— Лучше переходите на службу к нам, коммунисты вас расстреляют.
— Готов нести любую ответственность перед Родиной, пусть поступят со мной, как найдут нужным, — ответил Карбышев, заметно обрадованный услышанным».
Пленные, узнав о предстоящем отъезде генерала, шли к нему проститься. Все давали свои адреса, просили рассказать на Родине, как фашисты измываются над советскими финами. Некоторые передавали записки, в которых помимо домашнего адреса содержалось всего лишь четыре слова: «Я еще жив, отомстите!» Дмитрия Михайловича обнимали, трогательно прощались с ним, а потом подняли на руки и, сопровождаемые часовыми охраны, понесли до ворот.
Когда Карбышев очутился за пределами лагеря, к нему подошел фашистский генерал и объявил, что германское правительство предлагает ему отказаться от обмена и перейти на службу в немецкую армию, так как в Советской стране его считают изменником и отказались от него как от врага народа. Теперь он волен поступать, как ему заблагорассудится, и может идти, куда желает — он свободен.
Карбышев твердо ответил:
— Никуда не пойду. Если меня действительно обменивают на немецких генералов и договор об обмене подписан, то по действующему международному праву Правительство Германии обязано передать меня Советскому правительству через нейтральное государство. Если же это провокация и меня хотят убить, то пусть убивают здесь, на глазах у всех военнопленных.
Он вернулся в лагерь и крикнул как можно громче:
— Никакой их «свободой» фашисты не заставят меня служить им!
В конце сентября 1941 года Карбышева с большой группой советских военнопленных отправили в другой офицерский лагерь на территории Польши — в Замостье. Фашисты боялись всевозрастающего влияния Дмитрия Михайловича на советских пленных.
Замостье
Два лагеря — один офицерский в самом городе Замостье, а другой на его окраине под названием «Норд» — для рядовых и инвалидов.
Всех генералов и старших офицеров, в том числе Карбышева, поместили в штадтлагере, т. е. в самом городе, в бараке № 11, который носил громкое название «генеральского».
Под лагерь фашисты заняли казармы и конюшни польской кавалерийской дивизии.
Вообще же Замостье ничем не отличалось от Острув-Мазовецка, разве только комендантом: с ним можно было разговаривать по-русски. На эту должность фашисты назначили белоэмигранта Козлова. Он не забыл русскую речь, но ненавидел Советскую Россию и изощрялся в издевательствах над пленными.
С октября 1941 по март 1942 года из десяти тысяч наших офицеров осталось в живых едва ли пятая часть.
В Замостье уборщиком в 11-й барак назначили Т. Н. Шумилина. Он знал Карбышева по Острув-Мазовецка и обрадовался новой встрече.
«В генеральском бараке, — вспоминает Шумилин, — как и в других, были двухъярусные нары. Только генералу Карбышеву дали односпальную деревянную кровать, которая стояла за фанерной перегородкой. Я и друг Карбышева полковник Петр Филиппович Сухаревич помещались рядом с ним за перегородкой.
Каждое утро Дмитрий Михайлович вставал раньше всех, тихо будил меня, напоминая:
— Пошли на зарядку!
Внешний вид его пугал — маленький рост, худоба, кожа да кости, запавший рот… Но стоило ему заговорить, и он становился прекрасным: лицо вдохновенное, глаза с искоркой. Мы готовы были слушать его без конца.
Каждое утро мы умывались снегом, прогуливались, потом шли в барак завтракать. Завтрак наш состоял из миски брюквенного супа и ста граммов хлеба. После завтрака я уходил на промысел: раздобыть где-нибудь морковку. У меня был знакомый повар Чернецкий, с которым я когда-то вместе служил в армии, и он время от времени выручал меня, давая морковь и другие овощи. Когда я приносил их в барак, Дмитрий Михайлович говорил: „Вот это витамины!“ Но беда заключалась в том, что у Карбышева действительно не хватало зубов, он потерял их уже в плену. Я тер морковку самодельным ножом, и мы оба наслаждались этим лакомством».
Старший лейтенант Петр Павлович Кошкаров, один из героических защитников Брестской крепости, попал вместе с Карбышевым в Замостье. Приводим отрывок из его воспоминаний, хранящихся в Музее артиллерии, инженерных войск и связи в Ленинграде:
«Дни шли за днями. Все чаще к Карбышеву приходили военнопленные, обращались к нему за помощью и добрым советом, которые они всегда получали от него.
Чтобы поднять дух военнопленных и их волю к борьбе, Карбышев часто рассказывал военнопленным о славе русского солдата.
На одной из таких бесед в бараке присутствовали начальник полиции лагеря предатель Скипенко и комендант Козлов. Последний ехидно спросил Дмитрия Михайловича:
— Что это вы все о славе русского оружия толкуете? С каких это пор пришла к нему слава?
— С каких? — переспросил Карбышев и продолжил: — Да с первых лет образования русского государства, если знать вам угодно. Еще со времен князей Олега и Святослава и вплоть до наших дней слава русских воинов всегда стояла на очень большой высоте. Француз Ланжерон, служивший в России при Екатерине Второй, констатировал, что русская армия, несмотря на серьезные недостатки ее организации, очень сильна. Он весьма убедительно объяснил это великолепными качествами русского солдата… Великий полководец Суворов считал, что для русского солдата нет ничего невозможного, что он чудо-богатырь… — и генерал, словно обозревая всю историю нашего Отечества, стал раскрывать перед нами ее героические страницы…
Карбышев привел еще много других примеров героизма русских солдат в борьбе с врагами. Он говорил о решающей Бородинской битве в Отечественной войне 1812 года, выигранной нами благодаря мужеству воинов и всего народа. Об осаде Севастополя в Крымской войне, которая вошла в историю как образец героизма русских солдат и моряков. Не упустил и первой мировой войны, подробно рассказывал о Брусиловском прорыве…
По-видимому, Дмитрий Михайлович умышленно умолчал о многих войнах России с Германией. Это заметил комендант Козлов.
— Генерал, — произнес он с несвойственной ему учтивостью, — вы прекрасно знаете историю, но, насколько мне помнится, Россия вела войны не только с Польшей и Францией, но и с великой Германией. Не хранятся ли в вашей памяти какие-либо сведения на этот счет?
— Почему же, господин лейтенант, сохранились, приходите как-нибудь на досуге, я продолжу…
Козлов не угомонился:
— А почему бы не теперь, генерал?
— Что ж, — Дмитрий Михайлович посмотрел на сидящих возле него советских офицеров. Ближние к нему нары были заполнены до отказа. Никто не шевелился — сосредоточенное молчание. И все смотрели на него, ждали… — Господин лейтенант, я могу кратко напомнить вам, что на протяжении всей истории нашей Отчизны русский народ вынужден был не раз браться за оружие и давать отпор немецким захватчикам…
Генерал опять начал с далекого прошлого. С возникновения на границе Руси Тевтонского ордена псов-рыцарей. Тевтон-рыцари совершали частые набеги, нападали на русские земли — опустошали, грабили, убивали людей. Чаша терпения переполнилась. Русские на льду Чудского озера разбили псов-рыцарей 5 апреля 1242 года.
— Надо ли подробнее рисовать картину Ледового побоища? Всем оно знакомо со школьной скамьи…
Карбышев замолчал. Все боялись, что Дмитрий Михайлович поплатится за дерзость. Но Козлов слукавил:
— Кто старое вспомянет, тому глаз вон. Кажется, так гласит русская пословица. Но мне бы хотелось дослушать ваш исторический экскурс.
— Правду истории скрыть невозможно, — ответил Дмитрий Михайлович. — Я ее только напоминаю вам…
И генерал напомнил 1410 год, битву под Тененбергом и Грюнвальдом, которая ускорила закат некогда могущественного Тевтонского ордена. Ратники князя Ивана III помогли Новгороду и Пскову отбиться от разбойничьих нападений ливонских рыцарей. В 1501 году в сражении близ крепости Гельмед русское войско разбило ливонцев, а еще примерно через полстолетия пали такие крепости, как Дерпт, Мариенбург и Феллин.
Приведя высказывания самих немцев о том, что они сами по легкомыслию вызвали и начали войну, Карбышев снова сделал паузу и раздумчиво заключил:
— Мне кажется, что история повторяется. Уроки ее не учтены…
— Не делайте преждевременных выводов, генерал, — строго сказал Козлов, — продолжайте экскурс.
— Экскурс так экскурс — хоть и словечко-то не русское да и по смыслу неточное, — ответил Карбышев и, как ни в чем не бывало, перешел к изложению дальнейшего. Он вспомнил любимую поговорку прусского короля Фридриха II: „Если вам, то есть немцам, нравится чужая провинция и вы имеете достаточно силы, занимайте ее немедленно“. Затем отдал должное Фридриху II.
Он и впрямь вышколил мощную армию для насильственного захвата чужих земель, ввергнул Европу в кровопролитную бойню на целых семь лет — с 1756 по 1763. Фридрих II рассчитывал не только на мощь своей армии, но, главным образом, на слабость России и ее противоречия с союзниками — Францией, Австрией и Саксонией. „Москвитяне суть дикие орды, — говорил Фридрих II, — они никак не могут сопротивляться моим благоустроенным войскам. Надеюсь, мы скоро отделаемся от русских и притом дешевой ценой“.
Генерал заметил, что для него не составит труда, но слишком долго последовательно разбирать все военные операции — они были непрерывной цепью блистательных побед русских войск, несмотря на то что военная организация короля Фридриха II признавалась наилучшей для своего времени и Австрия вела предательскую политику, желая ослабления и Пруссии, и России.
Пруссия потерпела поражение. Русские войска вошли в Берлин. Последняя крупная битва при Кольберге в 1761 году поставила прусское государство на грань катастрофы. Спасла его только прогерманская политика императора Петра III, вступившего на русский престол как раз тогда, когда, по словам самого Фридриха II, „Пруссия лежала в агонии, ожидая последнего обряда“.
— Надо отдать должное этому королю, — подчеркнул Карбышев. — Его признание: „Русского солдата недостаточно убить, его надо после этого суметь повалить“, — стоило бы помнить и незадачливым потомкам Фридриха. Кстати, он завещал им ни в коем случае не вступать в столкновения с Россией, так как она — страшная сила… Не мешало бы этим потомкам знать и предупреждение, сделанное на века Александром Невским: „Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На этом стаяла и стоять будет Русская земля!“
— Невольно хочется напомнить вам, господин лейтенант, — сказал Карбышев, обращаясь уже только к коменданту Козлову, — что уже почти двести лет ключи от Берлина хранятся в Казанском соборе в Ленинграде… Ваша любознательность удовлетворена? Не утомил ли я вас своей скучной беседой?
Белогвардейца передернуло. Но он решил выдержать характер, а может, боялся что-либо резкое предпринять по отношению к пленному, которым интересовалось высшее немецкое командование.
— Вполне удовлетворен, генерал, и нисколько не устал от вашей пропаганды. Вы почти комиссар! — Приложив два пальца к козырьку фуражки, комендант процедил сквозь зубы: — До свидания! — И удалился вместе с окаменевшим оберполицаем Скипенко.
На другой день о „политинформации“ генерала Карбышева знал весь лагерь. И всех еще долго волновало одно и то же: „Как там Дмитрий Михайлович, жив ли он еще, на месте ли?“»
«Через несколько недель, — продолжает рассказ Кошкарова бывший узник лагеря Р. Р. Черношей, — в Замостье произошел случай, лишний раз подтвердивший смелость и твердость генерала Карбышева. Комендант объявил приказ о лишении всего лагеря питания на двое суток за то, что кто-то из пленных, страдавший расстройством желудка, оправился в том месте, которое отведено немцам. На следующее утро принесли завтрак только Карбышеву и другим генералам. Дмитрий Михайлович отказался от пищи и велел передать коменданту, что раз лишен питания весь лагерь, значит, и он не должен составлять исключения. К протесту Карбышева присоединились другие генералы. Комендант отменил приказ».
Полковник Иван Иванович Вишневский также находился с Карбышевым в Замостье. Вернувшись из плена и узнав о трагической гибели генерала, он разыскал адрес Лидии Васильевны Карбышевой и написал ей взволнованное письмо:
«Вам пишет человек, с которым Вы не знакомы. Но я хорошо знал Вашего мужа, Дмитрия Михайловича Карбышева, еще с гражданской войны по Восточному фронту. А с сентября 1941 года вместе с ним делил горе в фашистской неволе в лагере Замостье.
В конце 1941 года в лагере вспыхнула эпидемия сыпного тифа. Люди умирали сотнями и тысячами. Их трупы не успевали вывозить. Гитлеровцы очень боялись начавшейся эпидемии и избегали заходить за ограду лагеря. Заболел тифом и Карбышев. Состояние его было крайне тяжелым, внушало мало надежды на выздоровление. Но офицеры не бросили своего генерала на произвол судьбы, скрыли его болезнь от комендатуры, чтоб он не попал в тифозный барак „Норд“, откуда никто не возвращался. Карбышеву приносили дополнительную еду. Мне, владевшему польским языком, удалось установить связь с польской патриоткой Марией Михайловной Шумовой, которая жила в Замостье на улице Нарутовича, дом № 4. Один раз в неделю она передавала для меня кое-какие продукты. Мне было очень приятно делиться этой едой с Дмитрием Михайловичем. Позже я с ним встречался и в других лагерях. Особенно мне запомнилось его отношение к изменникам Родины.
— Как относиться к ним? — спросил я Дмитрия Михайловича.
Вот что я услышал в ответ:
— С такими мерзавцами мы, конечно, в условиях лагеря ничего сделать не можем, так давайте же отвернемся от них, не будем с ними разговаривать, даже смотреть на них, объявим им бойкот. Человек должен иметь цель в жизни и стремиться к ней прямо, не делая никаких зигзагов. Если ты упал в реку — плыви к одному берегу, выплывешь, а начнешь вилять — утонешь».
Старший лейтенант Н. И. Сахалин также был с Карбышевым в Замостье. Он через ассенизаторов, обслуживавших лагерь, получал из города хлеб, лекарства, которые тоже передавал генералу.
Общими усилиями и заботами Дмитрий Михайлович был выхожен, начал поправляться. Однажды офицер А. Т. Маренко раздобыл на немецкой кухне у повара Редюкова котелок с бульоном. Бульон еще теплым принесли в барак и передали Карбышеву, хотя сделать это было не так просто.
Офицер Г. Н. Давыдов за время пребывания в Замостье убедился, что авторитет наших генералов Огурцова, Макарова, полковника Сухаревича и других был высоким. Д. М. Карбышев же стал для всех пленников символом правды, воли, принципиальности патриота и коммуниста. «Его оценки военных действий, — утверждает Давыдов, — всегда были верны, а прогнозы сбывались, как будто он вершил судьбу войны. Он видел дальше нас всех и открывал нам глаза на очень многое…»
Если в лагере сообщали какую-нибудь новость об успехах Красной Армии, для убедительности часто говорили: «Сам Карбышев сказал».
Как-то в генеральский барак забрело несколько немецких офицеров, которые отправлялись на фронт. Один из них, в звании подполковника, спросил Дмитрия Михайловича:
— Как полагаете, господин генерал, когда кончится война?
— Когда на советской земле не останется ни одного немецкого солдата, — последовал ответ.
Под влиянием Карбышева военнопленные стали общительней, сближались, многие даже подружились. И узники стали смелее разговаривать с лагерной полицией, давать решительный отпор предателям.
По призыву Карбышева начались побеги. Группа военнопленных, которая занималась вывозкой нечистот из лагеря на поля, связала охраняющего их гитлеровского солдата и ушла в лес. Другая группа начала подкоп из пустующего барака за проволочные ограждения к сараю местного жителя-поляка. Заговорщики провели немало бессонных ночей, копая из последних сил траншею. Осталась толща земли всего в несколько метров, еще на одну ночь работы, не больше.
Но накануне той последней ночи подкоп обнаружили. Всех пленных выгнали из бараков. Часть была переведена в старую тюрьму «Святой крест» под Краков. Тюрьма как тюрьма, но все-таки капитальное здание. И заключенные почувствовали даже некоторое облегчение. Но, как и надо было ожидать, ненадолго.
Офлаг XIII-Д
В марте 1942 года пленных начали отправлять из Замостья в глубь Германии.
Куда?
Кто-то узнал, что в таинственный офлаг XIII-Д. Что это такое: тюрьма, острог, крепость или лагерь, а может, какой-то особо секретный объект, который будут строить заключенные? Догадок было много, высказывались разные предположения, но точно никто ничего не знал.
Генералов и старших офицеров, в том числе и Д. М. Карбышева, вывезли вторым эшелоном. Как и другим, ему выдали около двух килограммов хлеба и предупредили: этот паек на пять дней.
Очень важно, оказывается, иметь хороший глазомер и разделить порцию ровно на пять частей. Но еще важнее умерить голод, остановить себя. Многие — очевидцем был ехавший в том же эшелоне старший лейтенант А. С. Санин — съели весь свой хлеб и умерли в муках…
Пленных выводили из лагеря Замостье партиями по 500–600 человек в колонне по пяти в ряд и под конвоем сразу на вокзал. Здесь их загнали в пристанционный двор. Только в сумерки подали железнодорожный состав — 35 грязных вагонов и один классный. Двери всех вагонов были открыты, а вентиляционные люки, заменявшие окна, заделаны железными решетками.
Посадку производили одновременно во все вагоны. У каждой раскрытой створки стояло по три солдата. Один из них ножом срезал у пленных брючные пуговицы, а двое других прикладами подталкивали людей на подвешенную к вагону стремянку.
Внутри вагоны были перегорожены на две части колючей проволокой. В одну половину, без нар, вталкивали около 90 пленных. Во второй размещался конвой — три человека на невысоких нарах с мягкими подстилками.
Погрузка закончилась. Конвойные заняли свои места. В дверях оставили небольшие щели для воздуха.
Раздался свисток паровоза. Эшелон двинулся на запад, в Баварию.
Несмотря на позднее время и усталость, никто из военнопленных не спал. Мешали уснуть не только духота и теснота. Все были подавлены тем, что их увозят все дальше и дальше от Родины. Удастся ли вновь ее увидеть?
Когда эшелон находился уже неподалеку от Кракова, пленные всколыхнулись: генерал Огурцов сумел незаметно проделать дыру в дощатом полу вагона и выпрыгнуть…
Карбышев, узнав о побеге, сказал с надеждой:
— Вот и хорошо! Может быть, удастся ему спастись.
Охрана хватилась слишком поздно. И чтобы избегнуть объяснений с начальством, скрыла побег Огурцова — должно быть, причислила его к умершим в дороге.
Сведения о бегстве генерала Сергея Яковлевича Огурцова приведены здесь по данным, полученным от Петра Павловича Кошкарова, встречавшегося с Д. М. Карбышевым в лагерях для военнопленных.
В апреле 1972 года газета «Красная звезда» опубликовала более поздние документы, приведенные членом Советского комитета ветеранов войны полковником в отставке Н. А. Прокопюком.
В них утверждается, что генерал С. Я. Огурцов весной 1942 года совершил побег из тифозного барака лагеря для военнопленных в городе Хельм. В этом ему помогли советские врачи-военнопленные. Вблизи польской деревушки Тарнаватка, что лежит у шоссе между городами Томашув и Замостье, местные жители свели генерала и бежавшего вместе с ним чеха Танчерова с двумя небольшими вооруженными группами советских воинов, также вырвавшимися из плена. Это были группы Мишки Татара, вошедшего впоследствии в историю освободительной борьбы польского народа под именем Михаила Атаманова, и Васьки Грузина — ныне здравствующего Василия Терентьевича Манжавидзе.
Так возник партизанский отряд имени Григория Котовского. В его организацию генерал Огурцов вложил свой боевой опыт и недюжинный талант. По замыслу Сергея Яковлевича отряд должен был стать кавалерийским. Генерал рисовал перед бойцами картину будущих стремительных конных рейдов по тылам противника, выход на Украину. Но замыслам его не суждено было сбыться. 28 октября 1942 года в бою с крупной карательной группировкой противника у села Зелоне Томашевского повета Сергей Яковлевич пал смертью героя.
Дмитрию Михайловичу Карбышеву, конечно, передали первую версию — о бегстве Огурцова из вагона на ходу поезда. Карбышев одобрил этот дерзкий шаг и настраивал других военнопленных на бегство из лагерей…
Вернемся, однако, в эшелон военнопленных, идущий с востока на запад, из Замостья в глубокий тыл рейха.
На четвертые сутки, в полночь, эшелон пересёк границу Германии. На одной из станций к вагонам почти вплотную подошла толпа немецких бюргеров. Многие в руках вместо хлеба — как нередко было в Польше — держали камень. С криком «Хайль Гитлер!» фашисты бросали камни в стены вагонов, стараясь изловчиться и попасть в просвет открытой двери. Никто из охраны не прогонял фашистских последышей. Группа юнцов, подняв оглушительный шум и свист, принялась забрасывать вагоны гнилой картошкой, мусором.
На других стоянках эшелон встречали примерно так же.
На шестой день эшелон оказался на небольшой железнодорожной станции.
«Хаммельбург» — гласила аккуратная вывеска.
К эшелону, подошла команда солдат во главе с офицером. Эшелон оцепили, открыли двери вагонов.
— Алле раус! Шнеллер! Выскакивай! Быстрее!
Подгоняя пленных прикладами, пинками, солдаты тут же строили их в колонну. Процедура приемки-сдачи от одного конвоя другому заняла немало времени.
Наконец колонна пошла по проезжей части главной улицы Хаммельбурга.
Грохотали по асфальту деревянные колодки. Жители открывали окна и с испугом смотрели на толпу одетых в жалкие лохмотья изнуренных людей.
Пройдя к окраине Хаммельбурга, колонна вышла на широкое шоссе Нюрнберг — Вюрцбург. Впереди, прихваченная ледком, лежала, словно кривая сабля в ножнах, река Заале. Но измученные люди не замечали красот баварской природы.
Пересекли по мосту реку. Дорога сразу резко повернула влево и круто поднялась вверх, извиваясь между цепью невысоких холмов. Пять километров по холмам и взгорьям для Дмитрия Михайловича в другое время были бы приятной прогулкой. А теперь каждый шаг давался с огромным усилием. Его поддерживали товарищи и помогли подняться на большое холмистое плато, где колонна, наконец, остановилась.
Всю дорогу от станции до ворот лагеря рядом с Карбышевым шел В. И. Герасимов. Они были вместе в Острув-Мазовецка и в Замостье. Герасимов помогал Карбышеву нести его мешок с незатейливыми солдатскими пожитками, поддерживал за руку: здоровье генерала основательно пошатнулось после перенесенного в Замостье тифа.
Вот он, офлаг XIII-Д. Офицерский лагерь, вблизи которого проходила линия Зигфрида, ждал пополнения и был готов к приему его.
В левой части лагеря виднелись небольшие домики для немецких офицеров, невдалеке от них — казармы солдат охраны. Рядом с казармами несколько двухэтажных зданий военного госпиталя. Такой же двухэтажный увеселительный кабак — казино. На его высокой готической башне блестели медные стрелки больших часов, напоминавшие о себе каждые 15 минут мелодичным колокольным звоном.
Гестапо разместило в подвалах казино камеры-застенки. Перепившиеся истязатели спускались вниз по лестнице учинять допросы и пытать свои жертвы.
Чуть дальше раскинулось огромное старое кладбище русских военнопленных, похороненных здесь в первую мировую войну.
Южнее лагеря, в низине, окруженной невысокими холмами, беззвучно дремал городок Хаммельбург.
У ворот офлага XIII-Д Герасимов спросил Дмитрия Михайловича:
— Не попытаться ли мне перейти в солдатский лагерь?
— Попытайтесь. Основное сейчас — остаться солдатом, сохранить честь советского воина. Ведь мы лишь временно вышли из строя.
Ворота распахнулись, и лагерь проглотил очередную колонну.
При входе офицерам велели идти направо, а солдатам налево, в транзитный барак.
Началась санобработка. Потом регистрация, снятие отпечатков пальцев, фотографирование. Всем выдали нагрудные номера. Карбышеву достался № 5722.
После трехдневного пребывания в карантине Дмитрия Михайловича перевели в так называемый штаб-офицерский барак. В лагере Карбышев встретился с П. П. Кошкаровым, с которым познакомился еще в Замостье. Петр Павлович успел связаться с подпольным антифашистским комитетом сопротивления, созданным в августе 1941 года генералом Иваном Семеновичем Никитиным и Христофором Николаевичем Алавердовым. Но их обоих арестовало гестапо, и к приезду Карбышева комитет возглавлял генерал-майор авиации Григорий Илларионович Тхор, волевой, отчаянно смелый человек.
— Я с Тхором знаком, замечательный генерал, — сказал Карбышев Кошкарову.
Невысокого роста, с живым, энергичным лицом и умными проницательными глазами, Григорий Илларионович был во многом схож с Карбышевым. Статный, ладный, притягивавший к себе, как магнит, других людей.
Давно ли знал Тхора Карбышев? Часто ли они встречались до войны?
Во всяком случае, в лагере они сошлись близко, потому что позже Дмитрий Михайлович ставил многим в пример этого отважного авиатора.
Григорий Илларионович Тхор родился в 1903 году в селе Подлипки близ Конотопа на Украине. Сын рабочего, активного участника революционного движения, он добровольно вступил в ряды Красной Армии, прошел путь от рядового бойца до генерала. Военное образование получил на пехотных курсах имени Щорса. Был курсантом Кремлевской военной школы, а позже окончил Борисоглебскую школу военных летчиков. В 1936 году Тхор за успехи в боевой подготовке награжден орденом «Знак Почета». И в том же году, летом, он с группой советских летчиков вступил добровольно в Интернациональную бригаду Испанской республики.
В 1939 году комбриг Тхор командовал военно-воздушными силами Забайкальского военного округа, там ему было присвоено звание генерал-майора авиации.
Великая Отечественная война застала генерала на Юго-Западном фронте врио командира 62-й дальнебомбардировочной авиационной дивизии. В первые же дни войны с 22 по 30 июня дивизия под его командованием совершила более двух тысяч вылетов.
Массированным налетом на немецкие аэродромы в районе Белой Церкви она уничтожила 50 немецких самолетов и была представлена к ордену Красного Знамени.
18 сентября 1941 года после упорных боев оставшиеся от 62-й авиадивизии части под командованием Тхора стали отходить по указанию штаба армии на восток. Утром 23 сентября в неравном бою на высотах восточнее Млехи-Загребель генерал Тхор был тяжело ранен. Местные крестьяне подобрали его на поле боя и увезли в село, некоторое время укрывали. Донос предателя — и Тхор попал в гестапо.
Фашисты неоднократно предлагали советскому генералу перейти к ним на службу. После полугода уговоров и пыток его привезли в Хаммельбург.
Г. И. Тхор, как и Д. М. Карбышев, прошел тяжкий путь по фашистским концлагерям, держался так же, как он, и, вероятно, поэтому встретился с Карбышевым в бараке одного и того же лагеря…
Комитет сопротивления, лишенный своих руководителей Никитина и Алавердова, короткое время был пассивен, но с появлением Тхора вновь активизировался. Генерала ввели в состав комитета, выбрали руководителем подпольной организации.
Дмитрия Михайловича доставили в Хаммельбург на несколько дней позже Тхора. Очевидно, боевой летчик уже знал о Карбышеве, о его стойкости, о выработанных им «Правилах поведения советских людей в фашистском плену».
Вот основные положения «Правил»:
1. Организованность и сплоченность в любых условиях плена.
2. Взаимопомощь. В первую очередь помогать больным и раненым товарищам.
3. Ни в чем не унижать своего достоинства перед лицом врага.
4. Высоко держать честь советского воина.
5. Заставить фашистов уважать единство и сплоченность военнопленных.
6. Вести борьбу с фашистами, предателями и изменниками Редины.
7. Создавать патриотические группы военнопленных для саботажа, вредительства и диверсий в тылу врага.
8. При первой возможности совершать побеги из плена.
9. Оставаться верными воинской присяге и своей советской Родине.
10. Разбивать миф о непобедимости гитлеровских войск и вселять военнопленным уверенность в нашей победе[9].
С прибытием Карбышева подполье оживилось еще в большей мере.
Карбышев одобрил план действий Тхора. Тонкий знаток человеческой души, Карбышев увидел в Тхоре настоящего вожака, способного повести за собой людей.
По заданию немецкого генерального штаба гестапо было поручено выяснить, в чем загадка высоких моральных и боевых качеств воинов Красной Армии. Еще в декабре 1941 года командование лагеря объявило советским военнопленным: все желающие, независимо от воинского звания, могут приступить к описанию истории боевых операций тех подразделений, частей и соединений Красной Армии, в которых они служили. За это советским военнопленным посулили облегчить лагерный режим, улучшить условия обращения и питание. Для «историков» выделили специальное, хорошо оборудованное помещение — так называемый «исторический кабинет»[10]. На его стенах — стратегические карты СССР и другие наглядные пособия.
«Кабинет» находился в подчинении исторического управления немецкого генерального штаба и был создан с далеко идущими разведывательными целями.
Большинство советских военнопленных поняли истинные затеи фашистов и отказались участвовать в этой провокации.
Однако нашлись и такие, которые попрали свою честь — за лишнюю порцию баланды, за пачку сигарет.
С появлением в Хаммельбурге Карбышева и Тхора подпольный комитет повел решительную борьбу с этими «историками».
Из уст в уста стали передавать карбышевские слова, ставшие в лагере поговоркой: «Никогда не делайте того, что хочет враг, а делайте то, чего он не хочет».