Вскоре с востока с кошачьей осторожностью появились старые знакомые — три «фоккера». Не имея количественного преимущества, они обычно после первой же неудачной атаки выходят из боя. Эти же и не думают. Наоборот, они вызывающе близко подошли к паре Сирадзе, как бы говоря: «А вот и мы, ну?..»
Сирадзе запрашивает разрешение на атаку. Воронин запрещает. Старое солдатское правило говорит: когда неясна обстановка — не спеши вступать в бой. Нужно подождать. Но «фоккеры» угрожающе нависли над нашей четверкой. Однако раз уже побитые «фоккеры» снова вернулись, значит, им выгоден бой. И немедленно. Но почему?
Ясно! В западной дали заблестела четверка «мессершмиттов». Она идет по маршруту «фоккеров» — прямо па нашу шестерку, рассчитывая застать нас дерущимися с «фоккерами», и ударить внезапно.
Замысел противника проясняется. Его истребители пришли, чтобы проложить дорогу своим бомбардировщика:.!. Они где‑то на подходе, но пока не видно. Значит, не ближе 15— 20 километров. До их прихода нужно разбить истребителей немедленно, пока есть время.
Прежде всего, надо избежать удара «мессершмиттов». Они летят на одной высоте с четверкой. Нашим тоже нападать на них не выгодно: равные тактические условия — и бой получится затяжным. Сирадзе? Ему сподручнее. Правда, тройка противника с ним; рядом и может помешать его атаке. Расчет на стремительность и точный огонь. Сирадзе и Щах умеют хорошо стрелять.
— Кацо, кацо! — так звали Сирадзе. — Немедленно атакуй «мессеров»! — решительно командует Воронин.
— Понятно! — голос Саши отрывистый, гортанный, нельзя спутать ни с кем.
Сирадзе с Шахом тут же устремились на «мессершмиттов». «Фоккеры», хотя и с опозданием, тоже перешли в нападение, но не на Сирадзе, как предполагал Воронин, а на ударную четверку. Странно. Это неспроста. Надо ждать от врага какой‑то каверзы.
Четыре наших «ястребка» энергично развернулись навстречу вражеской тройке. Тут с солнца свалились еще два «фоккера» и стремительно пошли на пару Сирадзе.
Вот она, каверза. Проглядели ее! Сирадзе с Шахом, увлеченные атакой, вряд ли видят новую опасность. Если и заметят, то смогут защититься от этой новой злосчастной пары только поворотом к ней, подставляя себя под удар «мессерам». Товарищи оказались в окружении с двух сторон, и теперь им не поможешь: далеко, да и невозможно, потому что тройка «фоккеров» уже атакует группу Воронина. Его летчики сейчас могут только защищаться. Похоже на то, что враг тактически перехитрил.
— Воронин! Воронин! — раздался голос земли. — Большая группа бомбардировщиков противника на подходе. Будьте внимательны!
Фашисты рассчитали все пунктуально точно. На нашу четверку сыплется с солнца тройка «фоккеров». Сирадзе с Шахом тоже под ударом. Их союзник — только стремительность. Сумеют ли они атаковать раньше «мессершмиттов», чем сами будут атакованы, так некстати вывернувшейся парой истребителей.
— Кацо! Кацо! Вас догоняют «фоккеры», — предостерегает комэск, но как назло в шлемофон ворвался треск. Очевидно, враг, чтобы забить наше управление, включил радиопомехи. «Эх, Саша, дружище, попали же вы с Шахом в переплет! Туго придется, ведь против вас двоих — шестеро!»
Сначала вся наша шестерка оказалась скована боем. По это на полминуты, а потом устремилась на перехват бомбардировщиков. Главное — отделаться от наседающих «фоккеров». Но почему‑то они начинают метаться из стороны в сторону. Видимо, поняв, что их внезапный кинжальный удар не удался, хотят снова уйти вверх. Этот прием уже давно знаком. Воронин не выпускает головного «фоккера» из прицела. Огонь!.. И тот с разваленным крылом скользнул вниз, а двое других метнулись ввысь к солнцу.
Наша четверка вновь свободна. Теперь она сможет драться с «юнкерсами». Только где же они? А, вон слева. Далековато. Воронин прикидывает обстановку. Может, помочь Сирадзе? Там, черня небо, уже тает в огне чей‑то самолет, вокруг него клубится рой истребителей. Наша четверка торопится туда. На них со стороны солнца снова бросаются оставшиеся два «фоккера». Вот настырные!
— Сергей! Возьмите их с Коваленко на себя, — передаст Лазареву Воронин, мчась с напарником к рою истребителей. От пего откалывается пара «фоккеров» и преграждает им путь. Как ни старались отцепиться от этих назойливых «фоккеров» — не сумели. А тут еще набатом гудит голос Лазарева:
— Загорелся мой «як». Ухожу…
Голова сама повернулась назад. Самолет Лазарева с развевающимся черно‑красным хвостом опасно устремился к земле. Картина угнетающая. Черные полосы в огне — вспыхнул бензин. Когда горит масло — дым белый и он по так опасен, как этот. От этого — траурного — жди взрыва баков с горючим. Но почему Сергей не прыгает и не пытается вывести самолет, метеором мчащийся к земле? Ранен или нет сил? Перебито управление? А зловещий хвост угрожающе развевается… Вот «як», сверкнув огнем, скрылся внизу.
Обстановка никому из товарищей не позволяла, не то чтобы чем‑то помочь попавшему в беду другу, но и проследить его, может быть, последний путь.
В мертвой хватке крутятся «яки» с «фоккерами». Самолеты противника на вертикалях лучше наших. «Яки», перегруженные бензином, тяжелы на подъеме. Еще натиск! В глазах от перегрузки знакомые чертики… Наконец, враг, почуяв силу наших на виражах, проваливается вниз. Наши его не преследуют: пора идти на бомбардировщиков. Но на глаза попались истребители противника. Они окружили один «як» и вот‑вот прикончат его. Используя свое единственное преимущество — виражи, тот отчаянно кружится, делая хитрые выкрутасы. Правда, в пилотировании нет той красивой плавности, которая требуется учебными наставлениями по полетам. Однако в такие критические моменты высшее мастерство заключается в быстроте эволюции. От неимоверно больших перегрузок о крыльев истребителя непрерывным потоком вьются белые шнуры, на мгновение размалевывая небо. Только обладая геркулесовой силой, можно так резко и круто бросать самолет, увертываясь от огненного удара. Кто это может быть? Наверно, Коваленко.
— Держись! — кричит ему Воронин. — Выручим. — «А кто же встретит бомбардировщиков? — подумал он. — Ведь это — наша главная цель».
Петр осматривает небо, стараясь отыскать «юнкерсов». Они все еще далеко. Надо помочь «яку». Спешит. Какой‑то фашист подкрался к нему снизу и полоснул огнем. Летчик то ли от попадания снарядов, то ли понял, что у него нет другого выхода, так рванул машину, что она надорвалась и, споткнувшись, штопором пошла к земле.
Один виток, второй, третий… седьмой… Бывали случаи, таким маневром летчики выходили из‑под удара. Наверное, так и сейчас.
Вражеские истребители, заметив, что наши сыплются на них сверху, отвесно ушли вниз. Но почему «як» все штопорит? Что с летчиком? Не убит ли? Тогда неуправляемый самолет в конце концов сам бы вышел из штопора. А если руки и ноги летчика, как лежали на рулях, так и застыли, удерживая машину в штопорном положении? Теперь товарищи ему ничем не могут помочь. Пора идти на бомбардировщиков. Но где они? Не видно. Воронин запрашивает землю, но слышит лишь тревожный голос Лазарева:
— Выводи!
Откуда взялся Сергей? Наверно, Петр ослышался. Нет! Он уже рядом с ними. А «як» по‑прежнему штопорит. Теперь уже все наши летчики кричат, чтобы выводил машину: осталось совсем мало высоты. Потеряв надежду, все наконец смолкли и приготовились к худшему. Тишина. Кажется, все застыло от гнетущего ожидания. И вдруг «покойник», словно проснувшись от этой траурной тишины, остановил машину от вращения и свечкой сверкнул в небе. Тут Петр и заметил белый помер самолета. Так и есть — Коваленко.
— Что с тобой?
— Все в порядке! Только вы напугали: думал, фрицы. Вот и затянул штопор. — В голосе обида. Видно, Коваленко, находясь в быстром вращении, принял своих за противника и, чтобы не попасть под новый удар, крутился штопором, имитируя свою гибель.
Лазарев пристроился к нам. — Как себя чувствуешь? — спрашивает его Воронин.
— Погасил пожар. Могу драться.
Нас четверо. Теперь надо идти на перехват «юнкерсов». Но в небе никого не видно. Петр вновь запрашивает землю.
— Набирайте высоту и будьте внимательны, — слышно в ответ.
Странный совет. Воронин же своими глазами недавно видел бомбардировщиков…
Так, а где же Сирадзе с Шахом?
— Кацо! Кацо! Где вы? Почему молчите?
— Вот мы, здесь.
— Это ты, Саша, отвечаешь?
— Я, я, товарищ командир.
— Иди, дорогой, поближе к нам…
Паши снова летят шестеркой, ожидая появления «юнкерсов».
— Бомбардировщики изменили курс и скрылись, — сообщила земля.
Значит, этот бой сыграл свою роль. Вражеским истребителям не удалось пробить дорогу бомбардировщикам. И все же Петр запросил:
— Дайте курс наперехват. Мы быстро догоним: у нас большая высота.
— Ждите над своим районом.
Время нахождения над полем боя Воронина истекло.
— Идите домой, — немного погодя приказывает ему пункт наведения. — Спасибо за хорошую работу!
* * *
Лазарев тяжело ранен. Трудно поверить. Ведь в воздухе после боя Воронин лично слышал его четкие слова: «Могу драться».
На земле Петр выскакивает из самолета и бежит к Сергею. Откинув голову к бронеспинке, тот с закрытыми глазами неподвижно сидит в кабине. Лицо бледное, и по подбородку изо рта зловеще вьются красные полоски. Петр прыгает па крыло, тормошит друга за плечо.
— Что с тобой? Окровавленные губы разомкнулись:
— Спина…
Подбежали летчики и механики, осторожно вытащили из кабины обмякшее тело товарища и положили на землю. Оказалось, всему виной перегрузки, которые он создал в полете. Они так стиснули его, что без посторонней помощи Сергей не мог разогнуться. Кто‑то предложил массаж спины. Сергей стонал и охал, но «операция» удалась. Человека поставили на ноги.
— Вот авиационные эскулапы, — заговорил оживший летчик, распрямляя спину. — Я думал, вы окончательно сломаете мне хребет.
Но тревоги за Сергея на этом не кончились. Чувствовал он себя скверно.
— Все должно пройти, — заверил полковой врач Иван Волков. — Только надо недельку отдохнуть.
— Спасибо, доктор, за совет, — Лазарев натянуто улыбнулся. — Поживем — увидим.
Летчик еще не остыл от боя, и врач, не говоря ни слова, обработал ранки на лице и с тяжелым вздохом отошел от Лазарева. Кто‑кто, а уж врач прекрасно понимал, что все это бесследно не пройдет. Пережитое со временем даст о себе знать.
— Как удалось потушить пожар на машине? — поинтересовался капитан Воронин.
— Пикированием. Шел отвесно почти до земли. Потом рванул ручку на себя, резко вывел самолет из пикирования — и огонь сорвался… — Сергей облизнул потрескавшиеся губы и дополнил: — Перегрузка меня здорово скрутила. Но «як», молодец, выдержал.
— Не совсем, — возразил подошедший старший техник эскадрильи Пронин и пригласил взглянуть па самолет.
На правом крыле машины почти все фанерное покрытие отстало и вздулось. «Как только крыло не рассыпалось?» — подумалось каждому. Но никто не успел произнести и слова, как старший техник сообщил новую неприятность:
— У самолета Коваленко деформировалось хвостовое оперение.
— А я тут причем? — как бы оправдываясь, пробасил летчик. — Это завод виноват: нужно покрепче делать рули.
— Да тебя никто и не обвиняет, — засмеялся Пронин, — Машина рассчитана на перегрузку тринадцать, а вы с Лазаревым перемахнули этот предел. На вас давило, наверное, тонны полторы. Как только выдержали?
— Почему прочность истребителя установлена тринадцать? — спросил Сирадзе. — Значит, и чертовой дюжины маловато. Вот она и подводит.
— Да потому, что тринадцать уже далеко за пределами человеческих возможностей, — пояснил Пронин.
Все понимали, что в обычных условиях на любого летчика нагрузи полтонны — не выдержит. Но в бою при душевном взрывном порыве свои законы.
В конце разбора полета Петр Воронин обратил внимание на подавленность Саши Сирадзе. Странно. Он с Шахом принял на себя основной удар вражеских истребителей и успешно их разбил. Во всяком случае печалиться у него не было никаких оснований.
— Что нос повесил? — спросил его Петр. — Двоих «фоккеров» с Шахом завалили. Или мало?
— Нормально, — с некоторым сожалением ответил Саша. — Не могу себе одного простить: хотел проследить, где упадет сбитый самолет, а другой фашист на этом меня подловил: успел всадить в мой «як» два снаряда.
— Вперед наука, — заметил Воронин, и все согласились.
Как изменилось теперь у наших летчиков понятие об оценке боя! Когда‑то пробоины в самолетах от вражеских снарядов считались как бы отметками за доблесть, а теперь за ошибку, неудачу.
— Как Шах дрался? — спросил Петр у Сирадзе.
— Для первого раза очень неплохо. Даже одного «мессершмитта» подбил. А я лишь прикончил… — Саша взглянул на своего ведомого, стоявшего невдалеке. — Я настаивал, чтобы этот самолет был записан на него. Отказался. Поговорите с ним.
— Я хочу, чтобы моя первая победа была чистой, — отозвался Шахназаров. — Иначе, как я могу приобрести уверенность в бою? Подбить — это еще не уничтожить. Раненые в большинстве своем возвращаются в строй.
— Этот «мессер» давно на том свете, — сказал капитан.
— Вот пусть Сирадзе и берет его на себя. Я видел, как он врезал ему. Фашист рассыпался. Здорово!
Почувствовав усталость — сказывалось давнее ранение в спину — капитан Воронин лег под крылом своего «яка» на чехлы и глядел на неунывающего Сирадзе, который сидел на бревнах и пел. Недалеко от него чистила пулемет оружейница Маша Павлюченко. Она частенько бросала взгляд па летчика и счастливо улыбалась. Ах, так вот почему Сирадзе распелся! Визг тормозов подъехавшей машины заставил Петра подняться. Из легковой машины вышли командир дивизии полковник Герасимов и майор Василяка. Комдив, не здороваясь, строго и о каким‑то недовернем спросил у Воронина:
— Так, говоришь, бомбардировщики сами ушли, испугались твоей драчливой шестерки — и ушли?
Петр понял, что речь шла о последнем бое над Бучачем. Но почему в таком тоне? Полковник воевал в Испании, на Халхин‑Голе, с белофиннами и вот теперь на Великой Отечественной войне — с первых ее дней. Часто ходит в бой. Герой Советского Союза. Он хорошо понимал тонкости воздушных сражений. Значит, где‑то была ошибка.
— Мы задачу выполнили: бомбардировщиков не допустили до нашего района прикрытия и наземный пункт наведения нам разрешил идти домой. Даже поблагодарил за хорошую работу.
— Бомбардировщиков ты сам видел?
— Видел.
— Так почему не разбил? — вскипел комдив. — Почему ввязался в драку с истребителями? Разве тебе не известно, что главная цель — бомбардировщики?
Разгневанные глаза глядели в упор. Плотное, обычно подвижное тело застыло в нетерпении, дожидаясь ответа.
— Известно. Но они появились уже после того, как мы схлестнулись с истребителями…
— Почему не прекратил бой и не пошел на «юнкерсов»?
Воронин подробно рассказал о воздушной обстановке. Герасимов задумался и, облокотившись на фюзеляж самолета, забарабанил по нему пальцами. Он часто так делал, когда ему что‑нибудь было неясно.
— Выходит, вы воевали по науке и все рассчитали? — уже с иронией заговорил комдив. — Немецкие же истребители без науки дрались так, что их бомбардировщики сумели нанести удар по нашим войскам.
— В нашем районе этого не было…
— В нашем, не в нашем, — иронизирует Герасимов. — Наземным войскам от этого не легче! Над фронтом в это время висела только твоя шестерка. И только ты мог помешать «юнкерсам» бомбить.
— Почему тогда пункт наведения не направил пас на перехват бомбардировщиков, когда мы разбили истребителей? Я об этом его просил.
— Это пока мне не известно. Но ясно одно — ты видел «юнкерсов» и ничего с ними не сделал, а продолжал драться с истребителями. За это придется отвечать. А теперь все обдумай и напиши объяснение о бое со всеми подробностями.
И тут только Воронин вспомнил, что нарушил правило радиообмена в последних переговорах, поэтому связь мог держать не со своим пунктом наведения. Не подладился ли противник по голосу к нашим? Пароль он не запросил даже и для ухода домой, так был убежден, что связь держит со своими. Может, и разрешение для ухода с фронта нам дал враг и «юнкерсы» смогли отбомбиться? Эти предположения капитан высказал комдиву. Тот повернулся к командиру полка:
— Вот что, Василяка, тебе надо слетать па пункт наведения и расследовать это дело. Кстати, познакомишься с кухней управления истребителями над полем боя и посмотришь, как дерутся наши летчики, а то мне сдается, ты давненько не видел воздушных боев.
ВОСТОЧНЕЕ СТАНИСЛАВА
Летчики эскадрильи уже собирались, чтобы получить указания на вылет, но Воронина позвали на командный пункт.
В землянке капитан Плясун крепко пожал ему руку:
— Поздравляю, Петр Васильевич, с присвоением звания майора. Только что позвонили из штаба дивизии.
Воронин настроился па боевое задание — и вдруг такое сообщение! Что ни говори, а деловой сосредоточенности уже пет. Воздушному бою и большая радость, и печаль — все помеха. В этом приходилось не раз убеждаться. Капитан, видимо, что‑то уловил на лице комэска и удивленно поднял брови:
— Может не вовремя сообщил?
— Что ты… — не желая обижать товарища, как можно спокойнее сказал Петр. Но Плясун все же предложил перенести вылет на более поздний срок: сейчас сходить к фронту могла и другая эскадрилья.
Воронин рассудил по‑иному: отложить задание — значит сомневаться в себе. Это передается и ведомым.
— Ни в коем случае! Полетим, как запланировано.
Летчики уже собрались. На лицах — боевая сосредоточенность, а у Воронина ее пока еще нет. И он ловит себя на этом, подавляет эту минутную расслабленность: «Будет бой — должны провести классно. Как же — первый вылет в новом звании. Держись, майор!»
Однако с такими чувствами можно и перестараться. И как бы желая позаимствовать у товарищей собранности, глядит на них.
Особое внимание привлек Назиб Султанов. Башкир из Уфы. Глаза черные, волосы черные, а лицо такое светлое, ясное, кажется, просматривается вся душа. Хорош парень! И ростом природа не обидела. Воевать на истребителях он стал позднее всех стоящих в строю, но так слился с полковой семьей, что, казалось, всегда был здесь. На фронте не новичок, с 1942 года. Долго летал на У‑2 летчиком связи. Но и на этом тихоходном самолете одержал личную победу. А дело было так. Султанова атаковал «мессершмитт». На У‑2, имеющем скорость, в четыре раза меньшую, убежать от истребителя противника невозможно. И Назиб Султанов решил сбить фашиста не снарядом, а хитростью. Долго он водил «мессершмитта» за собой, уходя от его пушечных очередей запутанными разворотами. Враг не хотел упускать беззащитную добычу. Вошел в азарт. А Назиб в этот момент внезапно нырнул в лесную просеку. Фашист за ним. Но, имея большую скорость, не рассчитал и врезался в землю.
На фронте много дел, и все они важны. Однако Султанов хотел воевать на истребителе. И, как Коваленко, добился своего. Но когда пришел в эскадрилью, для пего, к сожалению, не было постоянного ведущего, и он летал с разными командирами, в том числе и с капитаном Ворониным. Дрался парень храбро и расчетливо, а однажды здорово выручил товарищей в бою.
Тогда десять истребителей сопровождали штурмовиков. Было настоящее сражение. В разгар его повалил густой снег, истребители потеряли из виду штурмовиков. Бой закончился успешно. Но снегопад ослепил летчиков, и командир капитан Воронин не был уверен, что выведет группу на свой аэродром. И тут вспомнил Султанова. Он же прекрасный штурман! «Ты все ложбинки здесь знаешь, па тебя и надежда, — скомандовал Назибу Петр. — Веди группу на аэродром!» И вывел. Потом признался капитану: «Знали бы, как я тогда боялся. А вдруг память подведет, ведь почти вслепую идем. Когда приземлились, рубашка к спине прилипла от пота».
Теперь Назиб будет постоянно летать ведомым с Коваленко. Пара что надо!
— Летим, — решительно сказал Петр ребятам, обдумывая, как построить боевой порядок шестерки.
Воздушный бой ведется в первую очередь характерами людей. Зачем смелого до дерзости, но ставшего вдумчивым и осторожным Лазарева назначать к себе в ударную группу? Здесь он с Рудько меньше принесет пользы, чем на высоте, в группе охраны, где может проявить весь свой боевой опыт и надежно прикрыть ударную четверку от всяких неожиданностей. Коваленко же, летящего первый раз с Султановым ведущим пары, пока надо держать поближе к себе.
Две фразы — и приказ отдан. По особой сосредоточенности на лицах и плотно сжатым губам Воронин понимает: вопросов нет.
— По самолетам!
Привычка — великое дело! Она дает не только быстроту в деле, но и облегчает работу мышц и мозга. Мудрецом был тот, кто впервые изрек: привычка — вторая натура. Но она, оказывается, имеет и теневую сторону. Как и раньше, майор Воронин не заметил, как надел парашют, сел в кабину, привязался и, прежде чем подать команду к запуску, взглянул влево. Там у крыла в ожидании этого момента стоял механик самолета Мушкин. До этого Петр все делал сам, без его помощи. Так привык. Подойди к нему и помоги хотя бы привязаться к кабине — наверняка сбил бы с ритма. А некоторые летчики привыкли, чтобы им во всем помогали механики, — и надеть парашют, и сесть в самолет. Без этого они чувствуют себя как без рук. И это совсем не плохо. Привычка…
— К запуску! — командует Воронин. У Мушкина для этого все приготовлено.
— Есть к запуску! — ответил он, как всегда, и, видимо желая Воронина своеобразно подбодрить, добавил: — Товарищ майор.
— От винта!
Мушкин на всякий случай снова окинул взглядом самолет и, убедившись, что запуск мотора никому не угрожает, дает разрешение:
— Есть от винта!
Винт, сделав оборот, два, рванулся. Мотор набрал силу. Теперь его сила стала и силой летчика.
* * *
Шестерка «яков» в воздухе. Все земное осталось на земле. И, может быть, поэтому летчик после взлета, освободившись от своих будничных привычек и сует, всегда чувствует какую‑то приятную физическую легкость.
Маршрут проходит над разрушенным Тернополем. Более трех недель здесь отчаянно сопротивлялись фашисты. Теперь город свободен, и 728‑й полк лишь вчера перебазировался восточнее его.
Хотя в небе и ясно, но при подлете к Днестру землю прикрыла сплошная дымка. А летчикам здесь надо прикрыть наземные войска, которые атакует противник. Смогут ли они в этой дымке вовремя заметить вражеские бомбардировщики?
Воронин связывается с пунктом наведения. Там командир полка Василяка. Он тут же передал, чтобы истребители нажали на все педали: бомбардировщики на подходе.
На подходе? Значит, батя уже видит противника. Успеют ли? А может быть, эти данные ему передали с радиолокационной станции? Замечательное новшество: теперь есть возможность обнаружить самолеты противника за сто километров и более.
Моторы «ястребков» уже работают на полную мощность. В голове комэска роятся мысли: какие бомбардировщики и сколько их, высота полета, откуда идут, боевой порядок? Много ли истребителей прикрытия?.. Запросить по радио? Опасно: противник подслушивает и примет контрмеры. Внезапность будет утрачена. Однако уже можно предположить: бомбардировщики подойдут к району боев со своей территории, с запада. Чтобы занять выгодную позицию для атаки, нужно быть за лилией фронта и постараться оказаться сзади бомбардировщиков,
Высота почти восемь тысяч метров. Вот и враг. Впереди — две стаи Ю‑87, самолетов по тридцать в каждой. Сзади них километрах в пятнадцати грузно плывут еще два косяка. Их замыкает четверка «мессершмиттов». Впереди головных «юнкерсов» — тоже две пары «фоккеров». Эти прокладывают путь своей армаде. К тому же над самым полем боя еще несколько пар истребителей противника. Эти ожидают наших, чтобы очистить небо для бомбардировщиков. Не вышло. «Яки» оказались в тылу противника.
— Вижу более сотни Ю‑восемьдесят седьмых с истребителями, — информирует Василяку Воронин. — Занимаю позицию для атаки.
— Действуй! — одобряет комполка.
Обстановка ясна. Враг хочет двумя волнами нанести массированный удар по нашей обороне. Истребителей у него порядочно. Они легко могут сковать шестерку «яков» боем и не дать им добраться до бомбардировщиков. Главная опасность — истребители противника, охраняющие «юнкерсов» в голове колонны. Пока они не обнаружили наших — немедленно действовать. Здесь явное преимущество — внезапность и быстрота. Но этого превосходства хватит только для разгрома одной группы. А как быть с остальными тремя? Силой тут не возьмешь…
Головная группа «юнкерсов» уже на боевом курсе и вот‑вот начнет бомбить. Атаковать! Но старая формула боя — четверка ударяет по флагманской группе, а пара Лазарева прикрывает от истребителей противника сверху — сейчас не годится. Надо действовать быстро. И действовать кулаком, не дробя группу.
— Где ты? Почему молчишь? Сейчас нас начнут бомбить! — раздался в наушниках тревожный голос Василяки.
Воронин в предельном напряжении. Отвечать некогда, но надо.
— Иду в атаку!
Наши «яки» действительно на курсе атаки и сближаются с «юнкерсами» первой волны. По какой из двух групп выгоднее нанести удар? По головной: она уже почти на боевом курсе. Но ведь и вторая группа может успеть отбомбиться.
Вдруг правее майора Воронина из сизой дымки вынырнула «рама» ФВ‑189. Именно вынырнула, словно рыба, из воды. Значит, в дыму можно прятаться и сверху не будет видно. Нашим выгодно сейчас с ходу попутно атаковать с высоты вторую группу и, уйдя в дымку, незаметно подобраться к первой. «Яки», имея сверху сизую окраску, сольются с сизой дымкой и для фашистских истребителей, находящихся выше, будут невидимыми. А если нет? Тогда истребители противника вообще могут отрезать все пути к бомбардировщикам. Успеют ли? Успеют. Только их атака будет спереди, в лоб нашим. Такие атаки не опасны. «Яки» не свернут с курса и не вступят в бой с истребителями, пока те не нападут сзади. Но для этого им потребуется сделать разворот па сто восемьдесят градусов. За это время наши должны изловчиться и разбить первую волну. А как быть со второй армадой? Минуты через три она уже будет над линией фронта…
В воздухе — не на земле, здесь все в непрерывном движении н изменении, поэтому первоначально принятые решения постоянно надо уточнять и нередко изменять. Говорят, рассудочность и решительность — противоположные вещи. Неправда! Они должны дополнять друг друга. Только отчаянность и непонимание сути боя может заставить кинуться в атаку без оглядки и сомнений.
Воронин передает летчикам:
— Атакуем все сразу! Лазарев — по правому флангу, Коваленко — по левому. Я бью по ведущему.
— Атакуй первую группу. И атакуй немедленно! — скомандовал Василяка.
Занятый своими нелегкими мыслями, Петр ответил механически:
— Вас понял. Выполняю!
Это приказ, и он расходится с уже намеченным планом боя. Как быть? Воронину здесь лучше видна воздушная обстановка, чем Василяке на земле, через густую дымку. Выполнить его приказ — значит отказаться от удара по второй группе и, минуя ее, идти на первую. Для этого нужно немедленно выходить из пикирования. Это лишний маневр. Потеря времени. К тому же, добираясь до головной группы, наши летчики должны пройти над второй, буквально подставляя беззащитные животы своих «яков» под огонь «юнкерсов». Истребители противника тогда наверняка заметят пашу группу, свяжут ее боем и тогда уж не прорваться к головным «юнкерсам».
Теперь абсолютно очевидно: Василяка опоздал со своим приказом. И хорошо, что опоздал. На земле все ему можно объяснить. Он все поймет. Так лучше для дела.
Сверху у «юнкерсов» мощный защитный огонь стрелков. Однако наши так внезапно свалились на них, что противник, должно быть, даже не успел опомниться, как «Яковлевы», окатив его огнем, скрылись в дыму. Отсюда и вперед, и вверх прекрасный обзор. Первая группа бомбардировщиков и четверка «фоккеров» непосредственного сопровождения летят в прежнем порядке. Значит, они еще ничего не заметили. А что стало с только что атакованными «юнкерсами»? Потом можно разобраться: оглядываться некогда.
Используя скорость, до предела возросшую на пикировании, наши снизу из дымки мгновенно устремились к первой стае бомбардировщиков. Их истребители прикрытия по‑прежнему «яков» еще не обнаружили, но уже тревожно засуетились, беспорядочно шныряя по небу.
— Атакуем в прежнем порядке! — вновь звенит по радио голос комэска.
Теперь наши под строем «юнкерсов». Те идут крыло в крыло и кажутся сплошной серой массой металла, размалеванной черными крестами. Неубирающиеся шасси бомбардировщиков торчат над головами наших летчиков. На колесах, чтобы они меньше оказывали сопротивление, поставлены обтекатели, напоминающие лапти. Отсюда и прозвище, метко данное Ю‑87, — «лапотники». У этих бомбардировщиков снизу плохой обзор и пет никакого защитного вооружения. Подходи — и бей в упор! Горят они великолепно. С короткой очереди. За это наши летчики‑истребители их «любят». Вот они уже вписываются в прицелы. Не шелохнутся. Значит, не подозревают об опасности.
Мощная огненная струя снарядов и пуль, точно раскаленные копья, врезается в серую массу стервятников. Воронин видит, как из чрева ведущего, которого он атаковал, тут же брызнул огонь. Зная, что от бомбардировщика могут полететь обломки, Петр быстро отскакивает в сторону, о чем предупреждает своего ведомого. По предупреждение излишне: Хохлов уже рядом. Успешны были также атаки и Коваленко с Султановым, Лазарева и Рудько.