Валентина ЧАПЛИНА
О маленьких волшебниках и Петькиных друзьях
Сказка, очень похожая на быль
Глава первая
— Что было-то! Что было-о…
— Мишка-а-а! Ты проснёшься когда-нибудь или нет? Не человек, а безобразие!
Петька возмущённо тряс за плечи это самое безобразие, которое продолжало храпеть, как испорченный пылесос.
— Мишка! Мишка! Ты опять перепутал? Думаешь, ночь, да?
Мишкина голова моталась в разные стороны. Хозяин её, на всякий случай, обхватил эту голову руками, чтобы она не оторвалась, и продолжал спать.
В конце концов Петька бросил трясти Мишку, и голова его сейчас же плюхнулась на диван, придавив кота, вышитого крестом на подушке. Плюхнулась и неожиданно открыла глаза.
Петька обрадовался.
— Мишка! Что было-то! Что было-о… Сегодня за Волгой…
— Восемнадцать целых и две десятых, — спокойно сказал Мишка.
— Что? — удивился Петька.
— Обязательно, — еще спокойнее прозвучал Мишкин голос. — Я вчера это решу, а то завтра не смог.
— Ты что, с ума сошел от спанья?
— В тринадцать ноль-ноль, — подтвердил Мишка, закрывая глаза.
Но этого Петька уже не увидел, потому что вдруг, забыв о Мишке, подошел к окошку и упёрся глазами в соседний дом. Смотрел он на один из балконов, дверь которого была закрыта. Петька упрямо не отрывал от неё взгляда, ожидая, что она откроется и кто-то выйдет. Но дверь не открывалась. Только на верёвке сушилось знакомое красное платье, и от этого весь дом казался праздничным, как будто сегодня Первое Мая.
И вдруг Петька заметил, что дом тоже на него смотрит. И глаза у дома — разные. Одни светлые — весёлые, другие тёмные — угрюмые.
Тысячу раз в день Петька смотрел раньше на этот дом и никогда ничего подобного не видел.
|
|
Над каждым глазом — белая седая бровь. И как это можно было раньше не замечать таких бровей?!
«До чего всё вокруг интересно, оказывается!» — поразился Петька.
— Мишка! — вспомнил он о друге и опять бросился трясти его за плечи, — да послушай, что было за Волгой…
И пока Петька отчаянно будит своего приятеля (а его, кстати, не так-то просто разбудить) вы успеете прочитать, что сегодня было за Волгой.
Глава вторая
Лесное знакомство
Петька с интересом глядел на сухую сосновую иголку, которая двигалась по земле, как живая. Вот она обогнула камень, перевалилась через древесный корень, полезла в ложбинку, но вдруг сорвавшаяся с дерева шишка прижала её. Иголка остановилась.
Тут Петька увидел муравья, который торопливо забегал вокруг иголки.
«Это он тащил её?» — изумился Петька.
Муравей был маленький, шустрый, иголка раз в десять или даже в двадцать больше. Во сколько же раз она тяжелее? Как он ухитряется тащить такой вес?
Крохотный силач подлез под шишку, а она повернулась на другой бок, освободила иголку, но придавила самого муравья.
«Всё кончено!» — с ужасом подумал Петька и торопливо отпихнул шишку.
Но муравей был жив. Он вскочил, на миг замер, будто всё ещё не веря в освобождение, и быстро-быстро побежал. Потом вернулся, снова схватил иголку, потащил её.
Петька с уважением расчищал муравью палочкой путь, пока тот не выполз на ровное место.
Тут Петька почувствовал, что устал, будто не муравей, а он тащил на себе огромную тяжесть.
«Чего это я? — подумал он. — Неужели оттого, что целое утро с ребятами грибы искал?»
|
|
Поглядел на своё пустое ведерко, вздохнул и лёг в тень под молодую сосенку.
Было душно и тяжело дышать.
Только хотел закрыть глаза, как над головой тоненько зазвенел колокольчик:
— Мальчик! Мальчик!
Петька вздрогнул, поднял голову, повертел ею. Вокруг никого не было. Послышалось, что ли?
Опять только собрался прикрыть веки, другой колокольчик зазвенел тоньше первого:
— Мальчик! Мальчик!
— Кто меня зовёт?
Петька вскочил: сначала он увидел только зелёную ветку, потом две шишки на ветке, пригляделся, а это вовсе не шишки, а два маленьких, зелёных…
Нет, вы не поверите, Петька даже икнул от неожиданности.
На ветке стояли два симпатичных веселых человечка, ростом чуть больше, чем Мальчик с пальчик. Оба в зелёных беретах, зелёных костюмах: на том, что повыше, были короткие зелёные штанишки, а на том, что пониже, зелёная юбочка.
— Спасибо, что помог Мурашу Муравьёвичу из-под шишки выбраться. Давай знакомиться, — сказал Петьке тот, что повыше.
Петька икнул ещё раз и замахал руками на человечков:
— Как же с вами знакомиться, когда вас не может быть?!
— А мы, вот они! — сказал тот, что пониже.
Оба засмеялись и начали раскачивать ветку. Видя, как мягко пружинит ветка, Петька сразу поверил, что всё это на самом деле.
— А вы… кто такие?
Человечки перестали качаться. Тот, что был в зелёных штанишках, сорвал с головы берет и представился:
— Присмотрись!
— К тебе?
— Это зовут меня так — Присмотрись, — улыбнулся человечек.
Петька икнул третий раз, но не растерялся, сорвал с головы пилотку, сложенную из газеты «Советский спорт», и тоже представился:
|
|
— Петька!
— А это моя сестра, — сказал новый знакомый, показывая на зелёную девочку.
Она взялась за края юбочки, грациозно присела, отставив ножку, выпрямилась и сказала:
— Разглядика!
«Кого?» — только хотел спросить Петька и тут же сообразил, что это зовут её так.
Он и с ней поздоровался, сняв свою газетную пилотку.
— Ты сюда за грибами приехал?
Петька поглядел на пустое ведёрко и вздохнул.
— Неурожай в этом году. Одни мухоморы.
— Ты так думаешь? — хитро улыбнулась Разглядика.
— А ты присмотрись! — крикнул Присмотрись и прыгнул с ветки на землю. Прыгнул и улыбается.
Видит Петька — под Присмотрисем хвойные иголки топорщатся. Стоит Присмотрись не на ровном месте, а на бугорке, и кажется, что этот бугорок живой, дышит.
«Может, там ёжик? И это его, ежиные, иголки торчат?» — подумал Петька и быстро, но осторожно положил руку на бугорок. Присмотрись еле успел соскочить с него. Руку не укололо.
Разгрёб Петька хвойные иголки и прелые листья, а под ними — круглая коричневая голова. А под головой — ножка, плотная, белая, прохладная.
«Гриб! Как же я раньше его не видел? Ведь прямо у меня под носом… Не червивый ли?»
Потянул Петька гриб к себе и вдруг: «Ой-ой-ой!» — заорало прямо у него под пальцами. Отдёрнул руку. А гриб втянул голову в плечи, прикрылся листиком и заворчал:
— Не умеешь собирать — не берись. Если так тянуть, нас в лесу не останется: мицелий порвёшь.
«Где-то я слышал это слово — мицелий?» — подумал Петка.
Гриб привстал, откинул листик:
— Нас ножом срезают, а если нет ножа, выкручивают. Возьми меня и крути в одну сторону, выкручивай, как лампочку из патрона.
Петька покрутил, и гриб тут же оказался в его руке.
«Мицелий — ведь это грибница! Она в земле! Грибы из неё растут! — вспомнил Петька, — я же ещё пятёрку получил, когда про мицелий рассказывал. На уроке помнил, а за Волгой забыл. Дуралей».
— А ямку, где я сидел, землёй присыпь! — строго приказал гриб уже из ведёрка.
Петька присыпал. Глядь, а Присмотрись на другом бугорке стоит. А рядом ещё бугорок! Сколько же их тут. Оказывается, целая семья!
— Слушайте, товарищи, я вас сейчас собирать буду!
Грибы закивали, видно, им хотелось в ведёрко к своему родственнику.
Вывинтил Петька последнего малыша из этой семьи и наткнулся на мухомор. Его он хотел сковырнуть ногой. Но вдруг услышал знакомый голос: «А ты разгляди-ка!»
И зеленая девочка прыгнула с ветки на мухомор.
Тогда Петька увидел, что гриб этот уже немолодой. Края его шляпы загнуты кверху, как обычно бывает у пожилых мухоморов. После вчерашнего дождя в этой шляпе образовалось озерцо. И, наверно, поэтому у гриба такой важный вид. Он стоит, гордо подняв голову, никому не кивает, боясь расплескать из шляпы даже капельку.
Вот на берег «озера» села муха и решила напиться. Попила, попила, захотела взлететь да вдруг бух! и свалилась на землю мёртвая.
И тут Петьке стало необыкновенно весело. Оказывается, как это хорошо, как замечательно догадаться о чём-нибудь самому.
— Не трону я тебя! Стой на страже! Мори мух! Мухомор!
Глава третья
Ксюшка-врушка рыжая лягушка
Петька ходил по лесу. Присмотрись и Разглядика, сопровождая его, прыгали по веткам. Грибов в ведре было уже так много, что некоторые глядели через край.
— Э-эй! — крикнул Петька ребятам, — идите сюда! Э-гей!
Но никто не откликнулся.
Только он присел на корточки, чтобы вывинтить следующий гриб, как вдруг кто-то, бесшумный и сильный, толкнул его сзади. Петька потерял равновесие и плюхнулся прямо лицом в землю. Его придавили, схватили за руки, вывернули их и ловко скрутили за спиной.
Петька лежал на животе и не мог подняться. Хвойные иголки впились в подбородок и жалили, будто осы.
— Олег! Пусти!
Никто не откликнулся.
— Гришка, ты?
Молчание продолжалось.
— Хватит! Больно!
Сзади ни шороха.
Иголки всё глубже впивались в кожу. Петька с трудом повернул голову, и вдруг боль в тысячу раз сильней прежней пронизала подбородок. Петька так закричал, что даже не узнал собственного голоса. И тут руки, которые держали его сзади, как будто испугались. Петька рывком повернулся набок, дёрнулся изо всей силы и вскочил.
Перед ним стояла девчонка в красном платье. Маленькая. Щуплая. Чудная. Лицо похоже на треугольник, основанием кверху. На лбу редкая чёлка, словно частый гребешок. Сзади вместо обычных девчачьих косичек — голый мальчишеский затылок. Глаза зелёные, как у кошки. Была бы ночь, они б, наверно, светились. На носу и щёках — веснушки, будто художник на девчонкино лицо стряхнул кисточку с коричневой краской.
Увидев её, Петька не удивился, только разозлился. Это была Ксюшка-врушка рыжая лягушка, которая жила в доме напротив Петькиного, и у них был общий двор.
Почему её звали рыжей лягушкой — непонятно. Фамилия у неё не лягушачья, а рыбья — Ершова. И рыжей она никогда не была. Зато врушкой звали её недаром. В этой маленькой девчонке было столько большого вранья, что прямо удивительно, где оно в ней помещалось.
Петька моментально схватил Ксюшку за руки, чуть повыше кистей, потому что знал, как здорово она умеет увёртываться. Ксюшка даже отскочить не успела.
Они глядели друг на друга исподлобья, будто собирались бодаться, и молчали.
— Будешь со спины подкрадываться? — спросил Петька грозно.
Ксюшка прищурилась, но ничего не ответила.
— Будешь клумбы разорять?
Ксюшка молчала. Петька ещё сильнее сжал её костлявые ручонки.
«И весу-то в ней во всей килограммов пять, не больше. Сейчас как крутану её над головой, как швырну, так до самой Волги долетит», — думает Петька.
А она молчит и прекрасно понимает, что весу-то в ней килограммов пять, не больше, и что Петька сейчас как крутанет её, так она до самой Волги долетит. Но не вырывается. Просто глядит на него, не мигая, в упор. И всё.
И от этого взгляда Петька теряется.
— Дерись по-честному, — говорит он тихо и отпускает её руки.
Ксюшка отскакивает на безопасное расстояние и, наконец, выпаливает:
— Ага, сейчас! Так и жди! По-честному меня все лупят, а так я всех луплю и буду лупить за то, что вы… такие…
— Ах, будешь? — взорвался Петька, схватил сосновую ветку, с хрустом сломал её и замахнулся на Ксюшку.
Что-что, а удирать Ксюшка-врушка умела. У неё были ноги очень длинные. Ни один мальчишка не мог её догнать, когда она убегала, даже выдающийся спринтер класса Гришка Садоводов.
Петька знал это, и всё-таки помчался за ней, но вскоре остановился. Бежать было бесполезно.
Ксюшка ещё немного пробежала и тоже остановилась. Скорчила Петьке рожу, показала язык, выкрикнула:
— Борода, борода, ты откуда и куда? — и скрылась в молодом соснячке.
Петька ничего не понял, схватился за подбородок: там торчали хвойные иголки.
«Ну погоди, конопатая! Попадись только, покажу тебе бороду!» — заворчал про себя Петька и пошёл. Идёт, сосновой веткой по ногам хлещет, а сам думает: «Хорошо из ребят никого не было, когда я на животе лежал. Если б Олег увидел…»
Петьку даже в жар бросило, рубашка к спине прилипла при этой мысли. Может, все ребята уже на пристани? Петька прибавил шагу. Вон и ведёрко его под сосенкой. А на ней Присмотрись с Разглядикой стоят. Обрадовался Петька, весело замахал им веткой. Заулыбался.
Но зелёные человечки были грустными. Присмотрись укоризненно смотрел на Петьку, а Разглядика чуть не плакала.
— Что с вами? — заволновался Петька.
Брат с сестрой ничего не ответили, повернулись к нему спиной и исчезли, будто растворились в зелёной хвое.
И тут Петька увидел: у сосенки безобразным обрубком торчит ветка. Задранная кожа повисла рыжими лохмотьями. Дерево сгибается, дрожит с головы до ног, как в лихорадке, будто у него высокая температура. К нему склоняются другие деревья, машут, машут над больным местом, наверно, хотят создать ветер. Ведь если дуешь на рану, то кажется, что не так сильно болит.
И вдруг мысль пронзила Петьку: «Это же я искалечил деревце! Теперь ему ничем не поможешь. Не исправишь. Как ни приставляй ветку — не прирастёт».
Сразу всё померкло вокруг, будто тучи закрыли солнце. Всё стало скучным, неинтересным. Даже ведёрко, полное грибов, не радует. Петька нехотя шагнул к нему и чуть не наступил на Ксюшкину косынку. Подумал: «Если б не эта лягушка, всё хорошо было бы». Отшвырнул косынку ногой, а она никак не отшвыривается, всё рядом падает. Поднял, смял в кулаке, но как только разжал пальцы — косынка пружинисто развернулась. Упрямая, как сама Ксюшка. «Всё равно переломлю, — решил Петька и энергично сунул скомканную косынку в карман. — Попробуй-ка развернись теперь».
Взял ведро с грибами и быстро пошёл к пристани.
Глава четвёртая
Гроза
Идет Петька с грибами к пристани. До того ему тошно, до того муторно, что даже реветь хочется.
Выпало счастье человеку: с Присмотрисем и Разглядикой познакомился, и неожиданно ушли добрые человечки. Может, обиделись на него? За что? Может, разочаровались в нём? А что он такого сделал?
Вдруг Петька заметил, что всё вокруг изменилось: сосны притихли, травинки не шелохнутся.
Поднял голову. По голубому небу плыл огромный белый, будто сделанный из ваты, дельфин. Плыл он медленно и очень мирно. Но вдруг что-то затрещало, и совсем низко над лесом понеслись рваные чёрные лохмотья. Будто сказочный великан разорвал своё чёрное великанье одеяло в клочья и забросил эти клочья на небо.
Ветер хлестнул по сосенкам. Они вздрогнули, согнулись в страхе. Ветер начал их трепать, и они заметались, заметались, тревожно зашумели на разные голоса.
Петьке тоже стало страшно, и он побежал. Бежать было неудобно: ветки то и дело хлестали его, и ещё надо было придерживать рукой грибы, которые выскакивали из ведёрка.
В спину холодно дуло. Быстро темнело вокруг. Петька почувствовал, что за ним гонится кто-то. Обернулся — на земле между сосен никого не было. Глянул вверх — и чуть ведёрко не выронил.
За ним по небу гналась Гроза. Петька ясно увидел её лиловое лицо со сверкающими глазами, которые впились в него, в Петьку.
И тут ему в голову пришла странная мысль: может, это всё от того, что Присмотрись и Разглядика на меня рассердились? Но додумать до конца не успел — в это самое время Гроза черкнула своим огненным пальцем по небу, указывая на Петьку, и как уд-дар-рр-рит!!!
Петьке показалось, что он оглох. Но это лишь показалось: через мгновенье он уже слышал, как Гроза громыхает от злости. Она же не попала в Петьку. Она промахнулась!
Петька выбежал из сосняка и понёсся по открытому месту. Теперь Гроза надеялась, что он станет под дерево, которое одиноко маячило на лугу, и тогда она легко попадёт в мальчишку. Но Петьку подхватил ветер, и по инерции он пробежал мимо дерева.
— Всё равно настигну, — прогремела Гроза, — только бы ты бежал. Если и не попаду прямо, рядом в землю ударю, а ты на бегу ступишь в это место, и тебя током пронзит.
Гроза хотела опять метнуть молнию в мальчишку, но он исчез.
Петька лежал в яме, прижавшись к её песчаному боку, и тяжело дышал. Рядом с ним — ведёрко, в котором грибов осталось чуть больше половины.
Гроза шарит свирепыми глазищами, а отыскать Петьку не может. В злобе мечется по небу, рычит, не знает, куда ей молнию метнуть.
Вдруг непонятный красный комок кубарем скатился к Петьке в яму. Петька подскочил, но тут же сел, увидев, что комок имеет две человеческие руки, две ноги и одну человеческую голову. Голова знакомая, девчачья, хотя у неё и стриженый мальчишеский затылок. Это же Ксюшка!
А Ксюшка, увидев Петьку, замерла на секунду, потом как рванётся из ямы.
Петька понять ничего не успел, а Ксюшки уже нет рядом. Только одна нога поскользнулась и в яме пока висит. В этот миг Гроза как швырнёт на землю огонь и грохот.
— Куда ты? Ненормальная! — крикнул Петька висящей ноге и не услышал своего голоса.
Высунулся из ямы, чтобы схватить её, и увидел: огромная ветвистая вершина дерева, которое одиноко маячило в нескольких шагах, отделилась от ствола и, подхваченная ветром, несётся прямо на них.
Петька изо всей силы дёрнул Ксюшку за ногу. Оба кубарем в яму скатились.
И тут наступила ночь. Сразу. Без вечера. Неожиданно. Где Ксюшка, где Петька, где ведёрко с грибами — ничего не видно. Такая темнотища, как будто глаза завязали чёрной повязкой, чтоб в жмурки играть. Только грохот над головой! Гром гремит! Ветер свистит! Ветки ломаются!
Но вот снова день наступил. Тоже сразу. Без утра. Неожиданно.
Это ветер накрыл яму сломанной вершиной, потом откатил её и бросил.
Глядит Петька — Ксюшка рядом сидит. Живая. А в яме веток накидано! Сучьев! На сто костров хватит. Ну если не на сто, так на один. Но большой. А на краю ямы обломок ствола торчит. Корявый. Опасный. Как раз в том самом месте, где Ксюшкина нога поскользнулась.
Посмотрела Ксюшка на Петьку, посмотрел Петька на Ксюшку, и оба враз, как по команде, повернулись друг к другу спинами.
А над головой стало тихо, ни треска, ни свиста, ни грохота. И Петьке вдруг хорошо так сделалось. Может, сейчас он услышит: «Мальчик! Мальчик!» Может, Присмотрись с Разглядикой здесь, около ямы сидят? Выглянуть? Позвать их? Или не надо?
Сидит, не выглядывает и не зовёт. Он никак не может понять, что же случилось, отчего так весело. То ли оттого, что Гроза прошла? То ли ещё отчего-то?
Глава пятая
Странная она какая-то
Сидит Петька спиной к Ксюшке, глаза от песчинок протёр, не поворачивается. Сидит Ксюшка спиной к Петьке, хвойные иголки с головы стряхнула и тоже не поворачивается. Молчит, будто на белом свете слов нет. Совсем никаких.
«Чего она не удирает? Она ж понимает, что у меня кулаки крепче, чем у неё? — улыбается Петька. — Гроза прошла, а она сидит себе, рассиживается, как дома».
«Почему он меня за ногу стащил? Наверно, отдубасить хочет? — соображает Ксюшка. — Гроза прошла, чего же он не дерётся?»
Сидят и молчат. Не двигаются. А у Петьки такое хорошее настроение! И всё лучше делается!
Вдруг он слышит: Ксюшка чего-то засопела, засопела, всё сильней, всё сильней и как запоёт во весь голос:
Оранжевое небо,
Оранжевое море,
Оранжевая зелень,
Оранжевый верблюд.
И тут же без остановки перескочила:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо.
— Ты что, с ума сошла? — оторопел Петька.
А она всё поёт и рукой за коленку держится. Глядит Петька, а коленка у неё дрожит и распухла вся.
— У тебя же кровь! — испугался он.
— Я знаю, — ответила Ксюшка. — Ну и что? Подумаешь!
На дороге чибис,
На дороге чибис,
Он кричит, волнуется, чудак.
Петька растерялся.
— Ты тогда… реви, что ли.
— Не поможет, — мотает головой Ксюшка. — Я, когда больно, песни ору. Какие попадутся, подряд. В одной книжке у мальчишки ухо болело, так он песни пел. Мне тоже помогает.
И завела еще веселее: «Кай, кай, Ивана».
«Странная она какая-то, — поражается Петька. — Во дворе все девчонки ревут, а Ксюшка никогда. Будто и не девчонка вовсе. И на мальчишек нападать не боится. Правда, нечестно нападает, со спины. Но у неё же сила комариная. Вот только врёт на каждом шагу. Обидно даже. Ведь человеком могла бы быть!»
— Ты чего врёшь всегда? — в упор спрашивает Петька.
— Я не вру, — перестала петь Ксюшка. Наверно, боль утихла.
— А вот и врёшь, что не врёшь.
— А чего вы никто не верите?
— А мы бы верили, если бы ты не врала.
— Я не вру, — упрямо повторяет Ксюшка, а сама правым глазом подмаргивает. Подмаргивает и подмаргивает.
— Ты чего подмаргиваешь? — смутился Петька.
— А у меня щи в глазу.
— Какие щи?
— Обыкновенные. С мясом, с капустой, только без сметаны, потому что в «Гастрономе» санитарный день.
«Ну что с этой врушкой несчастной сделать?» — думает Петька.
А Ксюшка орёт:
— Не веришь, да? Опять, думаешь, вру, да? Вот тебе!
И ногой ка-ак поддаст ведерко с грибами. Оно чуть из ямы не выскочило. У самого края задержалось и сначала медленно, потом всё быстрее покатилось вниз, разбрасывая сломанные грибы.
А Петьке почему-то еще веселее стало. Поглядел на ведёрко и неожиданно захотелось самому так ногой поддать его, чтоб оно совсем из ямы вылетело.
И опять почудилось ему, что вот-вот зазвенят знакомые колокольчиковые голоса. Смотрит он на Ксюшку и удивляется — лицо-то у неё, оказывается, не такое уж треугольное. И подбородок не острый, даже с ямочкой. И глаза красивого цвета, как костюмы у волшебных человечков. А веснушки пускай на носу сидят, если им там нравится сидеть.
«Чего она на мои руки смотрит? — думает Петька. — Боится, как бы ей за грибы не попало?»
Засунул руки в карманы, чтобы она не боялась. А там, в кармане, косынка — Петька забыл про неё. Вытянул небрежно двумя пальцами, а сам вроде бы не глядит на Ксюшку. Она увидела, вздрогнула.
Тогда Петька взял косынку за два конца, поднёс к лицу, а сквозь неё всё видно: и кустик гвоздики на краю ямы, пригнутый грозой, и зелёные растерянные глаза Ксюшки.
Вдруг показалось Петьке, что смотрит он не через косынку, а через стекло. И хорошо ему смотреть и странно. Всё как-то иначе выглядит, будто стекло это не простое — особенное. Отстранил его от глаз подальше, потом опять приблизил. Чудно смотреть и радостно. Ксюшка другая через это стекло. И вся ссора с ней совсем не такая, какой раньше казалась…
Посмотрел ещё немного и протянул Ксюшке её удивительную косынку. А она… не берёт.
— На, твоя ведь.
Ксюшка недоверчиво, с опаской протянула руку, взяла косынку и сунула за пазуху, а сама всё ждёт чего-то. И он понял — Ксюшка ждала подвоха. Она думала, что Петька сейчас отомстит ей за рассыпанные грибы. Даст ей косынку подержать и отнимет.
— Да ну тебя! Нужна ты мне больно!
Только хотел отвернуться и видит, что такое? Правый глаз у Ксюшки перестал подмаргивать, но зато оба враз заморгали-заморгали. И слёзы из них как покатятся. Заплакала Ксюшка. Тоненько, жалобно, по-девчачьи.
Схватила ведерко и давай грибы собирать. Ползает, с грибов песок стряхивает, а сама ревёт, не останавливаясь. Слёзы капают на грибы, на платье и прямо на песок.
Все до единого грибочка собрала, осторожно около Петьки ведро поставила, выскочила наверх и нету её.
Петька помедлил немного, потоптался на месте, поднял ведёрко и тоже вылез из ямы.
Тут неожиданно хлынул крупный дождь. И ещё неожиданнее прямо во время дождя полилось с неба солнце. Дождь засветился, засиял, будто он не настоящий, а сказочный или театральный. Всё было необыкновенно и радостно.
Ксюшка неслась к Волге, с каждой минутой становясь всё меньше. Вот уже не видно мелькающих рук и ног, только сквозь солнечный дождь горит красное платье.
И показалось удивлённому Петьке, что это не Ксюшка к Волге бежит, а кто-то невидимый за дождём несёт праздничный флаг. Как на Первое Мая.
Глава шестая
Петькин Мишка Васькин
— Мишка-а-а… Да проснись, наконец, соня-рассоня! — всё ещё тормошит Петька товарища.
Видите, ребята, вы успели прочитать, что сегодня за Волгой было с Петькой, а он до сих пор никак не разбудит Мишку.
Правда, Мишка уже открыл один глаз. А чтобы он, в конце концов, и второй открыл, Петька выхватил у него из-дод головы подушку с вышитым котом. Мишка трахнулся затылком о твёрдый диванный валик и сел.
— Квадратные скобки, — сказал он каким-то потусторонним голосом.
— Что это у тебя? — удивился Петька, вглядываясь в его лицо.
На щеке были розовые вмятины, похожие на оспины, только очень уж аккуратные, рядами и в крестик.
Мишка, потрогав щеку, с трудом встал, подошёл к зеркалу и угрюмо сказал:
— Варварин кот. Гляди, здесь целое ухо отпечаталось. Теперь из-за сестрицы ходи с ухом на щеке.
У него и так были уши большие и толстые, а теперь ещё третье.
— Так тебе и надо, — строго сказал Петька, — дрыхнуть днём меньше будешь.
Мишка был Петькиным другом. Олег — закадычным, а Мишка — просто простым. Фамилия у него — Васькин. И часто путали, то ли он Мишка Васькин, то ли Васька Мишкин. Путали все, а спросонья даже сам Мишка. На всякий случай он отзывался и на Мишку и на Ваську.
Был этот мальчишка белобрысый и неповоротливый. Все в классе говорили, что ему надо заниматься спортом, чтобы сбавить вес. Он охотно соглашался и сбавлял вес… лёжа на диване.
Но зато из всего класса никто не умел так здорово решать задачи, как Мишка. Он решал их даже во сне. И странно, самые трудные почему-то во сне лучше всего получались. Класс очень уважал Мишку за его математические способности.
— Слушай, что сегодня было за Волгой, — только начал говорить Петька, как в окне показалась голова того самого Олега, который был закадычным другом не только Петьки, но и Мишки.
— Сидите-посиживаете? — спросил Олег строгим голосом. — Про всё забыли? Чтобы через пять минут быть на местах!
И исчез.
Вот тут Мишка проснулся окончательно. Ребята молча переглянулись, молча посмотрели на часы, молча про себя ахнули и выбежали из дома.
Глава седьмая
В засаде
Бежать было не очень далеко — через несколько домов начинался пустырь. Домчавшись до него, мальчишки остановились.
— Тебе — к забору, где дыра, а мне — за мусорный ящик, — сказал Мишка, задыхаясь.
Они разбежались по своим местам. Если бы это не было приказанием Олега, Мишка по обыкновению всё перепутал бы. Он был самым известным путаником в школе. Но всё то, что говорил Олег, выполнялось точно.
Олег (фамилия его Маслов) жил в этом доме недавно, но успел с ребятами подружиться. Он был на целых два года старше Петьки и Мишки и умнее их. Ребята повиновались ему во всём. Боялись, что он найдёт себе компанию постарше: всё-таки они, по его словам, «мелюзга пузатая». К тому же он был их закадычным другом. А для закадычного нужно разбиться в лепёшку, но сделать всё, что он велит. Так говорит сам Олег, а уж он-то знает, что говорит.
— Одному человеку надо здорово жизни дать, — сказал он сегодня утром, не вдаваясь в подробности, — дальнейшие указания прямо на местах.
Сидят Петька с Мишкой, ждут новых распоряжений Олега.
Репейник у забора не очень высокий. Петьке пришлось согнуться, ну если не в три, так в две погибели.
Скучно одному. Когда же Олег придёт?
Вспомнил о Присмотрисе и Разглядике. Где сейчас маленькие добрые брат с сестрой? И тут же увидел… каплю дождя.
«Неужели обыкновенная?» — с удивлением подумал он.
Лежит дождинка на крапивном листе, на чём держится — неизвестно. Сквозь неё солнце светит, и кажется, что капля звенит.
Вспомнилось, как всей школой в ТЮЗе сказку смотрели. Вышла тогда на сцену волшебница, в ушах драгоценные камни, и казалось, что они звенят. Но то были настоящие камни, будто капли, сквозь которые солнце светит. А сейчас лежала капля, будто драгоценный камень.
Дунул ветер, крапива поежилась, дождинка сорвалась. Лист помахал ей вслед на прощанье.
Поглядел Петька на дыру в заборе. Две доски выломаны. Одна совсем начисто, а у другой острый неровный верх остался.
«Кусок сломанного зуба! Что он жевал такое твёрдое, этот забор? — в восторге подумал Петька. — Если нырнуть в эту дыру, он — хррясь — и меня пополам раскусит».
Стало жутковато, но Петька даже засмеялся от этой мысли.
«Что же это с моими глазами случилось хорошее? Будто вставили новые хрусталики. Совсем иначе вижу теперь».
— Вы наступили на меня, — вдруг услышал Петька незнакомый вежливый голос из-под тапочки.
У ступни сидел зелёный кустик.
— Простите, пожалуйста, — извинился Петька и приподнял ногу.
— Я, конечно, к этому привык, — продолжал голос, — но всё-таки не очень удобно, когда на тебе стоят.
— А почему вы привыкли? — поняв, что чудеса продолжаются, спросил Петька.
— Потому что я — Подорожник.
— Подорожник? — медленно произнёс Петька, впервые задумываясь над знакомым словом и впервые вглядываясь в знакомое растение. — Вас зовут Подорожником оттого, что вы растёте по дорожкам?
— Чаще всего по дорожкам, — обрадованно закивал тот.
Петьке опять стало весело, как тогда, когда он пригляделся к Мухомору.
Оказывается, как это хорошо догадаться о чём-нибудь самому.
— Нагнитесь, пожалуйста, пониже, прошу вас, — опять заговорил Подорожник.
Петька нагнулся и почувствовал такой запах, будто Подорожник был опрыскан духами. Круглая розетка его листьев почти лежала на земле. (Ну как тут не наступишь!) А из центра, где все листья сходились вместе, торчала вверх плотная зелёная палочка, и странно было видеть на самом верху её нежный сиреневый пушок. От него-то и шёл чудесный запах.
— Откуда это у вас? — спросил Подорожник.
Петька нащупал на лбу царапину.
— Да вот… сегодня… за Волгой поцарапало.
— Сильно болит?
— Ни капельки, — соврал Петька, почему-то вспомнив Ксюшкины песни.
— Я вижу, — сочувственно ответил Подорожник, — приложите-ка мой лист на вашу царапину, боль скоро утихнет.
— Ли-ист? — Петька вопросительно уставился на нового знакомого.
— Эх ты, ничего не знаешь, — заворчали у забора. — Подорожник — лекарственное растение.
Петька повернулся в ту сторону, откуда послышался голос. На него, ощетинившись колючками, сердито глядел Репейник.
— Вы, правда, лечите? — недоверчиво обратился Петька к Подорожнику.
Тот только смущённо пожал листьями.
— Лечит, лечит, — буркнул за него Репейник, — ишь молчит, скромник какой.
— Честное пионерское? — всё ещё не веря, спросил Петька.
Подорожник потупился и произнес еле слышно:
— Честное лекарственное.
— Коленки тоже лечите? — выпалил Петька.
— Конечно, и коленки, — продолжал Репейник, зная, как не любит Подорожник рассказывать о себе.
— А девчачьи? — уточнил Петька и покраснел.
Подорожник только кашлянул.
— И девчачьи, — опять забубнили у забора.
— А если задира и вруша? — неестественно громко спросил Петька.
— Всех он лечит!
— У какой-нибудь вашей знакомой болит коленка? — забеспокоился Подорожник.
— Нет у меня знакомой, — отрезал Петька.
— А у неё сильно болит?
— Откуда я знаю?
— Понимаю, — мягко сказал Подорожник и деловито протянул Петьке листья, — рвите скорей, пусть она привяжет их к коленке.
Петька подумал немного, сорвал несколько самых крупных, зажал их в кулак и собрался идти искать Ксюшку. Но когда высунулся из бурьяна и увидел мусорный ящик, из-за которого торчал белесый вихор Мишки Васькина, вспомнил, что нужно сидеть, ждать Олега. И сел.
— Что же вы не идёте? — заволновались растения.
— Я сейчас не могу, — сказал Петька и сунул листья в карман.
— Но вы же ничего не делаете? — вежливо удивился Подорожник.
— Я жду.
— Кого?
— Дальнейших указаний.
Растения не поняли.
— Ну-у… В общем, одному человеку нужно дать жизни.
— Что дать?
— Жизни.
— Это прекрасно, когда жизнь дают, — заулыбался Подорожник.
— Если вопрос стоит о жизни и смерти, то жди, коленка потерпит, — проговорил Репейник, и голос его стал дружелюбным.
А у Петьки почему-то сразу испортилось настроение.
Глава восьмая
Ковердайл Барбосыч
«Хоть бы Олег скорее пришёл», — уныло думал Петька.
Но вдруг он упёрся спиной в забор, будто захотел втиснуть себя в доски. Забор затрещал и стал крениться: вот-вот упадёт на землю.
Прямо перед Петькиным лицом бесшумно выросла чёрная пёсья морда. Злая. Клыкастая. Огромная. Петька почему-то вспомнил маму, но у него пропал голос и сразу заболел живот. Он ужасно боялся взрослых собак всю свою сознательную жизнь. Когда-то в далёкие дошкольные годы его укусила большая собака. Но самое страшное было то, что после Петьке делали уколы. От бешенства. Много. Огромной иголкой. И с тех пор при виде большой собаки у него начинал болеть живот. Так и сейчас.
Петьке казалось, что собачья морда занимает небо и землю.
Всё! Последние секунды жизни. Петька зажмурился.
За забором в саду что-то гулко падало на дно пустого ведра.
«Яблоки собирают, — мелькнуло в сознании. — Бух — анис, бух — антоновка. Бух-бух-бух… А может быть, груши?»
Петька встрепенулся и открыл глаза.
Морда по-прежнему глядела на него.
«Глаза у неё карие, — с удивлением заметил Петька. — На веках ресницы. Как и у людей. А уши — одно вверх, другое опущено, как у моей меховой шапки».
Вот морда опустила второе ухо и проговорила:
— Разве ты не помнишь меня?
— К-как н-не помню? — переспросил Петька с собачьим акцентом.
— Конечно, не помнишь: я сильно изменился с тех пор.
— С каких пор?
— С детства.
Петька не понимал.
— Вспомни, ведь ты отнял меня у ребят.
— Так разве это был ты?
Забор облегчённо вздохнул вместе с Петькой и выпрямился. Несколько лет назад Петька спас малюсенького щенка, которому мальчишки хотели отрубить хвост. Пришлось отчаянно подраться. Если б тогда не подоспел Мишка, неизвестно, что с Петькой было бы. Пока шла драка, щенок убежал, поджимая свой спасённый хвост.
— Какой он стал у тебя! Пушистый, большой! — залюбовался Петька, но погладить собаку всё-таки побоялся.
— Дело не в том, какой он, — добродушно продолжал пёс, — главное, что он есть. Ты спас мне улыбку.
— Улыбку? — недоверчиво переспросил Петька.
— Ну, конечно. Мы же улыбаемся хвостом.
— Как так?
— Вот смотри.
Лохматый хвост завилял, и Петька увидел, что пёс действительно улыбается.
— Спасибо тебе, друг, — преданнно сказала собака и лизнула Петькину руку, — тебе здорово тргда из-за меня досталось.
— Не стоит! — небрежно бросил Петька и без опаски погладил пса.
Шерсть была пыльной и от этого шершавой.
— А как тебя зовут?
Пёс сразу перестал улыбаться и шумно вздохнул.
— Ковердайл.
— Ка-ак?
— Ковердайл, — чётко повторил пёс.
— Интересно!
— А что тут интересного? Мой бывший хозяин в книжке это имя вычитал. Но та собака была колли — шотландская овчарка. А я-то русский. Дворняга.
Петьке показалось, что на пёсьи глаза навернулись слёзы.
— Есть такие замечательные имена — Шарик! Бобик! Полкан! — продолжал пёс. — Моего отца звали Барбосом. О таком прекрасном имени можно только… скулить.
— А почему хозяин бывший? — заинтересовался Петька.
Собака молча отвернулась.
— У тебя теперь нет хозяина?
— Нет.
— Он умер?
— Жив, жив, — отрывисто тявкнул пёс. — Он предал меня. Продал.
— Предал или продал?
— Это одно и то же, — пёс снова повернулся к Петьке. — Я его сколько раз из беды выручал. А он меня… чужому человеку… за деньги… Тот хотел меня на цепь посадить, плёткой грозился. Но я верёвку перегрыз и сбежал.
Тут чуткие собачьи уши поднялись, потом опустились и снова резко поднялись. Пёс замер, насторожился.