—.Но я уже больше полугода на фронте, учился в запасном полку — и ни одного боевого вылета. — Он вынимает из кармана письмо своей матери из Рязанской области и подает Игорю: — Вот почитайте, что пишет!
Евдокия Михайловна в письме спрашивала сына о боевых делах, журила, что он ничего не пишет.
— А что я ей напишу? — с упреком спрашивает Картошкин. — О том, что ем напрасно фронтовой хлеб и бью баклуши?
До чего же наивны рассуждения молодых! Воронин, лежа па нарах, подумал о том, что и они, «старики», были когда‑то такими же. Вспомнил Халхин‑Гол, 1939 год. Тогда они, едва оперившиеся «пилотяги», тоже не знали, куда девать свою смелость. Казалось, стоит лишь взлететь — и враги в ужасе разбегутся кто куда.
И вот первый воздушный бой. Шестерка истребителей в засаде. День ожидают, когда появятся японцы, два, три… А противника нет. Естественно, нервничают: не проглядеть бы. И вдруг наблюдатели тревожно кричат: «Летят!»
Девять японских истребителей уже подходят к аэродрому. Наши летчики сразу запустили моторы и пошли на взлет. Однако подняться в воздух успели только трое, а трое были сожжены на взлете.
Первый блин комом, но боевой дух ни у кого не упал. Неудачу объяснили промедлением.
На другой день снова бой. Японцы начали бомбить наземные войска. Двадцать советских истребителей двумя группами немедленно поднялись наперехват. Первая десятка так рвалась отомстить за погибших товарищей, что не стала дожидаться второй группы, а сразу помчалась к фронту. Но не так‑то легко было перехватить вражеские бомбардировщики. Путь десяти нашим машинам перерезали восемнадцать японских истребителей.
Все наши парни смело вступили в бой. Ни один не дрогнул. Все дрались храбро, никто не вышел из боя. Каждый предпочел неравный, полный риска бой, но, как говорят, хвост японцам не показал. И опять неудача: восемь наших самолетов были сбиты, два, подбитые, сели в степи.
Вскоре в Монголию прибыла группа Героев Советского Союза, участников боев в Испании и Китае. Среди них — Яков Смушкевич[1], Сергей Грицевец, Григорий Кравченко и Николай Герасимов. Целый месяц они учили молодежь тактике воздушного боя.
И вот снова грянул бой. В нем с японской стороны приняло участие сто двадцать истребителей. С нашей — девяносто пять. Результаты боя были уже совершенно иные: тридцать один японский самолет упал на монгольскую землю. Наши потеряли в том бою лишь двенадцать машин…
Когда капитан Воронин рассказал молодым летчикам эскадрильи об этом, то они тут же бросили упрек: «А почему мы мало летаем?»
Петр показал на окно:
— Погоды нет. Потерпите, ребята.
Действительно, шел мокрый снег. От окна несло холодной сыростью. Вот уже несколько дней стоит такая занудная слякоть. У Воронина от нее болела поясница, после ранения в спину, еще на Халхин‑Голе. Зато потеплело на душе: «Может быть, за время переформирования удастся побывать дома и повидать семью? Ведь новые машины наверняка придется получать где‑то па востоке, а может быть, и в районе Горького. Оттуда до родной деревни Прокофьеве па машине два часа езды».
— Перегонять самолеты теперь не так просто, — заметил Кустов. — Погода неустойчивая. Можно неделями «загорать» на промежуточных аэродромах.
Перед обедом стало известно, что двадцать самолетов уже в пути. В командировку назначено всего десять человек. Из эскадрильи Воронина — Кустов и Априданидзе.
В этот день еще засветло летчики разъехались по своим квартирам. Воронин с Кустовым занимали небольшую комнату. Игорь брился, а Петр собирался почитать и терпеливо дожидался, когда товарищ уйдет па свидание.
— Из‑за этой командировки нам с Люсей свадьбу придется отложить, — посетовал Игорь.
Кустов по натуре увлекающийся. Раньше он весь отдавался учебе, спорту. Владел немецким и английским языками. Играл па многих музыкальных инструментах. Потом война. Тяжелое ранение и длительное лечение в госпитале. И вот встреча с Люсей. Чтобы не расставаться с любимой, он собирался ее устроить на работу в полк или же в батальон аэродромного обслуживания — БАО.
Намерения товарища тревожили Петра Воронина. Фронтовой аэродром, по его мнению, — не место для семейной жизни. Перед вылетом стоит почувствовать на себе тоскливый взгляд жены — и ты уже неполноценный боец. На войне лучше, когда любимая подальше от тебя. Во всяком случае, так думал капитан.
Не раз Игорю друзья советовали женитьбу отложить до победы. Поэтому сейчас он сосредоточенно молчал, глядя в зеркало.
— Тебе хорошо, у тебя жена, дочь, — продолжал он, — а у меня, кроме мамы, никого.
— Ну, раз тебе так уж не хочется расставаться с невестой, обратись к Василяке, — посоветовал Воронин, — и попроси, чтобы он послал в командировку вместо тебя другого.
— Э‑э, нет! Этого я не сделаю. — Твердо заявил он. — Жена на мои служебные дела влиять не должна!
— Это и видно, — заметил Петр. — Раньше брил свою бородку через день, два, теперь — каждый вечер! Раньше ты, как Герой, пользовался одним преимуществом — летал больше всех, теперь же то и дело поглядываешь в зеркало.
— Знаешь, Петр Васильевич, — вздохнул Игорь, — честно тебе признаюсь — хочется счастья… А впрочем, старина, давай‑ка пойдем сейчас к Люсе, узнаешь ее получше, может, тогда и перестанешь подтрунивать надо мной.
Недалеко от общежития летчиков находилась школа с хорошо оборудованным спортивным залом. Петр с Игорем почти каждый вечер заглядывали туда. Сегодня вот не были, и по пути к Люсе остановились в нерешительности у входа в спортзал.
— Зайдем, разомнемся? — предложил Петр.
В спортзале они разделись до пояса. Разминку начали с бега. После второго круга Игорь закрутил сальто. Его мускулистая красивая фигура, точно мяч, отскакивала от пола и колесом вертелась в воздухе. Капитан, продолжая бег, исподволь с восхищением любовался мастерством друга.
После разминки, вдоволь наработавшись на турнике и брусьях, они сели отдохнуть. Игорь сел за пианино, ладно и энергично сыграл несколько популярных песен и, бережно опустив крышку, открыл секрет:
— Так уж и быть, скажу тебе: это любимые песни Люси. А знаешь, она ведь, как и я, училась в музыкальной школе. Война помешала… Кстати, и мать у нее актриса. А ты бы послушал, как Люся поет!.. Сейчас сам убедишься. Ну, пошли.
Серпик луны проглядывал из‑за редких облаков. Ухо уловило далекий треск зениток. Южнее города в небе запрыгали светлячки. В ночном небе пронеслись ночные истребители женского авиаполка, стоящего по соседству в Жулянах. Темноту, словно гигантские ножницы, начали стричь лучи прожекторов. Где‑то невдалеке загрохотали батареи. Залпы зениток заглушили взрывы бомб,
Друзья шли молча. Канонада и сверкание огня вызвали тоскливую тревогу.
— Может, вернемся? — неуверенно спросил Петр.
— Нет, нет! — заторопился Игорь и, очевидно, опасаясь, что Воронин мог не разобрать его слов и повернуть назад, взял его за руку. Гул постепенно ослабевал. Наконец наступила тишина. Дойдя до развалин института, свернули на Железнодорожную улицу. Игорь мечтательно заговорил:
— После войны жена пойдет учиться в девятый класс, а я в институт.
— Как в институт? — удивился Петр. — А почему не в академию?
— У меня ведь нет одной ключицы, — развел руками Игорь, — немецкий снаряд выбил. А за это дело в мирное‑то время с летной работы наверняка спишут. Еще в госпитале хотели, еле упросил.
Разговаривая;, они дошли до Люсиного дома и поднялись на площадку второго этажа.
Кустов нажал кнопку звонка. Раздались торопливые шаги. Игорь сразу просиял, выпрямился. Дверь отворила миловидная девушка.
— Познакомься, Люся, — Кустов радушно кивнул на Воронина, — мой командир и друг.
— Петр, — назвал себя Воронин, пожимая теплую ладошку Люси и заглядывая в ее лучистые мягкие глаза, подумал: «А славная…»
* * *
Рассвет. Летчики толпятся на старте у командной радиостанции. Михаил Рудько и Андрей Картошкин только что доложили о выполнении задания по технике пилотирования на новом самолете Як‑9Д.
— Этот похуже набирает высоту, — делится своими впечатлениями о машине Рудько. — Тяжеловат.
— Зато на таком истребителе можно долететь до Берлина и сесть в Англии. Не зря он называется дальним, — заметил Картошкин и вопросительно взглянул на Воронина. — Наверно, мы теперь будем летать только на сопровождение бомбардировщиков. Жаль, что не придется вести свободные воздушные бои.
— На фронте всякой работы полно, — отвечает Воронин и показывает в небо: — Надо наблюдать. Хорошо проследишь за тремя полетами друга, считай, что один полет сделал и ты.
А там, в высоте, разрезая морозный воздух, самолет непрерывно, словно кистью на голубом полотне, чертит белые узоры. Через минуту они блекнут и исчезают, как пар дыхания на холоде.
За воздушной акробатикой с повышенным интересом следит и командир полка майор Василяка. Его светло‑голубые глаза с хитроватым прищуром недовольно скользнули по крепкой коренастой фигуре капитана Воронина, как бы спрашивая, когда летчик кончит это представление.
И действительно, в управлении машиной не чувствуется той молодцеватой резвости, которая свойственна опытным истребителям. Фигуры получаются вялыми и аляповатыми.
Комполка понять не трудно: мало удовольствия смотреть на такую работу. Испытываешь какую‑то досаду, и порой руки и ноги у тебя невольно начинают двигаться: как бы желая помочь летчику.
А тот в низком темпе, но упорно повторяет одну фигуру за другой. Сколько сделано переворотов, петель Нестерова, бочек, виражей, боевых разворотов! Наконец майору Василяке — старому инструктору, привыкшему иметь дело с горячей задорной молодежью, окончательно надоело это нудное зрелище. Он недовольно фыркнул и, повернувшись к Воронину всей своей грузноватой фигурой, заговорил:
— Этот упрямый старик может с утра до вечера кордебалетить. — Василяка расправил под ремнем складки своего изрядно поношенного реглана, отодвинул назад пистолет, висевший сбоку, и спросил: — Не поздно ли из него делать истребителя?
Для истребителя, как и для спортсмена, существует возрастной предел. Коваленко уже перевалил его. В авиацию, так уж сложилась судьба, он пришел поздно. В полку достаточно молодежи, окончившей военные школы. Так стоит ли, действительно, с ним возиться?
Летчика‑истребителя делают, как сказал командир, именно делают в 17‑20 лет. Управлять самолетом можно и до пятидесяти и более. Но вот в тридцать четыре года научиться летать и при этом быть хорошим воздушным бойцом — маловероятно.
У Алексея Коваленко — а это именно он сейчас упражнялся в зоне пилотирования — была трудная жизнь. Его родители умерли от голода. Мальчиком батрачил у кулаков. Самоучкой овладел грамотой. В начале коллективизации стал трактористом, а позднее шофером. Перед войной, уже в «солидном» возрасте окончил аэроклуб. В первые месяцы войны попросился добровольцем на фронт в истребительный полк. И вот после тренировок па учебной машине он пересел на боевой истребитель. Что и говорить, путь не из легких.
— Посмотрим, как сядет, — неопределенно предложил Воронин Василяке, стараясь хоть как‑то отвлечь его от невеселых мыслей.
Летчик приземлился безукоризненно, неторопливо прорулил по аэродрому. И, оставив самолет на стоянке, направился к командиру полка. Широкое, озабоченное лицо его раскраснелось и лоснилось от пота.
— Товарищ майор, — глуховатым басом обратился Коваленко к Василяке, — разрешите доложить командиру эскадрильи о выполнении задания?
— Разрешаю, — с подчеркнутой официальностью произнес Василяка, оценивающе глядя на летчика.
— Не устал? — спросил капитан Воронин после того, как пилот доложил.
— Мне нельзя уставать. Разрешите еще разок сходить в зону?
— На сегодня хватит: большие перегрузки. Между прочим, у тебя акробатика стала значительно лучше.
— А что, по‑вашему, является главным для истребителя? Стрельба или пилотаж? — неожиданно спросил Василяка у Коваленко.
— Высший пилотаж, — не задумываясь, ответил тот.
Воронин был согласен с ним. Для него это сейчас главное. Но командир полка бросил на Петра осуждающий взгляд и, отпустив Коваленко, упрекнул:
— Это твоя работа. Какой же из него получится истребитель, если он не понимает, что главное в нашем деле — воздушная стрельба. Ну, научишь летать, а кто за него будет сбивать самолеты?
Техника пилотирования — основа, на которой зреет мастерство истребителя. И не зря сейчас, когда полк получил короткую передышку от боев, а пришедшее пополнение еще как следует не освоило новый самолет, летчикам приказали летать только на пилотаж. Учить же стрелять таких летчиков — все равно, что заставлять бегать малыша раньше, чем он научится уверенно ходить. Запретили даже отрабатывать попутно стрельбы по конусу, чтобы не отвлекать от техники пилотирования.
И другого выхода не было. Война не ждет. У врага тоже приходят из школ летчики с недостаточной подготовкой. А тому, кто хорошо освоил самолет, нетрудно научиться и стрелять. Тем более что старики сейчас имеют возможность молодых ребят надежно прикрыть в бою. Шел третий год войны. Теперь уже советские летчики были хозяевами неба. И Воронин уверенно, чуточку с вызовом сказал:
— Стрельба, товарищ майор, по‑моему, последняя завершающая ступень подготовки…
— Ну вот, видишь, сам же к этому и пришел: стрельба — главное! — перебил Василяка. — Истребитель начинается со стрельбы. Машина, пилотаж, летчик… — все для огня! Все во имя того, чтобы сбить неприятеля!
Воронин понимал Владимира Степановича. Работая инструктором в летной школе, где курсанты только знакомятся со стрельбой, он не имел возможности стать воздушным снайпером. Иногда людям кажется очень сложным то, чего они не сумели достичь по своей специальности и, как правило, переоценивают его значение. Поэтому капитан, уклоняясь от продолжения разговора, спросил:
— Какое ваше окончательное решение в отношении Коваленко?
— Коваленко, Коваленко… — недовольно проворчал комполка. — Тебе с ним летать, — и, махнув рукой, грузно зашагал на КП.
— Товарищ капитан, — тут же обратился, подойдя к комэску Воронину, Иван Хохлов. Моя машина готова. Разрешите лететь?
— Вот что, Иван Андреевич, — советует Воронин своему новому ведомому. — У тебя на большой высоте все фигуры высшего пилотажа получаются отлично. Пора их научиться выполнять и на малой, у самой земли. — Петр рассказал, что именно нужно делать, и спросил: — Ясно?
— Яс‑сно, — чуть заикаясь, довольный новым заданием, подтвердил Хохлов. При волнении он нередко как бы запинался. И сейчас необычный полет вызвал своеобразную реакцию. На широком веснушчатом лице и в голубых глазах — нескрываемая радость. Он торопливо повернулся, что так не вязалось с его грузноватой комплекцией и, переваливаясь из стороны в сторону, зашагал к самолету. За эту походку командир 256‑й дивизии полковник Герасимов как‑то назвал его увальнем, но тут же спохватился, что зря обидел человека, и спросил:
— А как звать вас, товарищ Хохлов?
— Иван.
— А по отчеству?
— Андреевич… Иван Андреевич Хохлов.
— Так вот, Иван Андреевич, вы уж извините меня за неуместное словечко.
С тех пор все и стали называть Хохлова не иначе как Иваном Андреевичем. Ведь не кто‑нибудь, сам комдив просил прощения.
* * *
На фронте беда приходит негаданно: в один день погибли два прекрасных летчика, два однополчанина — Игорь Кустов и Судам Априданидзе.
«Стариков» в эскадрилье осталось только двое. Остальные летчики — пополнение без боевого опыта. Сергей Лазарев стал временно заместителем командира эскадрильи. Сейчас Петр и Сергей, уединившись, готовились к учебным полетам. Составили вопросы, которые разберут с молодежью, прежде чем поднимутся с ними в воздух. Сергей сидит за столом напротив Воронина и, сосредоточившись, старательно, красным карандашом по линейке чертит Плановую таблицу полетов.
— Скоро ты закончишь свое творение? — спрашивает Петр. — До обеда надо бы успеть показать его командиру полка.
Сергей поднялся из‑за стола и, расправляя могучие плечи, потянулся:
— Минут через десять. Молодым дадим по два полета на технику пилотирования и по два на воздушный бой. Нам с тобой, Васильевич, придется слетать с ними по шесть раз. Вот как!
— Не многовато ли? Устанем.
— Ничего, командир, сдюжим. Зато ребята налетаются вволю. Ведь пока установилась погода — нельзя терять ни часа! В боях время не выкроишь.
Вскоре капитана Воронина вызвал к себе на командный пункт майор Василяка. КП — одноэтажный деревянный домик с тремя комнатами. В кабинете командира полка у большого окна, выходящего па аэродром, поставлен письменный стол, и Владимир Степанович, сидя за ним, наблюдал полеты. На окне — динамик. Он, соединенный со стартовой командной радиостанцией, передавал разговоры летчиков и руководителя полетов. При появлении Воронина командир выключил радио и спросил:
— Все бумаги оформил к завтрашнему дню?
— Осталась только плановая таблица полетов. Минут через десять Лазарев ее закончит, — ответил капитан, понимая, что сейчас предстоит какой‑то важный разговор.
— Как молодежь ведет учебные бои?
— Хорошо.
— Хорошо‑то хорошо, а воевать некому, — бросил командир упрек.
— Летчиков в эскадрилье хватает, а вот ведущие в парах только мы с Лазаревым. Вы же говорили, что опытный командир звена еще вчера должен прибыть, а его и сегодня нет.
Василяка предложил Воронину сесть.
— Ты, Петр Васильевич, давай не горячись. Как теперь «вольный художник» работает? — спросил командир.
Художником он называл Лазарева.
— Пока хорошо. А в чем дело?
— Дело в том, — продолжил Василяка, — что кадровики пока воздерживаются назначать Лазарева к тебе замом: он еще в бою не был и командиром пары. Они хотят прислать другого — капитана Маркова Виталия Дмитриевича. Я познакомился с его личным делом. Летчик сильный, числится воздушным снайпером. На истребителях летает уже шесть лет. Парню двадцать четыре года. Грамотный. Кончил курсы усовершенствования командного состава… — Василяка почему‑то запнулся.
— Это хорошо, — отозвался комэск. — Товарищ, конечно, с большим опытом. К тому же подзарядился теорией. Теперь в эскадрилье будет трое командиров пар, а шестерка — это уже кое‑что.
— И Марков работал командиром эскадрильи, — как бы между прочим бросил Василяка.
— А за какие же грехи его понизили?
— У него один грех — из тыла выпросился на фронт, а боевого опыта у него пока нет.
— Так, так… — невольно вырвалось у капитана. — Значит, получается, что Лазарева фактически снимают?
— Не совсем так. Хочу с тобой посоветоваться, — доверительно заговорил командир. — Может, от Маркова отказаться, а попросить, чтобы утвердили замом Лазарева? Как ты на это смотришь?
Военная судьба не балует летчиков. А к Сергею она была особенно требовательна и не раз наказывала его за оплошности в бою. Однако он быстро забывал неприятности и, со стороны казалось, легко шагал по дорогам войны. И только через полтора года пребывания на фронте его глубоко потрясло отстранение от полетов. После этого он даже написал рапорт, где поклялся: «Буду эталоном дисциплины».
И действительно, Лазарев взялся за ум. Стал дисциплинированным и во всем сдержанным. Даже перестал рассказывать забавные истории из своих былых похождений. Сергей стал более чутким к товарищам. Теперь он хороший наставник молодых летчиков. Да и авторитет его возрос; к двум боевым орденам прибавилась и третья награда — Почетная грамота ЦК ВЛКСМ, поэтому Воронин без колебаний согласился с Василякой:
— Конечно, можно Сергея поставить замом, товарищ командир, а почему бы и нет!
Действительно, Маркова вскоре прислали в полк, но предупредили: пускай поработает. Он опытный инструктор и может помочь вам в организации полетов молодых летчиков. Не понравится — заберем…
В этот вечер Петр находился у себя на квартире и собрался было идти на ужин, как пришел Марков. Он еще не произнес ни слова, но уже одним только видом не пришелся по душе Воронину. Петр понимал, что так воспринимать человека нехорошо, но сердцу не прикажешь. По сравнению с Лазаревым этот показался слишком щуплым.
Даже мягкие, спокойные черты лица воспринимались как нечто безвольное, бесхарактерное.
— Мы вас ждем, — пожимая небольшую, но крепкую руку, сказал ему капитан. Но себя не обманешь: чувствует Воронин фальшь в словах.
Возникло неприятное ощущение недовольства собой. Человек прибыл па фронт, и с ним крыло в крыло придется воевать. Нужно переломить себя. Марков‑то причем? И, задержав дольше обычного его руку в своей, Воронин уже искренне говорил первую пришедшую па ум фразу;
— Работы с молодыми уйма…
Воронин с Марковым вышли на улицу. В небе перемигивались звезды. Шли молча.
— Погода хорошая. Завтра, наверное, будем летать. У нас в полку неисправен учебно‑тренировочный «як». Без провозных полетишь?
В авиации заведено: прибыл новый летчик в часть, то прежде чем выпустить его в полет, нужно проверить у него технику пилотирования. Поэтому предложение Воронина Марков расценил как большое доверие. Это ободрило его. Он, сразу же почувствовав ответственность, заверил:
— Конечно! Я летал на истребителе десять дней назад.
— Вот и отлично! А сколько общий налет на «яках»?
— Около трехсот часов.
— Так много? — удивился Петр. — У пас еще столько никто не налетал. У молодых ребят общий налет всего но двадцать — двадцать пять часов, а на «яках» и того меньше — всего часа по три. И ни одной воздушной стрельбы.
— Да ну? — Марков даже остановился. — И они воюют?
— Пока еще нет, — и, чтобы придать ему больше уверенности в себе и в новых товарищах, завершил: — Но вот увидишь, воевать будут все!
— Но как?
— Это уже от нас, стариков, зависит: как сумеем подготовить.
Они пришли в полк к концу ужина. Столовая — деревянный домик из двух комнат и большой прихожей, в которой в ожидании танцев уже толпились летчики и девушки‑киевлянки.
Сели за свободный столик. Перед ними тарелки с черным и белым хлебом, закуска: шпроты, квашеная капуста, огурцы. На заказ — шашлык из свинины. Принесли отлично приготовленные большие порции. Марков после тылового пайка был в восторге от ужина,
— Всегда так хорошо кормят?
— Бывает и лучше.
За соседним столиком заканчивал ужин Лазарев. Петр кивает на него Маркову и вкратце рассказывает о Сергее.
Марков с восхищением смотрит на Лазарева. В его открытом, почтительном взгляде появилась грусть, и он спросил:
— Почему же Лазарева не сделали заместителем, а прислали меня? Такой боевой опыт…
— Сочли еще молодым: ведь он в армии всего три года, — ответил Петр уверенно, словно так и должно быть.
— Но он старше меня на полтора года войны и на двенадцать сбитых самолетов! А это — главное. Боевой опыт никакой учебой, а тем более возрастом не заменишь. Я бы с удовольствием стал у него ведомым.
Это не самобичевание, а повышенная требовательность к себе и правильная оценка боевого опыта. Чем Воронин мог возразить на такую логику? А нового зама нужно было убедить, что все сделано правильно, иначе он будет чувствовать себя не в своей тарелке. И Петр воспользовался самым веским аргументом:
— Здесь нечего голову ломать и мудрствовать. Приказ есть приказ!
— Это так, — согласился Марков. — Только… — и, видимо, еще хотел что‑то добавить, по в этот момент громко заиграл баян, и закружились пары, расплываясь из прихожей по комнатам.
— Давай и мы, — предложил Воронин. — Допьем чай и пойдем разомнемся.
— Что ж, поддержу компанию. — Это было сказано так, что нельзя было не понять: не хочу, но я человек подчиненный.
— Не горазд до танцев или же устал с дороги? — поинтересовался Петр.
— Люблю читать. А к танцам равнодушен. Да и неловко как‑то начинать свою боевую биографию с танцев.
По всему видно, гордый. Это уже характер.
* * *
На другой день с утра — нелетная погода. На такие случаи летчики имели расписание теоретических занятий или, как называли в штабах, план наземной подготовки. По этому варианту сегодня занятие «стариков» с молодежью. В комнате отдыха, которая теперь служила и классом, летчики сгруппировались не по эскадрильям и рангам, а по степени боевого опыта. Молодежь тесной стайкой подсела к столу командования. «Старики» степенно заняли места подальше, на нарах. Хотя вид у них внешне и равнодушный, но все внимательно присматриваются к молодым: ведь скоро вместе с ними идти в бой. Полк теперь на две трети состоит из новичков, так было и перед Курской битвой. Но тогда новичками были инструкторы из летного училища с хорошей техникой пилотирования и с налетом на истребителях по 300‑500 часов. Теперь молодежи надо еще учиться летать, а потом только в бой.
У этих ребят есть еще одна особенность, которой не было у предыдущего пополнения. Тогда все были суровы, даже злы, но сдержанны. Теперь война покатилась назад. И новички, боясь, что попадут к «шапочному разбору», спешат в бой. И, к сожалению, многие из них думают, что сумеют крепко бить противника без особой подготовки по принципу «наша взяла». В девятнадцать‑двадцать лет часто незначительный опыт кажется совершенством познания жизни, небольшой успех в работе — вершиной мастерства. Но война не терпит недоучек и легкомысленных.
Главный докладчик — капитан Рогачев. У него уже обозначились густая черная борода и усы, что придавало ему солидную интеллигентность. Выступление он напал с суворовских слов: «Без истории тактика — потемки».
Он рассказал, как развивалась формула воздушного боя «высота, скорость, маневр, огонь».
Василий Иванович со свойственной ему педантичностью пункт за пунктом разбирает значение высоты для современного боя. Хотя докладчик на фронте с первых минут войны, но он не стал навязывать готовые приемы борьбы.
— Самым полезным в нашей беседе, — советовал он, — должны стать непросто рассказы о прошлом, а выводы из пего. Они помогут вам оценить свои возможности и задуматься, как бы вы сами действовали в этих конкретных условиях…
— Правильно, — подал голос Василяка. Но на этом и закончились теоретические занятия. Туман исчез. Погода хорошая, и грешно ее не использовать.
…Руководитель полетов — командир полка. Он находился на стартовой радиостанции за командным столиком. Воронин доложил ему о готовности эскадрильи и попросил разрешения начать работу, но Василяка спросил:
— Когда Марков по плану должен летать?
— Под конец. Пускай ознакомится с нашими порядками и аэродромом.
— А не лучше ли работу начать именно с Маркова — «сильного летчика и воздушного снайпера», как записано у него в личном деле. Идет?
Вороний знал, раз Василяка спрашивает «Идет?» — значит, он не уверен в правильности своего решения. Маленькие его глазки с хитроватым прищуром еще больше сузились. Они выжидательно нацелились па комэска. Легко было догадаться, чего хочет командир. Пока Марков еще не приступил к работе, проверить у него технику пилотирования и, если она не понравится, то попросить, чтобы заместителем оставили Лазарева. Петру оставалось только уточнить:
— Позвать Маркова к вам или мне поставить ему задачу?
— Иди и просто скажи, чтобы он над серединой аэродрома показал, на что способен.
Марков сидел в кабине нового истребителя и изучал приборы.
— Ну как, ознакомился с дальним «яком»? — спросил Петр.
— Он такой же, как и обычные. Только горючего почти в два раза больше. Должно быть, при полной заправке тяжеловат на пилотаже?
— Есть немного. Хочешь сейчас слетать и попробовать?
— Конечно! — с готовностью согласился Марков, но тут же насторожился: — Но я же запланирован лететь последним?
— Командир приказал сейчас.
— А какое задание?
— На твое усмотрение. Покажи все, что можешь. И постарайся. Пилотировать будешь прямо над аэродромом.
— Странно, странно… — как‑то подавленно проговорил Марков.
— А что, разве пет желания?
На лице Маркова — явное безразличие:
— Вас разве удивишь каким‑нибудь сальто‑мортале?
— Желаю удачи, — ответил комэск, все еще не понимая, почему Марков был так равнодушен к заданию.
…Летчик — это неукротимое стремление к мастерству. Кто утолил эту жажду, тому надо расставаться с авиацией. Пословицу «Тише едешь, дальше будешь» придумал человек не с авиационным характером.
Кому из летчиков не знакомо чувство волнения перед подъемом в небо! Любой полет неповторим. В нем, будь он самым простым, всегда много нового, неизведанного. А новизна всегда волнует и тревожит. Да, да, тревожит. Надо постоянно быть готовым к непредвиденному, к встрече с трудностями и опасностями.
У людей, которые не стали хозяевами неба, непредвиденные трудности в полете вызывают страх, парализуют волю. У настоящего летчика — наоборот, повышают собранность п решительность в борьбе с опасностью.
Полет — всегда экзамен. И каждому приятно показать свое мастерство. Поэтому нельзя не волноваться и перед учебным полетом!
И еще есть одна причина, которая вызывает волнение, Это чувство тяги в небо. Оно всегда рождает приподнятость духа, праздничное и радостное настроение. Часто это называют романтикой. "Но этого мало. Профессия летчика — прежде всего постоянный будничный труд, работа — и не без риска. И есть только одно средство, чтобы ты ее ве разлюбил и меньше в ней было риска, — это постоянно летать. Вот почему у летчика тяга к небу стала такой же потребностью, как и сама жизнь…