Тереза вскрикнула от радости и, даже не спросив, откуда взялся наряд, даже не поблагодарив Луиджи, бросилась в пещеру.
Луиджи тотчас же завалил вход камнем, потому что на гребне невысокого холма, заслонявшего ему вид на Палесттину, он заметил всадника, который остановился, как бы выбирая дорогу. Всадник так отчётливо вырисовывался на голубом небе, как только в южных далях вырисовываются предметы.
Увидев Луиджи, всадник поднял лошадь в галоп и подскакал к нему.
Луиджи не ошибся: всадник, ехавший из Палестины в Тиволи, сбился с дороги.
Луиджи указал ему направление; но так как впереди дорога снова разветвлялась, то всадник, чтобы опять не заблудиться, попросил Луиджи проводить его.
Луиджи снял плащ, положил его на землю, перекинул свой карабин через плечо и пошёл подле всадника тем быстрым шагом горца, который соперничает с шагом лошади.
Через десять минут Луиджи и всадник добрались до перекрёстка.
Тут юноша царственным движением протянул руку и указал на ту из трех дорог, по которой всаднику следовало ехать:
«Вот ваша дорога, – сказал он. – Ваша милость теперь не заблудится».
«А вот твоя награда», – сказал всадник, протягивая молодому пастуху несколько мелких монет.
«Благодарю, – сказал Луиджи, отдёргивая руку, – я оказываю услуги, но не продаю их».
«Если ты отказываешься от платы, – сказал всадник, по-видимому знающий разницу между угодливостью городских жителей и гордостью поселян, то, может быть, ты примешь подарок?»
«Это другое дело!»
«Так возьми эти два венецианских цехина и дай сделать из них серьги для твоей невесты».
«А вы возьмите этот кинжал, – отвечал молодой пастух. – От Альбано до Чивита-Кастеллапа вам не найти рукоятки с лучшей резьбой».
|
|
«Я принимаю твой подарок, – сказал всадник. – Но теперь я у тебя в долгу: ведь этот кинжал стоит дороже двух цехинов».
«Если его купить; но я сам его делал, и мне он стоит не больше пиастра».
«Как тебя зовут?» – спросил всадник.
«Луиджи Вампа, – отвечал пастух с таким видом, словно сказал: Александр Македонский. – А вас как?»
«Меня зовут Синдбад-Мореход», – отвечал всадник».
Франц д'Эпине удивлённо вскрикнул.
– Синдбад-Мореход? – переспросил он.
– Да, – отвечал рассказчик, – так он назвал себя.
– А что? Чем вам не нравится это имя? – вмешался Альбер. – Очень красивое имя, и, признаюсь, приключения настоящего Синдбада меня когда-то очень занимали.
Франц промолчал. Имя Синдбад-Мореход, по очень понятным причинам, пробудило в нём целый рой воспоминаний.
– Продолжайте, – сказал он хозяину.
– Вампа небрежно сунул в карман два цехина и медленно повернул обратно. Когда он был всего в трехстах шагах от пещеры, ему послышались крики.
Он замер, прислушиваясь.
Через секунду он ясно расслышал своё имя.
Крики доносились со стороны пещеры.
Он ринулся вперёд, как серна, на бегу заряжая ружьё, и в два прыжка достиг вершины холма.
Здесь крики долотами ещё явственнее.
Он посмотрел вниз: какой-то мужчина похищал Торезу, как кентавр Несс похитил Деяниру.
Похититель бежал к лесу и уже прошёл три четверти пути, отделявшего лес от пещеры.
Вампа глазом измерил расстояние; между ним и похитителем было по меньшей мере двести шагов; Вампа понял, что тот скроется с Терезой в лесу раньше, чем он успеет догнать его.
Молодой пастух словно прирос к месту. Он вскинул ружьё, медленно навёл дуло, прицелился и спусти я курок.
|
|
Похититель вдруг остановился; колени его подогнулись, и он упал, увлекая вместе с собой Терезу.
Но Тереза сейчас же вскочила на ноги; похититель остался лежать; он бился в предсмертных судорогах.
Вампа бросился к Терезе; отбежав шагов десять от умирающего, она упала на колени; у Луиджи мелькнула ужасная мысль, что пуля, поразившая насмерть его врага, задела и его невесту.
К счастью, этого не случилось; только пережитый испуг отнял силы у Терезы. Удостоверившись, что она невредима, Вампа подошёл к раненому.
Тот уже испустил дух; кулаки его были судорожно сжаты, рот искривлён, волосы всклокочены и влажны от предсмертного пота.
Глаза его были открыты и всё ещё грозны.
Вампа узнал в убитом Кукуметто.
С того дня, как молодые люди спасли разбойника, он влюбился в Терезу и поклялся, что девушка будет принадлежать ему. Он неустанно подстерегал её; воспользовавшись тем, что Луиджи оставил её одну, чтобы указать дорогу всаднику, он похитил девушку и уже считал её своею, как вдруг пуля, пущенная меткой рукой Вампы, пробила ему сердце.
Вампа смотрел на него и ни малейшее волнение не отражалось на его лице, тогда как Тереза, всё ещё трепещущая, едва осмеливалась подойти к трупу и боязливо глядела на него через плечо своего возлюбленного.
Вампа обернулся к ней.
«Я вижу, ты уже одета, – сказал он. – Теперь моя очередь заняться туалетом».
Тереза и в самом деле с ног до головы была одета в наряд дочери графа Сан-Феличе.
Вампа поднял труп Кукуметто и отнёс его в пещеру, но на этот раз Тереза уже не вошла.
|
|
Если бы в эту минуту проехал ещё всадник, то он увидел бы странное зрелище: девушку, пасущую стадо в кашемировом платье, в серьгах и жемчужном ожерелье, с бриллиантовыми булавками в волосах и рубиновыми пуговицами на корсаже.
Он, несомненно, решил бы, что перенёсся во времена Флориапа и, воротясь в Париж, стал бы уверять, что видел Альпийскую Пастушку у подножия Сабипских гор.
Через четверть часа Вампа вышел из пещеры. Он был одет с неменьшим щегольством, чем Тереза.
На нём был камзол из гранатового бархата, с чеканными золотыми пуговицами, шёлковый вышитый жилет, римский шейный таток, зелёный с красным шёлковый пояс, затканный золотом, бархатные голубые штаны до колен, с бриллиантовыми пряжками, замшевые гетры с пёстрым узором и шляпа, на которой развевались ленты всех цветов. У пояса висели двое часов, а за пояс был заткнут великолепный кинжал.
Тереза вскрикнула от восхищения. Вампа в костюме Кукуметто напоминал картину Леопольда Робера или Шнеца.
Заметив, какое впечатление он произвёл на свою невесту, он гордо улыбнулся.
«Готова ли ты разделить мою судьбу, какая бы она ни была?» – спросил он её.
«Да!» – воскликнула Тереза.
«И ты всюду пойдёшь за мной?»
«Хоть на край света!»
«Тогда давай руку и пойдём: нельзя терять времени».
Девушка подала руку своему возлюбленному, не спрашивая даже, куда он её ведёт. В эту минуту он казался ей прекрасным, гордым и всесильным, как божество.
Они направились к лесу и через несколько минут скрылись за деревьями.
Нечего и говорить о том, что Вампа знал все тропинки в горах; он всё дальше углублялся в лес, не колеблясь ни одной секунды, хотя там не было ни одной протоптанной тропинки, и он распознавал дорогу по кустам и деревьям, так шли они часа полтора.
Наконец, они забрались в самую чащу леса. Высохшее русло вело в тёмное ущелье. Вампа пошёл по этой нехоженой дороге, вившейся глубоко между двумя берегами и затенённой густыми ветвями сосен; если бы не отлогий спуск, её можно было принять за тропу в Аверн, о которой говорит Вергилий.
Тереза, снова оробевшая в этом диком и пустынном месте, молча жалась к своему проводнику, но так как она видела, что он идёт ровным шагом и лицо его спокойно, она нашла в себе силу скрыть свою тревогу.
Вдруг в десяти шагах от них из-за дерева вышел человек и навёл на Луиджи ружьё.
«Ни шагу дальше, – крикнул он, – не то убью!»
«Брось! – сказал Вампа, пренебрежительно подняв руку, между тем как Тереза, не скрывая больше своего страха, вся дрожа, прижималась к нему. – Разве волки грызутся между собой?»
«Кто ты такой?» – спросил часовой.
«Я – Луиджи Вампа, пастух из поместья Сан-Феличе».
«Что тебе нужной»
«Мне нужно поговорить с твоими товарищами на прогалине Рокка-Бианка».
«Так ступай за мной, – отвечал часовой, – или, лучше, ступай вперёд, коли знаешь куда».
Вампа презрительно улыбнулся, вышел вперёд вместе с Терезой и продолжал свой путь тем же твёрдым и спокойным шагом, каким шёл до сих пор.
Через пять минут разбойник велел им остановиться.
Они повиновались.
Разбойник три раза прокаркал по-вороньи.
В ответ раздалось такое же карканье.
«Так, – сказал разбойник. – Теперь можешь идти дальше».
Луиджи и Тереза пошли дальше.
Но по мере того как они подвигались вперёд, Тереза всё крепче прижималась к своему возлюбленному: в самом деле между деревьями замелькали ружейные стволы.
Прогалина Рокка-Бианка находилась на вершине небольшой горы, которая, вероятно, некогда была вулканом, потухшим ещё прежде, чем Ромул и Рем покинули Альбу и построили Рим.
Тереза и Луиджи взобрались на вершину и очутились лицом к лицу с двумя десятками разбойников.
«Этот парень вас ищет, он хочет поговорить с вами», – сказал часовой.
«Что же он хочет нам сказать?» – спросил разбойник, заменявший атамана во время его отлучки.
«Хочу сказать, что мне надоело быть пастухом», – сказал Вампа.
«А, понимаю, – сказал помощник атамана, – и ты пришёл проситься к нам!»
«Милости просим!» – закричали разбойники из Феррузино, Пампинары и Апаньи, узнавшие Луиджи.
«Да, только я хочу быть не просто вашим товарищем»
«А чего же ты хочешь?» – спросили с удивлением разбойники.
«Я хочу быть вашим атаманом», – отвечал Луиджи Вампа.
Разбойники разразились смехом «А что ты сделал, чтобы заслужить такую честь?» – спросил помощник атамана.
«Я убил Кукуметто, вот на мне его наряд, и я поджёг виллу Сан-Феличо, чтобы подарить подвенечное платье моей невесте».
Через час Луиджи Вампа выбрали атаманом вместо Кукуметто.
– Милый Альбер, – сказал Франц, обращаясь к своему другу, – какого вы теперь мнения о синьоре Луиджи Вампа?
– По-моему, это миф, – отвечал Альбер, – он никогда не существовал.
– А что такое миф? – спросил Пастрини.
– Слишком долго объяснять, любезный хозяин, – отвечал Франц. – Так вы говорите, что синьор Вампа промышляет теперь в окрестностях Рима?
– И с такой дерзостью, какой ещё не проявлял ни один разбойник.
– И полиция тщетно пытается его изловить?
– Что поделаешь! Он дружит и с пастухами в долине, и с тибрскими рыбаками, и с береговыми контрабандистами. Его ищут в горах, а он на реке; его преследуют на реке, а он выходит в открытое море; а потом, вдруг, когда думают, что он бежал на остров Джильо, Джаннутри или Монте-Кристо, он снова появляется в Альбано, в Тиволи или в Риччии.
– А каково его обращение с путешественниками?
– Очень простое. Смотря по дальности расстояния от города, он даёт им либо восемь, либо двенадцать часов, либо сутки сроку, чтобы внести выкуп. Потом, по истечении срока, даёт ещё час отсрочки. В шестидесятую минуту этого часа, если деньги не выплачены, он пускает пленнику пулю в лоб или всаживает ему кинжал в грудь, вот вам и весь сказ!
– Ну как, Альбер, – спросил Франц, – вам всё ещё хочется ехать в Колизей по наружным бульварам?
– Разумеется, – отвечал Альбер, – если эта дорога живописнее.
В эту минуту пробило девять часов. Дверь отворилась, и вошёл кучер.
– Экипаж подан, ваша милость, – сказал он.
– В таком случае едем в Колизей, – сказал Франц.
– Через ворота дель-Пополо, ваша милость, или улицами?
– Улицами, чёрт возьми, улицами! – воскликнул Франц.
– Друг мой! – сказал Альбер, вставая и закуривая третью сигару. Признаюсь, я считал вас храбрее.
Молодые люди спустились с лестницы и сели в экипаж.
Глава 13.
Видение
Франц всё же нашёл способ подвезти Альбера к Колизею, не проезжая мимо памятников древности и ничем не умаляя впечатления от гигантских размеров колосса. Для этого надо было ехать по виа Систина, свернуть под прямым углом перед Санта-Мариа-Маджоре и подъехать к виа Урбана и Сан-Пьетро-ин-Винколи к виа дель Колесо.
Эта дорога имела ещё одно преимущество: она ничем не отвлекала мыслей Франца от рассказа маэстро Пастрини, в котором упоминался его таинственный хозяин с острова Монте-Кристо. Он откинулся в угол экипажа и снова углубился в бесконечные вопросы, которые он сам себе задавал и ни на один из которых он не умел найти удовлетворительного ответа.
Кстати сказать, ещё одно обстоятельство в этом рассказе напомнило ему о Синдбаде-Мореходе; а именно, таинственные сношения между разбойниками и моряками. Когда маэстро Пастрини говорил о том, что Вампа находит убежище на рыбачьих лодках и у контрабандистов, Франц вспомнил корсиканских бандитов, ужинавших вместе с экипажем маленькой яхты, которая отклонилась от своего курса и зашла в Порто-Веккио только для того, чтобы высадить их на берег. Имя, которым назвал себя его хозяин на острове Монте-Кристо и которое упомянул хозяин гостиницы «Лондон», доказывало ему, что этот человек выступал в роли благодетеля на берегах Пьомбино, Чивита-Веккии, Остии и Гаэты точно так же, как и на корсиканском, тосканском и испанском берегах; а так как он сам, как помнилось Францу, говорил о Тунисе и о Палермо, то у него, по-видимому, был довольно обширный круг знакомств.
Но как ни занимали все эти размышления ум Франца, они сразу исчезли, когда перед ним вырос мрачный исполинский силуэт Колизея, сквозь отверстия которого месяц бросал длинные бледные лучи, подобные лучам, струящимся из глаз привидений. Экипаж остановился в нескольких шагах от Meta Sudans.[25]Кучер отворил дверцу; молодые люди вышли из экипажа и очутились лицом к лицу с чичероне, который словно вырос из-под земли.
Так как их уже сопровождал чичероне из гостиницы, то таковых оказалось двое.
Впрочем, в Риме невозможно избегнуть изобилия проводников: кроме главного чичероне, который овладевает вами с той минуты, как вы переступили порог гостиницы, и расстаётся с вами, только когда вы уезжаете из города, имеются ещё особые чичероне, состоящие при каждом памятнике и, я бы даже сказал, при каждой части памятника. По этому можно судить, есть ли недостаток в проводниках по Колизею, этому памятнику среди памятников, о котором Марциал сказал:
«Да не похваляется перед нами Мемфис варварским чудом своих пирамид, да не воспевают чудес Вавилона; всё должно склониться перед безмерным сооружением амфитеатра Цезарей, и все хвалебные голоса должны слиться воедино, чтобы воспеть славу этому памятнику».
Франц и Альбер даже не пытались избавиться от тирании римских чичероне, которые к тому же одни имеют право ходить по Колизею с факелами. Поэтому они не противились и отдались в полную власть своих проводников.
Франц уже был знаком с этой прогулкой, потому что успел совершить её раз десять. Но его спутник, менее искушённый, впервые вступал в это здание, воздвигнутое Флавием Веспасианом, и надо сказать к его чести, что, несмотря на невежественную болтовню гидов, впечатление, произведённое на него Колизеем, было огромно. В самом деле, нельзя, не увидав это зрелище своими глазами, составить себе понятие о величии древних руин, особенно когда они кажутся ещё более гигантскими от таинственного света южной луны, который может поспорить с вечерним светом запада.
Задумчиво пройдя шагов сто под внутренними портиками, Франц предоставил Альбера проводникам, настаивавшим на своём неотъемлемом праве показать ему во всех подробностях львиный ров, помещение для гладиаторов и подиум цезарей; он поднялся по полуразрушенной лестнице, и, пока те проделывали свой раз навсегда установленный путь, попросту сел в тени колонны, против отверстия, в которое можно было видеть гранитного великана во всём его величии.
Франц просидел с четверть часа в тени колонны, следя глазами за Альбером и его факелоносцами, которые, выйдя из вомитория, помещающегося на противоположном конце Колизея, спускались, словно тени за блуждающим огоньком, со ступеньки на ступеньку к местам, отведённым для весталок.
Вдруг ему послышалось, что в глубь Колизея скатился камень, отделившийся от лестницы, расположенной рядом с той, по которой он поднялся. Камень, сорвавшийся под ногою времени и скатившийся в пропасть, конечно, не редкость; но на этот раз Францу показалось, что камень покатился из-под ноги человека; ему даже послышался неясный шум шагов; было очевидно, что кто-то идёт по лестнице, стараясь ступать как можно тише.
И в самом деле, через минуту показалась человеческая фигура, выходящая из тени, по мере того как она подымалась; верхняя ступень лестницы была освещена луной, тогда как остальные, чем дальше уходили вниз, тем больше погружались в темноту.
То мог быть такой же путешественник, как и он, предпочитающий уединённое созерцание глупой болтовне чичероне, и потому в его появлении не было ничего удивительного; но по тому, с какою нерешительностью он всходил на последние ступени, по тому, как он, прислушиваясь, остановился на площадке, Франц понял, что он пришёл сюда с какой-то целью и кого-то поджидает.
Инстинктивно Франц спрятался за колонну.
На высоте десяти футов от земли был круглый пролом, в котором виднелось усеянное звёздами небо.
Вокруг этого отверстия, через которое, быть может, уже несколько столетий лился лунный свет, рос мелкий кустарник, чьи нежные зелёные листья чётко вырисовывались на бледной лазури небосвода; с верхнего выступа свешивались большие лианы и могучие побеги плюща, похожие на развевающиеся на ветру снасти.
Посетитель, таинственное появление которого привлекло внимание Франца, стоял в полутьме, скрывавшей его черты, но всё же можно было рассмотреть его костюм; он был завёрнут в широкий тёмный плащ; одна пола, перекинутая через левое плечо, закрывала нижнюю часть его лица; лоб и глаза были скрыты широкополой шляпой.
В свете косых лучей, проникавших в пролом, видны были чёрные панталоны, изящно падавшие на лакированные башмаки.
Этот человек, несомненно, принадлежал если не к аристократическому, то во всяком случае к высшему обществу.
Он простоял ещё несколько минут и уже начал довольно заметно проявлять нетерпение, как вдруг на верхнем выступе послышался слабый шум.
В тот же миг какая-то тень заслонила свет луны, над проломом показался человек, пристально вгляделся в темноту и, по-видимому, заметил незнакомца в плаще; тогда он схватился за свисающие лианы, спустился по ним и, очутившись футах в трех от земли, легко спрыгнул вниз. Он был одет в полный костюм транстеверинца.[26]
– Прошу извинить меня, ваша милость, что я заставил вас ждать, – сказал он на римском диалекте. – Но я опоздал только на несколько минут. Сейчас пробило десять на башне Сан-Джованни-ин-Латерано.
– Вы не опоздали, это я пришёл раньше, – отвечал незнакомец на чистейшем тосканском наречии. – Поэтому не смущайтесь; если бы вы и опоздали, это было бы не по вашей вине, я знаю.
– И ваша милость не ошиблись, я сейчас из замка святого Ангела, мне с большим трудом удалось поговорить с Беппо.
– Кто это Беппо?
– Это надзиратель тюрьмы; я плачу ему небольшое жалованье, и он извещает меня обо всём, что творится в замке его святейшейства.
– Я вижу, вы человек предусмотрительный!
– А как же иначе, ваша милость! Нечем знать, что может случиться? Может быть, и меня когда-нибудь поймают, как бедного Пеппино, и мне нужна будет крыса, чтобы перегрызть верёвки.
– Короче говоря, что вы узнали?
– Две казни назначены на вторник, в два часа, как принято в Риме перед большими праздниками; один будет mazzolato[27]это негодяй, убивший священника, который его воспитал, – он не стоит внимания; другой будет decapitato;[28]это и есть наш бедный Пеппино.
– Что делать, дорогой мой? Вы нагнали такой страх не только на папское правительство, но и на соседние государства, что власти хотят во что бы то ни стало примерно наказать его.
– Но ведь Пеппино даже не был в моей шайке; это – бедный пастух, он виноват только в том, что приносил нам припасы.
– Это сделало его вашим сообщником. Но вы видите, что ему оказали снисхождение. Если когда-нибудь поймают вас, вам размозжат голову, а его только гильотинируют. К тому же это внесёт некоторое разнообразие в столь развлекательное зрелище и удовлетворит все вкусы.
– Но зрелище, которое я уготовил публике и которого она совсем не ожидает, будет ещё занимательнее, – возразил транстеверинец.
– Любезный друг, – отвечал человек в плаще, – разрешите сказать вам, что вы как будто затеваете какую-то глупость.
– Я готов на всё, чтобы спасти Пеппино, который попал в беду за то, что служил мне; клянусь мадонной, я счёл бы себя трусом, если бы ничего не сделал для этого честного малого.
– И что же вы задумали?
– Я поставлю человек двадцать около эшафота, и, когда поведут Пеппино, я подам знак, мы бросимся на конвой с кинжалами и похитим его.
– Это очень рискованный способ, и мне думается, что мой план лучше вашего.
– А какой план у вашей милости?
– Я дам две тысячи пиастров одному человеку, и он выхлопочет, чтобы казнь Пеппино отложили до будущего года; а в течение этого года я дам ещё тысячу пиастров другому лицу, и он поможет Пеппино бежать из тюрьмы.
– И вы уверены в успехе?
– Pardieu,[29] – сказал человек в плаще.
– Что вы сказали? – переспросил транстеверинец.
– Я говорю, друг мой, что я один, при помощи моего золота, сделаю больше, чем вы и все ваши люди, вооружённые кинжалами, пистолетами, карабинами и мушкетами. Поэтому предоставьте это дело мне.
– Извольте; но если у вас ничего не выйдет, мы всё-таки будем наготове.
– Будьте наготове, если вам так хочется; но можете не сомневаться, что я добьюсь помилования.
– Не забудьте, что вторник – это послезавтра; вам остаётся только один день.
– Так что же? День состоит из двадцати четырех часов, час из шестидесяти минут, минута из шестидесяти секунд; в восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд можно многое сделать.
– Если вашей милости всё удастся, то как мы об этом узнаем?
– Очень просто. Я занял три крайних окна в кафе Росполи; если я выхлопочу помилование, то два боковых окна будут затянуты жёлтой камкой, а среднее белой с красным крестом.
– Отлично. А как вы передадите бумагу о помиловании?
– Пришлите ко мне одного из ваших людей в одежде пилигрима. Благодаря своему наряду он проберётся к эшафоту и передаст буллу главе братства, который и вручит её палачу. Тем временем дайте знать Пеппино, а то он ещё умрёт от страха или сойдёт с ума, и выйдет, что мы даром на него потратились.
– Послушайте, ваша милость, я предан вам всей душой, вы это знаете.
– Надеюсь, что так.
– Так вот, если вы спасёте Пеппино, то это будет уже не преданность, а повиновение.
– Не говори необдуманно, друг мой. Быть может, я тебе когда-нибудь напомню о твоих словах, потому что и ты можешь мне когда-нибудь понадобиться.
– Я явлюсь в нужный час, ваша милость, как вы пришли сюда сегодня; будь вы хоть на краю света, вам стоит только написать мне: «Сделай то-то» – и я это сделаю так же верно, как меня зовут…
– Шш! – прошептал человек в плаще. – Я слышу шаги…
– Это путешественники с факелами осматривают Колизей.
– Не нужно, чтобы они видели нас вместе. Все эти чичероне – сыщики, они могут узнать вас. И, как ни лестна мне ваша дружба, дорогой мой, но если узнают, что мы с вами так хорошо знакомы, я сильно опасаюсь, как бы мой престиж не пострадал.
– Итак, если вы добьётесь отсрочки казни…
– Среднее окно будет затянуто белой камкой с красным крестом.
– А если не добьётесь?
– Все три окна будут жёлтые.
– И тогда…
– Тогда, любезный друг, пускайте в ход ваши кинжалы, я даже сам приду полюбоваться на вас.
– До свидания, ваша милость. Я рассчитываю на вас, и вы рассчитывайте на меня.
С этими словами транстеверинец исчез на лестнице, а человек в плаще, ещё ниже надвинув шляпу на лоб, прошёл в двух шагах от Франца и спокойно спустился на арену.
Через секунду из темноты прозвучало имя Франца: его звал Альбер.
Франц повременил с ответом, пока оба незнакомца не отошли подальше, не желая открывать им, что они беседовали при свидетеле, который, правда, не видел их лиц, но зато не пропустил ни слова.
Десять минут спустя Франц уже сидел в экипаже; по дороге в гостиницу он, позабыв всякую учтивость, еле слушал учёную диссертацию Альбера, который, опираясь на Плиния и Кальпурния, рассуждал о сетках с железными остриями, препятствовавших диким зверям бросаться на зрителей.
Франц не противоречил приятелю. Ему хотелось поскорее остаться одному и, ничем не отвлекаясь, поразмыслить о том, что он только что слышал.
Из двух виденных им людей один был ему совершенно незнаком, но с другим дело обстояло иначе; хотя Франц не рассмотрел его лица, либо остававшегося в тени, либо закрытого плащом, но звук этого голоса так поразил его в тот раз, когда он внимал ему впервые, что он не мог не узнать его тотчас же. Особенно в насмешливых интонациях этого голоса было что-то резкое и металлическое, что заставило содрогнуться Франца в Колизее, как он содрогался в пещере Монте-Кристо.
Франц ни минуты не сомневался, что этот человек не кто иной, как Синдбад-Мореход.
При любых других обстоятельствах он открыл бы своё присутствие этому человеку, пробудившему в нём сильнейшее любопытство; но слышанная им беседа была слишком интимного свойства, и он справедливо опасался, что не доставит своим появлением никакого удовольствия. Поэтому он дал Синдбаду удалиться, не остановив его, но твёрдо решил при следующей встрече не упускать случая.
Франц был так поглощён своими мыслями, что не мог заснуть. Всю ночь он перебирал в уме разные обстоятельства, касавшиеся хозяина пещеры и незнакомца в Колизее и доказывавшие, что эти два человека одно и то же лицо; и чем больше Франц думал, тем больше утверждался в своём мнении.
Он заснул под утро и потому проснулся поздно. Альбер, как истый парижанин, уже успел позаботиться о вечере и послал за ложей в театр Арджентина.
Францу надо было написать письма в Париж, и потому он на весь день предоставил экипаж Альберу.
В пять часов Альбер вернулся; он развёз рекомендательные письма, получил приглашения на все вечера и осмотрел достопримечательности Рима.
На всё это Альберу хватило одного дня.
Он даже успел узнать, какую дают пьесу и какие актёры играют.
Давали «Паризину»; играли Козелли, Мориани и г-жа Шпех.
Молодым людям повезло; их ждало представление одной из лучших опер автора «Лючия Ламмермурской» в исполнении трех лучших артистов Италии.
Альбер, имевший своё кресло в Буффе и место в ложе бенуара в Опере, никак не мог примириться с итальянскими театрами, где не принято сидеть в оркестре и нет ни балконов, ни открытых лож.
Однако это не мешало ему облачаться в ослепительный наряд всякий раз, когда он ездил с Францем в театр; но всё было тщетно, к стыду одного из достойнейших представителей парижской светской молодёжи, надо сознаться, что за четыре месяца скитаний по Италии Альбер не завязал ни одной интриги.
Альбер иной раз пробовал шутить на этот счёт; но в душе он был чрезвычайно раздосадован: как это он, Альбер де Морсер, один из самых блестящих молодых людей, всё ещё пребывает в ожидании. Неудача была тем чувствительнее, что по скромности, присущей нашим милейшим соотечественникам, Альбер не сомневался, что будет иметь в Италии огромный успех и по возвращении в Париж пленит весь Гатский бульвар рассказами о своих победах.
Увы! Он жестоко ошибся: прелестные генуэзские, флорентийские и римские графини стойко хранили верность если не своим мужьям, то своим любовникам, и Альбер вынес горькое убеждение, что итальянки – и в этом преимущество их перед француженками – верны своей неверности.
Разумеется, трудно утверждать, что в Италии, как и повсюду нет исключений.
А между тем Альбер был юноша не только в высшей степени элегантный, но и весьма остроумный, притом он был виконт; правда, виконт новоиспечённый, но в наши дни, когда не требуется доказывать свою доблесть, не всё ли равно считать свой род с 1399 или с 1815 года? Вдобавок он имел пятьдесят тысяч ливров годового дохода. Таким образом, он в избытке обладал всем, что нужно, чтобы стать баловнем парижского света. И ему было немного стыдно сознавать, что ни в одном из городов, где он побывал, на него не обратили должного внимания.
Впрочем, он рассчитывал вознаградить себя в Риме, – ибо карнавал во всех странах света, сохранивших этот похвальный обычай, есть пора свободы, когда люди самых строгих правил разрешают себе безумства. А так как карнавал начинался на следующий день, то Альберу надлежало заранее показать себя во всём блеске. С этой целью Альбер занял одну из самых заметных лож в первом ярусе и оделся с особенной тщательностью. Кстати сказать, первый ярус считается столь же аристократическим, как бенуар и бельэтаж.
Впрочем, эта ложа, в которой свободно могли поместиться двенадцать человек, стоила друзьям дешевле, чем ложа на четверых в театре Амбигю.
Альбер питал ещё другую надежду: если ему удастся завладеть сердцем прелестной римлянки, то ему, по всей вероятности, будет предложено место в карете, и, следовательно, он увидит карнавал из аристократического экипажа или с княжеского балкона.
Благодаря всем этим соображениям Альбер был особенно оживлён в этот вечер. Он сидел спиной к сцене, высовывался до половины из ложи и смотрел на всех хорошеньких женщин в шестидюймовый бинокль.