Спокойный и тихий выдался вечер. Кто-то из хозяйственных бойцов сварил в двух ведрах картошку с консервами. Ужинали, наблюдая, как на запад идут тройки наших бомбардировщиков СБ-2. Насчитали восемнадцать двухмоторных машин и с десяток истребителей сопровождения. Отложив ложки, вслушивались в гул груженных под завязку самолетов.
– Тонны по две бомб несут, – предположил Манихин.
Стрелок-радист Леша Савин, хорошо разбиравшийся в технике, поправил его.
– Грузоподъемность тысяча шестьсот килограммов. Ну и этого хватит, чтобы хорошо врезать.
– Истребителей сопровождения маловато, – заявил Матвей Колесник.
– Ничего, отобьются.
Один из танкистов, встав в рост, размахивал шлемом и выкрикивал:
– Вложите гадам по полной!
Судя по голосу, он был крепко на взводе. Начали праздновать! Захватив с собой рыжего командира «тридцатьчетверки», Чистяков обошел с ним позиции. Выпивши были почти все, но сержант-танкист и один из десантников, возрастом постарше, хлебнули больше, чем надо.
К счастью, запасы спирта и трофейного рома уже заканчивались. Боец-десантник угомонился и отправился спать, а танкист бил себя в грудь кулаком и кричал:
– Мне что, выпить нельзя? Я полтора года в этом железном гробу отвоевал. Горел, аж кости сквозь мясо видны были. Имею право!
– Имеешь, – не стал заводить канитель Чистяков. – Попей водички и ложись отдыхать.
– Может, я товарищей еще хочу помянуть. Водка есть, старлей?
Младший лейтенант, командир танка, приказал:
– Геннадий, иди спать. Не развращай мне тут молодежь.
Оправдываясь, объяснял Чистякову:
– Парень неплохой. Смелый, наводчик хороший. Сегодня его «тридцатьчетверка» сгорела. Он да механик выбрались. Механик весь обожженный, в тыл отправили.
– Ночью нас, как курят, передушат, если все так поминки справлять будут, – сказал старший лейтенант. – Твой хороший парень без задних ног дрыхнуть будет, а кому-то вместо него всю ночь на посту стоять. Вылить остатки спирта и проверить посты.
Остальные танкисты угомонили сержанта, а Чистяков приказал выдвинуть «тридцатьчетверку» с неисправной башней на триста метров западнее разъезда. Младший лейтенант, командир машины, помялся. Дежурить ночью одному на дороге ему не очень хотелось. Тем более башня не вращалась, и оба пулемета имели ограниченный сектор обстрела.
– Может, мою машину в охранение поставим? – предложил командир второй «тридцатьчетверки». – В случае чего я могу из пушки врезать. Снарядов хватает.
– Твоя пушка здесь, на разъезде нужна. А ты, герой с дырявой пушкой, будешь связываться по рации с моей самоходкой. Пропустишь время, пеняй на себя. Один нажрался, второй боится один ночью дежурить.
– Я не боюсь, – обиделся младший лейтенант.
– А если не боишься, вытащишь на броню оба пулемета, вот тебе круговой обстрел. Гранаты есть?
– Так точно.
– Попробуй только засни!
– Честное слово, товарищ комбат…
– Я не комбат, а командир батареи. Двигай вперед.
Позже, обходя вместе со взводным Олегом Пуховым посты, Чистяков признался парню:
– Душа у меня неспокойная. Мало того, что в немецком тылу сидим, да еще переезд держим. Всего можно ожидать ночью.
– На меня можете надеяться, – уверенно заявил десантник. – Я всю ночь дежурить буду. Водку почти не пил, так что на сон не тянет.
– Тебя мать как в детстве называла? Олежка?
– Да, Олежка. Откуда вы это знаете?
– Тебе годов-то сколько?
– Девятнадцать… в ноябре исполнится.
– Ладно, иди к своим ребятам, Олежка.
На ночь обе самоходные установки и танк Чистяков приказал выгнать из капониров, чтобы обеспечить свободу маневра. Степану Авдееву приказал держать под прицелом северную часть железнодорожного полотна.
Свою машину развернул стволом на юг, в направлении Равы-Русской, откуда мог появиться бронепоезд. Часа в два ночи прикорнул, предупредив Авдеева и своего наводчика Хлебникова.
– В случае чего, сразу будите. Может, посплю хоть пару часов.
Но поспать в эту ночь старшему лейтенанту Чистякову не удалось.
Младший лейтенант, командир Т-34 с продырявленной пушкой, сидел на краю открытого люка с автоматом на коленях. Будь он поопытнее, не стал бы громоздиться так высоко – слишком приметная цель для вражеского стрелка.
Ночь выдалась темная. Горбушка луны то появлялась, то исчезала среди облаков. Сверху открывался неплохой обзор, а если включить фары, то метров за двести все будет видно, как на ладони.
Сержант, командир башни, или, проще говоря, башнер, имел опыта побольше и выбрал место шагах в десяти от танка, на бугорке в густой траве. Если фрицы ударят из темноты, то главной целью будет одиноко торчавшая на обочине дороги русская «тридцатьчетверка». Конечно, в этих рассуждениях присутствовала доля эгоизма, но если лейтенант не возражал, почему бы не обезопасить себя. Под рукой сержанта лежал пулемет, а в двух сумках запасные диски и гранаты.
Стрелок-радист, из недавнего пополнения, сидел у рации и курсового пулемета. Место для наблюдения было у него никудышное – узкая смотровая щель, сквозь которую и днем толком не прицелишься.
Но младший лейтенант считал более важным, чтобы возле рации постоянно находился человек. Рядом, на своем сиденье перед открытым люком, дремал механик-водитель. Бывший колхозный тракторист, лет на десять старше остального экипажа, воевать среди ночи ни с кем не собирался. Наган лежал в кармане комбинезона, а сам механик сквозь дремоту иногда трогал рычаги, готовый сразу запустить двигатель.
Каждый думал о своем. Механику виделось родное село, дом, семья. Еще он жалел, что не смог удержаться в ремонтной роте, где провел в стороне от передовой последние полгода. В линейных частях не хватало механиков-водителей, и его внезапно перевели в батальон Болотова. Командира, по мнению механика, никудышного, способного лишь смотреть в рот начальству и гробить людей.
Младший лейтенант думал о знакомой девушке-связистке. Она принимала его ухаживания, мелкие подарки, иногда позволяла себя целовать, но дальше этого дело не продвигалось. По слухам, девушка встречалась с зампотехом полка. Слово «спала» ему претило. Младший лейтенант был из интеллигентной семьи и не верил, что девушка может так просто отдаваться без любви человеку на двадцать лет старше, да еще женатому.
Приятно возбуждающие воспоминания о последней встрече и надежды, что после рейда все у них будет по-настоящему, понемногу расслабили командира танка. Он погрузился в дрему, даже всхрапнул, что сразу услышал чуткий механик-водитель.
– Не спать! – встрепенувшись, окликнул экипаж младший лейтенант.
– Нет… наблюдаем, – ответил механик.
Растолкали заснувшего радиста, который вышел на связь с самоходкой Чистякова и доложил, что у них все тихо.
– Это хорошо, – важно ответил радист Леша Савин, дежуривший на рации.
И Чистяков, и его заместитель Степан Авдеев осознавали, что за ними наверняка ведут наблюдение. Авдеев, нервничая, ожидал нападения ночью. Хотя тревога казалась ему излишней. Это же не кинофильм «Чапаев», где коварные казаки обкладывают штаб славного комдива.
Между тем комендант этого участка пути еще с вечера получил задание внезапным ударом выбить русских с переезда. Пока было светло, сделать это не удалось. У русского отряда имелись две тяжелых самоходных установки с шестидюймовыми орудиями и два танка.
Комендант имел в своем распоряжении несколько полевых пушек, гаубиц-«стопяток», минометную батарею и две роты солдат железнодорожной охраны. Все эти силы были растянуты, охраняли несколько переездов, небольшой мост, а русские приближались широким фронтом.
Бронепоезд, отчасти подчинявшийся коменданту, мог внезапным налетом уничтожить четыре машины, но после дневного боя срочно ремонтировался.
– Атакуйте ночью, – было приказано коменданту.
– У меня железнодорожная охрана. На роль штурмовой группы они не годятся. Возраст, отсутствие подготовки…
– У вас есть саперы. Они-то умеют взрывать. Мины, кажется, остались?
Взрывчатка, мины разного назначения имелись на складе в достатке. Но это добро надо доставить на место, исхитриться сунуть под танки и взорвать. Чушь собачья! У коменданта имелись также в запасе штук семь «фаустпатронов», но ими мало кто умел пользоваться. Изучали в теории, а как получится на практике, комендант не знал.
– Атакуйте, не ждите до утра, – подвело итог начальство. – Или надеетесь на бронепоезд? Оставьте его на случай русского наступления.
Были срочно сформированы два взвода и отдан приказ уничтожить прорвавшийся отряд до рассвета. Комендант мало верил в успех. Без артиллерии и танков этот крепкий узелок не ликвидируешь. Оба взвода будут уничтожены огнем орудий и пулеметов, прежде чем приблизятся на расстояние гранатометного выстрела. Но другого выхода не оставалось.
Ночной бой, по мнению многих командиров разных уровней, предприятие бестолковое и малоэффективное. Хотя летом сорок первого отступавшие от границы красноармейские части не раз устраивали успешные ночные налеты на немецкие штабы и тыловые подразделения, потерявшие осторожность от успехов.
Старший лейтенант Чистяков, прикорнувший в блиндаже, с трудом открыл глаза. Светящиеся стрелки трофейных часов показывали половину четвертого утра. Он имел в запасе еще полчаса, но знакомое предчувствие тревоги заставило его встать, вылезти наружу.
Взрывы ручных гранат, а следом автоматные очереди, прозвучавшие на южном участке железнодорожного полотна, не стали для Чистякова неожиданностью. Трофейная ракетница была при нем. Он выстрелил вверх, приходя в себя и окончательно стряхивая остатки сна.
– В ружье! Тревога!
Пальба шла уже с нескольких сторон. Взревев на высоких оборотах, завелся один, другой двигатель. Звенел стартер третьей машины. Взлетели вверх еще несколько осветительных ракет. Началось!
Два взвода, спешно укомплектованных бывалыми солдатами, служившими еще при кайзере, саперами и молодыми добровольцами, спешившими отличиться, заработать награды (возможно, отпуск на родину), имели шансы на успех.
Двое крепких спортсменов, прошедших хорошую подготовку в учебных лагерях «гитлерюгенда», сумели бесшумно подползти к одному из постов. У них были отличные ножи, зауженные по всей длине лезвия. Они с легкостью вошли в тела задремавших перед рассветом русских постовых. Все происходило практически бесшумно. Лишь коротко всхрапнул, расставаясь с жизнью, один из бойцов. Вытерев кинжалы о траву, добровольцы сделали знак остальному отделению следовать дальше.
«Тридцатьчетверку», стоявшую в боевом охранении, окружило с трех сторон еще одно отделение. Приближаться не рисковали, опасаясь поднять шум раньше времени. Лишь осторожно подползал опытный сапер с «фаустпатроном» и гранатами. Остальные держали наготове карабины и автоматы, готовые добить танкистов.
Взвод, под командой молодого немецкого лейтенанта, рассыпался цепью в полутора сотнях метрах от переезда. Это было удачное место для атаки: бугры, высокая трава, извилистая канавка, по которой сбегала весной талая вода. Взвод имел на вооружении пулемет, три-четыре «фаустпатрона» и должен был нанести главный удар.
Комендант участка собрал своих лучших солдат, неплохо их вооружил. Но допустил ошибку, типичную для многих немецких командиров. Он видел в прорвавшихся русских тех неполноценных солдат и туповатых офицеров, которых били и тысячами захватывали в плен в сорок первом и сорок втором году. Хотя и тогда это было не совсем так, а победы первых лет войны обошлись вермахту дорого.
Сейчас слишком многое изменилось. Начальник разведки Фомин оставил держать переезд опытных, хорошо повоевавших командиров, да и большинство экипажей и бойцов-десантников уже понюхали пороху. Взять врасплох их было не просто.
Два спортсмена, уничтожив пост, уверенно шагали вперед с автоматами на взводе. Полтора десятка солдат железнодорожных войск, треща сухой травой, шли следом.
Степан Авдеев, обходивший посты, услышал шум шагов и сразу залег, приготовив «лимонки» и трофейный автомат МП-40. Он был готов к таким внезапным нападениям и действовал хладнокровно.
Спортсмены, гаденыши из «гитлерюгенда», в качестве боевого опыта имели за спиной карательную экспедицию, расстрел заложников, а после этого им разрешили изнасиловать пойманных на хуторе нескольких девушек. Для них это стало и первым сексуальным опытом. Они гордились собой и считали себя мужчинами.
Лейтенант Авдеев имел за плечами атаки, бои, стычки, долгие месяцы госпиталя после тяжелого ранения. Он с трудом сдерживал кашель, рвущийся из пробитого легкого, когда готовил «лимонки» к броску.
В голове мелькнуло, что будет глупо, если он, командир тяжелой самоходки, погибнет в ночной стычке, действуя, как простой пехотинец. Но так складывалась ситуация. Степан дождался, когда силуэты вражеских солдат четко возникнут на фоне тусклого лунного света, и бросил обе гранаты, делая каждый раз секундную задержку.
«Лимонки» – не такое уж сокрушающее оружие, смертельно опасное на двести метров, как иногда их изображают. Заряд тротила разносит чугунный корпус наполовину в пыль, ограничивая радиус поражения.
Но в умелых руках рубчатые Ф-1, да еще брошенные точно в цель, срабатывают как надо. Две мгновенных вспышки, треск взрывов и крик смертельно раненного человека. Один из спортсменов был убит наповал, второго хлестнуло чугунным крошевом в лицо, грудь, руки. Он стоял, раскачиваясь, зажимая окровавленные глазницы ладонями, и стонал, призывая мать спасти его.
– Мутти… мутти…
Авдеев уже вел длинную строчку автоматной очереди, но пожилые солдаты-железнодорожники бросились на землю с завидной быстротой. Магазин вылетел за считаные секунды над их головами. Внезапность атаки была утеряна.
Экипаж боевого охранения на танке с поврежденной пушкой ударил сразу из двух пулеметов и автомата ППШ. Механик запустил двигатель и включил фары. Сапер с «фаустпатроном», залитый желтым электрическим светом, выстрелил, хотя понимал, что сто метров расстояние слишком большое.
Он промахнулся. Искрящийся заряд взорвался с недолетом, загорелась трава. У сапера хватило выдержки никуда не бежать, а распластаться на земле. Отделение за его спиной отползало, ожидая, что русская «тридцатьчетверка» бросится вдогонку и раздавит их. Но танкисты, следуя инструкции, уже заняли свои места, и Т-34 на скорости пошел к переезду.
С двух сторон нападение было отбито. Но, пользуясь суматохой и шумом, лейтенант из прусских решительных офицеров повел свой взвод в атаку. Четыре десятка солдат и унтер-офицеров бежали молча, без стрельбы, стараясь как можно быстрее приблизиться к переезду и открыть огонь из «фаустпатронов», а затем из остального оружия. Имелись также магнитные мины и противотанковые гранаты.
Они приблизились в тот момент, когда спешно заводились двигатели. Открыли огонь десантники, а Т-34, оставшийся на переезде, послал первый снаряд, и сразу же заработали пулеметы.
Чистяков спрыгнул в люк своей самоходки. Фары освещали умело наступавшую вражескую цепь. Прусский лейтенант сколотил взвод из таких же молодых решительных парней, как и он сам. Василий Манихин уже зарядил орудие осколочным снарядом. Хлебников выстрелил, опустив ствол до нижней отметки. Взрыв подкинул чье-то тело, повисла завеса пыли, а Хлебников закричал:
– Сейчас они будут в мертвой зоне!
Все же не зря Чистяков приказал вывести с вечера все машины из капониров.
– Задний ход!
Самоходка уходила от наступающей цепи. Вели огонь все три машины и десантники. Из дымовой завесы вылетела одна и другая огненная стрела. Машина Авдеева осветилась вспышкой кумулятивной струи.
В дыму и облаке пыли трудно поймать цель. Мина, выпущенная из «фаустпатрона», прожгла, расплавила гусеницу, разбила ведущее колесо. Второй заряд прошел мимо. Лейтенант с «фаустпатроном», презирая опасность, бежал к самоходке Чистякова. Он знал, какие машины надо уничтожить в первую очередь, и был готов сжечь русский «дозеноффнер» ценой своей жизни.
Близкий взрыв гранаты сбил его с ног. Лейтенант упрямо поднялся, вскинул «фаустпатрон». Чистяков среагировал быстрее. Он уже высунулся по грудь из люка и стрелял в немца из автомата.
Но столько упрямства и ненависти было в немецком лейтенанте, что пробитый полдесятком пуль, он из последних сил успел нажать на спуск. Как последнее торжество в своей жизни, увидел вспыхнувшую огромным костром русскую самоходку и лишь после этого выпустил из рук трубу «фаустпатрона».
Он уже не чувствовал, как его тело разрывают и плющат тяжелые стальные траки. Вперед продолжал мчаться подожженный им Т-34. Он возник в прицеле «фаустпатрона», заслонив собой «зверобоя». Младший лейтенант, командир танка, вел свою машину прямо на наступающую немецкую цепь. Он видел в ней главную угрозу для небольшого гарнизона переезда и тяжелых самоходок, способных обеспечить его защиту, отразить танковую атаку или нанести удар по бронепоезду.
Немецкий офицер выстрелил точно. «Тридцатьчетверка», ведущая непрерывный огонь из пушки и двух пулеметов, дернулась от удара кумулятивной гранаты «фаустпатрона», которая прожгла лобовую башенную броню. Командир Т-34 и башнер погибли сразу. Из распахнутых люков вырывались языки огня.
Механик-водитель был контужен, стрелок-радист ворочался у своего пулемета, теряя сознание от густого дыма. Механик понимал, что ему надо немедленно выпрыгивать. Он пытался это сделать, но тело ему не повиновалось. Ноги, которыми он хотел оттолкнуться и вылезти, продолжали давить на газ. Горящая «тридцатьчетверка» описывала полукруг на скорости сорок километров, давила атакующих, не успевших увернуться.
Наступающий взвод шарахнулся от огненного клубка, затем раздался сильный взрыв. Сдетонировали снаряды, которыми под завязку была загружена «тридцатьчетверка». Взрывная волна, осколки, смятые снарядные гильзы, разлетавшиеся в разные стороны, убили и ранили несколько атакующих.
Добивая взвод, вели огонь пулеметы второй «тридцатьчетверки», стреляли десантники. Раза три подряд тяжело ухнули осколочные снаряды, выпущенные самоходкой Чистякова. Авдеев и его наводчик, высунувшись из люков, опустошали диски своих автоматов.
Затем стрельба понемногу затихла. В тусклом свете рождающегося дня догорала разорванная взрывом «тридцатьчетверка». Остатки двух немецких взводов уже исчезли, унося своих раненых. Ночной штурм был отбит.
У Чистякова не было достаточно мощной рации, чтобы связаться со своими. Она находилась в одном из бронетранспортеров. После оглушающего ночного боя, новых потерь, гибели «тридцатьчетверки» со всем экипажем люди бродили, как шальные. Некоторые сидели на брустверах, курили, обмениваясь редкими фразами. Что будет дальше, никто не загадывал. На это уже не хватало сил.
Чистяков собрал командиров, совещались, осматривали следы попадания заряда «фаустпатрона» в машину Авдеева. Экипаж не пострадал, но правая гусеница была разорвана, ведущее колесо и металл вокруг оплавились от высокой температуры.
Без ремонтников, электросварки, запасных частей самоходку вернуть в строй было невозможно. Слишком малый угол горизонтального поворота орудия делал мощную пушку бесполезной для боя. Завели двигатель.
– А ну, провернись на одной гусенице, – приказал механику лейтенант Степан Авдеев.
– Гусеницу окончательно сомнем, – заявил механик Крылов. – Тут всего метр заменить, колесо новое поставить, и кати хоть до Берлина.
– Нам сегодняшний день хотя бы прожить, – оборвал его Чистяков. – Делай, что говорят.
Двигатель, работая тяжело, с надрывом, немного развернул сорокапятитонную машину.
– Теперь в другую сторону, – командовал Авдеев.
– Сейчас все доломаем, – бурчал Иван Крылов, двигая рычагами и прибавляя газ.
Скручиваясь, громко, как выстрел, лопнула еще в одном месте гусеница. Но главного добились – самоходная установка, а значит, и орудие могли кое-как поворачиваться на одном месте градусов на тридцать.
– Хоть что-то, – пробормотал Авдеев.
С помощью двух тросов Матвей Колесник помог развернуть машину Авдеева стволом на юг. Теперь она была способна обстреливать участок железнодорожного пути, откуда мог появиться бронепоезд.
– Много мы на одном месте навоюем, – нервничал механик Иван Крылов. – Живая мишень. Не первым, так вторым снарядом прикончат.
Остальной экипаж солидарно молчал и курил. Авдеев мужик неплохой, всегда жили дружно. Но стать мишенью для снарядов… это уже слишком.
– В капонир бы, что ли, затащили, – подал голос радист.
– Это танк в капонир можно спрятать, – встал на сторону командира наводчик. – У него башня вращается. А нам всем корпусом придется.
– Умный ты, – сплюнул механик.
Но весь экипаж понимал, что воевать в любом случае придется. Разве что наши части подойдут. Но и фрицы ждать не станут. Наверняка организуют повторную атаку.
Авдеев приказал нагрести перед самоходкой метровый бруствер, который хоть отчасти будет защищать машину. За работу взялись дружно, в четыре лопаты. Послышались даже смешки и веселая ругань.
– Где наша не пропадала!
– Ударим и отсюда, лишь бы наводчик не промахнулся.
После того как решили вопрос с самоходкой Авдеева, у старшего лейтенанта появилась возможность заняться остальными делами. Взводный Олег Пухов доложил, что во время ночного боя погибли трое десантников, двое тяжело ранены. Несколько человек получили легкие ранения и контузии, но остались в строю.
– Весело вчера было? – не сдерживая злости, проговорил Чистяков. – Хлебали от души. Вот двоих, как сонных курят, ножами на тот свет и отправили.
– Мои не слишком налегали…
– А на посту заснули. Где этот сержант-герой?
Подвели сержанта-танкиста, который вчера напился. Козырнув, он вытянулся по стойке «смирно».
– Проспался? Знаешь хоть, что ночью бой был?
– Обижаете, товарищ старший лейтенант. Я атаку отбивал, три автоматных магазина выпустил.
– Ладно, пошел к черту! Все безлошадные танкисты поступают в распоряжение младшего лейтенанта Пухова. Олег, как с боеприпасами?
– Есть пока. Ночью хорошо постреляли, но штук по сто патронов на каждого осталось. Кроме того, фрицы девять своих убитых оставили. Оружие частично забрали, а патроны и гранаты не сумели. Позже разделю на всех.
– Ладно, пойдем раненых глянем.
Постояли возле лежавшего без сознания сержанта-пулеметчика. Пули угодили ему в лицо и грудь. Он часто и тяжело дышал, было ясно, что долго не протянет. У другого десантника перебило руку. Перевязали, наложили шину, но парень, мучаясь от боли, не мог ни лежать, ни спать.
– Водка осталась? Или всю вчера выпили?
– У меня немного есть, – ответил младший лейтенант. – И трофейного рома ребята фляжку принесли.
– Через час-два снова промойте раны. А парню налейте полкружки, пусть хоть поспит.
Чистяков и Авдеев обошли переезд, который им предстояло защищать до конца. Небо затягивало облаками, все вокруг выглядело мрачным и тоскливым. Рядом со вчерашней братской могилой рыли новую, для троих, погибших в ночном бою.
– Немцев отнесите в дальнюю траншею и присыпьте землей, – распорядился Чистяков.
Глянули на плащпалатку, покрытую засохшей кровью. Здесь двое немецких солдат убили ножами задремавший пост. Наших бойцов унесли, а двое крепких парней в камуфляжных куртках лежали шагах в десяти друг от друга.
Оба тела были избиты осколками, торчали клочья вырванной ткани. У ближнего солдата смяло взрывом ногу и бок. Пожелтевшее, как воск, лицо принадлежало парню не старше семнадцати лет. Над правым карманом висел значок со свастикой. На рукаве распластанный алюминиевый орел с такой же свастикой в когтях.
– Добровольцы, – кивнул на трупы Авдеев. – Наверное, и пороху не нюхали, а пост ножами в момент сняли. Такие воевать будут крепко.
Второй солдат, с иссеченным чугунным крошевом лицом и пустыми глазницами, видимо, в последние минуты жизни куда-то уползал.
– Крепко ты их, – сказал Чистяков.
– Две «лимонки» вложил. Думал, наповал, а этот мать звал перед смертью: «мутти… мутти…». Вот тебе и мутти!
– Тренированные гаденыши. Двух вооруженных бойцов в момент ножами прикончили.
Подошли к «тридцатьчетверке». Она еще дымила, пахло жженой резиной и горелой человеческой плотью. От раскаленного металла несло печным жаром. Даже спустя два часа было невозможно приблизиться вплотную. Трава метров на пять вокруг полностью выгорела, все было засыпано пеплом.
Слабо потрескивал остывающий металл. Чистяков и Авдеев сняли танкошлемы. В круглом отверстии на месте сорванной башни угадывались останки сгоревшего человека. Еще одного танкиста выбросило наружу. Он лежал черный, как головешка, возле сизой от окалины башни, ноги по колено были оторваны.
– Эх, ребята, – только и сказал Саня Чистяков, снова надевая танкошлем.
– Мою «тридцатьчетверку» так же сожгло и раскидало, – закурил Степан Авдеев. – Меня на лед взрывной волной выбросило, а остальные ребята внутри остались. Чувствую, что горю, а сдвинуться с места не могу. Сапоги задымились, в общем, чуть не поджарился. Спасибо, пехотинцы оттащили.
– Пошли, Степан.
Но что-то стронулось в памяти лейтенанта, и он продолжал говорить, показывая рукой на сгоревший Т-34:
– Я весь этот экипаж помню. Молодые, двадцати никому не было. Напролом шли, никаких «фаустпатронов» не боялись. Про героев в газетах пишут, а они вот лежат. Сгорели, как головешки, не угадаешь, кто кем был. К высшим орденам этих ребят представлять…
Морщинистое, серое лицо лейтенанта Авдеева, так и не отошедшего от последнего тяжелого ранения, кривилось в странной гримасе. Он закашлялся и вытер рукавом клейкую нитку слюны.
Степан Авдеев, родом из степной заволжской деревни на окраине Сталинградской области, за свои двадцать четыре года пережил столько, что хватило бы на троих.
В голодном двадцать первом году, когда два сезона подряд царила сильнейшая засуха, в деревне из младенцев его возраста умерли от истощения и болезней две трети. Вымирали все подряд, особенно малышня и взрослые, вроде здоровые мужики. Многие куда-то уезжали: в Ташкент – город хлебный, в Саратов, в Царицын. Большинство сгинули бесследно в чужих краях.
Половину большой семьи Авдеевых отнесли на погост, где людей укладывали в ямы сразу по несколько человек, накрыв покойников ветхим тряпьем и кое-как присыпав сухой землей. На большее сил не хватало.
Вторую половину семьи спасли дед и бабка. Ловили в степи сусликов, выливая их из норок водой из бочонка, которого едва хватило сил катить на тележке. Бабка попутно собирала травы и съедобные корни. В удачный день приносили домой десяток, а то и полтора, мелких жирных тушек. Варили суп с корешками, бульоном поили самых маленьких. Их же заставляли глотать вытопленный суслиный жир. Соседи тоже пытались добывать мясо таким же способом, но не хватало умения.
Еще дед с бабкой, хорошо знавшие окрестные места, ловили в пересыхающих озерах рыбу. В основном, мелочовку, но тоже еда. Приносили ракушки, корни чакана, горького, почти несъедобного, однако тоже дающие какие-то нужные соки.
И второй голод, в тридцать третьем году, пережил Степан Авдеев, костлявый, но шустрый, в деда, мальчишка. В тот год похоронили мать и обоих дедов, сильно постаревших. Закончив пять классов, работал пастухом, затем плотником. В армию пошел добровольцем, закончил семилетку заочно – учеба командирами поощрялась. Затем, как старательный и смышленый красноармеец, был направлен в танковое училище. В период учебы женился, родился сын.
Первые полгода войны учил молодых в запасном полку, а с весны сорок второго воевал, командуя «тридцатьчетверкой». Продвинуться выше по должности и званию просто не успел. За два с небольшим года несколько раз горел, лежал в санбатах и госпиталях.
Набравшись опыта, дрался умело, имел на счету четыре подбитых немецких танка, несколько пушек и грузовиков. В конце сорок третьего был переведен в самоходную артиллерию, где и подружился с Саней Чистяковым.
После тяжелого ранения получил месячный отпуск на родину для поправки здоровья. Но радости отпуск не принес. Удар немецкого снаряда что-то сильно повредил в его организме. Спал с женой, как брат с сестрой. На большее сил не хватало. Жена успокаивала, сводила к врачу. Тот, осматривая лейтенанта, видел глубокие шрамы на теле и только головой качал. Выписал какие-то лекарства, посоветовал лучше питаться.
– Не переживай, – сказал врач. – Со временем все восстановится. Отдохнешь, успокоишься.
Но Степан врачу верил мало. А ласковые и утешительные слова молодой жены казались неискренними. Обнимал пятилетнего сына, избегая смотреть на жену. Мало ли вокруг мужиков? Погорюет месяц-другой, кого-нибудь найдет. Вот с таким настроением вернулся Авдеев в свой полк. Война стала главным делом его жизни, а друзья и экипаж заменяли все остальное.
Своими переживаниями поделился только с Саней Чистяковым.
– Слышал я, у других ребят тоже такая проблема случалась, – сказал тот. – Со временем проходит. Только не нервничай и себя не хорони.
Вроде успокоил друг. Письма от жены приходили часто. Настроение у Степана улучшилось, поверил, что все будет нормально.
Поредевший гарнизон переезда торопливо перекусил, и люди снова заняли свои места. Немцы оставили несколько постов и вели огонь из миномета. Иногда начинал стрельбу пулемет, но, опасаясь ответных снарядов, посты и минометная позиция располагались довольно далеко.
Чистяков снова обошел траншеи. Отметил напряженность на лицах бойцов. Они ожидали от него известий, что наконец приближаются наши танки и вот-вот будут здесь. Однако наступающие части находились за пределом приема радиостанций. Да и отзвуки орудийных выстрелов звучали редко.
Олег Пухов чистил свой ППШ. Рядом лежал трофейный автомат МП-40, стояла винтовка, а в нише находились гранаты и винтовочные обоймы.
– Оба диска к ППШ расстрелял, – вставая, сказал младший лейтенант. – Трофейным оружием воевать придется.
– Сиди, – опустился рядом с ним Чистяков. – Гляжу, настроение у ребят на нуле.
Младший лейтенант наморщил лоб, раздумывая, что ответить. По существу, он жил еще понятиями военного училища, где полагалось быть всегда бодрым и уверенным в победе. Откровенность там не приветствовалась. Но командир батареи Чистяков вызывал у него доверие. Ответил, что думал.
– С чего им радоваться? В удачный исход мало кто верит. Всего одна исправная самоходка осталась. Пустят фрицы полдесятка танков и смешают нас с землей.
– Не так это просто. Да и проблема для них столько танков найти. Все на передний край брошены.
– А если все же найдут? На вашу пушку остается надеяться? Так она всего одна.
Чистяков молча порылся в нише, достал немецкую гранату-колотушку и три наших РГД-33.
– Давай, снимай с них осколочные рубашки, – кивнул он на увесистые РГД-33.
– Зачем?
– Затем, чтобы вес облегчить.
Когда младший лейтенант снял с корпуса гранат рубчатые осколочные рубашки, Чистяков принес обрывок телефонного провода и скрутил связку из четырех гранат. Взвесил в руке.
– Тяжеловато. Но шагов на десять бросишь.
– Танк этим не возьмешь, – заявил сержант, подошедший поближе.
– Если на жалюзи попадешь, то двигатель из строя выведешь. Гусеницу можно разорвать.
– В нее еще попасть надо.
– Захочешь жить, попадешь. Понял меня, Пухов? Не кваситься, а делать связки. От дурных мыслей немного отвлечетесь.
Не поднял ему настроение и близкий друг Степа Авдеев. Он дописывал письмо жене.
– Прощаешься, что ли? Чего торопишься? Фрицы пока прижухли, да и наши должны скоро подойти.
– На всякий случай, Саня, – глянул на Чистякова лейтенант Авдеев. – Предчувствие у меня нехорошее.
– Мало мне десантников, теперь ты похоронную затянул.
– Эх, Санька, друг ты мой дорогой, – складывая письмо в треугольник, улыбнулся Степан. – Все будет хорошо, и победа будет за нами. Но с женой хочу по-человечески попрощаться. Ты же мою историю знаешь. Уезжал в таком состоянии, что доброго слова для нее не нашел. А она мне пишет.
Посидели, покурили. Разговор не клеился. Пришел Вася Манихин, протянул обоим лейтенантам по ломтю хлеба с заветренным желтым салом.
– Не хочется что-то, – отозвался Авдеев.
– Да и я не голодный, – сказал Чистяков.
– Жрите, не ломайтесь, – не соблюдая субординацию, пытался он по-своему поднять настроение обоим командирам. – На всех разделили, вам больше всех досталось.
В этот момент послышался вой летящего снаряда. Бронебойная болванка смела бруствер пустующего окопа, подскочила, отрикошетив от сухой земли, и упала в зашипевшую от жара траву. Следом послышался звук отдаленного орудийного выстрела, и тут же истошно закричал наблюдатель:
– Бронепоезд! Бронепоезд идет!
– Слышим мы, не голоси, – отозвался Авдеев. – А ты, Васька, куски нам суешь. В бой надо идти с пустым брюхом.
Вместо разбитой зенитки в головном броневагоне за ночь спешно установили на вращающейся платформе 105-миллиметровую гаубицу. Бронепоезд остановился в двух километрах от переезда и сразу открыл огонь. Немецкий майор, командир бронепоезда, после вчерашнего боя не собирался излишне рисковать. Длинноствольные зенитки калибра 88-миллиметров пробивали на таком расстоянии двенадцать сантиметров брони. Этого было достаточно, чтобы уничтожить тяжелую русскую самоходку, не говоря о танках.
Гаубица не обладала высокой точностью стрельбы и вела огонь осколочно-фугасными снарядами. Ее задачей было серией взрывов внести сумятицу, выбивать пехоту и не давать самоходкам и уцелевшему танку нормально целиться. То, что у Т-34 продырявлена пушка, немецкие артиллеристы не знали.
Уже с первых минут стало ясно, что в поединке с бронепоездом трудно рассчитывать на победу. Хорошая прицельность 88-миллиметровых зениток позволяла класть бронебойные снаряды все ближе к цели.
Получила попадание неподвижная машина Степана Авдеева. Снаряд угодил в орудийную подушку, где броня была толще, не пробил ее, но удар получился сильный. Наводчика сбросило с сиденья и оглушило. Текла кровь из носа у радиста. Лейтенант приказал им покинуть машину.
– Вылезайте… здесь толпа не нужна. Справимся втроем.
Гаубичный снаряд взорвался в траншее, тяжело ранив одного из десантников. Ответный огонь обеих самоходок пока не достигал цели. Зато через несколько минут снаряд из зенитки угодил в «тридцатьчетверку», стоявшую в капонире. Погиб башнер, который ночью не рисковал дежурить в танке. Смерть догнала его за броней в узком капонире, где он сидел за пулеметом, готовый отражать атаку вражеской пехоты.
Контуженный командир танка старался не смотреть на разорванное стальной болванкой тело товарища, кое-как выбрался наружу. Вместе с механиком вытащили обожженного стрелка-радиста.
Пока несли его к выезду из капонира, сами попали под языки пламени. Когда бежали наверх по аппарели (пологому спуску), за спинами уже полыхал огромный чадный костер. Лопнул топливный бак, расплескивая горящую солярку. Внутри трещали, взрывались диски с патронами, затем рванули несколько гранат, выбросив из открытых люков горящие клочья и облако крупных искр.
– Кой черт мы там высиживали, – матерился механик, ощупывая прожженный рукав. – Пушка все равно не работает.
– Думаешь, в траншее слаще? – отозвался командир танка, глядя, как взрыв гаубичного снаряда сносит бруствер ближней траншеи. – Бежим в укрытие, пока не изжарились.
– Какое на этом пятачке укрытие? – подхватывая за плечи стрелка-радиста, продолжал бурчать механик. – Стрельбище сплошное, а мы в роли мишени.
Зенитки бронепоезда били, как автоматы, выпуская десятка два снарядов в минуту. В основном это были бронебойные, реже – кумулятивные снаряды. Они неслись, рассекая воздух, заставляя людей своим зловещим шелестом вжиматься в дно траншей. Раскаленная болванка ударила в рельс, разорвала его и рассыпалась роем круп