!), и концентрируется на клинической феноменологии и методике психоанализа. В общем контексте данного тома, целиком посвященного определению того, какое психическое состояние является наиболее благоприятным для считывания фактов анализа, «фактов» которые могут быть интуитивно постигнуты, но не осознаны через чувства, галлюциноз удивительным образом принимает на себя смысл, за рамками своей изначальной роли как патологической защиты, а после как составляющей, присутствующей даже в «нормальном» состоянии Психе, высшего эмоционального состояния, в которое должен войти аналитик для того, чтобы ухватить психическую реальность пациента, чтобы поймать нечто истинное, даже если оно определяется как ложное через реальность чувств.
Это, как если бы мы говорили, что для установления контакта с пациентом, который оказался в патологическом состоянии галлюциноза, необходимо дать себе свободу функционировать в таком же режиме. Как? Бион пишет, что для этого надо осознанно (отметьте это) заключить внешнюю реальность в скобки в той степени, которая соответствует аналогичной степени пациента, который истинно галлюцинирует – разве галлюцинаци