За небольшой рекой Сан, притоком Вислы, уже лежала Польша. Конечной точки маршрута, кроме майора Фомина, никто не знал. Это могли быть города Ярослав, Перемышль или любая другая точка, где сомкнутся в восьмидесяти километрах западнее Львова южный и северный фланги 1-го Украинского фронта.
Таковыми представлялись Фомину планы командования, но как будут развиваться действия, никто угадать пока не мог.
На рассвете миновали оставленные немцами позиции. Саперы не меньше часа прокладывали коридор в минной полосе. Не обошлось без жертв.
Мин было много. Часть из них, вывинтив взрыватели, оставляли в земле, обозначив местонахождение флажками. Молодой сержант-сапер решил убрать противотанковую мину, оставшуюся посреди обезвреженного коридора.
Лейтенант, командир взвода, проходя мимо, посоветовал:
– Не трогай ты ее. Сейчас вернусь, вместе глянем.
– Я быстро…
Что произошло дальше, можно было только догадываться. Сержант старательно обкопал лопаткой массивную металлическую тарелку, но, видимо, не заметил провода, ведущего к противопехотной мине небольшого размера. Она пряталась под широким корпусом и взорвалась, едва сержант стал поднимать противотанковую мину. Ахнул оглушительный взрыв. Молодого сапера разнесло, нашли лишь ботинок с торчавшим обломком кости.
– Мы с таким грохотом далеко не продвинемся, – заметил Фомин, обращаясь к лейтенанту-саперу. – Почему не проследил, чтобы твои люди самодеятельностью не занимались?
– Сержант правильно действовал. А вот мне с ним остаться надо было. Я бы проводок наверняка заметил. Оставь эту тарелку посреди дороги, флажок бы ночью не заметили, и танк мог подорваться. Он там один торчал, трудно разглядеть.
Майор молча отошел. Спустя два часа разведчики на мотоциклах разглядели укрепления на холме. Там суетились фигурки людей, рыли траншеи, сгружали бревна. Фомин на одном из мотоциклов подъехал поближе и, пройдя через лес, долго наблюдал.
На холме, кроме противотанковых пушек и минометов, располагалась батарея тяжелых орудий. Майор, неплохо разбиравшийся в немецкой технике, определил, что это дальнобойные пушки калибра 150 миллиметров. Они входили в артиллерию резерва Главного командования вермахта и были способны поражать цели на расстоянии двадцати четырех километров.
Фомин получил инструкции не ввязываться в бой с крупными узлами обороны. Но здесь имелась своя загвоздка. Обочина по правую сторону дороги представляла обширную болотистую низину. Слева, среди меловых бугров и промоин, шел лесистый участок.
По обочинам могли пройти лишь отдельные машины, а наступающая масса войск сможет продвигаться лишь по дороге. Дальнобойная батарея несколькими залпами уничтожит головные машины и перепашет дорогу. Машины смешаются в кучу, а дальше откроют огонь противотанковые пушки, минометы, и начнется мясорубка.
И выход из ловушки на любом расстоянии перекроют те же дальнобойные орудия глубокими воронками от своих тяжелых снарядов. Пехота хоть как-то сможет укрыться в кустарнике и среди деревьев, но технику уничтожат быстро. Да и пехоту достанут минами и шрапнелью. Захлебнется в этом месте наступление.
– Вот и решай, как хочешь, – советовался с командирами Григорий Иванович Фомин. – Если оставим их в тылу, завтра-послезавтра наши под снаряды обязательно попадут. Понаделают фрицы дел.
– Танки точно не пропустят, – заметил командир первой батареи Глущенко. – Там еще две пушки 88 миллиметров и не меньше батареи «семидесятипяток». Укрыты все хорошо.
– А обойти эту высоту нельзя? – спросил комбат Болотов.
– Наши три десятка машин обойдут, – согласился Фомин. – Крюк километров двадцать сделаем, день потерян. Да и не в нас дело. Танковые полки и пехота так просто сменить маршрут не смогут. Время поджимает, бросят на штурм.
– В любом случае сообщить надо.
– Вот для штаба новость, что мы укрепленную высоту обнаружили! Мы же не только разведка, а броневое соединение. Двадцать семь танков и самоходок.
– Авиацию надо срочно вызывать, – предложил кто-то из командиров. – Завязнем, машины потеряем. И закончится наш рейд, не начавшись.
В этих рассуждениях была немалая доля истины. Но отряд, который возглавлял Фомин, именовался разведывательно-штурмовым. Окопавшийся танковый или артиллерийский полк он приказал бы объехать стороной, сообщив по рации его местонахождение.
Но этот заслон оставить просто так майор не мог. С авиацией пока свяжутся да согласуют вопрос в нескольких инстанциях, больше мороки получится. И в результате будут штурмовать этот холм такие же танки и самоходки, как в отряде Фомина. Да еще пехоты несколько рот положат.
Колонна пережидала пока в лесу. Но немецкая авиация в ближайшие часы ее обязательно заметит. Времени на рассуждения не оставалось. Приняли решение, что батарея Чистякова вместе с танковой ротой обойдут холм с левого фланга. Откроют огонь по дальнобойной батарее. Остальные танки атакуют немецкие позиции под прикрытием тяжелых снарядов батареи Глущенко.
Начальник разведки тяжелого самоходно-артиллерийского полка Фомин хорошо понимал, что главная зубная боль будет с 88-миллиметровками (хотя их всего две) и с хорошо замаскированными «семидесятипятками». Здесь потребуется спокойная рассудительность капитана Глущенко, который не поведет под прицельный огонь противотанковых пушек «тридцатьчетверки» и свою батарею.
Хотя Чистяков был моложе Глущенко и уступал капитану в вопросах тактики, но как артиллерист считался одним из лучших в полку. Не зря имел на личном счету больше всех уничтоженных танков, да и Авдеев от него мало отставал.
А ведь за два «тигра», которые Чистяков сжег под Орлом еще в сорок третьем году, никакой награды он не получил. Раскидали его победу на командиров рангом повыше, а Чистякова, командовавшего всего лишь самоходкой, оттеснили в сторону. Чего там какого-то лейтенанта вспоминать, когда наступление на Орел на три недели затянулось.
Вспомнив про этот случай и чувствуя неловкость перед Чистяковым, начальник разведки (по существу зам командира полка) пообещал старшему лейтенанту:
– Выбьешь тяжелую артиллерию, орден Отечественной войны за мной. Сегодня же представление подготовят.
Престижный высокий орден, который получить очень непросто. Награждают им за конкретные боевые операции. Мало кто мог похвалиться в полку этим орденом.
Имелся он у кого-то из командиров машин и у Григория Фомина. Смелого заслуженного майора, который лично участвовал в разведывательных операциях и не боялся лезть к черту в зубы. Поэтому и ранений имел не меньше, чем наград.
Саня Чистяков, командир батареи (комбат!), смотрел на начальника разведки глазами много чего повидавшего человека, которому не дашь двадцать один год. Блеснули под выгоревшими ресницами белки сощуренных глаз.
– Спасибо вам, товарищ майор. Буду об этом мечтать. Меня уже много за что представляли. Спасибо, вот «Красная Звезда» и медаль имеются. Так что не хлопочите. Что положено – получил.
– Сашка, не паясничай! – оборвал его Сергей Назарович Глущенко. – Да и бой еще пережить надо. Может, не за что награждать будет.
Наверное, командир первой батареи хотел произнести слова «некого», но не стал нагонять тоску, а спросил:
– Комбат Болотов с кем пойдет?
– С Чистяковым, – резко ответил майор.
Повисло короткое молчание. Офицеры ждали уточнения. Антон Болотов, не говоря о возрасте, был старше по званию и должности Чистякова. Значит, по Уставу ему положено командовать и танками, и самоходками.
Только что из этого получится? Все знали, комбат принимает решения туго. В острой ситуации начнет тормозить, и операция может провалиться. Неловкое молчание прервал сам Болотов:
– А чего нам с Александром делить? Он молодой, шустрый, а я, в случае нужды, что-то подсказать смогу.
Фомин никак не отреагировал, молча соглашаясь с тем, что командовать будет Чистяков. После короткого обсуждения некоторых мелочей был дан приказ приступить к выполнению поставленной задачи.
Неприятные неожиданности случаются чаще, чем их ждут. Когда делали трехкилометровый крюк через лес, пришлось перебираться через скользкий от прошедших дождей овраг. Танки и самоходки миновали его благополучно, зато, по закону подлости, перевернулся «студебеккер» с боеприпасами.
Все замерли, когда, ломая борт и разрывая брезент, посыпались ящики с тяжелыми шестидюймовыми снарядами для «зверобоев» и трехдюймовыми для танков Т-34. Если рванут, достанется ближним машинам, будет утеряна внезапность маневра.
Интендант, сидевший рядом с шофером, отбежал шагов на двадцать и замер, глядя, как разваливаются ящики, катятся толстые, как поросята, снарядные головки к гаубицам самоходных установок. Остроносый танковый снаряд подскочил и воткнулся в жижу на дне оврага. Интендант ахнул и закрыл лицо ладонями.
– Помогите шоферу, – негромко приказал Чистяков.
Водитель, напуганный не меньше интенданта, отделался ссадинами и ушибами. Снаряды загружали на самоходки и танки, «студебеккер» поставили на колеса и вытащили на буксире из опасного места.
Немецкие наблюдатели заметили движение в лесу. Послали несколько мин, которые взорвались в стороне. Теперь медлить было нельзя. Машины выходили на огневой рубеж, откуда хорошо просматривались дальнобойные орудия. Формально командовал комбат Болотов, но распределил цели и дал команду открыть огонь старший лейтенант Чистяков. Одновременно открыла огонь батарея Глущенко и вторая танковая рота.
Что происходило там, неизвестно, но первыми же выстрелами самоходки Чистякова накрыли одно из тяжелых орудий. Расчет другой 150-миллиметровки развернул ствол и послал ответный снаряд. Фугас поднял огромный столб земли, кувыркаясь, взлетел тополь, разламываясь в воздухе на куски.
Два тяжелых орудия были развернуты в сторону дороги. Угол горизонтального поворота составлял шестьдесят градусов, и вести огонь по самоходкам и танкам они пока не могли. Самоходки Глущенко и танковая рота стреляли, не высовываясь из-за лесистого бугра. Для дальнобойных орудий они были тоже недосягаемы.
Расчеты с помощью тягачей спешно поворачивали двенадцатитонные махины. Прикрывая орудия, ударили минометы. «Тридцатьчетверки» посылали осколочные снаряды, пытаясь вывести из строя орудийную прислугу и тягачи.
Очередной снаряд взорвался шагах в десяти от самоходной установки новичка Кузнецова. Машину встряхнуло, в броню ударило несколько крупных осколков. Лейтенанта сбросило с кресла, а наводчик, сделав выстрел, снова ловил цель.
Никита Кузнецов с трудом поднялся и приказал менять позицию.
– Сейчас врежу еще один фугас, тогда сменим, – отозвался припавший к прицелу старший сержант, который считал себя опытнее слишком ученого лейтенанта, еще не нюхавшего войны.
Сразу несколько 80-миллиметровых мин рванули возле самоходки. Три с половиной килограмма металла и взрывчатки не пробьют броню. Но одна из мин взорвалась едва не под днищем. Механика-водителя подбросило. Рвануло прямо под его ногами, броня вздрогнула и зазвенела от попаданий целого роя осколков. Матерясь, механик погнал машину, меняя позицию. Он опасался, что мина порвет гусеницу, а неподвижную самоходку добьют быстро, несмотря на толстую броню.
Внезапный огневой налет с фланга давал свои результаты. В туче пыли сверкнула вспышка. Чистяков или Авдеев достали второе тяжелое орудие.
Дымил один из тягачей, но обе полугусеничные машины уже развернули две оставшиеся пушки. Снаряды были в стволах, выстрелы ударили одновременно. В этой контрбатарейной стрельбе самоходки имели преимущество, постоянно меняя позиции. Но прицельность немецких дальнобойных пушек К-39 была значительно выше, а оптика более совершенная. Со стороны эта дуэль выглядела, словно кадры замедленного фильма.
Тяжелые орудия с обеих сторон делали 2–3 выстрела в минуту. На фоне их грохота трехдюймовые танковые пушки работали, как автоматы, выпуская снаряд за снарядом.
Два вступивших в бой орудия сразу изменили обстановку. Редкие, но мощные фонтаны взрывов взлетали, глуша своим грохотом экипажи машин.
Очередной немецкий фугас шарахнул в пяти шагах от самоходки Авдеева, разорвав гусеницу. Тяжелая зазубренная половинка фугасного стакана врезалась в борт с такой силой, что лопнул сварочный шов. Ощущение было, как от удара гигантского молота. Экипаж оглушило, а мелкие осколки треснувшей изнутри брони пробили голову и шею заряжающему.
Наводчик Коля Лагута невольно отодвинулся от окровавленного тела товарища. Помочь ему никто бы не смог. В составе брони наших танков и самоходок не хватало никеля для вязкости. Сильные удары вышибали целый сноп осколков, которые нередко оказывались смертельными для кого-то из экипажа.
Стреляную гильзу выбросил в открытый люк лейтенант Авдеев и загнал в ствол новый заряд.
– Не телись! – крикнул он наводчику. – Огонь!
Мина обрушилась на жалюзи «тридцатьчетверки» и разметала решетку. Двигатель задымил. Экипаж гнал поврежденную машину под деревья. Самоходка Авдеева с порванной гусеницей застыла на месте. От удара заглох двигатель, и механик пытался его запустить.
Видя, как выходят из строя дальнобойные орудия, а расчеты несут потери от осколочных снарядов «тридцатьчетверок», командир оборонительного узла вывел свой резерв – два штурмовых орудия «хетцер».
Точнее, они именовались «истребители танков» и название свое оправдывали. Приземистые, высотой чуть больше двух метров, «хетцеры» имели на вооружении 75-миллиметровую удлиненную пушку и лобовую броню толщиной шесть сантиметров.
Сразу оценив опасность, Чистяков крикнул по рации Болотову и Кузнецову:
– Сосредоточить огонь на немецких самоходках!
Затем переключился на Авдеева:
– Степан, уходи любым способом в укрытие.
– А ты подскажи, как? – прозвучало в ответ.
Мощный «зверобой», механик которого наконец запустил двигатель, сминая разорванную гусеницу, пытался рывками сползти в низину. Чистяков хорошо понимал, что такую цель немцы не упустят. Авдеев и прицелиться как следует не мог – слишком малым был угол поворота орудия.
Все же он вел огонь, не имея права по Уставу покидать машину с исправным вооружением. И его товарищ, командир батареи Саша Чистяков, не мог дать ему команду спасать себя и экипаж от неминуемой гибели.
Снаряд «хетцера» пробил башню «тридцатьчетверки», она вспыхнула через минуту. Успели выскочить двое. Немцы опасно пристрелялись, а «хетцер» вложил бронебойный снаряд в поврежденную машину Авдеева. Сноп искр брызнул из лобовой брони самоходки, там, где сидел механик-водитель. Машина задымила.
– Атакуем! – скомандовал в мегафон Чистяков и добавил, срываясь на крик: – Степан, мать твою, прыгайте!
Из отверстия в нижней части машины Авдеева выбивалось пламя. Лейтенант перевалился через край люка, следом выпрыгнул наводчик, Коля Лагута.
Трое ребят из экипажа остались в горевшей машине, контуженные или мертвые. Через минуту «зверобой» взорвался. Тяжелая пушка-гаубица уткнулась стволом в землю.
Крышу и боковые листы брони выгнуло, в некоторых местах разорвало по швам детонацией полутора десятка снарядов. Пламя хлестало через отверстия жгутами, выталкивая черный густой дым. Солярки в баках было много, она сжигала железо, тела погибших, землю вокруг боевой машины.
Заряжающий Вася Манихин, загоняя в казенник очередной снаряд, кричал Чистякову в ухо:
– Саня, двое спаслись. И Степка Авдеев среди них. Слышишь меня?
Наводчик Федор Хлебников тоже хотел что-то сказать, но его толкнул в плечо Чистяков.
– Немца видишь? Вон, правее. Бей в него.
Федор лихорадочно завертел ручку горизонтальной наводки. «Хетцер» на склоне холма прятался за кустами. Снаряд «тридцатьчетверки» скосил пучок кустов, другой отрикошетил от брони.
Раскаленная болванка приложилась хорошо, но шестисантиметровая броня выдержала удар, а машина, как ошпаренная, отпрыгнула на скорости назад, подставляясь под прицел наводчика Хлебникова.
Фугасный снаряд взорвался перед «хетцером», подняв столб земли и дыма, в котором кувыркались вырванные с корнем, перемолотые кусты и пучки травы. Когда дым отнесло ветром, увидели, что у «истребителя» порваны обе гусеницы. Застывшую машину добила «тридцатьчетверка».
Второй «хетцер» мгновенно отреагировал и следующим выстрелом поджег «тридцатьчетверку» кумулятивным снарядом. Она вспыхнула сразу, успел выскочить лишь один танкист из экипажа.
Командир немецкой машины, не теряя времени после удачного выстрела, уже поймал в прицел громаду русского «дозеноффнера», но его опередила «тридцатьчетверка» Болотова.
Комбат сам сел за прицел. Если командир батальона из него получался посредственный, то стрелял он хорошо. Снаряд, летевший со скоростью 1200 метров в секунду, прошил на расстоянии четырехсот метров скошенную лобовую броню «хетцера», рядом с массивной орудийной подушкой, которые сами немцы называли «свиное рыло».
Этот броневой нарост мог бы спасти штурмовое орудие, но капитан угодил, куда целился. Раскаленная болванка воспламенила содержимое тесной рубки «хетцера», где за толстой броней находился опытный экипаж из четырех человек. Одновременно вспыхнул бензин и рванули снаряды в боеукладке.
Компактная и опасная, как гадюка, машина исчезла в клубящемся, словно живое существо, огненном клубке. Взлетели, кувыркаясь, оба вырванных верхних люка, зенитный пулемет, снарядные гильзы, мелкие обломки. Вынесло заднюю стенку рубки вместе с человеческим телом и грудой горящего тряпья.
Атака была дружной. Впереди шли «тридцатьчетверки», следом две самоходки Чистякова. Пехота, спрыгнувшая с брони, догоняла машины. Две «тридцатьчетверки» и самоходная установка лейтенанта Авдеева горели. Еще один танк стоял с поврежденным двигателем. Пламя экипаж сумел погасить.
Теперь против атакующих действовали два дальнобойных, но не слишком поворотливых орудия, и минометы, непрерывно сыпавшие мины.
И Болотов, и Чистяков, приближаясь к немецким траншеям, знали, что их подстерегает еще одна опасность – «фаустпатроны». В сорок четвертом году этими гранатометами активно вооружали пехотные части вермахта. Они не обладали высокой точностью стрельбы и дальнобойностью, но на расстоянии пятидесяти метров пробивали кумулятивными зарядами любую броню.
Это было качественно новое оружие врага, которое уже наносило нашей бронетехнике ощутимые потери. Особенно в населенных пунктах, среди траншей и окопов, где можно было подпустить танк на расстоянии выстрела.
К сожалению, как это часто бывало, в среде высокого командного состава относились к «фаустпатронам» с долей пренебрежения. Наши генералы на передовых позициях бывали редко, предпочитая руководить из хорошо укрепленных блиндажей за километры. Подумаешь, реактивная труба! Она на полста шагов всего бьет. На появлении этого сильного оружия внимание командиров и бойцов долго не акцентировали (чего панику разводить!).
Многие красноармейцы, особенно из недавнего пополнения, даже не знали о существовании «фаустпатронов». Зато быстро оценили опасность танкисты и самоходчики. Выход в ближнем бою имелся лишь один – действовать совместно с пехотой, которая уничтожала «фаустников», не давая приблизиться к боевым машинам.
Десант, спасаясь от сильного минометного огня и тяжелых снарядов, отстал. Машины временно остались без прикрытия, поджидая пехоту и маневрируя, чтобы не угодить под орудийный выстрел и не нарваться на гранатометчиков.
– Эй, скоро вы там? – кричали командиры, высовываясь из люков и торопя десантников. – Чего плететесь!
Самоходка Чистякова накрыла фугасным снарядом капонир с тяжелым орудием. Взрыв выбил колесо, смял откатное устройство, раскидал расчет. Последнее из четырех тяжелых орудий готовилось выстрелить, целясь в машину старшего лейтенанта.
Чистяков понял, что экипаж не успеет перезарядить свою пушку. Матвей Колесник уставился на массивный ствол с огромным черным отверстием. Сейчас оттуда вырвется вспышка, и снаряд, выпущенный с двухсот метров, разнесет самоходку. Превратит в пыль весь экипаж и его, Матвея Колесника, которого ждут трое детей и жена.
– Стреляй, мля! – орал он на Хлебникова, теряя выдержку.
И в то же время лихорадочно искал выход из смертельной ситуации. Вряд ли другой механик сумел бы среагировать так же быстро, опережая расчет немецкого орудия. Матвей Колесник, рискуя сжечь сцепление, дал полный газ.
Машина взревела и, подпрыгнув, понеслась прямо к наблюдательному пункту, покрытому маскировочной сеткой. Трехслойный бревенчатый накат и толстый слой земли выдерживали попадания снарядов среднего калибра. Но несущаяся бронированная глыба весом сорок пять тонн, выбрасывая из-под широких траков комья земли, кроша в щепки бревна, провалилась вниз, смяв трубы-опоры.
Там, выполняя свой долг, находились офицер и радист. В последний момент попытались выскочить, но это удалось лишь радисту. Офицер с криком исчез под огромной русской машиной.
Фугас, предназначенный самоходке Чистякова, прошел за кормой и со зловещим шелестом летел в сторону десантной цепи. Мощный взрыв заставил залечь бойцов, но через минуту они вскочили и побежали дальше.
Расчет шестидюймовки загонял очередной снаряд, осознавая, что выстрелить не успеют. Наводчик орудия, унтер-офицер, воевавший с русскими еще в ту войну, ловил в прицел юркую «тридцатьчетверку». Фельдфебель, командир расчета, матерясь, пристраивал на бруствере «фаустпатрон».
– Шайзе! Славянское дерьмо! Быстрее копайтесь, сейчас этот танк пальнет.
«Тридцатьчетверка» угодила фугасным снарядом в станины, разбросав в стороны троих человек из расчета. Массивное орудие осталось невредимым. Заряжающему оставалось втолкнуть в казенник гильзу с пороховым зарядом. Есть! Замок с лязгом захлопнулся, но русский танк выпустил следующий снаряд.
Взрыв опрокинул наводчика. Орудие стояло, готовое к выстрелу, который разнесет русский танк. Но следом за танком появилась другая самоходка. Реактивная мина, выпущенная фельдфебелем из «фаустпатрона», прошла мимо – расстояние было велико. Целясь в русские машины, стреляли еще двое гранатометчиков. Сапер, пригибаясь, бежал по траншее с магнитной миной в руках. Фельдфебель встал за прицел орудия, рядом ворочался наводчик с оторванной ногой.
Командир СУ-152 лейтенант Кузнецов наблюдал за происходящим, порываясь давать какие-то команды. Но этот бой был для него первым, а экипаж знал, что ему делать. Механик резко тормознул, наводчик надавил на педаль спуска.
Фугас весом сорок пять килограммов, взорвавшись между колес, подбросил многотонный ствол, раскидал в стороны колеса. Пушка распласталась на земле, тело фельдфебеля отбросило на несколько метров.
«Тридцатьчетверка» вела огонь из пушек и пулеметов вдоль траншеи, отгоняя гранатометчиков. Из люка самоходки высунулся заряжающий и длинными очередями из ППШ уложил сапера с миной в руках.
Батарея дальнобойных орудий, способная разгромить, уничтожить полковую колонну, перекрыть дальние подходы своими тяжелыми снарядами, перестала существовать.
Самоходная установка лейтенанта Кузнецова стояла на бугре, готовая отражать возможную танковую атаку. «Тридцатьчетверки» вели огонь по траншеям и блиндажам, поджидая десантников. Подходить ближе танки не рисковали. Один из гранатометчиков, вынырнув из узкого хода сообщения, почти в упор выстрелил из «фаустпатрона» в «тридцатьчетверку».
Некоторые из танкистов впервые видели действие этого оружия. Огненная стрела ударила в башню, и танк вспыхнул. Успел выскочить лишь механик-водитель, через несколько секунд машина взорвалась.
Быстрота, с которой был уничтожен танк и погибли три человека из экипажа, произвела тягостное впечатление на остальные экипажи. Гранатометчик исчез, оставив на бруствере дымившуюся трубу. В двадцати шагах огромным костром горел разбитый танк с отброшенной в сторону башней.
Подоспела десантная рота и выбила остатки немецкой пехоты из траншей. На гребне холма встретили самоходки капитана Глущенко и вторую танковую роту, сильно поредевшую. Они потеряли подбитыми и сгоревшими четыре машины – слишком плотным был огонь противотанковых пушек.
Капитан Болотов, пользуясь тем, что Чистякова поблизости нет, поторопился доложить Фомину об уничтожении батареи тяжелых орудий и двух «хетцеров».
– Где наши самоходки? – отрывисто спросил майор, не дослушав доклад.
– Одна сгорела, вторая здесь, а Чистяков в яму провалился.
– В какую еще яму? Командир батареи жив? – не выдержав, закричал майор.
Он переживал за старшего лейтенанта, с которым вместе воевал больше года.
– В наблюдательный пункт угодил, – снисходительно пояснил Болотов. – Выбираются.
В эти минуты Чистяков и его экипаж работали лопатами, освобождая выход из ямы, куда влетела их машина, спасаясь от тяжелого снаряда. Закопали смятого ударом немецкого офицера, подобрали пистолет, вынули из карманов документы. Растаскивали обломки бревен, мешавшие выбраться.
Фомин подошел к краю ямы. Увидев, что экипаж цел и невредим, весело спросил Чистякова:
– От кого прячешься, Саня?
– Слишком резвый маневр делали, когда от снаряда убегали, – вытирая пот с лица, задрал голову старший лейтенант. – Зато командный пункт уничтожили. Офицерика вон закопали, а рацию вдребезги. Документы фрица возьмете?
– Давай. Посмотрим, что за часть, – полистав бумаги, сунул их в карман. – Долго выбираться будете?
– Вылезем через полчаса. Машина вроде в порядке, а самоходка Степана Авдеева сгорела. Не знаю, жив он или нет.
– Живой. Ладно, работай.
Фомин осмотрел разбитую дальнобойную батарею. Орудия были искорежены, развалены на части взрывами тяжелых снарядов «зверобоев». Несмотря на разрушительность прямых или близких попаданий, массивные стволы у трех пушек остались почти неповрежденными.
– Крепкая сталь, – кивнул капитан Глущенко. – Оставь эту батарею здесь, они бы на расстоянии крепко наших потрепали. Орудия эффективные, но для ближнего боя не слишком приспособлены.
Тем временем подсчитали общие потери. Одна сгоревшая самоходка, пять танков. Еще три танка получили повреждения, которые своими силами не устранишь.
Фомин связался со штабом, доложил результаты боя и обстановку. Одобрения не ждал, хотя с ходу разгромили довольно крепкий укрепленный узел. Его выслушали, что-то записали.
– Это хорошо, что ты тяжелую батарею уничтожил. Но не следовало так долго задерживать весь отряд. Не забывай про разведку. Оставь на высоте поврежденную технику и продвигайся вперед. Танковый полк тебе уже в затылок дышит.
– Задачу понял, – только и оставалось сказать майору. – Продолжаем движение.
Легко сказать. Срочно надо было решить множество дел. Главное из них – помощь раненым. Сорок с лишним человек – из них половина тяжелые, много обожженных, без чего не обходились танковые бои. Раньше эту проблему решал опытный начальник санчасти. Теперь в распоряжении майора имелись два санинструктора и несколько санитаров. Работали они быстро, перетягивали жгутами простреленные руки-ноги, перевязывали раны, накладывали на перебитые кости шины.
Старший из них, бывший сельский ветеринар Егор Долгов, быстро перевязывал заряжающего из экипажа Авдеева. Поймав вопросительный взгляд Фомина, безнадежно махнул рукой:
– Три осколка череп пробили. Без сознания. От силы час-полтора протянет. Обожженные сильно мучаются. Некоторым я морфий вколол, другим спирта дал. Эвакуировать их срочно надо.
– В «студебеккер» погрузим. Безнадежных много?
– Вон парнишка из десанта две разрывные пули в живот получил. Уже почернел. Так мучился, но после морфия заснул. Еще одному миной ноги по колено оторвало и в живот несколько осколков. Вряд ли выживет…
– Отправлять будем всех тяжелых, – отрывисто проговорил Фомин. – А там, как кому повезет.
– Само собой. Побыстрее бы только.
В кузов «студебеккера» погрузили двадцать с чем-то человек. Хватило бы места и для других, но обожженные и тяжело раненные могли только лежать. Еще несколько человек втиснули в кабину. Кроме санитара, дали в сопровождение двух автоматчиков. Мало ли что в пути произойдет.
«Студебеккер», переваливаясь на ухабах, тронулся с места. Сразу раздались крики:
– Не гони ты сильно! Тут люди от боли сознание теряют.
Егор Филиппович Долгов сунул в кузов две фляжки разбавленного спирта.
– Пейте и не скулите. Вам быстрее к врачам надо.
Две поврежденные «тридцатьчетверки» и один Т-70 оставили вместе с остальными ранеными на захваченных позициях. Мотоциклистов и бронетранспортер уже выслали вперед. Люди торопливо перекусывали сухим пайком и трофейными консервами.
Погибших снесли в одно место, их похоронят экипажи поврежденных танков и легкораненые. Двадцать три мертвых тела и еще более десятка предстояло достать из догорающих разбитых машин.
Григорий Фомин, всегда уверенный в себе, умеющий принять быстрые и правильные решения, сейчас сомневался, надо ли было штурмовать эту высоту. Неожиданным ударом опорный узел был уничтожен, но и потери оказались велики. Впрочем, они были бы гораздо больше, натолкнись на укрепления идущие следом войска.
Он не хотел обсуждать этот вопрос ни с кем. Что сделано – то сделано. Подошел Болотов и доложил:
– У «тридцатьчетверки» во второй роте башню заклинило.
– Почему раньше не доложил?
– Она поворачивалась, а сейчас, когда снова проверили, погон лопнул.
– Пойдем глянем.
Танк получил попадание в лобовую броню, но снаряд отрикошетил. Последствия сильного удара (погибший от осколков стрелок-радист, смятый пулемет) продолжали проявляться. Башню слегка перекосило, но было ясно, что вести огонь из пушки рискованно. Отдача может сорвать башню и покалечить людей.
– Оставляй машину здесь, – приказал Фомин. – На крутом подъеме или от отдачи слетит башня. Чего лишний хлам тащить.
– Танк совсем новый, – обиделся за слово «хлам» комбат. – Если еще эту «тридцатьчетверку» оставить, то у меня в строю всего двенадцать машин останется. Из них три легких Т-70. Чем воевать?
– Что осталось, тем и будем воевать.
Предстояло решить вопрос с лейтенантом Авдеевым. Он был опытный командир. На пришедшего недавно Никиту Кузнецова майор не слишком надеялся. Во второй батарее осталось и так две машины, одной из которых командует новичок.
– Кузнецов, – не вступая в долгие разговоры, приказал Фомин. – Машину сдашь лейтенанту Авдееву, а сам займешь место в моем бронетранспортере.
Предупреждая растерянный вопрос лейтенанта, постарался смягчить тон.
– Вторая батарея ослаблена. Твое место временно займет Авдеев, а ты назначаешься моим помощником. Толковый офицер необходим, станешь вроде начальника штаба, чтобы мне по мелочам не распыляться.
– Есть, – козырнул лейтенант.
Разведывательно-штурмовой отряд двинулся дальше. Колонна заметно уменьшилась. Старательно приготовленные к маршу танки и самоходные установки были исклеваны осколками, кое-где виднелись вмятины от снарядов, обгорела краска. Поредели отделения десантников.
Желая подбодрить Фомина, с ним связался командир самоходно-артиллерийского полка, Иван Пантелеев:
– Лихо вы с узлом обороны расправились. Если бы не ты, пришлось бы нам кашу расхлебывать. Внезапный удар многого стоит. Больше не задерживайся, двигайся без остановок.
В этих словах молодой самолюбивый майор почувствовал не одобрение, а скорее упрек.
– Вас понял, – отозвался Фомин. – Раненых и поврежденную технику забрать бы побыстрее. Фрицы кругом, всякое может случиться.
– Заберем.
На этом разговор закончился, а нехорошие предчувствия сбылись быстрее, чем кто-либо ожидал. Судьба экипажей подбитых танков и большинства раненых, оставшихся на холме, оказалась трагичной. Старший группы, лейтенант, командир танкового взвода, тоже предчувствуя опасность, предложил нескольким легкораненым:
– Ребята, наши недалеко. Кто не хочет ждать, идите в санбат своим ходом. Дорога свободна, через несколько часов будете у докторов.
Дорога действительно оказалась свободной. Семь бойцов и офицеров, способных передвигаться, двинулись к своим. Спустя сутки встретились с передовыми частями и были переправлены в санбат. Наводчик из экипажа Авдеева, старший сержант Николай Лагута, получивший несколько осколков от разорвавшейся мины, тоже мог шагать. Не захотел задерживать группу, так как хромал.
– Пойдем, Коля, – уговаривали его. – Костыль вырежем.
– Идите, я своих дождусь.
Но, как и другие, оставшиеся на холме, он не дождался своих. Наступление фронта охватывало широкую полосу в четыреста с лишним километров. На многих участках войска наталкивались на упорную оборону, которую приходилось буквально прогрызать. Поэтому наступление шло не так быстро, как рассчитывали.
Откатывались на запад большие и мелкие немецкие части, выбитые со своих позиций и понесшие серьезные потери. Одно из таких подразделений, наполовину разбитый моторизированный батальон, выбралось на дорогу и оказалось возле холма. Командир батальона торопился вывести людей и уцелевшую технику из-под удара наступающих русских танков.
Возможно, они прошли бы мимо, но с холма по немцам открыли огонь. Слишком много ненависти накопилось к ним за три года войны. Лейтенант, командир танкового взвода, потерял двух братьев. Белорус Николай Лагута недавно узнал, что почти вся его семья погибла в оккупации. Имели свои счеты и другие бойцы.
Дали залп три танка, в том числе легкий Т-70 (у четвертого было неисправно орудие). По прорывающейся на запад колонне били несколько пулеметов. Николай Лагута вел огонь из трофейного миномета.
В потрепанном немецком батальоне остался один танк Т-4, полдесятка бронетранспортеров и несколько грузовиков. «Тридцатьчетверка» с поврежденной ходовой частью попала бронебойным снарядом в борт Т-4. Машина задымила, но ответным выстрелом пробила башню нашего танка, и он загорелся.
Группа на холме переоценила свои силы. Рассчитывали, что после нескольких удачных попаданий колонна будет рассеяна и обратится в бегство. Сыграла свою роль не слишком умная пропаганда армейских политических органов, утверждающих, что отступающая немецкая армия слаба духом, а многие части деморализованы.
Однако это было не так. В июле сорок четвертого года вермахт, понесший ряд серьезных поражений, несмотря на мощные удары Красной Армии и открытие союзниками второго фронта, не утратил своих боевых качеств.
Гибкая и одновременно жесткая пропаганда нацистского руководства сумела убедить немецких солдат, что у них нет выбора. Надо драться в полную силу. Русские несут гибель Германии и жестокую азиатскую месть за все то, что успели натворить немцы в Советском Союзе. И хотя в головах многих солдат и командиров вермахта царило смятение, они продолжали воевать организованно и умело.
Легкий Т-70 с его 45-миллиметровой пушкой успел выпустить несколько снарядов. Уже дымившийся Т-4 достал его бронебойной болванкой. Легкий танк с бензиновым двигателем сразу вспыхнул.
«Тридцатьчетверка» с лопнувшим погоном добила Т-4, но отдача после второго выстрела сорвала тяжелую башню с погона, раздавила командира и его помощника.
На дороге, огибающей холм, горели тяжелый Т-4 и один из бронетранспортеров. Остальные обрушили огонь нескольких пулеметов, в том числе крупнокалиберных. Имелись у отступавших и два-три миномета с небольшим запасом мин, которые вели довольно точную стрельбу.
Под прикрытием огня с полсотни немецких солдат перебежками двинулись в атаку. Среди них были остатки роты СС, состоявшей из украинцев и прибалтов. Кроме желания пополнить боеприпасы и найти что-то съестное, ими двигала ненависть. Отступая, они знали, что навсегда покидают землю, ставшую для них чужой. Не было в войсках СС более жестоких и обозленных солдат, чем выходцы из Западной Украины и Прибалтики.
Если земля чужая, то пусть она станет мертвой. Их руками жгли деревни, стреляли пленных в лагерях. Сейчас они твердо решили п<